Текст книги "Минус одна минута. Книга третья. Последняя земля"

00.35. За два дня до…

…Он шел наугад. Собственно говоря, никакой другой стратегии у него быть и не могло: откуда бы он мог получать информацию о передвижении полицейских по Равнине?! Ему оставалось просто шагать час за часом по равнине, вслушиваясь в звуки, далекие и не очень, и надеяться, что рано или поздно какая-нибудь патрульная группа будет проезжать мимо, и ему представится шанс.

К этому шансу он был полностью готов. Точнее, он был готов к любому количеству таких шансов, потому что в его задачу входило уничтожение всех их средств передвижения. В конце концов, это унизительно! Все, кто здесь живет, вовсе не малые дети, которые не способны позаботиться о себе сами, – так зачем было устраивать этот детский сад с кормежкой по звонку и сном по команде воспитательницы?!

Понятно, что рано или поздно все эти их уморительные машинки снова восстановят, но дело ведь не в этом! Важно дать всем понять, что слушаться – вовсе не обязательно… И если его услышат, то довольно скоро у него наверняка появятся последователи. И возможно даже, им всем вместе удастся взорвать к такой-то матери этот никому не нужный и никому не нравящийся порядок. И его задача – быть готовым к тому, что скоро все начнется. А тогда он должен суметь повести за собой людей. Помнится, Стас начинал с того же самого…

02.10. За два дня до…

После ухода полицейских в комнате повисло напряженное молчание. Первым не выдержал бесцельной траты времени Стас:

– Предлагаю для удобства дальнейшей беседы ввести какое-то обозначение для таких, как этот Игнатов палач.

– А ты считаешь, что стоит вести дальнейшую беседу? – язвительно поинтересовался Зинин. – Мне показалось, все уже всё поняли. Каждый верит во что хочет, а реальность остается такой, какой она стала. О чем еще-то говорить?

– Считаю, что стоит, – жестко отрезал Стас и всем телом повернулся к Буряку: – Например, меня очень живо интересует, что второй Буряк делал у меня в кабинете.

Буряк слегка поежился и поддержал поступившее предложение:

– Правда, давайте как-нибудь их называть. А то мне, честно говоря, не нравится такое обозначение: второй Буряк. Неуютно как-то, знаете ли.

– Господи, ну пусть это будут исполнители, – раздраженно отозвался Зинин. – Какая разница?

– Хорошо, исполнители, – Стас подошел поближе к сидящему на корточках у стены Буряку и низко склонился над ним, уставившись ему прямо в глаза. – Так что, милый мой, твой исполнитель должен был исполнить в моем кабинете?

Буряк хладнокровно встретил воткнутый в него не слишком дружелюбный взгляд:

– С ума сошел? Откуда же я знаю? Если бы я это знал, можно было бы никаких исполнителей и не посылать: сам бы все сделал. Ладно, пусть не посылать, а… В общем, не знаю, как это делается – но совершенно точно, что неосознанно. Так что с меня взятки гладки, мой фюрер.

– Хорошо, пусть так, – нетерпеливо согласился Стас. – Но соображения какие-то имеются? Чего ты мог хотеть сделать у меня такого, в чем даже себе не хотел бы признаваться?

– Да все элементарно, – пожал плечами Буряк. – Скорее всего, украсть Власть-камень и ту тетрадь, про которую ты говорил. Что еще-то? Слушай, ты не мог бы перестать жевать меня глазами? Немного неприятно выходит.

Стас с силой оттолкнулся руками от стены, выпрямился и сердито зашагал по спальне, думая не слишком понятную для остальных думу.

Артем понаблюдал немного за перемещениями своего шефа и осторожно спросил:

– Стас, ты сказал, что теперь весь порядок рухнет. Что ты имел в виду?

Стас открыл было рот для ответа, но инициативу перехватил Зинин:

– И снова все элементарно. Кто-нибудь знает, могут ли эти… исполнители сами что-нибудь создавать? Правильно, никто не знает.

– Положим, знает тот, кто этот артефакт создал, – подал голос Буряк. – Кстати, а как вы думаете, кто автор сего безобразия?

Стас остановился и очень серьезно произнес:

– Если это кто-то из присутствующих – пусть скажет.

– Ага, он скажет, а ты его возьмешь и сожжешь, как Макса… – усмехнулся Зинин. – Знаешь, смертников тут нету.

– Клянусь, даже слова не скажу. В смысле – не упрекну ни словом, – поправился Стас. – Просто если это кто-то из вас, то мы хотя бы сможем понять, что делать дальше.

Некоторое время стояла гробовая тишина. Наконец Стас мрачно констатировал:

– Так, ничего мы не выяснили. Или никто из вас этого не делал, или кто-то из вас врет. Идем дальше.

– Да Тимофей это, – недовольно поморщился Буряк. – Кому еще это может быть выгодно?

Стас вздохнул и невесело заметил:

– Да похоже, что это вообще никому не выгодно. Мы теперь все до единого будем голенькие и друг другу понятные до самой последней гаденькой мыслишки. И наш неизвестный автор – тоже.

– Итак, я, с вашего разрешения, продолжу, – неумолимо гнул свое Зинин. – Никто никого за руку не поймал, и спрашивать об особенностях внутреннего устройства исполнителей нам некого. Это значит, что невозможно отрицать способность исполнителей самим что-нибудь создать. А отсюда вытекает весьма печальный вывод: мы потеряли возможность кого бы то ни было привлечь за нарушение закона. У всех всегда будет дивная отмазка: это не я, это мой исполнитель. А он есть плод моего полного беспамятства, и ответственности за его действия я нести не могу. Все, приехали, веди коней в стойло.

Тут в коридоре грохнула входная дверь, и все присутствующие мгновенно насторожились. Послышались торопливые шаги нескольких человек, и в комнату ввалилось четверо экторов-полицейских. Их лица просто-таки сочились виной, но еще больше было в этих лицах ошеломленности.

– Что еще случилось? – устало вздохнул Стас, глядя на того из вошедших, у которого в глазах, кроме вышеуказанных чувств, поблескивали еще и некоторые признаки властности.

Тот немедленно выпрямился и отрапортовал:

– На нас напали.

– Как это?! – изумился Стас. – Кто напал?!

– Мы не видели, – понурился главный патрульный. – Просто в какой-то момент под колесами что-то рвануло, мы все из машины повылетали… А пока соображали, что произошло, двоих наших убили.

Недоумение Стаса стало еще больше:

– Как это – убили? Ты соображаешь, что несешь? Как эктора можно убить?!

Полицейский испуганно замотал головой, давая понять, что ему сие неведомо, но это неведение не отменяет свершившегося факта.

– А чего ты удивляешься, Стас? Чему сейчас вообще можно удивляться? – негромко, но очень внушительно пробормотал Буряк. – Можно подумать, мы уже всё про нынешнюю ситуацию понимаем…

Никто не успел вставить свои пять копеек в завязывавшуюся дискуссию, как полицейский, потупившись, лег грудью на амбразуру:

– Это еще не все. У нас отбили арестованного.

Стас не стал повторять надоевшее ему самому «как это может быть?» и просто выразительно поднял одну бровь.

Видимо, полицейскому уже приходилось иметь дело с этим знаком монаршего неудовольствия, потому что он тут же начал оправдываться:

– Мы сами не поняли, как это произошло. Там было много дыма, пыли… Мы ничего не видели… и только потом обнаружили, что его нет.

– Поздравляю, Юрик, охота на тебя продолжается, – бесстрастно резюмировал Буряк. – Переезжай в поселок, там хоть охрана есть.

– Ага, охрана… – съязвил Зинин, тревожно заворочавшийся на постели. – В поселке эта охрана тоже не поймет, что произошло, потому что будет много дыма и пыли.

Полицейский потупился так горестно, что его впору было по голове начать гладить.

Стас безнадежно махнул рукой:

– Ладно, проваливайте, неудачники.

Неудачники незамедлительно и с облегчением послушались. Когда их шаги истаяли за дверью, Стас обвел взглядом присутствующих:

– Ну что, давайте подводить итоги?

Никто не согласился, но и не возразил, поэтому он властно продолжал:

– Сейчас все летим в поселок спать. Думать дальше будем завтра.

09.35. За два дня до…

…Он двигался по Равнине, не оглядываясь по сторонам, но на всякий случай спрятав за пазуху болтавшийся на шнурке гелиос. Все, что он вез с собой на довольно объемной повозке, тоже было тщательно замаскировано: только полный идиот мог бы не подстраховаться в подобной ситуации.

Конечно же, он знал, где находится место, куда он направлялся. Самые радикально настроенные галилеанцы только считались ушедшими в подполье, а на самом деле они просто переселились в жилища отшельников, погибших во время всех последних волн дестабилизации. Об этом знали все – и Стас, и все члены Совета, и даже полицейские экторы. Только делать ничего никто из них даже и не пытался: все-таки принцип неприкосновенности частной собственности продолжал действовать даже в условиях нового порядка. Никаких внешних признаков нарушения законов радикалы-галилеанцы не подавали, потому что жилища отшельников как правило были надежно укрыты от людских глаз. Соответственно, и прямых оснований для каких бы то ни было обвинений в их адрес не было.

Тем не менее, все точно знали, что где-то там, в пещерах, крепостях, подземельях и прочих укрытиях по-прежнему регулярно происходят сборища и даже какие-то подобия прежних молений. Большинство жителей Равнины могли даже с уверенностью сказать, какая именно пещера сейчас считается главным молельным домом.

Единственной проблемой было то, что он не знал, чего от радикалов сейчас можно ожидать. Они ведь способны вообще не пустить его внутрь, как не пускают никого из посторонних. Именно на этот случай он шел не с пустыми руками: даже если те, к кому он направляется, не захотят видеть лично его, вряд ли они устоят перед искушением получить в свое полное распоряжение все то, что он им везет.

Когда он добрался до места, реальность оказалась даже хуже, чем он рисовал в своем воображении: нужная ему пещера была замаскирована куда тщательнее, чем раньше. Прежде, проезжая здесь, он мог без труда заметить очертания укрытого травяным ковром входа в подземелье. Сейчас же трава в радиусе пятидесяти метров выглядела сплошным мирным пятном без единой проплешины или даже поврежденных травинок.

Разумеется, это не могло его остановить, и он просто уселся неподалеку от того места, где раньше легко диагностировался скрытый вход. Он не сомневался: у обитателей подземелья наверняка есть какие-то способы отслеживать происходящее наверху, и довольно скоро его присутствие будет обнаружено.

Так и вышло. Меньше чем через десять минут трава метрах в пяти от того места, где он сидел, едва заметно зашевелилась, а потом вдруг откинулась набок, обнажив свою деревянную подкладку. Из открывшегося отверстия высунулась чья-то плешивая макушка и медленно покрутилась в разные стороны – видимо, обозревая окрестности на предмет обнаружения возможного подвоха.

Потом макушка начала неторопливо выдвигаться вверх на манер поршня, продолжая вращаться вокруг своей оси, и в конце этого вращения прямо на него уставились два недоверчивых глаза.

– Это действительно ты, – недовольно констатировал обладатель плешивой макушки. – А я-то подумал, что мне мерещится. И хватило же тебе совести…

Он спокойно встал, провожаемый презрительным взглядом, дошел до своей повозки и молча откинул запыленное брезентовое покрывало.

Плешивая макушка еще немного поднялась над травой и с любопытством, не слишком хорошо монтировавшимся с нелюбезным приветствием, изучила лежащий в повозке груз.

– Чего ты хочешь? – нехотя спросил обладатель макушки. – Ты же не хочешь сказать, что собираешься нам это просто подарить?

Он невозмутимо ответил:

– Почему же? Как раз хочу. Правда, при одном условии…

В презрительном взгляде сверкнул торжествующий огонек.

– Ну разумеется!

– Мы с вами прямо сейчас пойдем к нашему холму…

– Холма давным-давно нет! – возмущенно прервал его плешивый.

– Значит, мы пойдем туда, где он был, – упрямо продолжал он. – Мы пойдем туда, установим цилиндры и сделаем все, что делали раньше.

– Ну да, конечно! А через пять минут туда примчатся полицейские, и нас всех приговорят к возвращению на Землю, – насмешливо фыркнул плешивый.

Ответом ему было уверенное:

– Я знаю, как сделать, чтобы этого не произошло.

Наступило молчание

Плешивый слегка втянулся обратно в подземелье – для удобства раздумий. Потом опять высунулся и произнес:

– Я поговорю с людьми. Жди здесь.

Люк бесшумно закрылся, а он снова опустился наземь и приготовился ждать, сколько потребуется.

Прошло не более получаса, когда трава снова всполошилась и перевернулась, как чудовищно толстый зеленый блин на гигантской сковородке. Из отверстия начала вырастать заросшая жесткой пегой шевелюрой голова, за ней последовали устрашающей ширины плечи, не менее впечатляющий торс, и наконец на травяной ковер ступил огромный хмурый человек. Почти тут же над отверстием показалась следующая голова вместе со своим обладателем, потом еще одна, и еще…

Исход из подземелья продолжался минут пятнадцать. В результате вокруг него с его повозкой собралась молчаливая толпа человек в тридцать, дружно обливавшая его угрюмым презрением. Когда последний подземный житель выбрался на поверхность, он, так и не произнеся ни слова, ухватил мощную гнедую лошадь под уздцы и повел ее в обратный путь. Толпа с приглушенным шумом ворчания и тихих разговоров потянулась следом.

Неблизкий путь до холма они преодолели неспешным торжественным шагом меньше, чем за час. Встречавшиеся по пути люди провожали странную, почти грозную процессию изумленными взглядами. Этих людей было довольно много, и можно было не сомневаться: полицейские окажутся у бывшего холма едва ли не раньше преступного галилеанского сообщества.

Его это и в самом деле нимало не беспокоило: он точно знал, что сейчас уже ничего с ними поделать невозможно. Он не счел нужным даже прикрыть брезентом груз, лежащий в повозке: теперь это было совершенно неважно.

Когда процессия добралась до конечной цели своего путешествия, подпольщики постепенно и незаметно для самих себя начали беспрекословно исполнять его указания.

С командами ни в коем случае нельзя было переборщить. Подобие перемирия – отнюдь не то же самое, что примирение, поэтому он не столько отдавал распоряжения, сколько смиренно советовал, как лучше осуществить то или иное действие. В итоге цилиндры были установлены довольно быстро – во всяком случае, еще до прибытия разгневанных представителей власти.

Когда же полицейские все-таки прибыли, из повозки уже выгружались огромные тазы с золотистыми шариками.

Экторы-полицейские, нещадно разрезая сгрудившуюся вокруг цилиндров толпу, устремились к незаконно установленным цилиндрам. Хмурые люди, разгоряченные физической работой, нисколько не способствовали быстрому продвижению властей, поэтому до него полицейские добрались уже изрядно потрепанными и запыхавшимися.

Он встретил их спокойным насмешливым взглядом, стоя у незаконно воздвигнутых цилиндров. Будто по заказу, в этот момент солнце, с утра пугливо прятавшееся в сухих и белесых тучах, разбросало любопытные лучи по всему небосклону. Цилиндры, чуть поблекшие за время пребывания в подвале, тут же стали выглядеть огромными хрустальными вазами, а золотистые шарики заискрились сокровищами арабских шейхов.

– То, что вы тут делаете, есть непростительное и намеренное нарушение закона Равнины, – с места в карьер набросился на него предводитель полицейских экторов. – Вам следует немедленно сдаться и проследовать за нами к месту вашего будущего заключения.

– Кому это – вам? – с безмерным удивлением спросил он. – Кто я такой, по-вашему?

Главный полицейский несколько смешался: он-то имел в виду всех присутствующих, а вовсе не их предводителя, к тому же продолжал чувствовать свою вину перед бывшим хозяином. Наконец он собрался с духом и снова начал петушиться:

– Я прекрасно знаю, кто вы такой! Но и вы, и все, кто принимал участие в преступлении, все равно должны пойти с нами.

– Не уверен, – хладнокровно возразил он, не трогаясь с места. – Боюсь, если вы прямо сейчас поедете к Стасу и опишете ему все, что здесь видели, он велит вам оставить нас в покое. Особенно если по пути вы заедете в мой замок и поинтересуетесь у любого эктора, дома ли хозяин.

Судя по растерянному лицу, бедолага-полицейский впервые столкнулся с таким поведением преступных элементов. Что делать сейчас, он понятия не имел, а посоветоваться с остальными ему не позволяло начальственное самолюбие. Посему он счел за лучшее раздраженно скомандовать подчиненным отступить на некоторое расстояние.

Когда полицейские заняли идейную оборону метрах в тридцати от запрещенных цилиндров, командир отдал им еще какие-то, неслышные на таком расстоянии команды, и вся цепь приготовилась с осуждением наблюдать за происходящим, ни во что не вмешиваясь.

Он так и знал: теперь уже никто не сможет ему помешать.

12.00. За два дня до…

…Она ждала уже пятнадцать часов. Когда она только появилась у дома Тимофея, все казалось много проще: достаточно будет просто подойти к двери и постучать, а потом уж любой вышедший на стук эктор проведет ее к хозяину.

Однако стоило ей подойти к двери, как она поняла: все надо делать не так. Нельзя, чтобы кто-то из экторов знал, что она приходила к Тимофею. Даже странно, почему она не поняла этого раньше, ведь желание с самого начала было таким очевидным…

С этого момента план резко изменился. Она долго ждала и наконец дождалась момента, когда во дворе не было никого из экторов, а занавески на всех окнах были задернуты, и тихонько проскользнула во флигель, бывший раньше местом ее обитания.

Она точно помнила: экторы заходят сюда только по субботам, чтобы убраться, а в остальное время здесь никого не бывает. Это означало, что у нее в запасе будет целых четыре дня.

Теперь ей предстояло дождаться, пока Тимофей выйдет во двор один или вообще соберется куда-нибудь ехать: тогда можно будет подать ему знак открытой занавеской или даже выглянуть из-за слегка приоткрытой двери. По крайней мере, раньше не было ни одного случая, когда бы Тим вышел во двор и не скользнул мимолетным взглядом по окнам ее (тогда еще ее…) флигеля. Можно было предположить, что и сейчас его привычки не изменились – не такой он человек.

Вчера вечером, после того, как она оказалась внутри своего бывшего дома, во дворе не происходило вовсе никаких шевелений.

Ночью ей пришлось спать вполглаза: вторая половина все время была на стрёме, готовая в любой момент разбудить первую и приступить к реализации намеченного. Однако и ночью того, чего она так ждала, не случилось.

Утром она воспрянула было духом, потому что в районе девяти часов во дворе вдруг появился Тимофей. Она только удивилась, что появился он вовсе не из дома, а со стороны конюшен, ведя в поводу лошадь, впряженную в большую повозку. Она прекрасно помнила эту повозку – единственную из тех, которыми Тим пользовался три года назад, не имевшую сияющего гелиоса на борту. Видимо, бодрствующая половина все-таки подвела: ее незаметно сморило, и она, дурища, умудрилась пропустить-таки момент выхода Тимофея из дома. Ну ничего, утешила она сама себя, ничего же страшного не произошло, правда? Тим – вот он, причем в гордом одиночестве, и пора уже приоткрывать дверь…

Но тут она обратила внимание на выражение Тимофеева лица. Оно было чрезвычайно сосредоточенным и серьезным – почти что торжественным. То, что никто из экторов не суетился вокруг, снаряжая его в путешествие, только подчеркивало необычную важность происходящего.

Все это вместе с очевидностью означало одно: сейчас его трогать ни в коем случае нельзя. Ему совершенно точно не до нее, и нечего ставить его перед нелегким выбором.

Тогда она затаилась, с жадностью подглядывая за его неспешными движениями и едва заметной игрой мимики, когда он поправлял что-то в повозке, разговаривал с лошадью, бросал напряженно-досадливый взгляд на ее флигель…

Придется снова ждать. Ведь когда-нибудь же он вернется! И тогда уж наверняка можно будет найти такой момент, когда никто из экторов еще не выскочит навстречу хозяину, а флигель уже будет в зоне его видимости…

И она, торопливо сбегав на кухню, притащила себе много всякой еды из холодильника, чтобы можно было ни на минуту отлучаться с наблюдательного пункта у одного из окон.

Как же все-таки приятно, что эта еда до сих пор в холодильнике есть! Она ведь не живет в этом флигеле уже больше двух лет – с тех самых пор, когда Тим попытался вообще запретить ей выходить на Равнину. Он тогда отчаянно боялся, что Стас каким-нибудь хитрым образом использует ее как орудие давления. А она, помнится, взвилась: дескать, я должна отказаться от всей своей жизни?! Ну и…

Тим тогда впервые заговорил с ней тем самым спокойным холодным тоном, которого панически боялись все его экторы. Она честно попросила не ставить ей ультиматумов, потому что тогда ей уж точно придется выбрать свою свободу – но он, конечно же, и не подумал прислушаться к ее словам. Сказал: или ты прекращаешь ездить на свои виноградники, или уезжаешь туда насовсем. Она тут же собралась и уехала.

Сейчас она тяжко, прерывисто, как наплакавшийся ребенок, вздохнула, засунула в рот печенье и начала подыскивать позу, пригодную для очень долгого ожидания.