Текст книги "Моя еврейская бабушка (сборник)"

Выхода нет

Пегая старушка, высохшая за долгую жизнь до состояния сморщенного яблока, воровато озираясь, вышла из ветхого домика и быстро-быстро засеменила по заросшей тропинке, держа в руках грязный клеенчатый пакет. Ноша явно была не по силам ей, пакет вырывался из слабых рук, бился по ногам, болтался в разные стороны и тянул старушку к земле. С трудом переведя дыхание, она остановилась, закрыла за собой калитку и замерла, словно раздумывая, куда бы повернуть свои стопы.

На дороге никого не было, лишь неопрятная собака явно «дворянского» происхождения, валявшаяся в канаве неподалеку, брезгливо потянула мокрым носом, принюхиваясь к дурному запаху, доносившемуся из пакета, но не вынесла, тоскливо заскулила и, вскочив, резво затрусила вдоль дороги. Старушка презрительно сплюнула ей вслед и злобно прошипела что-то неразборчивое из серии «раньше у нас был порядок, а теперь что?». Вопрос вопросов застыл в воздухе. И не было на него никакого ответа. Последний свидетель исчез.

Когда собачий силуэт растаял в боковой улочке, старуха высоко подпрыгнула, по-бойцовски взмахнула рукой и забросила пакет с мусором на соседний садовый участок. В этот миг она казалась со стороны и самой себе юной и бесстрашной разведчицей, швыряющей гранату в железнодорожный состав, битком набитый вражеским элементом.

Старушке не давал покоя ухоженный сад с юными и тонкими яблоньками, появившийся по соседству совсем недавно. Новый, только что отстроенный дом был надежно укрыт от посторонних взглядов крепким забором с узкими просветами. Сквозь них можно было разглядеть много любопытного: ровно подстриженный газон сиял изумрудной зеленью, повсюду цвели цветы, лениво и важно вздувался гамак, словно бы приглашая прилечь на него любого желающего. За забором пышным цветом расцветала другая жизнь. И не то чтобы бабку снедала зависть… Нет, она не завидовала, ей было хорошо в своем ветхом домике, но с недавних пор местная администрация обязала всех жителей поселка платить за вывоз мусора. А где денег на все набраться? Тут на жизнь не хватает, а им еще за мусор плати! Хорошо, сосед богатый завелся, у него денег много, вон каким забором укрылся от народа.

Бабка притопнула ногой, обутой в стоптанный башмак, ей хотелось сплясать комарийского, настолько она была довольна собой, но еще не знала, что за ней наблюдает чей-то пытливый взгляд, пусть и затянутый застарелой хмельной пленкой.

– Трофимовна, ты чегой-то тут делаешь?

Вопрос донесся словно из небытия (а точнее – из-за спины), застав старуху врасплох, в один миг превращая ее из юной партизанки в старую развалину. Она нервно засуетилась, замельтешила, приобретая привычный обветшалый вид, словно на нее нечаянно плеснули соляной кислотой. И даже зашипела от ярости.

– Ааашшш, тебе какое дело?

И было от чего суетиться и шипеть, ведь ее застукали на месте преступления. В поселке разговоры пойдут, то да се, участковый уполномоченный по прозвищу «Гришка-рыжий» заставит объяснительную писать, зачем, дескать, свой старушечий мусор швыряешь на соседние участки? Не любит он копаться в склочных «кастрюлькиных» делах, ой, как не любит, да и живет участковый далеко, ведь на целых пять деревень поставлен властью, чтобы следить, как люди закон соблюдают.

– А скажи мне, Трофимовна, откуда мусору у тебя столько взялось, неуж разбогатела?

Следующий вопрос довел воинственную бабку до белого каления. Она набросилась на свидетеля преступления – невысокого сухощавого мужичка с кулаками, но он ловко увернулся от костлявых тумаков, хотя и выглядел изрядно пьяненьким.

– Ты иди, давай, иди, своей дорогой!

Совсем разъярилась бабка, все наскакивала на мужичка, норовя ущипнуть его за плечо, но он подпрыгивал на одной ноге, а второй ловко вытанцовывал сложные пируэты, пытаясь удержать равновесие. Ему не терпелось промочить пересохшее горло.

– А и пойду, чего мне с тобой стоять да лясы точить, только ты мне подкинь маленько на бедность из закромов-то своих, а то я малость занедужил. – Мужичок хитро ухмыльнулся и кивнул на узорчатый забор, дескать, все видел, знаю, и уже взял на заметочку.

Старуха громко охнула, опустила руки по швам и застыла, как солдат на посту.

– Да, Трофимовна, за удовольствие платить надо, ведь как бы до народа не дошло, что ты тут хулиганишь. – Он потер пальцы друг о друга, будто бы счищая пыль с подушечек.

– Иди ты, черт пьяный, вишь, занедужил он, проклятый, – буркнула бабка, продолжая стоять в позе часового.

– Не скупись, Трофимовна, а то я сейчас на весь поселок заору, люди сбегутся, узнают, чем ты тут занимаешься, и донесут участковому, – не унимался мужичок, явно издеваясь над убогой старостью.

Бабка жалобно всхлипнула, соглашаясь. Донесут. Они такие. С них станется. Сразу позвонят Гришке-рыжему. И тогда поминай, как звали, праздничное довольствие от муниципального совета ко Дню победы. А в нем пакет крупы, две пачки чаю да банка растворимого кофе. В последний раз на «Нескафе» не поскупились. А оно на дороге не валяется. Последний довод оказался самым решающим.

– Держи, гад ползучий, – она сунула в заскорузлые руки пьяницы мятый полтинник.

– Ты, Трофимовна, совсем оборзела! – взвился «ползучий гад». – Еще обзываешься. Я и сам тебя обозвать могу. Скряга старая.

– А я не старая! – подбоченилась Трофимовна. – С чего это я старая?

– Молодая, что ли? – не вполне галантно возразил вымогатель. – Совсем из ума выжила, лучше гони еще сто рублей. Глядишь, мне на «Путинку» хватит. Опохмелиться надо бы. Со вчерашнего голова горит.

И он с укором посверлил тусклым взглядом неугомонную старушку, а она в ответ сверкнула ему почти девичьим взором.

Все всколыхнулось в ее путаной душе. Любитель «Путинки» напомнил ей былые времена, давно прошедшие, когда еще зимы были настоящими, а солнце светило ярче, чем нынче. Совместная жизнь у них не удалась. Оба давно жили бобылями. Когда-то он любил Трофимовну за ее напористость и непримиримость, а сейчас ему хотелось постоять вместе с бывшей возлюбленной рядом еще некоторое время, ведь своим присутствием она дарила ему ощущение былой полноты жизни. Но в нем свербело жестокое похмелье, ноги дрожали от нестерпимой ломоты, а внутренний жар стал еще нестерпимее.

– Чтоб она у тебя с концами сгорела, – угрюмо пожелала Трофимовна, нехотя гася свет в глазах, также нехотя присоединила еще одну купюру, затем смачно выругалась и ящерицей юркнула за калитку, бормоча по пути что-то бессвязное, беспрерывно сплевывая, видимо, давая себе зарок, что больше никогда и ни под каким предлогом не забросит мусор за соседскую ограду.

Ведь у «гада» не только глазки смотрючие, у него и глотка луженая. От этих глазок не спрячешься, они везде высмотрят, где что плохо лежит, а на его глотку никаких денег не напасешься, а пенсия у Трофимовны всего три тысячи рубликов, не разбежишься.

И вновь наступило июльское прохладное утро, вкусно пахнущее свежестью, каким оно бывает в пригороде в середине лета после ночного дождя.

И непримиримая Трофимовна вновь вышла на тропу войны. Не совладала с собой, нарушила клятву. А из-за угла за ней наблюдал зоркий глаз бывшего сожителя. Он прочищал похмельную сухотку глухим надсадным кашлем и подрагивал от нетерпения, желая быстрее припасть к живительному родничку под названием «Путинка». Ему не понаслышке был знаком боевой характер Трофимовны. Так и будет она каждый день свой мусор за чужой забор кидать. Гришка-участковый поймает бабку за руку, наругает ее, и даже протокол составит для отвода глаз, так она другой забор найдет. Мусора у Трофимовны много. Своего не будет, на улице подберет. И так по кругу. До бесконечности. Выхода нет…

Санкт-Петербург, Россия, июль 2009 года

Новогод

Перед Новогодьем всегда бывает немного грустно. Еще один год миновал, а каким будет следующий – неизвестно. В разгар разыгравшейся печали позвонила подруга:

– Слушай, мне надоело, что ты живешь одна!

Вот это заявление! Ей-то какое дело до моего одиночества? Но ссориться с подругой себе дороже. У женщин обиды растягиваются на годы, нечто что-то вроде войны Алой и Белой Роз.

– А что ты предлагаешь? – спросила я вполне индифферентным тоном.

– Предлагаю вот что: в Новый год я возьму у мужа машину, он все равно уснет в половине первого ночи, и мы поедем ловить тебе жениха.

– Зачем его ловить, он, что, бабочка? Я имею в виду жениха, – уточнила я после затянувшейся паузы.

– Нет, конечно, зачем тебе жених-бабочка, просто я прикинула, что в новогоднюю ночь на улицах не будет такси. Кто-нибудь выйдет из дома, чтобы поехать куда-нибудь в компанию, и тут-то мы его и подловим.

Телефонная трубка растекалась красноречием наподобие медовой лужицы. Подруга у меня классная. У меня, вообще, все классное – жизнь, работа, карьера, одежда, квартира. И подруга в том числе. Только с женихами закавыка получается.

– Он что, дурак что ли, ехать с нами? Он же собирался куда-нибудь в компанию.

Надежда, что мы избежим ссоры, пока еще не покинула меня.

– Так мы же его подвезем, а по дороге соблазнять будем, улыбаться, хохотать… – не унималась подруга.

Кажется, она завелась, как двигатель в «Запоре», а слово «хохотать» произнесла сардоническим тоном, в эту минуту она походила на Раневскую ранней молодости.

– Лично я хохотать отказываюсь.

Ага. Нашла дуру. Пусть сама хохочет по ночам.

– Я уже с мужем договорилась, он мне машину доверил, а она для него дороже всего. Никому ее не доверяет. Так что, поздно пить боржоми. Мы едем!

Трубка смачно чвакнула и заткнулась. Господи, за что мне такое наказание?

Но впереди мне светила горькая одинокая новогодняя ночь: я за столом и президент в телевизоре. Тоска смертная. Пришлось выбираться из дома 31 декабря.

Подруга задорно улыбалась. Ей мерещились женихи в пиджаках от Кардена, вылетающие из теплых квартир на мороз в новогоднюю ночь.

Мы сели в машину и стали ждать. Где-то оглушительно взрывались петарды, на разные лады звучала музыка, вразнобой слышался хор дурных женских голосов.

– Поедем домой, а? – жалобно заныла я. – Мне надоело ловить женихов. Не хочу. Мне нравится жить одной.

Подруга была неумолима. Она была настроена больше чем решительно.

– Какая ты капризная! жить одной – это неприлично. Успешная женщина вроде тебя должна быть замужем. Любой мужчина будет счастлив рядом с тобой.

Все это проговаривалось безапелляционным тоном, не терпящим возражений. Я не возражала. Хотя были некоторые сомнения по поводу совместного счастья.

Вдруг подруга истошно закричала:

– Вот он, вот он, вот он!

– Кто он? Черт, что ли? – испугалась я. – Не кричи ты так, у меня уши заложило. Не забывай, что я одинокая, привыкла к тишине.

– Да не черт, а ладан, вон сидит твой жених и смотрит на нас, хорошенький, тепленький…

Подруга даже взвизгнула от удовольствия, словно это она замуж собиралась при живом муже.

– Хочешь сказать – чуть тепленький? – Я внимательно вглядывалась в темноту.

На заснеженной скамейке и впрямь сидел объект пристального наблюдения. Ничего себе мужичок, такой ладненький, симпатичный, но это сквозь затуманенное окно, вблизи, наверное, ничего хорошего – пьянь среднего пошиба.

– Какая разница, он давно сидит, скоро протрезвеет, – рассердилась подруга и скомандовала: – Подкрась губы, а то у тебя весь макияж смазался.

– Это на нервной почве, – кивнула я, доставая пудреницу и помаду.

Но накрашенные губы еще долго оставались невостребованными. Мужичок пялился на нас, но оставался без движения.

– Может, он окочурился на морозе? – наконец прервала я томительное молчание.

– Ничего не окочурился, смотри, он закурил! – Подруга разглядела в темноте тлеющую звездочку сигареты.

– Поехали к тебе, – предложила я, – посидим, прекрасно проведем время.

– Поздно! – Подруга посмотрела на часы. – Муж спит уже семь с половиной минут. Будить бесполезно. До пяти утра не проснется. У него режим. Смотри, он к нам идет!

Меня затормошили, тыча кулачком в окно. И впрямь к машине направлялся субъект со скамейки. Подруга принялась открывать окно, но что-то там заклинило, и мужичок приложил физиономию к стеклу. Мне стало дурно. Так дурно, что я возненавидела все новогодние праздники, как прошлые, так и будущие. В мужичке я опознала своего коллегу по работе.

Окно, наконец, открылось.

– Галь, привет!

Мужичок сунулся в окно и, минуя подругу, протянул мне руку. Я сердито отвернулась.

– А вы что, знакомы? – спросила подруга, делая круглые глаза. При этом она не поленилась слегка скосить их в сторону, что означало демонстрацию процесса кокетства.

– Да уж… – вздохнула я.

– Галь, ты что, не рада? – изумился мужичок. – А я давно наблюдаю за вами, думаю, куда это вы собрались. Девчонки, все равно без дела сидите, пошли ко мне, от меня жена сбежала.

Я отрицательно замотала головой. Никуда не пойду. Ни за что! В коллективе коллега прославился тем, что всю жизнь занимается поисками жены. Она от него постоянно убегает, а он ее ловит.

– Идем! – Подруга повернулась ко мне и увидела в моих глазах ужас.

– Галь, идем, ты же знаешь, Катя скоро явится. У нее обиды быстро проходят. Она думает, что я пропаду без нее, придет домой, а я с двумя барышнями веселюсь. Она же праздничный стол готовила, не я, представляешь, каково ей будет?

Я представила. Подруга тоже. Мы задумались. Потом, не сговариваясь, согласились. В разгар веселья явилась жена коллеги. Она мигом исправилась и подключилась к нашему застолью.

С тех пор она не убегает от мужа. Боится, что он приведет полный дом разных женщин. А жениха я до сих пор не поймала. Но в этом году мы снова поедем искать – не жениха, так приключений!

Санкт-Петербург, Россия, 14 декабря 2009 года

Секреты Агеевны, или как отвадить от дома разлучницу

Женский палец с острым лакированным коготком нерешительно замер перед дверным звонком, пребывая в глубокой задумчивости. Тонкая рука нервно вздрагивала. Миловидная блондинка неопределенного возраста то приближала палец к кнопке, то испуганно отдергивала. Вдруг там за дверью притаилась опасность, страшно…

Так и не нажав на кнопку, женщина в бежевой юбке модного фасона «тюльпан» опустила руку и судорожно всхлипнула. Опять неудача! Слишком долго собиралась, наконец, набралась смелости, пришла… а позвонить боязно. Она вытащила из сумочки газету и внимательно прочитала короткое объявление: «Агеевна снимет порчу, сглаз, присуху, отвадит от дома разлучницу, нивелирует приворот». Больше всего привлекало в объявлении особенное слово «нивелирует», казавшееся каким-то странным, случайно забредшим на страницы рекламной газетенки, но именно оно первым бросалось в глаза читателю. В любом деле требуется креатив, у продвинутой колдуньи должно быть нет отбоя от клиентов.

Блондинка сердито взмахнула газетой, словно решив отбиться от кого-то неведомого, но в разгар битвы с виртуальным врагом дверь распахнулась. Еще не старушка, но уже не женщина в пестром широком платье пытливо воззрилась на газету, затем на напуганную обладательницу наманикюренных пальцев.

– Ты чего под дверью ошиваешься? – спросила она басом.

– Я?.. А что, нельзя? По объявлению… у вас тут присуха, приворот, вот… – запинаясь, бормотала заплаканная посетительница.

– Проходи! – скомандовала еще-не-старушка и вышла на площадку, видимо, для того, чтобы визитерша не сбежала. Они зашли в квартиру друг за дружкой, как привязанные, хозяйка была замыкающей.

– Проходи, не бойся, я не кусаюсь. – Жесткий бас немного помягчел, словно изнутри его подогревали на электроплитке.

В неопрятной квартире пахло затхлым бельем, выношенной одеждой и старческой неопрятностью. Газета, скомканная в тугой рулон, шумно скользнула на пол, видимо, от избытка чувств.

– Вы Агг-ее-вна?

У посетительницы дрожало все: поджилки, желудок, голос, колени, пальцы и прочие части тела, как внутренние, так и внешние.

– Да Агеевна я, Агеевна, – миролюбиво поддакнул бас, в тон ему тонко взвизгнули стеклянные висюльки на люстре, через некоторое время что-то пискнуло из кухни. Все в этой квартире ходило ходуном, но в разные стороны, не сообщаясь друг с другом, как если бы однажды отменили все расписания и поезда вдруг стали ходить самостоятельно. Кто куда захочет, тот туда и едет. И неважно, в какую сторону.

– Милочка, я ведь и гадаю, и приворот снимаю, и разлучниц отваживаю, будь они неладны, но, учти, это денег стоит… А ты пятьсот рубликов-то приготовила? – Агеевна посмотрела на блондинку тяжелым взглядом, со страху той показалось, что еще-не-старуха не просто посмотрела – дробью выстрелила. Женщина молча кивнула, дескать, да, принесла кое-что в клювике.

Агеевна заметно подобрела. В комнате вкусно запахло деньгами.

– Садись, рассказывай, чо случилось у тебя, милочка. – Хозяйка подвинула расшатанный стул, нервная гостья покосилась на замызганное сиденье, перевела взгляд на свои блестящие лайкровые ноги в колготках, и осторожно присела на краешек, будто боялась свариться заживо.

– Да не знаю, как сказать… вроде ничего не случилось, все хорошо у меня…

Несмотря на оптимистичное утверждение, клиентка заметно пригорюнилась.

– С мужем что? Или как? – Агеевна грозно сдвинула брови.

– Или как, – согласилась женщина.

Она осторожно подобрала газету с полу и принялась медленными движениями разглаживать мятые страницы. Ее лоб покрылся испариной, женщина боялась даже взглянуть на хозяйку, сидящая напротив Агеевна казалась ей настоящей ведьмой. Со сдвинутыми бровями и неразбавленными густым басом старая кикимора будто нарочно прячется в полумраке, временами густо басит, сопит и хмурится. Ведьма, что ни на есть ведьма, без прикрас.

– Да брось ты эту дрянь! – строго приказала старая ведьма. – Говори быстрее, а то мне в магазин надо. Некогда тут с тобой возиться!

Алые ноготки послушно скомкали газету, хотели бросить ее на пол, но передумали, осторожно положили на край стола.

– К моему мужу подруга повадилась… – Женщина запнулась.

– Домой ходит, что ли? – подзадорила ее гадалка. Она притопывала ногой от нетерпения. Голод – не тетка.

– Нет, не домой, на дачу, она в этом же поселке снимает комнату, весь день мается от безделья, делать-то ей нечего, она одинокая, ни денег, ни участка, и вот повадилась, каждый день к нам приходит, и сидит, и сидит, и сидит. – Алые ногти выбивали на столе барабанную дробь. Обе стучали в такт: одна ногой, вторая – ногтями, и вдруг осознали, что стучат одновременно, как два барабана, недоуменно переглянулись и замерли.

– Да ты успокойся, успокойся, – приказным тоном велела Агеевна, – тебя звать-то как?

– Аллой… Алла я, – жалобно всхлипнула обладательница экстравагантного маникюра.

– Аллочка, все поправим, все снимем, отвадим, нивелируем!

От необычного слова посетительницу снова передернуло.

Ведьма брезгливо покосилась на нее, но промолчала, лишь подергала крючковатым носом, будто поторапливала: дескать, выкладывай все «по чесноку», как есть, так и говори.

– Мы случайно оказались соседями по даче, она его сослуживица, – всхлипывала Алла, – бывшая… они раньше вместе работали, а теперь ходит и ходит. Спасу нет. Каждый день является, без выходных. То есть, по выходным как раз и приходит, мы же все на даче…

Женщина уставилась в потолок, удерживая в глазах слезы, тяжелые, блестящие, выстраданные, издали они напоминали спелые виноградины.

– А ты что? – рявкнула Агеевна, и от тяжелых трубных звуков старческого баса две слезы-виноградины обрушились на стол, растекаясь по корявой клеенке мокрой лужицей.

– А я ничего… сижу в комнате, плачу, аппетита никакого, жить не хочется, а они о чем-то разговаривают. Я один раз подслушала, но ничего не поняла. Все одно и то же талдычат. Она ему, а он ей. И смеются. А я вот слезами обливаюсь.

Кровавые ногти напряглись, неловко зацепили клеенку и потянули вниз, но Агеевна вовремя перехватила ее, поправила и сказала, тайком взглядывая на часы:

– Вижу, что обливаешься, вижу.

Обе вновь замолчали, в тишине слышались глухие всхлипы посетительницы, кряхтенье грудной клетки еще-не-старушки и тонкое повизгивание стекла в допотопной люстре.

– Красивая хоть? – скривилась Агеевна, ее словно стошнило от чужой воображаемой красоты, но блондинка пожала плечами: мол, так себе. Ни то ни се. Ни рыба ни мясо. Красоты кот наплакал.

– А что говорит? Над чем смеются-то? – Она собралась с силами и надела на себя роль бойкой следовательницы прокуратуры. Словно шалью укуталась. Теперь Анна Ковальчук и Елена Яковлева могут спать спокойно.

– Что говорит? Да ерунду всякую, вроде «держись от начальства подальше, к кухне поближе», в общем, муть одна. А мужу нравится, как она смеется.

– Значит, красоты мало, а покушать любит, это хорошо, ты, милочка, вот что сделай…

Агеевна наклонилась к женщине и что-то тихо прошептала. Сначала у клиентки вспыхнуло маковым цветом одно ухо, затем второе, после загорелись лицо и брови, а когда она слилась целиком в один тон с ногтями, то раздался громкий крик:

– И это всееее!

– Все, а ты чего ждала?

Хозяйка сердито расправила клеенку, она явно злилась на блондинку: «Недаром все хают их за глупость». В желудке давно извивался голодный червяк, Агеевна с нетерпением ждала заработанных денег, чтобы быстрее добраться до магазина, но несчастная Алла не спешила с расчетами. Непунятая жена пыталась справиться с шоком: сначала она вытаращила глаза от удивления, затем похватала ртом воздух, подергалась, в завершение всех манипуляций схватила газету и звонко шлепнула ею по столу.

– А где все эти кресты, магия и свечи? Где ваша обещанная ворожба? Гдееее?

В квартире черной вороной заметался женский истошный крик. Агеевна поморщилась. Еще одна скандалистка попалась. С такой греха не оберешься. Начнешь с нее требовать свой законный заработок, она тут же в налоговую поскачет кляузничать.

– Какие тебе свечи? Иди уже, иди с богом, – с плохо прикрытой грустью произнесла ворожейка, елозя заскорузлой ладонью по грязной клеенке. Заветные деньги уплыли в неизвестном направлении, видимо, нужные фарватеры затопило. Никак до магазина не добраться. Придется ждать следующую дурочку. Тяжелый это бизнес – гадание на кофейной гуще.

– И пойду! Нечего мне здесь делать! – Блондинка стремительно бросилась к дверям.

– Постой, а где деньги-то? Мне же в магазин надо! – завопила Агеевна, переходя с обычного баса на бас-профундо. Она понапрасну надеялась получить честно заработанный гонорар и понапрасну торопилась, спешка была излишней. В магазин идти не с чем. Алые коготки отказались оплачивать оказанную услугу.

– Какие еще деньги? За что платить? Я и без вас обойдусь, мой муж любит меня! – донеслось из прихожей, затем яростно громыхнула входная дверь. И сразу все стихло, только стекляшки на люстре еще долго позванивали, будто прощались со странной визитершей навсегда.

Предпоследнее воскресенье июля выдалось солнечным и жарким. «Еще утро, а такая жара! Сейчас эта дрянь припрется, господи, и когда мои мучения закончатся?» – Алла глядела на прихорашивающегося мужа, гоняя злобные мысли по кругу, они прыгали и скакали, как теннисные шарики по корту.

Она проснулась рано и принялась мучительно искать выход из создавшейся семейной ситуации, но ничего не придумала, и от безысходности совсем измучилась, даже мигрень себе нажила. Но муж ничего не знал о тайных мучениях супруги, он тщательно брился, упирая изнутри языком намыленную щеку. «Как на любовное свидание собирается. Когда ее не было, не брился по утрам. Что мне делать, что?..» В этих мучениях было что-то сладкое и гнойное одновременно. Алла явно наслаждалась процессом: можно жалеть себя, несчастную страдалицу, столько, сколько душе пожелается… но вот беда, никто об этом не догадывается. Даже родной муж. Но он давно стал неродным. Его приручила подруга Галя.

– Эй, ты что, уснула? – Голос мужа вывел ее из ступора.

– Чего тебе? – сердито буркнула она, разглядывая алые ногти на руках. Все в ней было ярким и пестрым, но муж не замечал красочных пятен. Сказал-замолчал. Не ответила-не обратил внимания. Надоело. Семейная рутина заела обоих, но они редко ругались, все больше отмалчивались. Тоска смертная, и когда все это кончится?

– Сегодня к нам Галя придет, приготовь что-нибудь вкусненькое, ты же умеешь, – подсластил горькую пилюлю муж, заканчивая утомительное бритье.

– Умею-умею, – фыркнула Алла.

– Вот и приготовься, она уже выехала из города, приедет голодная, ты же знаешь, что Галя живет одна, без семьи, – последние слова муж бросил из-за двери, и вскоре послышался стук топора.

«Хочет свеженьким быть перед подругой, вместо утренней зарядки дрова пошел колоть. Дружба с Галей держит его в форме. А кто виноват в том, что у нее нет семьи? Я здесь при чем?» И вдруг Аллино лицо засветилось. «Что говорила Агеевна? Кажется, есть выход, надо провести эксперимент по методу старой мошенницы, вдруг получится? Надо хоть что-то делать, чем слезы ведрами лить». Ей казалось, что она прыгает в пропасть, но с парашютом. А если не раскроется? Тогда семейной жизни наступит конец. Вместо Аллы в доме станет хозяйничать подруга Галя.

Незаметно утро переросло в знойный полдень. Алла торчала на кухне, голодная Галя болталась на участке, шутливо отнимая у Аллиного мужа топор и рукавицы.

– Гена, хватит глупостями заниматься, не переходи в первобытное состояние, ты же цивилизованный человек, – доносилось в открытое окно. В кухне было жарко, как в доменной печи. Алла переворачивая на раскаленной жаровне злобно шипящие и плюющиеся жиром бараньи котлеты и поглядывала в окно на «сладкую парочку». От ярости – или от жары темнело в глазах. «Милуются и меня не стесняются. Убила бы обоих, разом, одним ударом!»

– Галя, я не могу бездельничать, за домом нужно следить! – Гена громко рассмеялся, разгоряченный притворной борьбой. Алла едва не задохнулась от гнева, глядя на все это безобразие. Муж и Галя стояли рядом и о чем-то тихо шептались. «Мне не вынести этого! Что из того, что они не любовники, все равно это издевательство надо мной… Крупные и ледяные от нестерпимой злобы слезы ручьем полились на огненные котлеты. «Ничего, пусть, зато обед будет вкуснее!». Пока готовилось субботнее пиршество, Алла наплакалась вволю.

Обеденный стол поставили во дворе. Целую неделю стояли роскошные погоды, позволяя дачникам чревоугодничать на воздухе. Клещи и комары притихли, наверное, задремали: говорят, в жару на них сон нападает. Стол убивал наповал своим великолепием: томатный суп с зеленью, котлеты, ледяной квас, кислый морс из прошлогодней клюквы, свежее сало, нарезанное тонюсенькими ломтиками; огромная головка чеснока с фиолетовыми прожилками, его выдернули утром, еще на росе; трепещущая на легком ветру петрушка, благоухающие кустики укропа, а под ними безвольно развалился красавец-шпинат, и на десерт пироги с зеленым луком и яйцами. Все вместе издавало приятный аромат обжорства и лени; сидеть бы за этим столом, полным вкусной снеди, до скончания следующего века, чтобы не задумываться о кризисе в частности и исторических катаклизмах в целом, и лишь бы не вспоминать о работе. В такие минуты хочется обнять все человечество.

– …Хочется обнять все человечество, – с набитым ртом произнес Гена, жадно поглощая румяные пирожки.

«Ест, будто семечки: один-другой-третий-четвертый…» Алла уже сбилась со счета, хотя исподтишка зорко наблюдала за вражьим станом. Блюдо опустело, и хозяйка быстро подкинула новую порцию. Только бы не проглядеть удобный момент! Ни минуты передышки.

– Эти с капустой, – будто невзначай сообщила она. Теннисные шарики в голове прыгали в разные стороны: «Я семью спасаю, меня бог простит. Этой карьеристке Гале мой дурак-муж не нужен, она же от скуки наши пороги обивает, а он и рад, слюнтяй несчастный! Лишь бы чужая юбка была под боком. У него всегда наготове оправдание, дескать, у нас с Галей нет ничего такого, за что ты могла бы меня упрекнуть. А мне просто обидно! Почему он со мной слова не скажет, никогда не улыбнется, только ухмыляется, а с ней и смеется, и чепуху городит, и весь светится от счастья. Я устрою им счастье! Они меня надолго запомнят!»

Алла наготовила целую гору угощения и теперь затягивала кольцо осады. Она спасала свою семью, так как больше всего на свете боялась, что Гена ее бросит. Муж был обычным, как у всех, ничего экстраординарного, но когда он разменял пятый десяток, почему-то сразу изменился, став настолько привлекательным, что все женщины на улице оборачивались, завороженные обаянием зрелого мужчины. А кто помогал ему преодолеть кризис среднего возраста? Разумеется, жена. И ладно бы, если рядом с Геной крутилась молоденькая, а то ведь нашел себе под стать, Галька тоже из возрастных дамочек, но выглядит… Хорошо выглядит, чего уж там. Старается женщина, из последних сил выбивается, но держит себя в узде.

Тонкая и изящная Галя, измученная в долгих и продолжительных боях за стройную фигуру, явно маялась и изнывала, борясь со слюной и горячим желанием проглотить все и разом, но ничего не ела, жеманничала. Короче говоря, держалась достойно, как партизан на допросе. Алла решила ударить по тонкой талии разлучницы очередным секретом Агеевны. Пушки заряжены, артиллеристы наготове, огонь, пли-и!

– Гена, а ты почему чесночок не ешь? Ты же его так любишь, – проворковала заботливая хозяйка, подвигая между тем Гале тарелку с салом. – И ты, Галочка, попробуй. Хорошее сало, поросеночек был молоденький, я сама солила, ломтики тоненькие. Возьми кусочек, он тоненький, аж светится, о-о-о-о, как вкусноооо!

И вечная диетчица Галя сломалась, не выдержав испытания (да и кто в состоянии вынести эту пытку салом, вряд ли есть такой человек на белом свете), положила на язык кусочек прозрачного нежно-розового лакомства и немного пососала, проверяя на вкус, затем ее рука невольно потянулась ко второму, третьему – и понеслось. Артиллеристы окончательно выбились из сил, устав бить по врагу. Можно немного передохнуть. «Понравилось сало, ишь, как лопает, сейчас вместе с тарелкой умнет», – злорадно усмехнулась про себя Алла, ставя рядом с Галей еще одну тарелку, но побольше. Вроде как запасной вариант.

Затем на столе появилось жаркое, бефстроганов и много-много всяких других яств. И все это великолепие искрило, пылало и сочилось! Гена и Галя с аппетитом уписывали огненную баранину, заливая пожар в желудках ледяным квасом.

– Ешь-ешь, Галь, не стесняйся, – уговаривал Гена свою изголодавшую от разнообразных диет боевую подругу.

– Дорогие мои, одинокая женщина – не бездомная кошечка, хватит меня кормить! – взмолилась боевая подруга, изрядно посоловевшая от обильной трапезы, но ее никто не слышал.

– Галочка, а вот еще пирожки… Генусичек, смотри, что я припасла! – Алла вытащила из сумки-холодильника на свет божий запотевшую бутылку «беленькой». Какой мужчина устоит против заветной «путинки»!