Текст книги "Грани миров"

«Придется заткнуть уши и затаиться, как мышь в норе. Раз уж я такой дурак, что решил прятаться под одеялом, то теперь мне под ним и сидеть, потому что выхода нет. Даже если я потихоньку выберусь из комнаты, то мимо кабинета не проскользнешь – ведь эти олухи оставили дверь распахнутой, потому что Ада после снотворного спит, как сурок. Ладно, если что, то в крайнем случае, нырну под кровать, чтобы не смущать Злату. Но Петька-то, Петька-то – хорош, ничего не скажешь! Ведет себя, как мальчишка, и это в его-то возрасте!»

Тут Сергей едва не расхохотался, поймав себя на том, что лежит тут и брюзжит, как старый ханжа. Он сунул голову под подушку, чтобы поплотней закрыть уши, а потом с нежной завистью подумал:

«Везет же людям – до старости так любить друг друга и так тосковать в разлуке. Наверное, это и есть настоящее счастье, которое не всем дано. Хотя я, наверное, неправ – разве они старые? Им еще нет и пятидесяти, на Петьку все его аспирантки заглядываются, а она и теперь еще необычайно красива – наша Златушка! И она так любит, чтобы вокруг все тоже было чисто и красиво!

…Когда Петр впервые привез ее в наш дом, мы с Адой еще были в эвакуации. Златушка немедленно принялась за уборку – торопилась привести дом в порядок к нашему возвращению. Она не знала точно, когда мы вернемся, но ждала нас, хотя никогда прежде не видела. Помню, мы с Адой по приезде вошли в прихожую, и сестра испугалась – она не узнала нашу квартиру, подумала, что в наше отсутствие к нам вселился кто-то посторонний. Потому что у нас никогда прежде не было такой чистоты и такого блеска. Потом к нам выбежали Петя и Злата. Кажется, я не сразу узнал Петю – на нем была военная форма, а я прежде никогда не видел его в форме. И потом, мне ведь было только семь, когда началась война, и мы не виделись четыре года. Он мне показался таким большим и широкоплечим – обнял всех разом, сгреб в кучу.

«Сережка, Адонька, это моя жена Злата. Златушка, знакомься, это мои самые-самые родные».

Ада со Златой начали целоваться и плакать, а я все смотрел на Злату и даже рот раскрыл – никогда не видел таких ослепительных красавиц. Потом из кухни вдруг запахло борщом, а я был голоден с дороги, и у меня разболелся бок. Злата вдруг посмотрела на меня и сказала: «Скорее мойте руки, я даю вам обед».

…Мне в тот год уже исполнилось одиннадцать, и я начал стесняться, когда Ада провожала меня в школу или брала на улице за руку. А вот рядом со Златой, помню, никакого стеснения не испытывал – когда мы шли куда-нибудь вдвоем, то сам цеплялся за ее пальцы и был страшно горд, что все мужчины оборачиваются и с восторгом смотрят нам вслед.

А еще помню, как она сразу же установила для меня жесткий режим. Я должен был ложиться спать не позже девяти, кушать в одно и то же время. Конечно, после голодных лет в эвакуации ее котлеты казались мне райским деликатесом, овсянку на завтрак я еще терпел, но творог! Я с детства ненавидел творог, потому что он всегда застревал у меня в горле, но все же каждый вечер послушно им давился. Хотя, наверное, без творога, овсяной каши и без всего этого строгого распорядка дня я бы так и не оправился после проклятой желтухи – ведь в эвакуации меня постоянно мучили боли.

….Врач в эвакуации мне советовал есть помалу, но регулярно и полноценную пищу. Ада в ту зиму продала на рынке свое теплое пальто и на эти деньги покупала мне продукты. Она всегда готова была отдать мне последнее, но установить какое-то подобие режима – для нее это совершенно невыполнимая задача. Во-первых, моя сестрица безалаберна до жути, она и сама забывает поесть, когда работает. Во-вторых, мы с ней всю жизнь находимся в противофазе – она на меня давит, а я в ответ хамлю и делаю все наоборот. Слушаться же Злату мне почему-то всегда было приятно – у нее, видно, врожденный дар воспитательницы. Как жаль, что у них с Петей нет детей, какая из нее вышла бы прекрасная мать! И Ада тоже осталась одинокой, бедная моя сестренка. Все проклятая война!».

Из-за стены перестал доноситься громкий скрип, и Сергей сквозь подушку услышал приглушенный голос Златы Евгеньевны:

– Петя, ты уснул? Давай, приведем себя в порядок, а то уже скоро десять, утро в самом разгаре.

– Ада еще часа два будет спать, куда ты спешишь? Хочешь от меня убежать? – сонно и недовольно протянул ее муж.

– Петенька, но у меня куча дел, ты забыл, что завтра праздник, и у нас гости?

– Да, конечно, гости, – с сожалением согласился Петр Эрнестович и, спустив ноги с жалобно скрипнувшего при этом дивана, начал натягивать брюки. – Составь мне список всего, что нужно закупить, Златушка, а я прямо сейчас, с утра пораньше, проедусь по магазинам.

– Я вчера уже все купила, – в голосе ее неожиданно прозвучало отчаяние: – Петя, я, кажется, сделала глупость, и ты будешь на меня здорово сердиться.

– Что случилось? – диван вновь заскрипел под массивным телом Муромцева-старшего.

– Два дня назад из Москвы звонил Царенко.

– Царенко? – резко и неприязненно переспросил ее муж. – Какой Царенко? Неужели…

– Да, он. Сказал, что организует встречи бывших фронтовиков – ему поручили, кажется, на правительственном уровне. Он ведь теперь генерал.

– Я не хочу с ним встречаться ни на каких уровнях. Или, может быть, ты хочешь?

– Петя, прекрати, как ты можешь!

– Ты права, извини. Так зачем звонил этот…?

Сергей изумился – брат никогда прежде не употреблял нецензурных выражений.

– Он собирает ребят из нашего батальона, – голос Златы Евгеньевны дрожал, – хочет устроить показательную встречу к двадцатилетию победы. Приглашал нас с тобой девятого в Москву на парад, обещал устроить в гостинице.

– Благодарствую, – сквозь зубы процедил ее муж. – Ты, надеюсь, сообразила послать его очень-очень далеко?

– Не в такой форме, но, разумеется, отказалась – сослалась на то, что много работы и т. д., и т. п. А он тогда… Он сказал, что они с Векшиным и Павлюком после парада летят по делам в Ленинград и, если будет время, вечером зайдут к нам. Петенька, что мне было делать? Я не смогла сказать, что лучше бы нам сто лет его не видеть, я пробормотала что-то вежливое. Петенька, я не представляю, как я… – неожиданно она всхлипнула.

– Успокойся, ты к этому не будешь иметь никакого отношения – я просто спущу его с лестницы.

– Нет, Петя, нет! У нас будут гости, это наш праздник, я не хочу его омрачать скандалом! И потом, с ним ведь приедут Димка Векшин и Валька Павлюк, а они…

Петр Эрнестович неожиданно успокоился:

– Хорошо, успокойся, если ты не хочешь скандала, то скандала не будет. Больше того, я уверен, что это пустая болтовня – к нам он заходить не собирается, потому что прекрасно знает наше к нему отношение. К тому же, если у них тут вечером мероприятие, то они просто физически никуда больше не успеют. Но, в крайнем случае… Если что, то просто считай, что мы решили пригласить бывших однополчан Димку Векшина и Вальку Павлюка, а этого… Он посидит за столом и уйдет, и будет так, как будто его нет, и не было. Так что выбрось из головы этот разговор и забудь.

– Да, Петя, да! Но мне страшно, я боюсь, что…

– Все! Забыли и выкинули из головы! – встревожено и довольно резко воскликнул Петр Эрнестович. – Еще не хватало, чтобы после стольких лет опять… Посмотри мне в глаза, Златушка, вот так! Все? Забыли?

– Забыли, – голос ее неожиданно стал каким-то безжизненным, – ты прав. Пойду, надо делать дела, – диван легонько скрипнул, когда она поднялась, – приготовлю завтрак, приберусь маленько. Будешь есть овсянку с молоком?

– Я буду есть все, что ты мне предложишь, – мягко и спокойно ответил ей муж.

Злата Евгеньевна вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь, а Петр Эрнестович вытащил из чемодана привезенные из Берлина тезисы докладов и начал их просматривать, но неожиданно стукнул кулаком по столу и гневно произнес:

– Скотина, сволочь! – а потом начал ходить по кабинету.

Сергей не знал, кто такой этот Царенко, и почему упоминание о нем так расстроило брата, но решил, что усугублять это расстройство еще и своим нескромным присутствием за перегородкой не стоит. Лучше всего улизнуть из комнаты незамеченным, прокрасться в прихожую и там изо всех сил хлопнуть дверью. Брат с невесткой, разумеется, выглянут на стук, а он, Сергей, прямо с порога – как будто только что вошел – сделает умильное лицо: «Здравствуй, Златушка, как давно я не слышал твоего голоса! Петя, ты уже приехал? Какая радость!»

План был хорош, и Сергею действительно удалось совершенно беззвучно добраться от кровати до двери. Он крался с тапочками в руках, аккуратно ступая на паркетные половицы, и с гордостью думал:

«А что, я, может быть, прирожденный ниндзя! Пожалуй, у самого Чингачгука Большого Змея не могло бы получиться лучше!»

Увы, многие гениальные проекты, как правило, проваливались из-за ничтожных мелочей. То же самое произошло и в этом случае – нога Сергея зацепилась за лямку его дорожной сумки, брошенной накануне у двери Адой Эрнестовной, и Петр Эрнестович, услышав грохот падения за стеной, немедленно устремился в комнату младшего брата.

– Сережа?! Ты?! Ты… ты дома?!

Лицо его побагровело от смущения, но Сергей сделал вид, что весь поглощен изучением своей ушибленной коленки.

– Черт, споткнулся о сумку, надо же! Ты уже дома Петька? А когда ты приехал? Я даже не слышал, – он поглядел на Петра Эрнестовича невинным до идиотизма взглядом. Тот смущенно кашлянул:

– Я? Гм… Недавно. А ты…

– А я вчера вечером прилетел, понимаешь, а дома никого, – начал пространно и вдохновенно рассказывать Сергей. – Решил сразу завалиться спать – честно говоря, в последние дни мне нездоровилось. Часов в пять утра печень разболелась до чертиков! Я принял таблетки и решил выйти на улицу, немного пройтись – при ходьбе боль не такая сильная, – для пущей достоверности он взялся за правый бок и слегка поморщился, а потом озабоченно спросил: – А Злата уже вернулась с дежурства? Она знает, что ты приехал?

– Гм… да, – Петр Эрнестович перевел дух, но потом вновь встревожился: – Когда у тебя начались боли? Был приступ? Из-за этого ты вернулся?

– Пару дней назад. Короче, я убедился, что отдых дикарем не для меня. Да, представь себе – доктор, который меня лечил, оказался бывшим папиным учеником. Фамилию я, конечно, не помню, но милейший человек. Ладно, все уже прошло, не волнуйся. И еще… еще я убедился, что ты был прав.

– Прав? В чем? – с недоумением переспросил Муромцев-старший.

– В том, что нужно шевелить мозгами. Короче, к лешему всех! – они взглянули друг другу в глаза, и Сергей, шагнув к брату, положил руки ему на плечи. – Петька, мы же сто лет с тобой не виделись, дай, хоть я тебя обниму!

Петр Эрнестович слегка отстранил его и оглядел пристальным взглядом медика.

– Ну, прошло у тебя далеко не все – склеры желтоваты. Как у тебя с планами на ближайшее будущее?

– Я же сказал, что все к лешему. Нет никаких планов. Денег тоже.

– Не в деньгах счастье, а в их наличии, поэтому можешь в понедельник получить в кассе свои отпускные – тебе уже начислили. Я думаю, что неплохо было бы тебе сейчас съездить в санаторий и попить водички.

– Как скажешь, так и сделаю, – кротко ответил Сергей, виновато опуская глаза. – Я человек маленький, но послушный.

В слегка прищуренных глазах Петра Эрнестовича мелькнула веселая усмешка.

– Да-да, твое послушание нам всем хорошо известно, – он задумался, свел брови и потер переносицу, размышляя вслух: – Надо подумать, как лучше сорганизовать тебя с путевкой – ты так поспешно собрался в отпуск. Попробую позвонить в Москву и связаться с Горюновым – у него есть возможность выйти на ВЦСПС.

– Не надо, – торопливо прервал его Сергей, – позвони этой… ну, которая из месткома. У них там всегда бывают «горящие» путевки.

Старший брат удивленно вскинул брови:

– Я, конечно, сегодня же позвоню Варваре Терентьевне, но боюсь, что в данную минуту ни в Кисловодск, ни в Железноводск путевок нет, а в другое место ты ведь ехать не можешь, ты у нас сибарит, – последние слова он сказал ироническим тоном с носовым французским прононсом. Сергей кротко и без всякой обиды возразил:

– Что ты, Петя, я могу ехать куда угодно, я очень непривередлив.

Петр Эрнестович в ответ лишь скептически хмыкнул и пожал плечами.

Послание 13.

Всем, всем, всем! Процесс освоения Белковых Материков в основном завершен, все Носители Разума, прибывающие на планету, немедленно расселяются нами, получая все необходимое для жизнеобеспечения.

Среди ранее прибывших уже сменилось 100 865 поколений, представители которых не знали жизни вне естественных Белковых Материков нашей Планеты. Для тех, кто еще не нашел себе пристанища в космосе, повторяем наше приглашение прибыть к нам – нам нужны толковые труженики, готовые бескорыстно работать ради общего блага, поскольку поведение аборигенов, заселяющих Белковые Материки, окончательно убедило нас в том, что они полностью лишены способности мыслить.

Недавно Высшим Советом Разума принят закон, позволяющий расправляться – вплоть до полного уничтожения – с коренными жителями планеты, которые приносят вред Белковым Материкам. До сих пор, к сожалению, разрешалось уничтожать лишь мелких агрессоров в белковой оболочке – лишенные собственного синтезирующего аппарата, они так и норовят проникнуть в высокоорганизованную материю, чтобы начать себя воспроизводить.

Мы полностью одобряем принятый закон и даже испытываем легкое презрение, думая о наших сентиментальных предках – им претило, видите ли, убийство себе подобных! Это они-то, эти твари, подобны нам, Носителям Разума?! Ведь никто из них даже не утруждает себя заботой о состоянии Материка, который служит им пристанищем!

Жадные и ленивые, эти дикари желают получать пищу без каких-либо усилий. Они заселяют ткани, где происходит переработка и всасывание питательных веществ, а многие даже не брезгуют селиться в продуктах распада, которые мудрая белковая система регулярно выбрасывает наружу. Хотя эти еще ладно, эти еще пусть существуют – они хоть приживаются в определенных районах и даже в какой-то мере, хоть и неосознанно, способствуют процессам жизнедеятельности системы. Однако ведь встречаются абсолютно неразвитые группы аборигенов, бессмысленность их действий просто потрясает – они не могут обитать нигде, кроме как внутри функционирующего Материка, но при этом сами же его разрушают и губят. Это на какой низшей стадии развития нужно находиться!

Вот против этих варваров и направлен принятый Высшим Советом закон. Все агрессоры нам известны наперечет (смотреть техническое описание), и в соответствии с новым законом в тканях их возможного обитания должна постоянно проводиться профилактическая чистка. При встрече любой из них должен быть немедленно уничтожен на месте, даже если он не успел проявить своей агрессивности.

Послание 14.

Вновь обращаемся к Носителям Разума, бороздящим просторы космоса: с того момента, как было отправлено предыдущее послание, сменилось 2 598 поколений, на Планету совершили посадку еще 148 кораблей. Если вы еще не нашли пристанища, то наверняка протекторы ваших кораблей уже начинают приходить в негодность. Здесь же вы получите защиту от губительных лучей и необходимые для жизни питательные вещества, поэтому у вас остается один выход – воспользоваться нашим любезным приглашением. Спешите присоединиться к нам!

Разумеется, вы не будете уравнены в правах с потомками тех, кто прибыл на Планету сто с лишним тысяч поколений назад, но добросовестный труд и неукоснительное выполнение всех наших законов позволят вам занять соответствующее место в нашем обществе. Работы здесь непочатый край, мы нуждаемся в толковых ученых и инженерах, которые бы приняли участие в изучении и совершенствовании Белковых Материков. Надеемся, что приведенные ниже факты пробудят живой интерес у всех интеллектуально развитых Носителей Разума и привлекут их к нам.

Как уже точно установлено, самой благоприятной средой проживания для Носителей Разума является жидкая ткань, непрестанно циркулирующая в системе Белкового Материка. Она чрезвычайно интересна по своему составу и питательным компонентам – кроме растворенных белков в ней присутствуют двадцатый, двадцать шестой, двадцать седьмой, тридцатый элементы, которые жизненно необходимы для наших организмов.

Бок о бок с нами обитают не совсем обычные существа, которые являются частью белкового комплекса Материка (смотреть техническое приложение) и целенаправленно заботятся о его сохранности. Задачей одних, например, является доставить в каждый уголок системы необходимый для функционирования восьмой элемент, а другие готовы в любой момент противостоять вторгшимся внутрь Материка аборигенам – склеить, растворить, дезактивировать их белок и нейтрализовать яд (подробное описание всех процессов можно найти в техническом приложении). Согласованность действий этих защитников заставила даже кое-кого из наших ученых выдвинуть гипотезу о наличии у них Разума. Мы попытались вступить с ними в контакт, но они встречали нас не менее агрессивно, чем неразумных местных варваров.

Из-за этого-то Носители Разума так долго не заселяли жидкую ткань, а ютились рядом с безмозглыми аборигенами в районах переработки и всасывания питательных веществ. Высший Совет неоднократно представлял защитникам всевозможные доказательства нашей лояльности и готовности совместными усилиями обеспечить благосостояние Материков, но ответом на наше дружелюбие были лишь новые атаки. В конце концов, положение стало нестерпимым, и среди Носителей Разума все чаще слышались предложения использовать технические средства для нейтрализации защитников.

Совет, однако, счел подобное насилие незаконным и недопустимым – ведь защитники являются не губящими Материки агрессорами, а частью белковой системы. Реакция на наше вторжение – вторжение чужеродного для них белка – составляет их неотъемлемое право. Поэтому решением Совета всем Носителям Разума было предложено изменить наследственные коды образующих наши организмы белков с тем, чтобы они соответствовали наследственным кодам Белковых Материков обитания. Решение было мудрым – атаки на нас со стороны защитников Материков сразу же прекратились и теперь они просто-напросто не реагируют на наше присутствие в жидкой ткани.

Спешите, всех прибывших на нашу Планету ожидают благоденствие и изобилие, каких не знали наши предки!

Глава шестая
Праздник с генералом

В воскресенье Муромцевы ожидали гостей к семи, но Синицыны-старшие прибыли пораньше, чтобы по-приятельски помочь с праздничными хлопотами. С Сергеем оба поздоровались вполне доброжелательно, словно давая понять: «Ты и наша дочь взрослые, поэтому решайте свои дела сами, а нас это не касается».

– Валентина всем передает свои поздравления и просит прощения, – изысканно вежливым тоном извинился за дочь Синицын-отец, – к сожалению, у нее возникло какое-то неотложное дело, и она просто никак не сумеет прийти.

Расстроенная донельзя Ада Эрнестовна ахнула:

– Ну, какие могут быть дела в праздник, я просто не понимаю! – она повернулась к Сергею и со свойственной ей откровенной бестактностью во всеуслышанье упрекнула его: – Ты видишь, Сережа, к чему приводит твое поведение? Конечно, Валечка на тебя обижена! Позвони ей и извинись – может, она все-таки приедет.

– Да-да, конечно, обязательно, – неловко промямлил Сергей и виновато посмотрел на мать Вали, но та, делая вид, что не прислушивается к их беседе, уже надевала висевший в прихожей фартучек и деловито говорила Злате Евгеньевне:

– Соус у тебя готов? Чем мне заняться?

– Сделай «розочки» для салата, а я поставлю мясо в духовку, – ответила та, уводя гостью на кухню.

Ада Эрнестовна, которая «розочками» для салата и соусом не интересовалась, открыла рот, чтобы продолжить чтение нотаций младшему брату, но Петр Эрнестович обнял ее за плечи и подтолкнул в сторону гостиной.

– Адонька, не трать время попусту, а выполняй свои прямые обязанности. Пересчитай стулья – может, нужно будет еще принести из кабинета. Мы с Сережкой начинаем накрывать на стол, уже пора.

– Можешь меня эксплуатировать, как черную рабочую силу, – потирая руки, объявил отец Вали. – Командуй, Ада, откуда и куда нести стулья.

Бросив на Сергея многозначительный взгляд, Ада Эрнестовна неохотно поплелась в гостиную – она была человеком долга, а рассаживать гостей в дни торжественных событий было ее прямой обязанностью. Все домашние знали, что поручить ей что-либо другое было попросту невозможно – нельзя же допускать к семейному хрусталю и дорогой фарфоровой посуде человека, у которого, по словам покойного Эрнеста Александровича, «руки не тем концом пришиты». Что же касается кухни, то оттуда, готовя блюда к праздничному столу, Злата Евгеньевна свою золовку всегда бесцеремонно выставляла – неровен час, весь хлеб в одночасье перепортит, нарезав его пудовыми ломтями, а то еще и посахарит баранину, вместо того, чтобы ее посолить.

Петр Эрнестович, проводил взглядом удалявшуюся сестру, открыл резную дверцу буфета и начал вытаскивать тарелки, одну за другой передавая их Сергею.

– Это, конечно, твое и только твое дело, но я думаю, что следует все же позвонить Вале – хотя бы просто для того, что бы извиниться, – как бы невзначай негромко заметил он. Сергей, понурив голову, вздохнул.

– Если ты так хочешь, то позвоню и извинюсь.

– Причем тут я? Просто есть нормы поведения, принятые между цивилизованными людьми.

– Я же сказал, что позвоню, но только чуть позже, можно? Или велишь мне сейчас все на свете бросить и бежать к телефону?

В голосе Сергея послышалось легкое раздражение, и Муромцев-старший решил, что лучше сменить тему разговора – младший брат, разумеется, осознавал свою вину, но слишком уж давить на него тоже не стоит.

Где-то без четверти семь, когда стулья были расставлены по местам, а огромный дубовый стол накрыт и заставлен всевозможными яствами, что-то коротко и скрипуче тренькнуло в прихожей, потом в дверь, сотрясая весь дом, отчаянно заколотили. Как оказалось, в реле дверного звонка отошел контакт и приехавшие гости – университетский товарищ Петра Эрнестовича профессор Андрей Михайлович Камышев и его жена, – минут пять безрезультатно жали на кнопку.

– Андрюша, разве можно так стучать? Ты чуть дверь не выломал, тебя скоро в приличные дома приглашать не будут, – упрекнула Камышева его супруга и деликатно извинилась: – Петенька, прости, ты же знаешь Андрея.

– Слушай, Андрюха, у тебя внук растет, а ты все такой же хулиган, как был на первом курсе, – рассмеявшись, упрекнул приятеля Петр Эрнестович.

«Хулиган» Камышев в тридцать шестом был комсоргом их курса. Когда ему предложили поставить на комсомольском собрании вопрос о пребывании в рядах комсомола сына «врага народа» Муромцева, он задорно стукнул кулаком по столу.

«Если хотите исключить Петьку, то и меня исключайте!».

За прошедшие с тех пор тридцать лет голова его почти полностью облысела, пробитая пулей левая рука неподвижно висела вдоль туловища, но в глазах светился прежний мальчишеский задор.

– Не хотите чинить звонок – в следующий раз будете чинить дверь, – правая рука его угрожающе взмахнула огромным тортом.

Время для починки звонка было не самое подходящее, поэтому хозяева ограничились тем, что в ожидании гостей распахнули настежь входную дверь. В течение двадцати минут в разных уголках дома царило оживление, и не смолкали приветственные возгласы – все присутствующие были хорошо знакомы друг с другом. Потом наступило некоторое затишье – ждали приезда академика Оганесяна с супругой.

Едва они прибыли, как гостям предложили садиться за стол. Как полагается, при этом возникла небольшая сутолока, во время которой Ада Эрнестовна, мило улыбаясь, прошипела младшему брату прямо в ухо:

– Ты же обещал позвонить Валечке! И когда ты собираешься это сделать?

– Да позвоню, не приставай, пожалуйста, – хмуро буркнул он.

Неизвестно каким образом, но хитрая Ада Эрнестовна устроила так, что стул по одну сторону от Сергея оказался незанятым. Петр Эрнестович, мельком скользнув взглядом по пустующему стулу, отвернулся, и Сергей вспыхнул – что бы там ни было, но он действительно обещал брату нынче же позвонить Вале, чтобы извиниться за свое поведение. Ладно, позвонит, а что дальше?

Возможно, конечно, она захочет продемонстрировать характер, но скорей всего примет извинения и согласится приехать, чтобы занять оставленное для нее место за столом. А потом… потом все будет по-прежнему – ее мягкое податливое тело, ее стыдливые объятия, ее нежное, заботливое понимание и… и внезапно перед ним вновь встало лицо Лины с полузакрытыми глазами. От томного взгляда из-под ресниц внутри у него все оборвалось, горячее дыхание ощутимо, как наяву, обожгло щеку, и страстный голос отчетливо шепнул в самое ухо: «Сереженька!». Пытаясь унять внезапно заколотившееся сердце, Сергей резко тряхнул головой, но видение не уходило. Злясь на самого себя, он думал:

«Мужик я или дерьмо собачье? Наверное, она сейчас обсуждает меня со своим Степанко, и оба покатываются с хохоту – взрослый мужик, а попался на удочку, как зеленый мальчишка. А как вспомню, какие слова я ей говорил, боже мой! Ни одной женщине я за всю свою жизнь не сказал столько нежных слов! Но самое унизительное в том, что даже теперь, зная, что она собой представляет, я не могу ее забыть. Нет, я должен… я непременно должен ей доказать, что она для меня пустое место – пшик! Что я… что я просто развлекся с ней, как… как с первой попавшейся проституткой. Вот, что я сделаю: я… я женюсь на Вале! Она хорошая, милая женщина, я ее уважаю, и духовно мы тоже очень близки, а в семейной жизни это важней всего. Да, решено, я женюсь на Вале! Прямо сейчас, пока еще гости не расселись по местам, я встаю, иду в прихожую, звоню ей и… Ну?! Раз, два три!».

Ноги его дернулись, приняв положение «на старт».

– Вам первое слово, как самому старшему, Сурен Вартанович, – почтительно сказал Петр Эрнестович, повернувшись к Оганесяну.

– Как всегда, – шутливо проворчал тот, – первое слово Сурену Вартановичу, первый ремень в детстве всегда Сурику, как самому старшему, доставался. А первым из всего профессорско-преподавательского состава посадили кого? Конечно же, гражданина Оганесяна!

Раздался взрыв смеха – все знали, что весной тридцать четвертого Сурен Вартанович был арестован из-за рассказанного студентам на лекции анекдота двусмысленного толка. Герой анекдота носил длинные усы, был сухорук и, главное, говорил с грузинским акцентом. Возможно, что этот ранний арест спас Оганесяну жизнь – все его друзья, которых взяли после убийства Кирова, были расстреляны, а весельчак-профессор отделался тремя годами ссылки. Он был одним из тех, кто во время войны принимал участие в создании пенициллина, и именно под его руководством Петр Муромцев и Андрей Камышев в начале пятидесятых защитили свои кандидатские диссертации.

Сейчас оба они поглядывали на своего бывшего учителя со скрытой тревогой – за последнее время шутник и балагур Оганесян сильно сдал. Два месяца назад Сурен Вартанович сам поставил себе диагноз – мелкоклеточный рак легкого, – но никому об этом не сообщил. Несмотря на все уговоры друзей, он наотрез отказывался показаться коллегам-врачам и при этом шутил:

«В Тулу, мои хорошие, со своим самоваром не ездят, вот так-то».

Жена его, Шушик Акоповна, была единственной, кто ни на чем не настаивал – шестое чувство давно сказало ее сердцу правду. Держаться спокойно, как ни в чем ни бывало, поддерживать шутки мужа, отвлекать его от грустных мыслей – вот и все, что ей оставалось. И теперь, взглянув на него с нарочитой суровостью, она строго произнесла:

– Сурик джан, будь серьезным, наконец! Встань и скажи, как тебя люди просят!

Держа в руке бокал с вином, академик поднялся, и Сергей с невольным вздохом облегчения вновь расслабился, прочно усевшись на своем стуле, – пока старик говорит, выйти из-за стола и пойти звонить было бы крайне невежливо.

– Сегодня, спустя двадцать лет после окончания этой страшной войны, – сказал Оганесян, став вдруг непривычно серьезным, – за этим столом нет человека, который не принял бы в ней участия и не приблизил бы день Победы. Кто-то делал свое дело на передовой, кто-то в тылу, а кто-то просто подрастал, чтобы в будущем сменить старшее поколение, – он бросил ласковый взгляд в сторону Сергея. – У многих из нас по ту сторону страшной черты, именуемой смертью, остались родные и близкие. Они – часть нашей жизни, часть нашей души, наша память. Мы никогда их не забудем, они будут жить, пока живем мы. Но уже подрастает поколение, которое знает о войне лишь понаслышке. Через тридцать или сорок лет они будут хозяевами жизни, а мы уйдем в небытие. Я уйду, наверное, раньше всех, но я не в претензии – это суровый закон природы. У меня хорошие дети, хорошие внуки – когда пробьет мой час, они погребут мое тело, как и положено по всем человеческим законам. Только в последнее время меня беспокоит мысль: что будет с моей памятью? Неужели она умрет вместе со мной? И вместе с ней умрут мои Ашот и Вартанчик? Нет, их имена останутся, конечно, в военных архивах, в старых альбомах есть их фотографии, но никто уже не вспомнит их такими, какими они были в действительности – живыми, настоящими.

Старик беспомощно и вопросительно оглядел окружающих большими лучистыми глазами и неожиданно заплакал. Все знали, что на войне у него погибли брат и любимый сын, но прежде он никогда не говорил о них при посторонних. Шушик Акоповна тревожно погладила руку мужа:

– Сурик-джан, успокойся, не надо.

Сурен Вартанович опомнился и вспомнил, что должен завершить речь, – Вечная память! – он залпом опустошил свой бокал и сел.

Сергей дотронулся губами до края своей рюмки, поставил ее на стол, и посмотрел на сестру. Лицо Ады Эрнестовны было неподвижно, по щеке медленно сползала слеза. Остальные гости, подавленные печальной речью старого академика, пили и закусывали в полном молчании.

Вскоре, однако, разговор вновь оживился. Из кухни вдруг потянуло пряным ароматом тушеного мяса, и Злата Евгеньевна, очнувшись, бросила быстрый взгляд на мать Вали Синицыной. Стараясь никого не беспокоить, обе женщины поспешно выбрались из-за стола и устремились на кухню. Сергей подумал, что если уж звонить Вале, то удобней всего сделать это сейчас, пока все заняты вином и салатами. Он осторожно поднялся и, выйдя в прихожую, застыл в нерешительности, положа руку на телефонную трубку.

– У вас дверь что, не закрывается? – бодро рявкнул за спиной незнакомый голос, заставив его подпрыгнуть от неожиданности. – А то мы зашли, а сами не знаем – туда, не туда. Муромцевы тут проживают?

На пороге распахнутой двери стоял коренастый круглоголовый генерал, а позади него топтался курносый мужчина в штатском с огромным букетом цветов.