Текст книги "Светлячки на ветру"
Автор книги: Галина Таланова
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Волшебник растаял во тьме, унеся с собой сияние Изумрудного города. Воздушный шарик напоролся на торчащую копьём ветку – и исчез. Зелёные очки разбились на сотни брызг и блестели на асфальте осколками бутылочного стекла.
Она сидела рядом с тем, что было когда-то волшебником, и вспоминала, как он учил её плавать. Ей никогда не надевали спасательного пояса или круга. Она всегда отталкивалась от песка и пыталась барахтаться.
– Работай ногами, ногами!
Но у неё всё равно не получалось. И тогда отец просто клал руку под живот – и она плыла, зная, что опора есть даже в глубокой для неё воде. Сейчас её уже не было. Ещё её учили скользить по воде. Сложить руки, крепко прижимая ладошки друг к другу и оттолкнувшись от дна, скользить как осенний лист, упавший с ветки на гладь реки. Ещё они тренировались принимать утробную позу: ноги подогнуть под животик и повиснуть поплавком. Но так продержаться долго без поддержки она не могла. На стуле рядом с окаменевшим отцом она тоже висит поплавком, крепко зажмурившись от солнечного света, который бьёт ей в глаза, и чувствует, что медленно погружается во тьму.
…Вся залитая светом комната её детства, где она жила с родителями на даче, встала у неё перед глазами, выплыв из мглы. Она лежала в ней на кровати и изучала жёлтые розочки, нарисованные будто ярким фломастером на бледно-лимонном фоне. Таким же фломастером, только зелёным, были нарисованы и листья. Ей хотелось найти две одинаковые розочки – но не получалось: она находила то растрёпанную большую розу, которая вот-вот должна была начать осыпаться, то тугой бутон, то розу во всей знойной красе её буйной молодости и расцвета. Обои имели слишком крупный рисунок для её детского восприятия, одинаковые розы не попадали в угол её обзора. В окна скреблась тугими наливающимися красными ягодами вишня, коротенькие занавески взлетали от сквозняка вверх, будто шёлковые оборки у юбки, на полу лежал медовый треугольник, пропитанный солнцем, точно прозрачное яблочко китайки. И ей было так легко… Она не знала ещё тогда слова «счастье», но это своё первое ощущение восторженного покоя, который боишься растерять, осталось в ней, словно краска в лепестках от подкрашенной воды, в которую поставили белый цветок. В городской квартире она просто ковыряла стенку около кровати. Стенка была заштукатурена жёлтым известковым колером – и она её просто выедала: ковыряла пальцем обнажившуюся под колером известь, выскрёбывала в стене ямки, создавая на стене свой неповторимый абстрактный узор.
Она не плакала и на похоронах, стараясь не смотреть на мёртвое лицо отца в мелких каплях осеннего дождя: ей казалось, что это капельки пота выступили на коже. Но после, вечером, когда все ушли, запруду прорвало. Она валялась на кровати, отвернувшись к вытертой одеялом, когда-то выкрашенной в жёлтый тон солнечного света стене, и захлёбывалась слезами. Слёзы текли на подушку, та была давно мокра; зажимала всхлипы в себе, чтобы не услышала мама, но остановить слёзы не могла. Легче не становилось, хотелось плакать всё больше, и огромное чернильное пятно разливалось и колыхалось огородным пугалом с пустыми рукавами теперь перед глазами.
34
Было что-то такое совсем неожиданное для неё в Глебе. Он частенько мог сказать, что у неё руки вставлены не тем концом, причём говорил это нарочито, при людях. Ей было обидно и смешно одновременно. Она умела очень многое для своего возраста: она могла не только готовить, но очень хорошо шила и вязала. Она никогда не осмелилась бы сказать родителям: «Я хочу вот такое платье». Она просто распарывала, раскраивала бабушкины и мамины старые вещи и шила из них новую одежду, забавно комбинируя гладкие и цветные ткани, из двух старых платьев получалась одно новое: её маме просто не хватало роста, чтобы дочь могла из одного её наряда сшить новое платье для себя. Даже все школьные коричневые платьица были перешиты в красивые и модные сарафаны с цветными строчками.
После смерти папы Вика обнаружила полную неспособность Глеба к мужским делам: он был теоретик. Поэтому она потихоньку стала осваивать слесарно-столярно-электрические работы. Перебирала выключатели, меняла перегоревшие и оплавившиеся патроны, вешала люстры и бра, чинила настольные лампы, аккуратно спаивая проводки и заматывая их изолентой, ковыряла штукатурку и вставляла туда новые розетки. Отбивала цементную пробку на канализационной трубе и прутом чистила засор. У неё не было хорошего настоящего прута сантехника, поэтому она связывала проволокой дюралевые уголки и стальные пруты, оставшиеся от каркаса пластикового шкафа, который собирал когда-то в её детстве отец. Один раз проволока между элементами такой конструкции перетёрлась – и уголок остался в канализационной трубе. Вытащат его много лет спустя, когда будут менять трубы, а тогда она никому ничего не сказала. Глеб просто устранился от бытовых дел. Сначала изредка топтался около неё и мешал советами, даже попробовал один раз чинить розетку, но шурупчики из неё падали со звяком на пол, закатывались под шкаф и диван, Вике приходилось лезть в кладовку и рыться в папиных запасах, чтобы найти подходящий. Она не выдержала, отодвинула его рукой от стены и стала всё делать сама. Она никак не могла понять, как это может сын матери-одиночки, амбициозный и изо всех сил карабкающийся вверх, быть таким беспомощным.
Ещё он всё время мёрз. Закрывал все форточки, а она задыхалась от духоты. Говорила:
– Ну неужели нельзя одеться? Я же кожу свою не сниму.
Напяливал три свитера, съёживался от холода так, что становился сутулым и похожим на старичка. Она всегда рада была устроить сквозняк. Глеб же мгновенно выходил из равновесия, только почувствовав лёгкое дуновение ветерка. Вике иногда казалось, что она задыхается от присутствия Глеба, что это из-за него ей не хватает воздуха. Форточку открыли, форточку закрыли… Глупая детская игра, кто перетянет верёвку на свою сторону… Только перетянувший иногда падал, почувствовав пустоту на том конце, который только что тянул в другую сторону… Без воздуха ей было физически плохо: могли начаться спазмы головных сосудов. Муж этого видеть не хотел – и они продолжали перетягивать канат.
В очередные выходные пара сотрудников пригласила их к себе на дачу на шашлыки. Время тогда провели прекрасно: загорали, купались в озере, где вода была настолько прозрачной, что было видно, как зелёные водоросли с налипшими на них пузырьками воздуха колышутся от течения воды. На безмятежную поверхность озера высовывали свои жёлтые головы не только кувшинки, которые казались Вике в лучах красного, западающего за горизонт огненного шара, головками змей, но и настоящие белые лилии, покачивающиеся среди листьев в форме сердца, прилипших к глади воды. Лилии гляделись Вике каким-то совершенно экзотическим цветком типа лотоса, распространяющим нежный чарующий запах, висевший над озером, будто сгустившийся туман. Вика сидела на берегу и смотрела, как серые невзрачные мальки запутываются в дебрях водорослей и, точно слепые котята, тычущиеся в материнский живот, наталкиваются на сочные зелёные стебли, устремляющиеся к поверхности воды и качающиеся, словно ленты спортсменов на открытии Олимпийских игр. Мальки подплывали к водорослям многочисленной проворной стайкой, которая неизбежно рассыпа́лась, натолкнувшись на дышащие изумрудные заросли. Она вдоволь наплавалась и теперь устала настолько, что, казалось, дремота охватила все её мышцы. Ей не только не хотелось куда-то идти, но даже двигаться было тяжело. Просто сидела и смотрела на воду, подставляя лицо слабому ветерку, нежно обдувающему обветренную и загрубевшую кожу, точно опахало из перьев страуса.
Мужчины изрядно напились, но даже это не очень сердило Вику. Она не прислушивалась к их шумным разговорам, то и дело взрывающимся смехом, отключилась – и воспринимала их как ровный пчелиный гул.
Когда к ней подошёл Глеб и сказал, что он решил поехать на электричке к ещё одному коллеге, у которого была дача всего в пятнадцати километрах от этого места, Вика, отрывая взгляд от воды и возвращаясь в уходящий вечер, полный света багряного закатного солнца, проворчала:
– Да ты что? На ночь глядя… Ты посмотри на себя!
– Нет, поедем! Там заночуем.
– Никуда я не поеду! Я домой хочу! И мама будет ругаться, что её с Тимкой бросили.
– Нет, поедешь! – заявил Глеб самоуверенным тоном хозяина. – Тимур уже спать будет, пока доедем до дома!
– Нам правда нужно ехать домой, милый. Не глупи!
Она нехотя поднялась, собрала вещи и отрезала:
– Всё! Поехали домой!
Минуту он растерянно следовал за ней по шуршащей гравием дорожке, перехватив у неё из рук саквояж, но вдруг в его затуманенный алкоголем мозг пришла мысль, что он всегда так поступает: следует за ней, как собачонка. Он почувствовал себя обиженным ребёнком, у которого отняли новую игрушку, потушили свет и сказали: «Спи!» И что теперь – его вечный удел повиноваться её приказаниям? В нём быстро, будто пена на закипающем бульоне, поднималась злость, которую необходимо было быстро снять, пока бульон не стал мутным. Вика была уверена, что он последует за ней – и через полчаса она будет дремать в электричке, прикорнув на его плече. Однако злость не проходила – и Глеб думал, что, если он ей сейчас уступит и не настоит на своём, он так и будет всегда под каблуком жены и та сама же будет его презирать. Голову его теперь заполняла одна мысль, которая была точно проглоченный мышью подмешанный в муку алебастр, что набухает в желудке – и застывает, приводя животное к гибели: он должен поступить как главный в доме.
– Мы поедем к Логиновым!
– Ты пьян и рассуждаешь как пьяный.
– Нет, я совершенно трезв и знаю, что говорю, – изрёк Глеб заплетающимся языком.
– Если ты трезв, то дай мне денег на билет и мотай куда хочешь, только без меня.
Глеб грубо и больно схватил её за запястье, точно капкан клацнул и захлопнулся.
– Никуда ты не поедешь! Со мной поедешь!
– Ещё как поеду! Что ты сделаешь?
Это её восклицание лишь усилило его хватку. Он буравил Вику сузившимися зрачками, похожими на две потухшие спичечные головки.
– Пусти, алкоголик! Я еду домой! – теперь ярость захлестнула Вику, плеснув вспененной волной мужу в лицо.
– Нет, ты едешь со мной! Мне надоело потакать твоим капризам!
– Кретин!
Крепко держа её за руку, точно расшалившегося ребёнка, потащил жену к кассе, купил два билета до ближайшей станции, затащил в электричку. На них озирались – и Вика обмякла, но ещё сопротивлялась, сознавая, что десятки глаз передвигаются по их двуглавой фигуре, точно фонендоскопы по больному. Глеб тащил её, будто мешок с песком.
Сели на свободные места. За окном замелькали сосны, тонущие в уходящем свете, казавшиеся облитыми малиновым сиропом. Жизнь снова была в розовом цвете. Он победил и сломил её волю. И хотя капкан был разжат, выпущенная мышь безжизненно оцепенела, откинув голову на спинку кресла – не на его плечо, сжавшись в комок, полная враждебности к своему спутнику, демонстративно отодвинувшись от него на полметра. Глаза её стали похожи на глаза только что пойманного зверя, когда тот понимает, что попал в неволю. Глеб попытался её обнять, но она резко дёрнулась, вывернулась и уставилась в окно, где лес кончился и бежало ровное ничем не засеянное поле, покрытое репьями, чертополохом и полынь-травой. Беспокойство в нём нарастало. Вика сидела маленькая, сгорбленная, в мятом платье, измазанном глиной. Доехали до станции в полном молчании. На станции Глеб, который был ещё пьян, купил билеты в город – и они поехали обратно, по-прежнему надутые и отчуждённые, в состоянии анабиоза.
Приехав домой, Глеб тут же завалился спать, чувствуя, как тяжёлая тьма надвигается на него, как поезд, громыхая колёсами.
Утром он пришёл к ней в комнату, окунувшуюся в медовый солнечный свет, опустился на колени перед кроватью, и, словно маленький провинившийся мальчик, положил голову на её грудь, как на плаху, замерев в напряжённом ожидании. Её тонкие длинные пальцы, прижимающиеся друг к дружке, как будто пытавшиеся согреться, оторвались друг от друга и нерешительно пробежали по его голове, точно беличий хвост от бабушкиной муфты, которым она так любила играть. Ему, как домашнему коту, захотелось замурлыкать от блаженства. Слёзы наполнили покрасневшие веки, точно маленькие лодочки, и теперь он вычерпывал воду и усилием воли загонял выступившую солёную влагу обратно. Кисть маленькой руки опустилась на его затылок, он ощутил прогоняющее боль тепло, и женская ладонь побежала вперёд, ероша его прилизанные волосы.
35
В стране закончилась эпоха развитого социализма и начался хаос дикого первобытного капитализма.
В НИИ, где работали Вика и Глеб, перестали регулярно давать зарплату: задерживали месяца по три, а оклад был меньше, чем минимальная пенсия. Денег теперь еле хватало, чтобы заплатить за квартиру и купить самую примитивную еду: картошку, капусту, крупу, макароны. Вика пристрастилась теперь печь постные блины, смывая остатки кефира со стенок коробочки. Когда однажды мамина подруга, муж которой был директором крупного торгового центра, принесла в подарок триста граммов сыра, радости и благодарности их не было предела.
Умерла старенькая Викина бабушка, её квартирку примитивно отремонтировали, поклеив свежие бумажные обои, – и сдали студентам за небольшие деньги, позволяющие покупать ребёнку одежду, из которой он вырастал, как подснежник по весне, фрукты и развивающие игрушки.
Собирали яблоки в саду, варили пюре без сахара и закатывали в банки. Из супового набора, в котором были одни кости, умудрялись и щи сварить, и картошку потушить на второе.
Один за другим сотрудники увольнялись из НИИ: уходили в растущие, как грибы, кооперативы, которые так же быстро исчезали, будто срезанные грибником: то сожгут ларёк, то убьют хозяина, то предприятие просто обанкротится, не в состоянии платить оброки государству, местным рэкетирам и администрации.
Как это всегда бывает, после ухода старого руководителя новый всё переделывает на свой манер, отстраняя приближённых бывшего, – и Глеб теперь стал в некотором роде изгоем. Он был несказанно рад, что успел защитить диссертацию, но чувствовал, что после смерти тестя его обходят: сознательно исключают из списков докладчиков на конференциях, из претендентов на гранты и просто не повышают зарплату. А с зарплатой научных сотрудников в то лихое время можно было ходить только за хлебом и сырками «Орбита». Многие его сокурсники уехали по контрактам в Канаду, США, Германию, Англию, кто-то просто ушёл в торговлю. Кто-то занимался извозом и ремонтом автомашин, кто-то переквалифицировался в риелторы и инкассаторы. Один из друзей, уволившийся из института и сколотивший бригаду по установке сантехники, предложил Глебу подрабатывать у него напарником по вечерам и выходным. Иногда они стелили ещё и линолеум и брали заказы на покраску окон и дверей.
Дома он теперь почти не бывал. После института ехал к заказчику. На неделе чаще всего обдирали от краски окна, вытащив стёкла из рам и расплавляя краску горячим феном. По выходным клали линолеум или тянули новые пластиковые трубы. Семью он почти не видел, но это было и не очень плохо. Маленький ребёнок подрастал, был гиперактивным и нервным, часто капризничал и пускался в плач, и сил у Глеба на то, чтобы ещё нянчиться с таким ребёнком, не было. Если же он был дома, то Вика, так или иначе, пыталась втянуть его в воспитание и помощь по хозяйству. Когда он приходил с работы пораньше, жена стрелой вылетала к нему в прихожую со слезами: «Я больше не могу! Я с ума сойду! Посиди с ним!» Ему иногда даже легче было шабашить, чем находиться дома.
С подработками у него появились хоть небольшие, но деньги, которых, впрочем, еле хватало, чтобы свести концы с концами. Он приходил домой и буквально падал. Вернее, сначала ужинал: иногда Вика даже кормила его, но чаще приходилось всё греть самому. Уже за ужином чувствовал, как надвигается сон, будто лавина снежного оползня, погружающего сознание в темноту. Несколько раз он засыпал за чашкой чая и свежей газетой или книгой, положив голову на кружевную клеёнку.
Жизнь состояла теперь из работы головой, труда физического и короткой передышки на обед и сон. Жизнь вошла в какую-то ровную и глубокую колею, из которой даже в сторону не заносило, хотя дорога была глинистой и развезённой. Он даже подумывал, не уйти ли ему из НИИ совсем, чтобы иметь больше возможности заниматься более прибыльным трудом. Так бы, наверное, всё и продолжалось, но в квартире, в которой они вдвоём с напарником сменили трубы, ночью вышибло вентиль. Были выходные – ни хозяина квартиры, ни жильцов из квартир двумя этажами ниже, дома не было. Пролило аж до первого этажа. Залиты были не только четыре нижние квартиры, подмокла стена в подъезде – и штукатурка кусками осыпалась на лестницу. Стена подъезда стала похожа на афонскую пещеру с известняковыми скалами. Только утром соседи снизу увидели, как с потолка сочится вода и весь пол в их квартире блестит лужицами, будто после дождя.
Их обвинили в том, что они не профессионалы, и подали на них в суд. Судья присудил сделать ремонт во всех четырёх квартирах, а также в подъезде на подмокших этажах. В результате была продана старая машина тестя, на которой теперь ездил Глеб, но долг ещё оставался. Вика держалась стоически, но масло в огонь подливала тёща, которая, постоянно обсуждая своих неудачных зятьёв, совершала медленную и верную работу, будто копившаяся ледяная подземная вода и накалявшее скалы солнце делают своё дело – и вот уже ручеёк бежит в образовавшейся трещине. Трещина становилась всё шире и шире… От развода удерживало то, что он всё-таки был кормилец. Он не был ни сантехником, ни маляром, ни плотником и никогда не собирался им быть, его называли раньше безруким, но понадобилось освоить эти навыки, овладел ими – и худо-бедно, не чураясь грязной работы, тащил семью, пока Вика сидела дома с ребёнком.
Уходить с работы Глеб не решался, но занялся переписыванием видеокассет и музыки дома по выходным и вечерами, опять появились небольшие деньги, позволявшие даже съездить отдохнуть на море втроём в Крым или на Кавказ. Однако его работодатель и напарник, снимающий небольшой офис под студию звукозаписи, видимо, не заплатил кому-то дань – и по наводке конкурентов к нему пришла милиция, завели уголовное дело. Глеб каким-то чудом выскочил сухим из воды: его спасло то, что зарплату он получал чёрным налом в конверте и нигде не проходил по существующим отчётным бумагам. Напарник же, имеющий офис, зарегистрированный на его имя, ведший отчётность о деятельности фирмы и ищущий клиентов, загремел на год в места не столь отдалённые. По институту пополз слушок про уголовные дела зятя бывшего гендиректора.
Как-то незаметно в их семье поселилась ревность, ревность к возможностям супруга. Пришла погостить, потом стала возвращаться всё чаще и чаще. Родители Вики помогали в карьере друг другу и гордились успехами супруга. Отец говорил, что без мамы он бы никогда не добился того, чего достиг. Став директором института, отец всячески опекал своих женщин. Глеб же воспринимал успехи жены, всегда примеряя их на себя, и если она в чём-то опережала его: публиковала статью или ехала на конференцию, то он напоминал Вике, что та просто пользуется именем отца, что люди жалеют её, делают всё, как если б отец просил их об этом. Это была неправда. Человеческая природа почему-то устроена так, что дети людей, достигших чего-то в жизни, вызывают чаще всего раздражение и зависть. Вика будто жила в тени отца… – так маленький цветок типа одинокой маргаритки хиреет в тени большого ароматного куста жасмина, кружащего голову и притягивающего взгляд. На неё в лучшем случае не обращали внимания, но чаще всего её имя вызывало зависть и сопротивление. Отец, впрочем, тоже старался никогда её не выделять. У неё всегда была зарплата не выше других, она никогда не ездила на конференции чаще других специалистов, её не повышали по службе. Но когда Вика делала что-то самостоятельно, отец очень гордился ею. Так она практически сама выучила английский по самоучителю: на курсы ходила только для сдачи кандидатского минимума. Отец всем рассказывал, что его дочка сама освоила чужой язык, то же самое делала и мама. Другое дело Глеб. Когда она пошла на курсы английского при своём НИИ, чтобы усовершенствовать свой разговорный, Глеб устроил целый скандал: кричал, что она забросила семью, что тратит деньги неизвестно на что, на какие-то там курсы, которые «на черта попу гармонь». Злился, когда она «учила по ночам уроки». Самое смешное было то, что через две недели он оказался тоже на курсах английского, только уже при местном институте иностранных языков, дающем диплом установленного образца после четырёхлетнего обучения.
Когда Вика решила сдать на водительские права, то дома началось целое движение сопротивления. Машина была папина, но водил её Глеб – и пускать жену за руль он явно не желал. Ей внушали, что дело это не женское, что надо заниматься ребёнком, а не ходить на «вождение», что у неё руки вставлены не тем концом и с ребёнком вечерами сидеть он не будет. Вика выдержала осаду, две недели они не разговаривали.
Так стало почти всегда. Если она посылала тезисы на конференцию, то Глеб тут же посылал на две. Если она писала статью, то Глеб писал две. Она была рада его продвижению и понимала, что в какой-то мере заводит его и стимулирует к движению вверх своим примером, но ей было очень тяжело, что ревность к успехам супруга витала в доме. Этого она не понимала. Глеб становился всё мелочнее. Раньше менялась погода, теперь изменился климат. Она всегда думала, что надо делать всё возможное, чтобы им друг с другом было хорошо. Она так и старалась. Теперь же чувствовала, что Глеб будто злорадствует, если у неё что-то не выходит и ей что-то не даётся.
Раньше были грозы со снующими проворными молниями, освещавшими перекошенное яростью лицо, и с шумными ливнями, после которых все зелёные побеги надежд были побиты, но дышалось легко, духота растворялась в отшумевших каплях и благодатная почва впитывала влагу, чтобы дать силы выпрямиться в полный рост поникшим травам, становясь ещё мощнее и сильнее. Теперь начались нудные дожди, ещё не осенние, моросящие, а августовские, изводящие душу ощущением скорого конца, когда влага стоит в воздухе промозглым туманом, вызывая дрожь и желание прижаться к тёплому человеческому телу. Когда знаешь, что ещё лето, ещё должно быть тепло: ещё только август, но дождь день за днём настойчиво барабанит кулачками в окно, требуя впустить в дом. И вот уже серая туча с торчащими клочьями ваты впорхнула в форточку и примостилась на лице, а дождь продолжает стучать с надрывающей сердце тоскливой обречённостью цинкового звона по крышам и карнизам. Вике всё чаще хотелось вернуть то время, когда она была девочкой, летящей под потолок в папиных руках, и дух захватывало счастьем. Всё больше хотелось участия и понимания. Но нет, что-то ушло из их отношений необратимо.
Годы иногда только приближают прошлое. Она вспомнила, как она влюбилась: её погладили по голове, как маленького ребёнка. Или мы живём только мгновениями? Запоминаем лишь сгустки жизни. Тогда почему вот это прикосновение она пронесла через годы? Может быть, потому, что оно было неожиданно, а ждала она чуда, любви и понимания? Потом ей всю жизнь будет хотеться, чтобы её взяли за руку и перевели через дорогу, по которой все куда-то мчатся, не видя нарисованной на шоссе зебры.
36
Когда в НИИ стали платить так мало, что двух зарплат еле хватало на то, чтобы оплатить их просторную квартиру, купить крупу и макароны (от мяса отказались почти совсем), к тому же зарплату просто задерживали, всё же встал вопрос о новой работе Глеба. Ему пришлось уйти из НИИ, и он устроился в фирму, перегоняющую автомобили клиенту от границы с Польшей. Жить они сразу стали лучше, питались теперь хорошо, но виделись друг с другом ещё меньше, чем раньше. Глеб приезжал домой только на день-два. Может быть, это было и к лучшему, так как сил на ссоры теперь не было. Он был кормилец – и никто больше не вышибал ему мозг жалобами, что он не помогает дома. На такие глупости, как уборка, стирка, готовка, времени теперь у него не было.
Новая работа принесла материальное благополучие в семью, но Глеб стал выпивать. Вика никак не могла понять, как перегонка машин связана с нетрезвостью, но, видимо, так в этой системе было заведено: обмывать удачную сделку. Тошнотворная аура винных паров сопровождала теперь Глеба после всех удачных заключений контрактов.
Так продолжалось почти год: Глеб успел привыкнуть к своей новой работе – и она всё меньше вызывала у него печаль сродни той, какая внезапно бывает, когда видишь в августовскую звёздную ночь, как падает звезда, сгорая на лету и превращаясь в хлопья сажи, растворившейся в антрацитовой ночи. Лёгкая печаль о несбывшемся, которая всё реже и реже, всё приглушённее покалывает сердце иголками побуревшей и облетевшей хвои… И вечнозелёная сосна когда-нибудь высыхает.
В сентябре Глеб с товарищем перегоняли очередной джип. В Бресте заметили белый «Спринтер», из его окна высунулся по пояс какой-то мордоворот и требовательно помахал рукой: стой. Глеб помотал головой. Тогда пасущие их машину обошли её слева – и повторилось то же самое: машут, чтобы остановились. Глеб с напарником неожиданно упёрлись в замерший троллейбус. Включили левый поворот и попытались продолжить движение. Да не тут-то было! Троллейбус тронулся, но… Откуда ни возьмись впереди оказался какой-то грузовой фургон и ещё один джип. Попытались сдать назад – позади опять тот же белый «Спринтер». Всё, приехали. Зажали.
Из обоих внедорожников вывалили пять крепких ребят с квадратными плечами и такими же квадратными каменными физиономиями с прыгающими желваками на скулах и подошли к ним.
– Открывай двери! – заорал один из них.
Другой показывает молоток:
– Не откроешь – стекло сейчас полетит на хрен.
Нехотя открыли, решив не связываться.
Тут же двое мордоворотов сели в их новенькую машину, и начался «базар»:
– Ну, чё, надо платить. За джип у нас такса 500 баксов.
– Да вы чё?! У нас столько нет!
– Коль нет, так побьём стёкла, пробьём радиатор, попинаем двери! И стойте тут, считайте, во сколько вам это встанет!
Отвалили, только когда получили свой оброк. Написали слово «пропуск» на клетчатом листке, вырванном из школьной тетрадки: «31-й снял. Не тормозить. Хредя»:
– Если будут впереди тормозить, покажете эту «ксиву»!
Следующей их вынужденной остановкой оказался гаишный пост. Гаишник, криво ухмыляясь, долго рассматривал их права, сличал фотографии с их измученными и запылившимися в дороге лицами, потом спросил, благополучно ли проехали город, – и, услышав утвердительный ответ, снова усмехнувшись, отпустил.
Успешно доехали до Смоленска. Спать каждую ночь в машине – и иметь ясную голову было не очень-то легко, поэтому руководство фирмы разрешало иногда ночевать в гостинице. Так они и поступили. Устроившись в отеле, пошли с напарником поужинать в кафе. К ним подсели двое белорусов, разговорились о жизни, выпили, просидели аж до закрытия кафе, расслабившись и отдыхая от дороги.
Как попали в забронированный номер, Глеб помнит смутно, но проснулся он точно в своём номере. После завтрака, рассчитавшись с администратором на стойке регистрации, с гудящей головой вышли на улицу – и обнаружили, что машины нет. Позвонили в «эвакуатор» со слабой надеждой, что машину отогнали в алчном азарте содрать с приезжих «туристический сбор», уже с нарастающим ужасом понимая, что машину украли.
После злополучной поездки Глеб с напарником были поставлены «на счётчик». Подельник Глеба был еврей и срочно эмигрировал в Израиль. Следует отдать ему должное: он предложил Глебу помочь с эмиграцией, но Глеб побоялся, что тогда будут доставать его семью. Был бы он свободен, он бы, не раздумывая, улизнул.
Мама в отсутствие Глеба стала уговаривать Вику подать на развод и выгнать его из дома. Вика разрывалась между мамой и мужем. И хотя любовь незаметно ушла из их простуженного и выстывшего дома, будто кот, выскользнувший на балкон, спрыгнувший и растворившийся в городской толчее, оставалась ещё привязанность друг к другу и ощущение, что она не одинока в этом мире. В конце концов, с её мужем случилась беда, которая ударила по всем ним.
Её бесконечно расстраивала неспособность Глеба выкрутиться из этой ситуации самому. Он был очень нервный, на любые её советы срывался и шипел, словно раскалённая плита, на которую закапали слёзы. Успокоить своих женщин он не мог. Вика с улыбкой вспоминала свои девичьи грёзы о широкой груди, в которую можно уткнуться и спрятать на ней лицо от страшного мира, в котором полыхают грозы, раскалывая окрестность громовыми оглушительными раскатами, от которых вздрагиваешь, как от удара током искрящей электрической розетки.
Она стояла на перекрёстке дорог, где гулял пронизывающий до костей ветер, ёжилась, пыталась защитить от ветра сына и заодно погреться о его тёплое тельце, пахнущее детским хвойным шампунем.
Глеба постоянно доставали какие-то тёмные личности: они звонили по ночам с угрозами, нарушая тревожную тишину большой квартиры. Больше всего нервничала мама. Она впадала почти в психоз от одного телефонного трезвона, потом всю ночь охала и ахала, накаляя добела и без того раскалённую атмосферу дома. В доме поселились ожидание беды и ощущение, что поезд семейной жизни снова сошёл с рельс и катится с откоса, дребезжа наезжающими друг на друга вагонами. Уже звенели разбитые стёкла – и крик разрывал тишину, как граната. В их жизнь остро вошло тогда ощущение беспомощности перед смерчем, сначала срывающим с дома крышу, а потом поднимающим на воздух и сам дом, чтобы затем бросить его оземь, перенеся на сотню метров, переломав половину подгнивших досочек.
В конце концов решение было найдено: пришлось срочно вполцены продавать дом в деревне, оставшийся от бабушки. Расставание с домом было для Вики тяжёлым. Этот дом был связан с воспоминаниями её детства и хранил шаги её бабушки и дедушки. Она любила там бывать. Дом пах бабушкиными пирогами с картошкой, грибами и капустой, плюшками, испечёнными в чудо-печке, малиновым и вишнёвым вареньем, кашей «Дружба», запечённой в горшочке. Продавать его было жалко до слёз, но иного выхода не было.
Продажу дома Глеб воспринял как должное, хотя чувство вины перед близкими не покидало его. Отношения становились всё натянутее, но не рвались: супруги просто расходились всё дальше и дальше друг от друга, будто находились по разным концам растянутой бельевой резинки, мелкие тоненькие резиночки-чувства в которой давно лопнули, но осталась тканевая основа, прочная и уже малоэластичная.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?