Текст книги "Сказки жизни"

50 лет без него

Ангелы сидели на корточках молча, опустив свои крылья. Архангел стоял чуть в стороне, потупив голову. Казалось, что даже сияние их облачений потускнело.

– Я что уже умерла? – спросила Света. – Нет. Тогда бы мне не было так больно! – сама же и ответила она. – Как будто кол торчит в груди. Я не могу дышать.

– Пока нет, – подтвердил Архангел, – это инфаркт.

Света повернулась к нему и, скользнув взглядом по его золотисто-зеркальному облачению, замерла. В груди у неё зияла огромная дыра.

– Он не узнал тебя. Для тебя это равнозначно смерти, – ответил на её немой вопрос Архангел.

– Он не узнал меня… Я всё ещё не верю… Мне казалось…

– Сомнения оставили тебе шанс. Иначе ты умерла бы сразу.

– Почему? Напомните мне, я плохо соображаю сейчас.

– Ты решила, если он не узнает тебя, ты умрёшь. И так будет каждый раз.

– И это не первый раз?

– Нет. Это пятое воплощение, в котором он не узнал тебя. И эта огромная дыра образовалась, когда он сказал тебе, что выбрал другую. Твоя душа не выдержала боли и порвалась на части. И эта часть так и осталась в том моменте. Вон, видишь?

Архангел показал ей момент времени и пространства, в котором висел кусок её души. Он был тёмно-серым от нестерпимой боли и походил на грозовую тучку.

– И что теперь? Я умру? – спросила Света.

– Это зависит от тебя, – ответил Архангел. – Ты можешь отменить это решение. Ты же уже проходила такой опыт. Ты можешь решить продолжить жизнь без Него и наполнить её другим опытом.

– А он?

– Он будет жить без тебя. И снова будет искать тебя в следующем воплощении.

– И что, в этом воплощении я так и не познаю счастья?

– Счастье можно познать в разных вещах. В конце концов то, что ты узнала его и почувствовала любовь к нему – уже счастье. В трёх прошлых воплощениях вы просто убили друг друга. Ещё в двух – ты покончила с собой.

– 50 лет без него?!… – обречённо выдохнула Света.

– Тебе всё равно эти 50 лет придётся ждать его там. Он же не решал умирать, если не узнает тебя. Правда, там время ощущается по-другому. Но это всё равно ожидание.

– Да… Умереть, наверное, проще, чем жить без Него. Такой опыт я ещё не проживала. Думаю, стоит попробовать.

– Да. И можешь ещё усложнить себе задачу. Прожить это опыт без страданий, наполнив его любовью, в первую очередь, любовью к себе.

Ангелы встрепенулись и встали за её спиной.

– Да. Я отменяю решение «умереть, если он не узнает меня», – с лёгкой грустью, но уверенно и с интересом проговорила Света.

– Но как жить с этим? – встревоженно добавила она, показывая на отражение своей дыры в доспехах Архангела.

– Не волнуйся. Это мы исправим, – хором ответили Ангелы.

Они быстро взметнулись и притащили тот кусок её души, который висел в пространстве. Архангел расправил свои крылья, и откуда-то сверху на него пошёл поток света безусловной Любви, который он направил на Свету. Золотыми нитями Ангелы притачали эту серую тучку на место. Света периодически ойкала от боли, и тогда Архангел усиливал поток света, направленный на неё. Когда работа была закончена, ангелы разлетелись в стороны, открывая для обзора Архангела, в котором Света смогла бы оценить их работу.

На светлом фоне её души это уже не тёмное, но всё ещё серое пятно смотрелось не очень. Но ровные золотые стежки подсвечивали его и даже добавляли ему определённой красоты. От них по серому фону расходились светлые тоненькие лучики, образуя замысловатый узор.

Света грустно улыбнулась:

– Спасибо!

– Ты не грусти, – сказал один из Ангелов, – постепенно и этот кусочек заполнится светом. Ты, главное, любовью из своего сердца почаще его промывай.

– И швы ещё поболят немного, а потом рассосутся, и даже рубцов не останется, – добавил второй.

Света немного воспряла, любовь из её сердца стала разливаться по всей её душе, и теперь всё вокруг наполнилось её светом.

– Ой, как здорово! Спасибо, мои родные! – улыбаясь сквозь слёзы, сказала она и обняла своих ангелов.

– Тебе пора. Иди, – улыбнувшись сказал Архангел. И тоже приобнял Свету вместе с Ангелами своими огромными золотыми крыльями. Ангелы сразу стали какими-то совсем маленькими, на его фоне и практически потерялись в его объятиях. Но это никак не умаляло той любви и тепла, которые исходили от них.

– И помни, мы всегда рядом! – в один голос проговорили они.

***

– Она пришла в себя, доктор! – воскликнула молоденькая медсестра.

– Что ж вы так кричите! Вы же больную перепугаете. Вот испугается и обратно убежит… – улыбнулся доктор, заходя в палату интенсивной терапии.

Светлана слегка улыбнулась его шутке.

– Ну вот и отлично, уже улыбается! – бодро сказал доктор, присаживаясь рядом с её кроватью. – Тебе, милочка, ещё лет 50 тут придётся улыбаться. Организм у тебя здоровый, так что не прикидывайся, сбежать раньше срока не удастся. А сердечные раны… они тоже зарубцуются. Придётся научиться любить себя.

И считай, что это основное лекарство, которое тебе доктор прописал!

Право на крик

Алёна, стиснув зубы, глядела в окно иллюминатора. Мягкие пушистые облака лежали внизу и искрились на солнце. Но даже этот восхитительный вид не мог её успокоить. Полёт был просто ужасным.

Рядом с ней сидела мамаша с двухлетней девочкой, которая постоянно что-то кричала. Когда самолет взлетал, она гудела и визжала, изображая рёв двигателя. А на замечание, сделанное Алёной, её клушка-мамаша сказала:

– Ну что вы, это же ребёнок! Она очень боится рёва самолета. Ей нужно как-то справляться с перегрузками.

Потом девочка тянулась к иллюминатору, визжа от восторга, когда за окном появились сияющие облака. Потом она во весь голос пела песенку. Все вокруг умилялись, Алёну же трясло от раздражения. Её тонкий музыкальный слух не мог переносить, когда не попадают в ноты.

В дополнение ко всему, соседка-мамаша сказала Алёне, видя её раздражение:

– Вот будут у вас свои дети, тогда поймете.

Своих детей у Алёны не было и, возможно, уже никогда не будет. И, наверняка, это тоже сыграло свою роль в её раздражении. Просто Алёна не хотела, боялась в этом признаваться даже самой себе.

– Лёха! Привет! – донеслось с соседнего ряда.

– О, здорово, Серёга! – заорал сидящий впереди неё мужчина так, что Алёна вздрогнула.

– А ты ваще не изменился за 10 лет, прямо как вчера дембельнулся, – прилетело с противоположной стороны.

– Зато ты заматерел, – парировал сидящий впереди Лёха.

Алёна заскрежетала зубами. Встреча двух бывших сослуживцев, восторженно перекрикивающихся практически через неё, поскольку один сидел перед ней, а другой – на противоположной стороне, её никак не радовала.

Их диалог разносился на весь салон. Поменяться и пересесть на место её соседа никто не захотел, и им пришлось продолжить своё общение так.

Уже все знали о том, что с женой Серёга развёлся, потому что она «тупая курица с царскими запросами», и что дети все в неё и в тёщу, о том, какой козёл был их прапор, о том, как они издевались над Васькой, имя которого они долго вспоминали, потому что звали его не иначе, как «ушастое чмо».

Когда речь зашла о медсестре Танечке и о том, как Лёха за ней ухлестывал, женщина, сидевшая рядом с Лёхой, встала и пошла в направлении Серёги. Она решила пересесть на его место, чтобы сослуживцы смогли пообщаться спокойно, не нарушая покоя всех пассажиров салона.

Серёга, перебравшись через сидящего с краю мужика, свесился над своими сиденьями и, дыхнув перегаром, выдал:

– Какой тут цветник! Девочка, тебе папа не нужен? – обратился он к малышке. И не дожидаясь ответа продолжил: – Я не прочь поразвлечься с твоей мамой! – и, переведя взгляд на Алёну, подмигнул:

– И ты тоже ничего! Ну что, красотка, развлечёмся?

Алёна ощутила леденящий ужас во всём теле. Он, как липкое серое амёбообразное существо обволакивал её своими щупальцами. Ей стало тяжело дышать, как будто они сдавили ей грудь. Ей хотелось кричать, но у неё было такое ощущение, что рот её просто заклеен. Холодный пот покрыл всё тело. Она вспомнила то, что пыталась забыть уже 10 лет.

В памяти всплыл сумрачный парк, по которому она возвращалась с практики, когда трое пьяных парней, перегородили ей дорогу. Память очень чётко явила ей их наглые лица, нет рожи, которые поочерёдно приближались к её лицу, окатывая перегаром. Их слова, липкие и противные, пронизанные унижением, вызывали тошноту. Ноги, да и всё тело стали какими-то ватными и неуправляемым. Все самые страшные картинки того жуткого насилия всплывали в её памяти, удушая её тем коктейлем эмоций, который она испытала тогда: жуткой болью и леденящим ужасом, брезгливостью и беспомощностью, чувством вины и позором. Она как будто снова чувствовала телом всё происходящее.

Из этого состояния её выдернул крик:

– Отвалиии!!! Жена от тебя правильно сбежала, потому что ведёшь себя как твой козлина-прапор. Чтобы тебя ценили и уважали, ты и сам себя уважать должен, и других тоже. И жена, и дети тогда тебя ценить и любить будут. И не придётся жить, как бездомному псу. Вали на своё место и не трави мне ребёнка перегаром и своими дерьмовыми мыслями.

Серёга как-то обмяк и медленно стёк на кресло. Видимо, сказанное попало в точку и задело за самое больное.

– Извините, – процедил он. И, как побитый пёс, поплёлся на своё место.

Всё произошло так быстро, что весь салон как будто замер. Никто больше просто не успел среагировать и встать на защиту. Стюард появился, когда женщина уже возвращалась на своё место и в салоне стояла тишина.

Алёна наблюдала за всем этим всё ещё пребывая в оцепенении.

И тут соседка легонько толкнула её локтем и протянула мятный леденец и бутылку воды, со словами:

– Попей воды, тебе надо. А потом леденец, полегчает.

Второй леденец она дала дочке, мирно рассматривающей картинки в книжке. Казалось, что она никак не отреагировала на всё происходящее.

Алёна послушно взяла бутылку и жадно выпила сразу половину. Её постепенно отпускало. Она развернула леденец и засунула в рот. Мятная прохлада освобождала дыхание.

– Спасибо, – натужно улыбнувшись, сказала Алёна. – Быстро Вы с ним! – добавила она.

– Материнский инстинкт, – улыбнувшись, ответила соседка. – Меня, кстати, Катя зовут.

– Алёна!

– Так вот, Алёна, кричать иногда бывает очень полезно! Интеллигентность – это, конечно, хорошо, только хамы так не понимают. С ними на их языке говорить надо. Кстати, крик меня по жизни много раз выручал, поэтому я и дочке кричать разрешаю.

– Да, пожалуй, вы правы, – немного смягчившись ответила Алёна.

Алёна вспомнила, как они с мамой были в зоопарке, когда ей было лет 5. Она визжала от восторга, глядя на жирафа, и громко хохотала, глядя на мартышку. А мама каждый раз её одергивала, говоря, что неприлично так громко кричать и смеяться. И когда они шли домой, вся радость от посещения зоопарка куда-то подевалась. Да и потом, она уже больше так не радовалась, как будто радость осталась там, как будто ей не разрешили её взять с собой.

– Смотри, когда ребёнок радуется, он открыт миру и мир открыт ему. Когда родители радуются вместе с ним, он получает подтверждение этому, – словно услышав мысли Алёны, продолжила Катя. – Когда ему страшно и он кричит, родители, обнимая его, разделяют его страх, защищают его. Они показывают ему, что бояться нормально, и помогают найти способы справиться со страхом.

– Да, мой папа не понял мой страх, когда я потеряла его из виду в лесу. Мне было очень страшно. Я кричала и звала его. А он был рядом, но не отзывался. Потом он возник за моей спиной и сказал: «Что ты орёшь! Трусиха!» И на мои вопросы, почему он не отзывался, сказал, что учил меня быть смелой, и что плаксой и трусихой быть стыдно. Он так и не обнял меня, только посмеялся над моим страхом. И мне стало стыдно за него. И кричать стало стыдно.

– Бояться и кричать не стыдно. Стыдно идти против себя, делать то, что тебе неприятно и не делать то, что тебе хочется, – с принятием поддержала её Катя.

– Да, наверно, ты права, – задумчиво сказала Алёна, даже не заметив, что перешла на «ты».

В этот момент Катина дочка затянула очередную песенку. Алёна улыбнулась. Её уже это не раздражало. Внутри неё раскрывалась забытая там в зоопарке радость. Ей захотелось подхватить эту песенку, и она вместе с малышкой запела:

– От улыбки в небе радуга проснётся… – она пела почти шёпотом, но даже этот шёпот вызвал восторг и у неё самой, и у девочки, и даже у Кати.

– Поделись улыбкою своей, и она к тебе не раз ещё вернётся! – включилась в этот хор Катя, и они дружно рассмеялись.

Тем временем, самолёт приземлился. Алёна проводила Катю с её дочкой и распрощалась с ними в здании аэропорта.

Она медленно шла по терминалу и вспоминала Мишу. После той жуткой истории в парке, волна позора просто захлестнула её.

Больница, милиция, родители, её снова и снова спрашивали, как всё произошло. Её просили описать внешность насильников, спрашивали почему она не кричала. Она снова окунулась в эту липкую боль, стыд и страх. Стыд за то, что это произошло именно с ней, и за то, что она ничего не смогла сделать. Стыд за то, что она не смогла даже закричать. Она не выдержала, это было слишком больно, и она отказалась участвовать в этом. Самое страшное было в том, что она не могла смотреть Мише в глаза. Она чувствовала себя поруганной, униженной, опозоренной. Она считала, что теперь не достойна той чистой и светлой любви, которая была между ними. Алёна просто сбежала. Она села в поезд и уехала из столицы в провинциальный городок, где работала её школьная подруга. Она устроилась продавщицей магазин. И даже документы в ВУЗе забрала только через год, переведясь на заочное обучение в ближайшем институте.

Она так и не знала, что стало с ним, с Мишей. Она сделала всё, чтобы он её не нашёл. Но она до сих пор любила его.

В этих мыслях она спускалась по эскалатору. Вдруг она подняла взгляд, и на соседней ленте, идущей вверх, увидела его. Сердце бешено заколотилось.

Он почти не изменился за 10 лет, только появилась складка между бровей. Он был весь в мыслях и не видел её.

Лента эскалатора уносила его наверх, увеличивая расстояние с каждым мгновением. Мысли мелькали с огромной скоростью.

– Что я ему скажу?

– Вдруг он не поймёт?

– А вдруг меня не простит?

– А что, если он давно женат, у него дети?

Вина за то, что она сбежала, ничего не объяснив, сменялась страхом, что он не поймёт, не простит.

И тут на Алёну новая волна страха. Это был страх, что она может никогда больше его не увидеть. Снова это липкое ощущение охватывало её.

Она вспомнила Катю и ее слова: «Иногда крик очень даже полезен» и, собрав все силы, закричала:

– Мииииишаааа!!!

Её голос как будто прорвался сквозь щупальца той липкой медузы, сковавшей её там, в парке. Он разнесся по всему терминалу и гулким эхом вернулся к ней.

Она почему-то увидела, как там, в парке, от этого крика врассыпную разбежались те трое.

И только после этого её взгляд, её внимание вернулось в реальность, где Миша уже бежал к ней по её эскалатору.

Слезы градом хлынули из её глаз. Он подхватил её на руки и поставил только в центре зала. Он вытирал её слёзы, говоря, что всё это время искал её.

А она просто плакала, не в силах вымолвить ни слова. Она дрожала, как осиновый лист на ветру. И он ещё крепче обнял её и сказал:

– Родная моя, не бойся, я с тобой. Прости, что тогда меня не было рядом, прости, что я не смог тебя найти. И теперь я никому не дам тебя в обиду и никуда не отпущу. Теперь всё будет хорошо.

От его объятий, от его слов, от его присутствия внутри у неё стало разливаться спокойное тепло.

– Это ты меня прости. Да, теперь всё будет хорошо, – прошептала она, уткнувшись в его плечо.

Виновата ли я, что люблю

«…Виновата ли я, что люблю…» – раздалось из открытого окна многоголосье нестройного и явно не совсем трезвого хора.

Ирину покоробило. Вроде радоваться надо – нечасто сейчас услышишь, как люди поют, собираясь душевной компанией. А ведь это была хорошая традиция. Но Ире стало дурно. Ей стало тяжело дышать, сердце сжалось, и боль отозвалась внизу живота. Она прибавила шаг, чтобы быстрее миновать эту пятиэтажку.

Почему-то от мысли о том, что эти песни называют «страдания», потому что слушающие страдают от необходимости это слышать, она улыбнулась. И даже дышать стало легче. Она подумала, с чего вдруг её так «накрыло»? Пьяная компания что ли вывела?

– Ну, имеют право и пить, и петь. Время ещё не позднее, – ответила она себе.

Она замедлила шаг, наблюдая, как августовское солнце клонится к закату, играя в зелени деревьев своими яркими слепящим лучами. На тротуаре гордо расхаживают голуби, не обращая особого внимания на двух наблюдающих за ними из травы котов.

Ира немного успокоилась и снова подумала о произошедшем. Ей вспомнились мамины дни рождения, когда её подруги собирались у них за праздничным столом и пели. Песни были разные, и эта – в их числе. Но ни одна из тех песен не вызывала у Иры такого стойкого непринятия, как эта. Её сердце сжималось, её начинало трясти от возмущения, и она старалась убежать. Она терпеть не могла эту песню. Даже тогда, в своём детстве, она понимала, что слова этой песни в корне неправильные. Это обвинение любви, или обвинение в любви, признание вины.

– Как будто за неё, за Любовь, обязательно нужно чувствовать вину, – подумала Ира и ей снова стало нехорошо.

Она остановилась и стала глубоко дышать. Потом, сочетая шаги и дыхание, дошла до ближайшей лавочки и присела.

– И всё же, что случилось-то? – пыталась она найти ответ.

Она шла на свидание и была влюблена и счастлива. Их с Игорем роман развивался по всем правилам, они оба были свободны от обязательств и планировали свадьбу.

Но, почему-то, Ирина почувствовала, ощутила, что она как будто виновата за своё счастье, за свою любовь.

– Перед кем виновата?

– Перед мамой.

Она вспомнила, как мама пела эту песню и поняла, что для неё любовь и была неразрывно связана с виной, потому что плодом той любви стала она – Ира. А отец её, как она узнала уже потом, став взрослой, был женатым мужчиной, намного старше матери.

– Но это мамина жизнь. Мне-то так не надо. Вряд ли маме станет легче, если и я стану несчастной. И я благодарна и ей, и отцу, хоть и не видела его ни разу, за то, что я – есть. И за то, что она мне вовремя рассказала, и я не впуталась в подобные отношения. Ну не совсем подобные, но всё же, – рассуждала Ира.

– Это я за них что ли вину перед Игорем чувствую? А я ведь и перед ним тоже вину чувствую. Бред какой-то! Не виновата я ни в чём. И во всех своих чувствах, которые были до него тоже нет смысла винить себя.

Всплыла почему-то бабушкина фраза: «Сама виновата, надо было нормального мужика искать». Она звучала каждый раз, когда мама с чем-то не справлялась или жаловалась на что-то, или болела… И периодически добавляла: «Любовь ей понадобилась…»

Ире было очень обидно за маму и ей даже хотелось поколотить бабушку. Но мама бы не одобрила. Да и сама она побаивалась бабушку и каждый раз просто убегала, чтобы не слышать этого. Только однажды не выдержала.

Лет в 12 Ира просила у мамы купить магнитофон, а та ответила, что у неё нет такой возможности, и что она на одежду новую ей едва заработала. Тогда бабушка опять встряла, сказав: «Сама виновата: надо было за Ваську замуж выходить, тогда б и деньги были. Вон он сейчас дальнобойщик, и дом у них с Любкой полная чаша…» Ирка не сдержалась и заорала на бабушку: «Что ты всё время только и знаешь, что мамку обвиняешь! Как будто неродная она тебе!»

Бабушка устало села на диван и сказала: «Так я же люблю вас, переживаю. Это ж я так, любя…»

Ира тяжело вздохнула.

– Вот ведь всё про одно… И песня эта дурацкая. Любовь – это вина, а вина – это любовь. Сплелись же, не разорвать.

– Бабушка, я не виновата! – раздалось с соседней скамейки. Ира обернулась.

Девочка лет пяти скакала вокруг сидящей на скамейке бабули, которая вероятно намеревалась повязать, пока внучка в парке играет. Бабуля достала из своей сумки спицы с начатым двухцветным шарфом и запутанные клубки:

– Конечно не виновата, моя хорошая. Вы с Муркой вчера хорошо поиграли. Идём, будешь помогать распутывать. Бабушка вручила внучке розовый клубок, а себе взяла синий.

Ирина улыбнулась:

– И я разрывать не буду, – вернулась она к своим размышлениям. – Я расплету, развяжу эти ниточки-верёвочки, узелки, связавшие эти чувства: любовь и вину, мешающие свободно дышать и любить. Я распутаю, как тогда, когда с мамой поспорила, что пряжу, запутавшуюся, сама, без ножниц, без обрыва распутаю. Я долго распутывала-развязывала, но развязала. Я умею! И сейчас распутаю и смотаю в 2 разных клубка: Любовь – отдельно, вину – отдельно. Любовь оставлю, а вину выкину!

– Вина – это ведь не наказание, – объясняла бабушка внучке. – Она как внутренний голос, голос совести.

– А как это? – удивилась внучка.

– Ну, когда чувствуешь, что не надо делать, а делаешь. Тогда сама вину чувствуешь. Даже когда тебе никто не сказал, что ты неправильно поступила.

– Теперь понятно, – задумчиво ответила внучка.

– Теперь понятно, – мысленно повторила Ирина. – Спасибо за подсказки. Не буду выкидывать, на полочку положу.

– Всё, распутали! – радостно закричала девочка.

– И я распутала! – представив себе два клубка, порадовалась Ирина. Она и не заметила за своим процессом, когда боль ушла и дыхание стало свободным. Отметила только сейчас.

– Я свободно могу дышать. Свободно могу любить! – констатировала она результат. И, довольная, улыбнулась.

В сумочке зажужжал мобильный.

– Ир, с тобой всё в порядке?

– Да, Игорь! Ой, я немного опаздываю. Буду через пять минут.

– Не спеши. Я жду. Просто беспокоился, – ответил Игорь и положил трубку.

Ирина почувствовала, как приятное тепло разлилось в груди от его слов, от его голоса, от его заботы. Она заметила, что по лицу её растеклась улыбка. От переполняющих её чувств, она как будто стала намного больше и легче. Она почти вспорнула со скамейки. При этом, она не шла, и даже не летела, она неспешно плыла к нему на встречу, наслаждаясь этим всеобъемлющим чувством любви к нему и к самой жизни. Её переполняла благодарность к этой бабуле с внучкой, к своей маме, со всем её сложным опытом, к своей бабушке, которая тоже жила, как умела, и даже к этому нетрезвому хору…

Она почему-то отчётливо ощутила, как вечерний воздух стал насыщен ароматами предосенних цветов и яблок, и краски как будто стали ещё ярче…

А главное, тот клубочек вины так и лежал спокойно на своей полочке.