Текст книги "Коллекция недоразумений. Угол отражения"

Осень 2001 г., Москва

…В отличие от многих школьных дружб, их компания умудрилась сохраниться в прежнем составе и прежних отношениях даже после выпускного вечера – несмотря на то, что институты друзьями были выбраны разные. К моменту дачной авантюры с дядей Сашей Владислав уже точно знал, что будет поступать на юридический факультет МГУ, что на тот момент уже было крайне сложно, но еще не вовсе невозможно. Артем определился так же рано: как только в восьмом классе у них начались уроки химии, он тут же бесповоротно влюбился в пробирки и периодическую таблицу. Бесхозными оставались только Савва с Игорем, у которых не было столь же ярко выраженных пристрастий. Придумать что-нибудь этакое им не удалось, поэтому пришлось выбирать между Владькиной юриспруденцией и Артемовой химией. Впрочем, как раз выбирать почти не пришлось: к этому моменту Артем уже достаточно нахватался всяких химических фокусов, чтобы Савва с Игорем впечатлились и решили тоже направить свои стопы в ту же сторону.

Правда, Игорь к концу восьмого класса распробовал еще и анатомию с физиологией, которые вкупе с химией четко задали дальнейшее направление: перед ним замаячили радужные перспективы операций на открытом сердце и мозге.

Вот так и вышло, что изначальная троица двинулась в одном направлении, а Владислав – в другом. Тем не менее, встречаться они все равно продолжали, поскольку никто из них жениться еще не успел, и все четыре семейства продолжали соседствовать.

Понятно, что основные усилия по организации этих встреч приходилось прилагать Владиславу: Артем с Саввой, учась на одном курсе, и так общались постоянно, а Игорь в своем медицинском вкалывал столько, что его приходилось почти силком вытаскивать на какие-то совместные мероприятия – да и то он на них регулярно засыпал, невзирая ни на какие шумы вокруг. От всего этого Владислав втайне бесился: ему все время казалось, что он перестает быть для друзей важным и интересным.

Он тщательно отслеживал количество отмененных друзьями встреч и количество их собственных звонков к нему. Когда первое количество начинало расти, а второе – снижаться, он придумывал какую-нибудь экстремальную затею, вновь поднимавшую его авторитет в компании. И первые четыре года суммарный итог собственных усилий его вполне устраивал. Однако к началу пятого курса он стал замечать, что организованные им встречи все чаще и чаще отменяются, а звонить ему по своей инициативе друзья вообще почти перестали. Все попытки выяснить, что же происходит, ни к чему не привели: друзья упорно отмалчивались. Причем в ответ на его прямые вопросы они даже не пытались убеждать его, что ничего не изменилось: они откровенно уклонялись от ответа.

Происходящее не получалось объяснить простым угасанием их интереса и симпатии к Владиславу: во-первых, для этого не было никаких внешних поводов, а во-вторых – уж очень синхронно они от него отдалились. Он мучился одновременно и от тревоги за ребят, и от ревнивого любопытства, и от уязвленного самолюбия – и никак не мог понять, от чего мучается сильнее.

Когда начался осенний семестр пятого курса – предпоследнего учебного года для Игоря и последнего для всех остальных, – Владислав вообще почти перестал видеть друзей. Встречаться им доводилось только во дворе – в основном у гаражей, что заставило Владислава начать предполагать самое худшее: друзья вляпались в какой-то криминал, поскольку по тем временам старые гаражи то и дело использовались отнюдь не по прямому назначению. А в применении к двум с половиной химикам (или к двум химикам и одному врачу) криминал мог означать только одно из двух: либо наркотики, либо взрывчатка.

Он попытался получить информацию разнообразными окольными путями, но не преуспел. В этот момент тревога за друзей затмила все прочие переживания, но ненадолго. Вскоре муки самолюбия также достигли апогея, и Владислав почти уже решил смертельно обидеться и вычеркнуть всех троих из своей жизни.

Однако в один прекрасный для Владислава и далеко не такой для остальных день они пришли сами – причем без предварительного звонка. Точнее, они даже не пришли: они просто ждали его во дворе, благо погода к тому вполне располагала. В тот день Владислав пришел очень поздно и был немало удивлен, когда со скамейки у подъезда ему навстречу поднялись три знакомые фигуры. Вид они имели весьма подавленный, и ему пришлось проглотить всю свою язвительность.

– Слушай, Влад, тут такое дело… – Игорь к тому времени прочно занял в компании позицию «второго лидера», которая вступала в силу, когда Владислава не было рядом или когда он по каким-то причинам не расположен был выступать в той роли, которой заслужил свою репутацию. – У Софьи Витальевны в бизнесе по-прежнему все шоколадно?

У Владислава екнуло сердце: ситуация, когда друзья пришли не столько к нему, сколько за тем, чтобы попросить в долг у его матери, никак не могла утешить его наболевшееся за эти месяцы самолюбие. Поэтому он ответил с заметной прохладцей:

– Спасибо, все по-прежнему.

– Не злись, – просительно проговорил Артем. – Мы и так попали по полной…

Владислав помолчал, собирая в кулак все свое милосердие, и наконец выдавил:

– Ладно, валяйте рассказывайте.

Все оказалось вполне банально: Савва со своим неистребимым оптимизмом начал играть. Когда ему удалось несколько раз сорвать приличные деньги, ребята, с самого начала настроенные крайне скептично по отношению к такому способу зарабатыванию денег, тоже решили попробовать играть по маленькой. Дальнейшее развитие событий было до противного предсказуемым: они проигрались, влезли в долги – а теперь пришла пора эти долги отдавать. Радовало одно: девяностые годы, когда убить могли за копейки и без всяких разговоров, счетчиков и прочих атрибутов долгового быта, благополучно миновали. Теперь уже даже самым недобрым кредиторам было ясно, что получить долг важнее, чем наказать того, кто его не отдает. И ребятам предложили простую схему, грамотно учитывающую их профессиональные возможности: либо они отдают долг, либо начинают работать на людей, которые умеют делать деньги в химических лабораториях. Поскольку вторая альтернатива ребят нисколько не привлекала, им ничего не оставалось, как попросить денег у матери Владислава.

Владислав прекрасно понимал: стоит матери узнать, на что нужны деньги, она их не даст ни за какие вареники. Но с другой стороны – а как иначе объяснить необходимость такой крупной суммы? Поскольку мотивация у ребят была на порядок выше, чем у Владислава, они не восприняли ситуацию как безнадежную и начали предлагать варианты – один другого фантастичнее.

– Сколько вам сроку дали? – уныло спросил Владислав.

– Да то-то и оно, – не менее уныло ответил Савва, – что сроку, считай, вообще не дали. Послезавтра вечером мы должны отдать всю сумму. Если нет, то через два дня нас познакомят с нашими будущими хозяевами.

– А как отдавать собираетесь? – решил все-таки уточнить Владислав.

– Ты пойми, мы влетели только один раз. Мы же все время выигрывали, понимаешь? Это дело нескольких дней, правда! – с жаром принялся объяснять Артем.

Владислав скептически хмыкнул:

– А если влетите во второй раз? Это же не исключено, верно?

– Понимаешь, Владька, здесь ведь дело только в сроках. Нам нужно этим упырям бабки отдать. К тому же – мы ведь не играли в последнее время. Просто не на что было. А появится на что – мы отдадим по-любому. В крайнем случае, перезаймем. Все будет проще, если сроки не будут давить, – вразумительно растолковал Игорь.

– Ладно, мужики, дайте мне время до утра, – неопределенно пообещал Владислав. Сердце снова заныло от радостной надежды, тотчас же нарисовавшейся на лицах друзей, и он предпочел побыстрее скрыться в своем подъезде.

Он понятия не имел, о чем и как он может думать до утра, чтобы все-таки выманить у матери такие огромные деньги и не заставить ее при этом насторожиться. Однако судьба оказалась неожиданно благосклонной – то ли к нему, то ли к его друзьям…

Софья Витальевна сидела на кухне и ждала его: ей не терпелось поделиться радостью. Отношения у них всегда складывались прекрасно: отца своего Владислав не помнил, и мать никогда про того не говорила, поэтому всю жизнь они жили только вдвоем. Даже когда он был совсем мал, мать имела обыкновение рассказывать ему про все перипетии своего бизнеса, а он ей – про свои мальчишеские горести. В результате он до сих пор был вполне в курсе ее дел, и мать любила праздновать свои удачи вместе с ним.

Сегодня был как раз такой день: у нее наметилась весьма серьезная сделка, и она горела желанием похвастаться. С замиранием сердца Владислав узнал, что в ходе сделки у нее на руках будет очень крупная сумма денег, которая пролежит у них дома пару недель. Вообще-то это было не в обычаях Софьи Витальевны, и Владислав даже не очень понял, какой необходимостью вызван такой риск. Главное он услышал: если дать ребятам намного больше, чем они просят, то у них появится возможность сыграть по-крупному и по-крупному же выиграть. И тогда они действительно сумеют отдать долг не только своим «упырям», но и ему – а точнее, его матери. А если обозначить срок возврата в одну неделю, то мать при этом ничего не узнает. Во всяком случае, если их крайне оптимистичные надежды на благосклонность фортуны оправдаются…

Поначалу все сложилось как нельзя лучше. Ребята пришли в восторг от внезапно образовавшейся перспективы расплатиться не только с прежним, но и с новым долгом. Несмотря на все свои логические построения, сам Владислав был настроен как нельзя более беспокойно по отношению к тому, что они будут продолжать играть. Следующую неделю он прожил как в кошмаре: его мучил страх, что ребята не смогут отыграться, а он, естественно, в этом случае не сможет вовремя положить на место взятую сумму. Не менее страшно было и то, что мать решит проверить сохранность денег – или просто приласкать их в ожидании грядущего барыша. Поэтому все эти дни он после занятий стремглав несся домой, готовил вкусные ужины – или, наоборот, придумывал для них с матерью всякие увеселения вне дома. Когда они все-таки оставались дома, он не отходил от матери, с замиранием сердца отслеживая все ее перемещения по квартире и пытаясь предугадать малейшие ее желания.

Его грызла неуемная злость на самого себя за то, что он вообще во все это ввязался – и в то же время он с горечью понимал, что это было неизбежно: он не мог больше выносить прежнего отдаления друзей.

Они отыгрались за пять дней. Владиславу позвонил Савва и с плохо скрываемым торжеством в голосе сказал, что деньги будут вечером.

У Софьи Витальевны вечером планировался какой-то загородный деловой ужин с партнером, и она предупредила, что может остаться там ночевать. Поэтому было решено устроить грандиозное празднество по случаю всеобщего освобождения от обязательств.

…Игорь торжественно вручил Владиславу толстую пачку долларов, и тот так же торжественно уложил ее на законное место, так и не проверенное матерью в течение всех этих пяти дней. Артем резвым олененком носился вокруг них и возбужденно описывал все перипетии недавнего крупного выигрыша. Савва отмалчивался в сторонке, загадочно улыбаясь. Роскошный стол они тоже накрыли сами, принеся с собой всякие вкусности и изрядное количество дорогого алкоголя.

Как и следовало ожидать, мать действительно осталась ночевать в загородном отеле, и ребята гуляли почти до утра. Поспав пару часов, весьма помятые, они разбрелись по своим институтам, предварительно договорившись о встрече на следующий вечер. Владислав не мог тогда знать, что это было его последнее благостное утро на много лет вперед.

Вечером он со спокойным сердцем встретился с какой-то очередной, не сохранившейся в последующей памяти девушкой и вернулся домой после полуночи. Открыл дверь, стараясь не шуметь, – и тут же увидел мать, вышедшую из своей комнаты с не предвещавшим ничего хорошего лицом.

– Ну, пойдем, сын, поговорим, – тяжело произнесла она и двинулась на кухню. Ничего не понимавший Владислав отправился следом, даже не попытавшись, как всегда, поцеловать мать: он уже понимал, что произошло что-то страшное, но пока никак не мог взять в толк, что именно.

На кухне он, пытаясь отсрочить неизбежное, начал заваривать себе свежий чай. Софья Витальевна недобро наблюдала за его действиями. Наконец все возможные отсрочки были исчерпаны, и он осторожно присел на стул сбоку от того, на котором сидела мать: встречаться с ней взглядом сейчас он побаивался.

– И где деньги, радость моя? – бесстрастно поинтересовалась Софья Витальевна.

– Какие деньги?! – искренне удивился Владислав.

– Не ври! – взорвалась мать. – Ты прекрасно знал, что в сейфе лежит десять тысяч долларов!

– Так они и сейчас там лежат, – пожал плечами продолжающий недоумевать Владислав.

– Да ты что?! – изумилась мать. – Покажешь?

Они пошли в материну спальню, и Владислав открыл сейф: до сего момента мать была вполне уверена в его честности и позволяла ему самому при необходимости брать оттуда деньги, зная, что лишнего он никогда не возьмет.

Денег в сейфе не было. Владислав растерянно моргал, пытаясь осознать такую неожиданную реальность.

– Мам, вчера вечером они были, клянусь! Тебя не было, и я на всякий случай решил проверить. Они там были! – крикнул он.

– Знаешь, дорогой, ты уж лучше не клянись, – медленно проговорила мать. – Когда я сегодня утром заехала домой за деньгами, то видела, как ты с твоими парнями выходил из подъезда.

– И что? – не понял Владислав.

– Это значит, что между твоим уходом и моим приходом в квартиру никто влезть не мог. Просто не успел бы. И если деньги были на месте вчера вечером, то взять их мог либо ты, либо твои друзья. Это, заметь, если ты не врешь, что вчера они были на месте. Откуда могли знать код твои друзья? Или могли? – прищурилась Софья Витальевна.

Владислав вспомнил вчерашнюю церемонию водворения денег в сейф, в которой принимали торжественное участие все четверо, и замер. Потом решительно помотал головой, понимая, что рассказать об этом не сможет все равно – да и смысл? Ребята не могли…

– Не могли, – мрачно подытожила мать. – Значит, деньги взял ты. Или у тебя есть какое-то другое объяснение?

Владислав в полном отупении опустился в кресло.

– Мам, я ничего не понимаю, – честно признался он. – Дай мне немного подумать.

– О чем? – насмешливо спросила Софья Витальевна.

Он промолчал, напряженно пытаясь собраться с мыслями – хотя то, что сейчас металось в его голове, вряд ли можно было с полным правом назвать мыслями.

– То-то я смотрю, ты какой-то стал страшно внимательный. Ужинами меня кормишь, по театрам водишь… Представляешь: я-то, дура, решила, что ты жениться собрался и заранее меня утешаешь. И правда – дура. Да, сынок?

– Мам, да не я это! – в отчаянии выкрикнул Владислав и сник, увидев, что ее лицо замкнулось и погрустнело еще больше.

Мать тяжело поднялась, как-то сразу постарев, подошла к встроенному в стену бару и налила себе целый стакан виски. Встала со стаканом у окна и молча уставилась на улицу. Потом заговорила – судя по всему, сама с собой:

– Я всегда этого ждала. Надеялась, что не случится, но все равно ждала. Ты был совсем другим, не таким, как я боялась, и я постепенно начала успокаиваться. Уже почти поверила, что ничего не будет…

– Да чего не будет-то? – грубо спросил Владислав, которому сейчас и без материнских туманных откровений было достаточно загадок.

Софья Витальевна повернулась к нему и тоскливо усмехнулась:

– Вот того, что сейчас. Но не повезло, видишь ли. Знаешь, как говорят: судьба не промахивается.

В тот момент Владислав не понял ничего. Да он и не мог понять: тогда он многого не знал. Честно говоря, понять-то он тогда особо и не пытался: слишком жутко было то, что постепенно начало вползать в его сознание. Деньги не могли дематериализоваться – это факт. Вчера вечером они были – это тоже факт. Сегодня утром их уже не было – тоже факт. Ну не будет же мать врать, в самом-то деле! И что из всего этого следует?..

Он упорно не хотел додумывать эту мысль до конца. Но она додумалась как-то сама, и возник следующий вопрос: если взяли ребята, то зачем они вообще отдавали деньги?! Ведь можно было просто сказать, что отыграться не удалось, и все! Результат был бы тот же самый. И на этот вопрос не предвиделось никаких других ответов, кроме одного: они специально хотели его подставить. Причем побольнее – так, чтобы не дать ему никаких шансов придумать для матери хоть какое-нибудь благовидное объяснение.

Это уже много позже, когда к нему вернулась способность к мало-мальски трезвым рассуждениям, он увидел и другие варианты: деньги мог взять кто-то один из них втайне от других, кто-то мог пробраться в квартиру под утро, когда они уже спали мертвецким молодым сном… Впрочем, второй вариант он отмел довольно быстро: мать наверняка обнаружила бы следы взлома входной двери и сейфа. Значит, кто-то из ребят… Ситуация была классической: куда ни кинь – всюду клин.

Он даже не попытался поговорить с ребятами. Невыносимо было даже представлять себе любой исход подобного разговора. Если они все скопом решили таким вот образом его унасекомить, то вообще непонятно, как это пережить. А если это был кто-то один из них, то компания все равно с шумом и клубами пыли прекратит свое существование – и с этим тоже придется как-то справляться.

Ему удавалось – с великим трудом, но все же – вести себя в точности, как прежде. Когда они встречались, он делал все, чтобы никто из них не заметил его внимательного отслеживания малейших нюансов поведения каждого. А когда он оставался один, он мучительно перебирал все увиденное и услышанное, пытаясь найти ответ – и вовсе не желая его найти.

И еще одно обстоятельство делало его существование после истории с деньгами таким тягостным: с того самого вечера его отношения с матерью необратимо изменились. Нет, они продолжали прекрасно общаться, даже делились друг с другом всякими сложностями своего бытия – просто теперь между ними высилась холодная стеклянная стена до самого неба и даже еще выше. И еще долгие годы Владислав не мог понять, почему мать так легко поверила в то, что это он тогда взял эти проклятые деньги…

19 сентября 2014 г., Буркау

…Артем первым услышал шум в участке и окликнул продолжавших дремать Савву и Игоря – на всякий случай шепотом:

– Ау, мужики!.. Полисмен проснулся.

Игорь открыл глаза сразу: ему как-то удалось приспособить изгибы тела к форме узкого жесткого диванчика, и он почти что выспался. Савва же продолжал сладко сопеть в позе, казавшейся совершенно непригодной для спанья.

Игорь прислушался: в участке хлопнула одна дверь, потом другая… Он сел и погрозил кулаком Артему:

– Але, террорист! Молчи, как убитый, понял? Если произнесешь хоть слово – я тебя потом так отметелю, что на паспорт заново фотографироваться придется.

Савва вздрогнул и тоже решил проснуться:

– Что, завтрак несут? – слишком громко со сна спросил он.

Артем жизнерадостно отозвался:

– Нет, вешать нас идут!

Игорь сосредоточенно о чем-то думал, потом сказал:

– Савва, говорить будешь ты. А я сяду рядом с Артемом и заткну ему рот, чтобы он даже чихнуть не мог.

– Да уж я много наговорю… – растерянно пробормотал Савва, яростно растирая глаза кулаками.

– Ничего, все будет лучше, чем наши вчерашние переговоры, – твердо заявил Игорь. – Лично я продолжения не очень хочу.

Все затихли, настороженно прислушиваясь. Разнообразные шумы продолжались, не обнаруживая, впрочем, никакой связи с пребыванием в участке троих задержанных: зазвонил мобильный, послышался долгий разговор по-немецки, потом снова шаги… Потом наступила долгая тишина.

– По-моему, он про нас забыл, – огорченно предположил Артем.

– Слушай, тебе сколько лет?! – неожиданно разозлился Игорь. – Что мы с тобой носимся, как с подростком после попытки суицида? Умолкни и думай, если можешь.

Артем обиженно умолк, а Савва, глянув в сторону Игоря, укоризненно покачал головой.

Еще через полчаса полицейский и вправду принес им завтрак, ограничившись вежливым кивком и английским пожеланием доброго утра.

– Интересно, откуда он его взял? – задумчиво сказал Савва, внимательно разглядывая сэндвич. – Я не слышал, чтобы кто-то что-то приносил.

– Из холодильника, откуда еще, – проворчал Артем, уже впившийся в такой же сэндвич и нисколько не озабоченный его происхождением.

Запили скудную еду остывшим кофе из пластиковых стаканчиков и снова принялись вслушиваться в происходящее в участке. Оказалось, что угадывать на слух – очень интересное занятие. Выяснилось, что полицейский тоже почти бесшумно сидит в своем кабинете – видимо, чего-то ждет.

– Игореха, ты как думаешь, он сам будет у нас кровь брать? – поинтересовался Артем, никогда не умевший долго дуться.

– Еще чего! Кто ж ему даст? Даже у нас для этого специальные люди есть. А уж в их квадратно-гнездовой Германии наверняка вообще на каждый чих свой отдельный человек предусмотрен.

– То есть этого человека он и ждет?

– Тёмыч, ну откуда я знаю, как ты думаешь? – взмолился Игорь.

– Ты же врач! – возмутился Артем.

Отреагировать Игорь не успел, потому что из окна донесся шум подъехавшей машины. Затем по коридору протопали шаги их сторожа, хлопнула входная дверь, и стал слышен оживленный разговор по-немецки. По коридору шли уже три человека – но совсем не в сторону «обезьянника».

Савва посмотрел на Игоря и хихикнул:

– Игореха, ты становишься похож на Чебурашку. У тебя уши со вчерашнего вечера практически вдвое выросли, представляешь?

– Иди к черту, – огрызнулся Игорь.

– Ты лучше расслабься, – посоветовал Савва. – Прими как данность: мы уже сидим. Придет время – узнаем, сколько будем сидеть. Чего дергаться?

– Между прочим, сегодня начинается Октоберфест, – мечтательно протянул Артем. – А нас там нет.

Издалека – видимо, из-за закрытой двери – еще долго доносились обрывки немецких фраз. Потом, наконец, дверь открылась, и по коридору снова зазвучали шаги трех человек – на этот раз очевидно направляющихся к напрягшейся троице.

Дверь распахнулась, и вчерашний полицейский – двое других оставались за его спиной в коридоре, – неожиданно приветливо улыбнулся и пригласил их выйти.

Друзья по одному недоверчиво выбрались в коридор и замерли, настороженно глядя на двух незнакомых людей: одному было явно за пятьдесят, второму – слегка за тридцать. Белого халата ни на ком не было. Полицейской формы, впрочем, тоже.

– Судя по всему, кровь они у нас брать не собираются, – негромко сказал Савва, пока полицейский запирал дверь «обезьянника». – Как думаете, это хороший знак или плохой?

– Сам же сказал: потерпи, и все узнаешь, – шепотом отозвался Игорь.

– Ваш друг прав, – с сильным акцентом проговорил тот, который был постарше. – Мы не будем брать у вас кровь.

– Здрасте, Настя, вы не Катя? Вот те на те, вот те так! – весело прокомментировал Артем.

– Извините? – недоуменно поднял брови пожилой немец.

– Не обращайте внимания, это такое дурацкое выражение, – поспешил извиниться Игорь, кидая на Артема грозный взгляд.

– Он у нас вообще такой… неадекватный, – добавил Савва и безмятежно улыбнулся.

Бруно наконец справился с дверью и сделал приглашающий жест вдоль по коридору.

Все шестеро вошли в просторный кабинет – совсем не тот, где вчера их пугали окровавленной тряпкой, не давая подержаться за родные паспорта и телефоны.

Полицейский произнес какую-то любезную фразу по-английски, и Савва сосредоточенно сдвинул брови, пытаясь ее осознать. Артем открыл было рот, чтобы перевести, но тут вмешался пожилой:

– Чтобы было проще, буду говорить я. Не возражаете? Меня зовут Фридрих. Фридрих Шванцигер. Я учился в вашем университете много лет раньше, и у меня русская жена. Поэтому я хорошо могу говорить по-русски. Это, – он указал на полицейского, – сержант Госсен, а это его друг и мой зять Вилли Найгель. – Тот сдержанно, без улыбки, наклонил голову. – Он тоже служит в полиции, в другом городе. Сержант Госсен пригласил нас помогать ему в вашей странной истории.

Савва вознамерился представить в ответ всех участников переговоров с российской стороны, но Шванцигер улыбнулся:

– Я знаю, как вас зовут.

Человек, которого назвали Найгелем, не отрывая от них взгляда, заговорил со своим тестем по-немецки. Тот молча выслушал, согласно кивнул и снова повернулся к троице.

– Вилли просил меня сказать вам, что он лично проверил все происшествия на сто километров вокруг, и понял, что вы ни с чем не можете быть связаны. Он увидел, когда вы пересекли границу, – уточнил он.

Друзья переглянулись, боясь испытать облегчение.

– Это значит, что вас ни в чем не подозревают. Но! – он назидательно воздел указательный палец. – Вы сопроти… сопротивнулись полиции вчера, и это – преступление.

Артем пригорюнился, а Игорь с Саввой многообещающе посмотрели на него.

– Но! – и палец снова взлетел вверх. – Можно видеть, что вас кто-то… как это у вас сейчас говорят… подставѝл. Поэтому мы хотим знать, кто и что сделал. Вы нам расскажете, и Бруно забудет, что вы сделали вчера.

– Мы можем подумать? – напряженно спросил Игорь.

– О чем? – благожелательно спросил Шванцигер. – Вы рассказываете – вы свободны. Вы молчите – вас судят.

– А сколько у вас дают за сопротивление полиции? – живо заинтересовался Артем.

Шванцигер подвигал морщинами на лбу – видимо, понял, что точного ответа не знает, и обратился за помощью к Найгелю. Тот улыбнулся так, что лучше бы уж он не улыбался, и сказал:

– Драй… – он добавил еще несколько слов, но поверхностно-литературных знаний немецкого хватило каждому из троих, чтобы понять общий смысл ответа.

На всякий случай еще и Шванцигер все с той же любезной улыбкой перевел:

– Три года.

Савва присвистнул, Артем пристыженно уставился в пол, а Игорь заиграл желваками и обреченно посмотрел прямо в глаза Шванцигеру:

– А можно спросить – вам-то это зачем?

– Мне? – удивился тот. – Мне вообще все это незачем. Вилли попросил меня помочь говорить с вами. Ну и, конечно, мне стало интересно. Такая странная история!

И он мечтательно причмокнул, как будто речь шла о меню изысканного ужина.

– Хорошо, пусть так. А Вилли это зачем?

– Вилли это тоже не нужно. Это нужно полиции, – строго разъяснил Шванцигер. – Если кто-то так сделал с вами, он может сделать что-то еще. И это уже может быть важно для полиции. Так?

Игорь вздохнул и глянул сначала на Савву, потом на Артема, дожидаясь кивка каждого из них: Артем кивнул виновато, Савва – просто грустно.

– Понимаете, мы приехали вчетвером. Собирались в Мюнхен, на Октоберфест. С нами был еще один наш… друг. Он думает, что когда-то давно мы очень плохо с ним поступили. Он решил отомстить. И… отомстил. Вот примерно так, – и Игорь неопределенно махнул рукой вокруг себя.

Шванцигер неторопливо начал переводить. Вилли слушал очень внимательно, не отводя строгого взгляда от друзей. Когда тесть умолк, Вилли коротко что-то произнес.

– Он говорит, что этого недостаточно.

– А что еще он хочет знать?

Снова недолгий диалог.

– Фамилию и имя вашего друга. Как плохо вы с ним поступили. Что еще он сделал, чтобы отомстить вам. Где он сейчас, – старательно перечислил Шванцигер. – Иначе – три года.

Игорь повернулся к ребятам и тихонько спросил:

– Что делаем? Стучим?

– Причем здесь «стучим»? – удивился Савва. – Фамилию они и без нас смогут узнать на границе. Мы ничего криминального по отношению к нему не сделали, он – тоже…

Артем попытался открыть рот, но вовремя одумался, остановленный предупреждающим взглядом Саввы.

– Хорошо, – согласился Игорь и повернулся к немцам.

– Его зовут Калинин Владислав. Мы его пятнадцать лет назад некрасиво разыграли…

– Что такое – «разыграли»? – не понял Шванцигер.

– Ну… пошутили нехорошо. Сделали так, что он очень глупо выглядел. И его мать на него очень обиделась. На много лет.

Шванцигер скорбно прокомментировал:

– Это плохо, – и добросовестно перевел для Вилли услышанное.

При этом его глаза, похожие на глаза старого умного сенбернара, явственно демонстрировали, что он совсем не так прост, как пытается изобразить.

Вилли вдумчиво переварил перевод, что-то прикинул про себя и утвердительно кивнул – видимо, удовлетворился первой частью ответа. Бросил что-то Бруно, дождался его ответа и сделал нетерпеливый жест – дескать, продолжайте.

Игорь перевел дух: с первой частью вранья ему удалось справиться благополучно.

– Когда мы пересекли границу, мы напились. Еще в Польше, – на всякий случай уточнил он. – А утром проснулись здесь, в Германии. И мы не знали, как сюда добрались. А на следующий день его уже не было, и наших телефонов, и документов. И он написал нам записку, где они. Вот мы сюда и приехали.

– Я ничего не понял, – заявил Шванцигер. – Это была месть?

– Ну… да, – пожал плечами Игорь. – Глупо, конечно…

Шванцигер долго думал, не обращая внимания на требовательный взгляд Вилли, потом решил все-таки удостовериться, что слух его не обманул:

– Вы хотите, чтобы я сказал Вилли именно так?

Пришел черед удивляться Игорю:

– А что здесь такого?

– Я не понимаю, причем здесь месть. И не понимаю, причем здесь мама вашего друга. Вилли тоже не поймет.

– Это не страшно, мы сами ничего не понимаем, – вздохнул Савва.

Шванцигер поиграл бровями и начал переводить. Лицо Вилли постепенно затуманивалось, и в конце концов он что-то раздраженно спросил. Завязался оживленный диалог, в который ввязался и Бруно.

Спорили немцы довольно долго, пока, наконец, Вилли не махнул безнадежно рукой. Довольный Шванцигер сказал:

– Я объяснил ему, что у вас все через дырку. Так моя жена всегда говорит про русских: что у вас все через дырку.

– Ага, и мы даже догадываемся, через какую, – пробурчал себе под нос Артем.

– Простите? – не понял Шванцигер, но Артем, видимо, вспомнил давешнее предупреждение Саввы и предусмотрительно решил не углубляться.

– В общем, Вилли сказал, чтобы вы сами разбирались со своими местями… Я правильно сказал? – вдруг обеспокоился Шванцигер, заметив ухмылки русских.

– Правильно, правильно, – успокоил его Савва. – Вы вообще прекрасно говорите по-русски. Если б я так говорил по-немецки, я бы собой гордился.

По лицу Шванцигера можно было предположить, что он не вполне разобрался в дебрях русских условных предложений.

– Я верно понял: мы можем идти? – спросил не потерявший основной нити разговора Игорь.

После краткой проверки у Вилли Шванцигер радостно сказал:

– Конечно, вы можете идти.

– И наши вещи нам отдадут?

Снова краткий диалог.

– Конечно, отдадут.

Тут снова вступил Вилли, сердито глядя на непонятных русских, у которых все через дырку.

– Он говорит, чтобы вы не пытались тоже отомстить, – перевел Шванцигер.

– Да ни в жисть! – страстно поклялся Артем и сделал классический блатной жест, означающий «зуб даю».