Текст книги "Мудрость"

Знамя жизни

 
Кто добрый дар отверг, бесясь от жира,
Придет в нужде просить его потом.
Не лучше ль мир принять во время мира,
Чем после боя клянчить со стыдом?
 
 
Кто не умом руководил, а злобой,
Тот ничего хорошего не жди.
За здравым смыслом следовать попробуй,
А злоба пусть плетется позади.
 
 
Начать войну иному забияке —
Простейшая из всех простых задач.
Но выйдет ли задира цел из драки?
Снесут башку – по барышам не плачь!
 
 
Узнаешь боль гнилого зуба
Как, ты коль сам не испытал ее?
Кто не испил военных бедствий кубок,
Тот пил ли в жизни горшее питье?
 
 
Не лучше ль деловых расчетов холод,
Чем жар артиллерийских канонад?
Держать в руке удобней серп и молот,
Чем шашку иль винтовочный приклад.
 
 
Оружье жрет людей, народы губит,
А серп и молот кормят род людской;
И что нужней, что люди больше любят,
Доказывать нет нужды никакой.126
 
 
Но в тех ума, конечно, очень мало,
Кто, лжи своих господ поверив вновь,
На мельницу обжоры-капитала,
Как воду, лить свою согласны кровь.
 
 
Под знамя жизни, мирной и счастливой,
Большевики не потому зовут,
Что сами слабосильны иль трусливы:
Природа их – свобода, мир и труд!
 

Мир сильнее войны

 
Мне за семьдесят, я старик,
Но родился дважды на свет:
Старой жизни закон я постиг,
Новой жизни увидел рассвет.
 
 
Мне знакомы народов дела,
Голова недаром в снегу,
И добро отличить от зла
Я без помощи всякой могу.
 
 
Много слышал я слов на веку, —
Всех дороже мне, старику,
Большевистский призыв: «За мир!»
С ним вступили мы в новый мир.
 
 
Мир! Свобода и братство в нем,
И покой и богатство в нем,
В нем единство смелых людей —
Слова нет честней и добрей.
 
 
Есть ужасное слово – «война».
В нем печаль и тревога слышна,
В нем рыдание вдов и сирот,
В нем проклятье из рода в род.
 
 
Сыновей не рождает война,
Сыновей поедает она,
Жадный враг никогда не сыт —
Так народная мудрость гласит.
 
 
Дагестанский обычай таков:
У бодливых, глупых быков
Отрезать острия рогов, —
Есть рога и у наших врагов.
 
 
В дагестанских горах и в степи
Держат злых собак на цепи:
Нам такие же цепи нужны
Для зачинщиков новой войны.
 
 
Пусть, друзья мои, расцветут
В нашем доме наука и труд.
Пусть венчает наш дружный дом
Знамя с молотом и серпом.
 
 
Ну, а ежели скажет враг:
«Откажитесь от мирных благ!» —
Что мы станем делать, друзья,
Как поступит наша семья?
 
 
Повернемся к врагу спиной?
Нет у нас привычки такой!
Покоримся? Вспять побежим?
Мы делам не учились таким!
 
 
Встанем, братья, мошной стеной
Вкруг России, отчизны родной,
Мы, советские люди, сильны,
Ибо мир сильнее войны.
 

* * *

 
В наших сутках есть ларцы,
Их всегда двадцать четыре, —
Собираются туда
Нашей совести созданья.
В полночь ясную, когда
Тишина в подлунном мире, —
Отопри их и взгляни,
Каковы твои деянья.
 
 
Сколько там никчемных дел,
Сколько важных, настоящих,
Сколько добрых и дурных,
Сколько тусклых и блестящих?
Заслужил ты похвалу
Иль достоин укоризны?
Сколько сделано тобой
Для народа, для Отчизны?
 

Поэту Махмуду

 
В нем сто домов, в ауле Кахаб-Росо.
Меня к себе влечет он вновь и вновь.
Здесь вырос ты, певец сладкоголосый,
Здесь, в сакле, началась твоя любовь.
 
 
Голубка села только что на крышу.
Еще в тени крыльцо твоей Муи.
Здесь ты мечтал. Мне кажется, я слышу:
Звенят напевы страстные твои.
 
 
Здесь ты стоял, а полдень был
дождливый.
Муи косила сено в забытьи.
Ты в хижину ее вступил, счастливый:
Мол, я промок, нельзя ли мне войти?
 
 
И по ночам, по крышам с пандурою,
Как джинн, бродил ты, не боясь упасть.
Порой голубке, голубю порою
Ты изливал тоскующую страсть.
 
 
О, если с пандуры сорвав оковы,
С горящих уст – прошедшего печать,
Ты ожил бы, и в день свободный, новый
Свою любовь ты мог бы воспевать!
 
 
Ты плакал о цветке недостижимом,
А мы тебе вручили б тот цветок.
Твои глаза, что застилались дымом,
Увидели бы времени поток.
 
 
На письменах поэзии народной
Ты, горец, вывел золотой узор.
Ты держишь знамя песни благородной,
Возлюбленный Муи, любимец гор.
 
 
Еще о славном мастере в печали
И в трауре аварское перо.
Еще слова любви не зазвучали,
Как у тебя, так нежно и остро.
 
 
Ты мост любви построил для народа,
Для юношей воздвиг любви дворец,
А сам скитался ты без права входа,
Гонимый и страдающий певец.
 
 
Стальное сердце было у подруги:
Его не сжег огонь любви твоей.
Как удержался тонкий стан упругий
Пред мощной бурею твоих страстей?
 
 
Ты стрелами пронзаешь наши души:
Как мягок взлет, а попадает в цель!
Вошли твои слова в сердца и в уши, —
Не знали горы строк таких досель.
 
 
Ушел певец, оставив виноградник.
Твой сад – в цвету, твои плоды —
в чести:
Пусть начинающий поэт, как всадник,
Помчится к ним, чтоб ветви потрясти!
 

Старость

 
Подойди, Али, ко мне, —
Кладом я торгую старым.
Что нам спорить о цене?
Для тебя – почти что даром!
 
 
Я от прадедов своих
Получил его в наследство.
Чтобы жар в крови утих,
Не найдешь вернее средства.
 
 
Молодцы во всей красе.
Богатеи, властелины —
Пред его владельцем все
Гнут почтительнейше спины.
 
 
Вызывает этот клад
Зуд стяжанья, скопидомства,
Порождает он разлад
С молодым твоим потомством.
 
 
Оседлав тебя с хребта,
Не слезает всадник грубый,
Вышибая изо рта
До последнего все зубы.
 
 
Друг Али, ты знаешь сам:
Что не видим – зависть мучит.
Клад мой даст покой глазам
И от зависти отучит.
 
 
Сколько слышит бедный слух
Слов распутства, глупой чуши!
Купишь клад мой – станешь глух
И страдать не будут уши.
 
 
Ты благодаря ему
Терпишь и жены измену,
А тебе вот самому —
Нет! Хоть головой о стену!
 
 
Не решится никакой
Вор украсть твой клад чудесный.
Ты в могилу на покой —
Клад с тобой в могиле тесной.
 
 
А пока еще ты жив,
Он, с тобой в постели лежа,
Музыкальнейший мотив
Напевает, с бубном схожий.
 
 
«Дала-лай» да «дала-лай» —
Песни так певцы кончали.
Этот все бубнит: «вай-вай!»
«Вай!» – в конце и «вай!» —
в начале.
 
 
Хватит! Свой товар, Али,
Больше я хвалить не буду.
Обойди вокруг земли —
Он в большой цене повсюду.
 

* * *

 
Салам-алейкум, друг Муртазали,
Ты просишь написать такие строки,
Чтобы они вернуть тебе смогли
Любовь твоей возлюбленной жестокой.
 
 
Прости, земляк, но мне не суждено
Помочь тебе ни песней, ни советом.
Я старый стал и позабыл давно,
Как любят, и как пишется об этом.
 
 
Не только потому, что стар и слаб,
Я не пишу стихов тебе. Какой бы
Искусной плакальщица ни была б,
Но мать поет правдивей над покойным.
 
 
Пойми меня, я строк не берегу,
Но, не зажегшись, не найду я слова, —
Я никогда не мог и не могу
Писать огнем горения чужого.
 

Апрель

 
Апрель, будь счастлив – и прощай,
Не вздумай возвратиться.
Тебе идет на смену май,
Ты должен торопиться.
 
 
Нам скучно с месяцем таким,
Нам нужен день погожий,
Мы больше видеть не хотим
Твоей постылой рожи.
 
 
Приходит май, звенит свирель,
А твой обман мы знаем.
Какая разница, апрель,
Между тобой и маем!
 
 
Ты прячешь горные луга
Под простыней тумана,
Ты сыплешь на траву снега
И дуешь непрестанно.
 
 
Примчится май – и улетят
Испуганные тучи.
Цветов польется аромат
Весенний и пахучий.
 
 
Я май люблю, седой поэт,
Я ненавижу холод.
Народа я люблю расцвет,
Я в мае снова молод.
 
 
Людей советских я люблю
И в праздник лучезарный
Им новые стихи пришлю,
Народу благодарный.
 

Военное лихолетье

Песня уходящих в армию

 
Коль в логове лев лежит и ревет, —
Он быстрого тура никак не убьет.
В канаве когда застоялась вода, —
Не будет прозрачной она никогда.
Прикованный к яслям скакун молодой
Не вырвет награды на скачке лихой.
От звонкой стрелы в неумелых руках
Уйдет, усмехаясь, нетронутым враг.
В местах, где алмазами руды полны,
Не ведают люди им должной цены.
И золотом не дорожил бы вовек,
По свету его не пустив, человек.
А кто ювелира такого видал,
Чтоб он на деревьях узор насекал?
Пчела, что не дружит с каждым цветком,
Откуда же медом наполнит свой дом?
Так всюду – без воли, ума и труда
Ты к цели своей не придешь никогда.
Пойду по стране, бескрайной, родной,
Увижу людей за горной грядой.
В походах тело свое закалю,
Отвагу и ярость в сердце волью.
Пусть снег мои волосы серебрит,
Пусть солнце нещадно меня палит,
Дожди и метели закроют пути,
Но воина славу сумею найти.
Коль враг затопчет страну сапогом,
Коль он меня сделать захочет рабом,
Не дрогнувши, я против зверя в бою
Всю жизнь без остатка брошу свою!
 

Жизнь и родина

 
– Отец мой, в лихую годину войны,
Сражаясь за счастье родимой страны,
Ты жизнь за него положил бы свою?
Честь воина ты сохранил бы свою?
 
 
– Мой сын, я – старик и в могилу гляжу.
За родину жизни я не пощажу.
Забота моя о своей ли судьбе?
Ты – молод. Все мысли мои о тебе.
 
 
– Отец мой, беречь я себя не могу:
Отчизны вовек не отдам я врагу.
Без родины – жизни цена какова?
Без чести – что стоит моя голова?
 
 
– Мой сын, у тебя молодая жена,
Свой род для тебя позабыла она,
А ты покидаешь родимый Хунзах,
Жену и детей оставляя в слезах.
 
 
– Отец, я покину свой дом и семью,
Но родину я от врагов отстою.
Я должен оставить жену и детей
И стать на защиту отчизны своей.
 
 
– Ужель тебе матери, сын мой, не жаль?
Ее раньше срока состарит печаль.
В разлуке с тобой не прожить мне и дня,
Неужто уедешь, мой сын, от меня?
 
 
– Любимый отец мой, родимая мать!
Мне горько и тягостно вас покидать.
Но знайте, вовек не удержат бойца
Ни матери слезы, ни горе отца.
 
 
Отчизна счастливою жизнью живет.
Предавший отчизну – себя предает.
Отыщет нас смерть и в дому и в бою.
Отчизну в беде не оставлю свою.
 
 
Отец мой, врагу я тебя не предам.
Быть может, в сраженье погибну я сам,
Но не опозорю твою седину,
Тебе не придется томиться в плену…
 
 
Отец был растроган ответом Али,
И слезы из глаз у отца потекли.
«За счастье и славу родимой земли
Ступай и сражайся, любимый Али!..»
 

Поэт Абуталиб Гафуров на трудовом фронте
Отрывок

 
От хребта, где скрыт Хунзах,
До каспийских волн могучих
В неоглядных небесах
Черные нависли тучи.
 
 
Потемнело, и дождем
Пыль прибило на дороге,
И крутой далекий гром
Заглушил сигнал тревоги.
 
 
Но отбит налет врагов,
И недолог дождик в мае.
В серой шерсти облаков
Зазвенели птичьи стаи.
 
 
Распахнулось вдалеке
Туч свинцовых покрывало, —
Словно зеркальце в руке,
Солнце в небе задрожало.
 
 
Просветлели небеса,
И окончилась тревога,
Вышел старый Цадаса
Ноги поразмять немного.
 
 
Вдруг, смотрю, – навстречу мне,
Вскинув кирки, как знамена,
Шаг чеканя в тишине,
С песней движется колонна.
 
 
Парни в ватных пиджаках,
Девушки в платках цветистых
Шли с лопатами в руках
Рыть могилу для фашистов.
 
 
Неожиданно один,
В ватнике и тюбетейке,
Незнакомый гражданин
Мне сказал: «Салам-алейкум».
 
 
За спиною вещмешок…
Я обрадовался, ибо
Предо мной стоял дружок:
Встретил я Абуталиба.
 
 
«Вот не думал! Как же так?
Почему, поэт Гафуров,
У тебя сейчас в руках
Нет ни саза, ни чонгура?
 
 
Ведь тебе за шестьдесят,
Ты ведь все равно не сможешь
Делать ту работу, брат,
Что под силу молодежи.
 
 
Ты воюй своим стихом!..»
«Нет, – сказал мне друг усатый, —
Буду воевать с врагом
И стихами и лопатой!..»
 
 
Обступила молодежь
Знаменитого ашуга, —
К старику не подойдешь,
Не пробьешься к центру круга.
 
 
Наш Абуталиб стоит,
Улыбается по-братски,
По-аварски говорит,
И по-лакски, и по-татски.
 
 
Вот прославленный поэт
Взял листок бумаги тонкой,
Вынул кожаный кисет,
Опоясанный тесемкой.
 
 
Снял тесемку, а потом
Высыпал махры немножко
И листок согнул углом —
Получилась козья ножка.
 
 
За своей колонной вслед,
Дым пуская сероватый,
Зашагал седой поэт,
Опираясь на лопату.
 
 
Говорят, что старику
По сердцу пришлась работа.
Надо бы его кирку
Разукрасить позолотой.
 
 
Заступ друга моего
Для фашистов рыл могилу,
И отчизна труд его
По заслугам оценила.
 
 
С радостью в родном краю
Я услышал новость эту,
И простую песнь свою
Шлю я лакскому поэту.
 

Песня сестер

 
Ушедшим на защиту родины
Сынам ее, в боях прославленным,
Споемте, сестры, песню звонкую,
Пусть брызжет золотом
расплавленным!
 
 
И слово яркое, цветистое
Мы скажем дагестанским воинам:
«Громите, братья, злого недруга,
Сражаясь с мужеством удвоенным.
 
 
В боях не посрамите, воины,
Хунзах, поэтами прославленный,
За вами Дагестан раскинулся,
В литое серебро оправленный».
 

За Москву!

 
Едва лишь по стране промчалась весть,
Что враг к Москве приблизился
вплотную,
Советские народы, как один,
Скалою встали за Москву родную.
 
 
Мужчины, женщины – и млад и стар —
Все поднялись, услышав клич тревоги.
Шли пеший, конный дать врагу отпор,
Со всех концов стремясь к одной дороге.
 
 
Шли, как поток могучий, как потоп, —
Всех ветер гнева на дорогу вынес:
Киргиз, казах, таджик, туркмен, узбек
Шли, боевым оружьем ощетинясь.
 
 
Кавказ всю силу выставил свою:
Искусный в сече шел азербайджанец,
Грузин и армянин в атаку шли,
И ты, железный конник-дагестанец,
 
 
С единым кличем: «За Москву! Вперед!
За родину! Погибель вражьим сворам!»
И враг отведал наш кулак стальной —
И от Москвы отброшен был с позором.
 

Песня жены фронтовика

 
Нет весточки долго, мой друг, от тебя, —
За месяцем месяц, весна за весной, —
Забыл ли в разлуке, забыл – разлюбил.
Сдружился ль с заботой, – не знаю какой?
 
 
Не верю, что мог ты забыть меня, друг.
Так что же с тобою случиться могло?
Дай знать, если в схватке с врагом изнемог.
Дай знать, если ранен в бою тяжело.
 
 
Тотчас оседлаю гнедого коня,
В седло боевое легко я вскочу,
Дитя поцелую и мать обниму
И быстрой орлицей к тебе полечу.
 
 
Винтовку возьму я, стрелять научусь,
Соратником стану тебе, не женой;
И буду я раны твои врачевать,
И буду сражаться бок о бок с тобой.
 
 
Не диво, что станет горянка бойцом —
Веселым в походе, отважным в бою:
Умеем любить мы на жизнь и на смерть
Мужей своих милых, Отчизну свою.
 

Маленькой Пати

 
Прошу тебя, внучка,
Ты деда прости,
С недоброю вестью
Я прибыл, Пати.
 
 
Из области дальней
Вернулся в наш дом
Я с вестью печальной
О папе твоем.
 
 
Мечтал он, желанья
Свои торопя,
Хоть краешком глаза
Увидеть тебя.
 
 
Писал он: «Утешьте
Дочурку Пати.
Ей-богу, как прежде
Здоров я почти».
 
 
Семью успокоить
Хотел, а меж тем
Пришла телеграмма,
Что плох он совсем.
 
 
Я в поезде мчался,
Добрался в два дня,
Но он не дождался
В санбате меня.
 
 
В походной шинели
С морщинкой на лбу
Под белым халатом
Лежал он в гробу.
 
 
Вблизи Балашова,
Где жертвы войны
Смотрели сурово
Посмертные сны,
 
 
Остался отец твой
Лежать недвижим
С лицом, обращенным
К нагорьям родным.
 
 
И, как по закону,
Что принят в горах,
Встал камень граненый
В его головах.
 
 
Сокровище бабушки,
Свет моих глаз —
Он умер, отец твой,
Покинул всех нас.
 

Салют

 
Слышны в Дагестане
Москвы голоса.
От залпов победных
Дрожат небеса.
 
 
И в небе ночном
Расцветают цветы:
То красный, то желтый
Летят с высоты.
 
 
Цветные огни
Полыхающих звезд —
Как сказочной птицы
Сверкающий хвост.
 
 
Огни среди ночи
Пускаются в пляс.
Они говорят:
«Полюбуйтесь на нас!»
 
 
И мгла отступает,
Теснясь по углам…
Всего не опишет
Мой скромный калам.
 
 
Захватчиков дерзких
Разбили мы в прах.
На запад бежит
Обескровленный враг,
 
 
И без передышки
Бегущему вслед —
То залпы, то вспышки
Веселых ракет.
 

Наша победа

 
Сегодня мир настал, но я уже давно
Изведал радость этого мгновенья.
Я понял, что падет враг мира все равно,
И терпеливо ждал его паденья.
 
 
В те дни, когда гремел победой
Сталинград
И враг шатнулся, я изведал радость.
В те дни, когда Кавказ погнал врага назад
И Гитлер гнулся, я изведал радость.
 
 
Вот радость вечная, бессмертная вовек,
Когда и вдовье сердце не тоскует,
Когда насилие вдруг свергнул человек
И, побеждая скорбь свою, ликует.
 
 
Но лишь тогда, друзья, воссядем мы
за пир,
Когда взойдет победы нашей семя,
Когда во всех краях весь необъятный мир
По времени Москвы поставит время.
 

Лирика

Застольная песня

 
Воду радостей живых, ту, что старит
молодых,
Молодит совсем седых,
будем пить, но не пьянеть.
Воду, что и пешехода может сделать конным
с ходу,
Пешим конного, – ту воду
будем пить, но не пьянеть.
 
 
Воду, что людей меняет, – тех смеяться
заставляет,
Тех слезами омывает, —
будем пить, но не пьянеть.
Веселящую унылых, шутников бросая милых
В мрак унынья, – полной силой
будем пить, но не пьянеть.
 
 
Воду ценную стократы, золотящую заплаты,
В нищету сводя богатых,
будем пить, но не пьянеть.
Воду восходящей силы, оживляющую хилых,
В бой ведущую трусливых,
будем пить, но не пьянеть.
 
 
Ослабляющую ноги, затемняющую многих,
Сделав наш язык убогим,
будем пить, но не пьянеть.
Воду – пить ее пристало, когда в желудке
мало,
В доме ж снеди до отвала —
будем пить, но не пьянеть.
 
 
Воду злую, коль без меры, воду
пиршественной веры,
Украшающую смертных,
будем пить, но не пьянеть.
Оглуплящую воду, наливая, как в колоду,
Ту бессовестную воду
будем пить, но не пьянеть.
 
 
Льющуюся в темный час изо рта постыдно
в таз,
Унижающую нас, —
будем пить, но не пьянеть.
Пробуждающую спесь, расхищающую честь,
Что ни пьешь – все жажда есть —
будем пить, но не пьянеть.
 
 
Воду – щедрую для друга, для врагов
скупую – кругом
Всю до дна в часы досуга
будем пить, но не пьянеть.
 

На смерть близкого человека

 
Когда твое лицо охладевало,
Мое багровым было от огня.
Чем глуше сердце у тебя стучало,
Тем чаще сердце билось у меня.
 
 
Я сам не знаю, что со мною стало,
Когда тебя не стало, дорогой.
Там, где во мне надежда обитала,
Разбило горе черный лагерь свой.
 
 
Не только потому, что сердцем крепок,
Я не упал, я горе перенес,
Смирившись с неизбежностью нелепой,
Я понял бесполезность слов и слез.
 
 
К нам что-то смерть-старуха зачастила.
Иль ей доносы пишет кто-нибудь?
Она приходит к нашим близким, милым
И снаряжает их в далекий путь.
 
 
Ты для меня был всех родней и ближе,
Но ты ушел, и нет тебя со мной.
И все же я не плачу, мой родной,
Твою слезами память не обижу.
 

* * *

 
Лучами глаз твоих я ослеплен.
Взглянула и голубкой упорхнула.
Я рад бы за тобой лететь вдогон —
Куда там! Ты исчезла из аула.
 
 
Рукою лишь махнула – мол, пока!..
Не видывал я существа коварней.
Бычок дороже старого быка —
Ты предпочла мне молодого парня.
 
 
Ты думала: любовь – юнцов удел,
Лишь молодой способен загореться.
А я – представь! – пока не поседел,
Не ведал мук взбесившегося сердца.
 
 
Что ж, коли у тебя завелся друг,
Расстаться, милая, давно пора нам.
Но почему ты улыбнулась вдруг?
Зачем со мною чокнулась стаканом?
 
 
Не знаешь и сама, кого любить
И подаваться в сторону какую.
Того, кто любит, гонишь… Так и быть:
Послушай – что почем я растолкую…
 

Колыбельная песня

Дедушка – первой внучке

 
Внучка в наш явилась дом —
Краше внучки не найти.
Как девчонку назовем?
Может, попросту, «Пати»?
 
 
Заведется у отца
Лишних несколько рублей, —
Он подарков без конца
Дочке навезет своей.
 
 
Купит он тебе платок
Да коралловый виток,
Чтоб у колыбели
Бусинки блестели.
 
 
И браслетку и кольцо
На тебя наденет мать.
Выйдешь с мамой на крыльцо,
В садик с ней пойдешь гулять.
 
 
Шелковиночки волос
Мама гребнем разберет.
Нашей пташке между кос
Птичье перышко вплетет.
 
 
Папа дочке приберег
Пару золотых серег.
Люди сразу отличат:
«Вон гуляет Патимат».
 
 
Папа станет целовать:
«Спи, дочурка, засыпай».
Молочком покормит мать,
Будет петь тебе «бай-бай».
 
 
Манит бабушка: «Иди
На руки ко мне, мой свет!»
«Поиграй со мной, Пати!» —
Просит внучку старый дед.
 
 
Будешь новой жизнью жить.
В школу ты начнешь ходить,
Побежишь вприпрыжку,
Книжку взяв под мышку.
 

В Москву, товарищу

 
С тобой мы распрощались не без боли,
Пожали руки крепко, а потом
Я сердце по рассеянности, что ли,
Оставил в шумном городе твоем.
 
 
Как будто годы, тянутся недели.
Звенят ручьи в ущельях на бегу.
Живу в Хунзахе. Думаю о деле,
Но, веришь ли, работать не могу.
 
 
Сажусь писать – напрасное занятье,
Стих холоден, как звезды в синеве.
Как буду в исполкоме заседать я,
Когда оставил сердце я в Москве?
 
 
Я занят, друг. Не смог бы мне помочь
ты:
В посылке сердце переслать сюда?
Дня через три его с ближайшей почты
Мне почтальон доставит без труда.
 

Стихи о теплой зиме

 
Вот странно – кто же умер из близких у зимы?
В пути, одетой в траур, ее встречаем мы.
 
 
Какой она, бедняжка, взволнована бедой,
Что как ребенок плачет, льет слезы день —
деньской?
 
 
Покроет снежной тучкой иной утес – и вдруг
Грозит: укройтесь в шубы от холода и вьюг.
 
 
Потом повеет теплым-претеплым ветерком
И шепчет: сбросьте шубы – ишь, как печет
кругом.
 
 
Из глаз ее, промокших от неуемных слез,
Ручьев, потоков буйство по взгорьям
пролилось.
 
 
Кто без смекалки, смотришь – уж вон
с сохой попер,
Подумав, что, мол, это весна пришла на
двор.
 
 
Нет, встарь зима старалась держать в руках
народ, —
От белой, снежной бурки, бывало, кто
уйдет?
 
 
А нынче? Ливнем солнца, теплынью золотой
Всласть дышащую зиму видали ль пред
собой?
 
 
Сроднившуюся с летом характером, душой,
Вы чувствуете ль зиму, ее повадок злой?
 

На смерть жены друга

 
Горные пастбища —
как им зеленеть? —
Горлинку милую
унесла беда.
Рощам, садам моим
в горе как цвести? —
Друг мой, оделась ты
в саван навсегда.
 
 
Легкою поступью
ты по жизни шла,
Мало насчитано
быстролетных лет.
Шаг затерялся твой
на речном песке,
Но не изгладится
в моем сердце след.
 
 
Тень быстрой ласточки
промелькнула вмиг —
Не удержали мы
дорогую тень.
Тела цветущего
аромат ушел —
Не надышались мы:
отцвела сирень.
 
 
Жалко жемчужину
хоронить в земле, —
Сердце утешится ль
хоть когда-нибудь?
Смотрим в смятении
на безгласный прах, —
Скорби мучительной
не вмещает грудь.
 
 
Солнце бессмертное
озарит лазурь —
Скажут: похитило
свет твоих очей.
Тщетно молю его —
не утешит, нет,
О, лучезарное,
горести моей.
 
 
Даст облегчение
мне, быть может, ночь:
Образ прекрасный твой
отразит луна.
Камень песчаника
пусть хранит навек
Имя бесценное
дорогой Зейнаб!
 

* * *

 
Убита куропатка белоснежная,
Могильным саваном укрыта пава.
Распустятся ль в садах бутоны нежные?
Зазеленеют ли на склонах травы?
 
 
Не тосковал я раньше над легендою,
Где ищет Гагу верная Мадина.
Теперь в беду зову подругу бедную,
Я понял скорбь легенды той старинной.
 
 
Ты дразнишь вновь мое воображение…
Ты на земле следов не оставляла.
Твой голос птицы славили весенние.
Жаль – на земле ты пела слишком мало…
 
 
И, брови сдвинув, спрашиваю снова я:
Как, грудь жемчужную пробить осмелясь,
Сгубила пуля подлая, свинцовая
Певучий смех, весны цветущей прелесть?
 
 
Кто станет подражать неподражаемой?
Кому теперь достанется походка
Быстрее тени, ею же бросаемой?
Где стан благоуханный, голос кроткий?
 
 
Кладу на гроб я плиты изумрудные.
И над могилою стою в ознобе.
Засыпаны землею очи чудные.
Они – двух солнечных зеркал подобье…
 
 
Коль мать обидела тебя нечаянно —
Зачем со мною ты не поделилась?
Коль сплетнями соседок ты измаяна —
Зачем ты предо мною не открылась?
 
 
На солнце ясное гляжу угрюмо я:
Украло солнце яркий свет у милой!
Взойдет луна – и я, вздыхая, думаю:
Своей красой луну ты одарила!
 
 
Навеки ты похищена могилою.
Ты крепко спишь – а я не сплю, тоскуя.
Спокойна ты – а я страдаю, милая.
Ты не скорбишь – а я скорблю, тоскуя…
 
 
Глядела ты из-под платка приветливо,
И на тебя заглядывались люди;
Ты прядь со лба зачесывала светлого.
Кто эту прядь когда-нибудь забудет?
 
 
Теперь душа идет одной дорогою —
К надгробью, под которым ты уснула.
Я знаю: камня плачем не растрогаю,
Не буду ныть на улице аула.
 
 
Но знай, Зайнаб: всех благ мне
драгоценнее
Твой взгляд, что навсегда запал мне
в душу.
Он до смерти мне дан как утешение.
Тебе я клялся, – клятвы не нарушу.
 
 
Ты с утренней звездой меня покинула.
В окне лучи рассветные блестели…
Когда на щеки краска смерти хлынула,
Сжав зубы, ты привстала на постели.
 
 
Взглянув в глаза, коснулась ты руки
моей,
Душа томилась, вырваться готовясь.
Два слова прошептала мне любимая,
Они во мне, как сердце и как совесть.