Текст книги "Лизок с вершок"

Ганс Христиан Андерсен
Лизок с вершок

Жила-была женщина; ей страх как хотелось иметь ребёночка, да где его взять? И вот, она отправилась к одной старой колдунье и сказала ей:

– Мне так хочется иметь ребёночка; не скажешь ли ты, откуда мне достать его?

– Отчего же! – сказала колдунья. – Вот тебе ячменное зерно; это не простое зерно, не из тех, что растут у крестьян на полях, или что бросают курам; положи-ка его в цветочный горшок, увидишь, что будет!

– Спасибо! – сказала женщина и дала колдунье двенадцать грошей; потом пошла домой, посадила ячменное зерно в цветочный горшок, и вдруг из него вырос большой, чудесный цветок, вроде тюльпана, но лепестки его были ещё плотно сжаты, точно у нераспустившегося бутона.

– Какой славный цветок! – сказала женщина и поцеловала красивые пёстрые лепестки.

Вдруг, там что-то щёлкнуло и цветок распустился совсем. Это был точь-в-точь тюльпан, но в самой чашечке сидела крошечная девочка. Женщина назвала её Лизой, а так как она была такая нежная, маленькая, всего с вершок[1]1
  Вершок – старорусская единица измерения, первоначально равнялась длине основной фаланги указательного пальца.


[Закрыть] ростом, её и прозвали Лизок с вершок.

Блестящая лакированная скорлупка грецкого ореха была её колыбелькой, голубые фиалки матрацем, а лепесток розы одеяльцем; в эту колыбельку её укладывали на ночь, а днём она играла на столе. На стол женщина поставила тарелку с водою, а на края тарелки положила венок из цветов; длинные стебельки цветов купались в воде, у самого же края плавал большой лепесток тюльпана. На нём Лизок с вершок могла переправляться с одной стороны тарелки на другую; вместо вёсел у неё были два белых конских волоса. Всё это было прелесть как мило! Лизок с вершок умела тоже петь, и такого нежного, красивого голоска никто еще не слыхивал!

Раз ночью, когда она лежала в своей колыбельке, через разбитое оконное стекло пролезла большущая жаба, мокрая, безобразная! Она вспрыгнула прямо на стол, где спала, под розовым лепесточком, Лизок с вершок.

– Вот жена моему сынку! – сказала жаба, взяла ореховую скорлупку с девочкой и выпрыгнула через окно в сад.

Там протекала большая, широкая река; у самого берега было топко и вязко; здесь-то, в тине, и жила жаба с сыном. У! какой он был тоже гадкий, противный! Точь-в-точь мамаша.

– Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! – только и мог он сказать, когда увидал прелестную крошку в ореховой скорлупке.

– Тише, ты! Она ещё проснётся, пожалуй, да убежит от нас, – сказала старуха жаба: – она, ведь, легче лебединого пуха! Высадим-ка её посредине реки, на широкий лист кувшинки, – это, ведь, целый остров для такой крошки, оттуда она не сбежит, а мы пока разуберем там, внизу, наше гнёздышко.

В реке росло множество кувшинок; их широкие зелёные листья плавали по поверхности воды. Самый большой лист был всего дальше от берега; к этому-то листу подплыла жаба и поставила туда ореховую скорлупку с девочкой.

Бедная крошка проснулась рано утром, увидала, куда она попала, и горько заплакала: со всех сторон была вода, и ей никак нельзя было перебраться на сушу!

А старая жаба сидела внизу, в тине, и убирала своё жильё тростником и жёлтыми кувшинками, – надо же было приукрасить всё для молодой невестки! Потом она поплыла со своим безобразным сынком к листу, где сидела Лизок с вершок, чтобы взять, прежде всего, её хорошенькую кроватку и поставить её в спальне невесты. Старая жаба очень низко присела в воде перед девочкой и сказала:

– Вот мой сынок, твой будущий муж! Вы славно заживёте с ним у нас, в тине.

– Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! – только и мог сказать сынок.

Они взяли хорошенькую кроватку и уплыли с ней, а девочка осталась одна-одинёшенька на зелёном листе и горько, горько плакала, – ей вовсе не хотелось жить у гадкой жабы и выйти замуж за её противного сына. Маленькие рыбки, которые плавали под водой, верно, видели жабу с сынком и слышали, что она говорила, потому что все повысунули из воды головки, чтобы поглядеть на крошку-невесту. А как они увидали её, им стало ужасно жалко, что такой миленькой девочке приходится идти жить к старой жабе, в тину. Не бывать же этому! Рыбки столпились внизу, у корня стебля, на котором держался лист, и живо перегрызли его своими зубками; листок с девочкой поплыл по течению, дальше, дальше… Теперь жабе уж ни за что было не догнать крошку!

Лизок с вершок плыла мимо разных местечек, и маленькие птички, которые сидели в кустах, увидав её, пели:

«Какая хорошенькая девочка!»

А листок всё плыл, да плыл, и вот Лизок с вершок отправилась заграницу.

Красивый белый мотылёк всё время порхал вокруг неё и, наконец, уселся на самый листок, – уж очень ему понравилась Лизок с вершок! А она так радовалась: гадкая жаба не могла теперь догнать её, а вокруг всё было так красиво! Солнце так и горело золотом на воде! Лизок с вершок сняла с себя пояс, одним концом обвязала мотылька, а другой привязала к своему листку, и листок поплыл ещё быстрее.

Мимо летел майский жук, увидал девочку, обхватил её за тонкую талию лапкой и унёс на дерево, а зелёный листок поплыл дальше, и с ним мотылёк, – он, ведь, был привязан и не мог освободиться.

Ах, как перепугалась бедняжка, когда жук схватил её и полетел с ней на дерево! Особенно жаль ей было хорошенького мотылёчка, которого она привязала к листку: ему придётся теперь умереть с голоду, если не удастся освободиться. Но майскому жуку и горя было мало.

Он уселся с крошкой на самый большой зелёный листок на дереве, покормил её сладким цветочным соком и сказал, что она прелесть какая хорошенькая, хоть и совсем не похожа на майского жука.

Потом к ним пришли с визитом другие майские жуки, которые жили на том же дереве. Они оглядывали девочку с головы до ног, и жучки-барышни пожимали щупальцами.

– У неё только две ножки! Жалко смотреть! – говорили одни.

– У неё нет щупальцев! – сказали другие.

– Какая у неё тонкая талия! Фи! она совсем человек! Как некрасиво! – сказали в один голос все жучки женского пола.

А Лизок с вершок была премиленькая! Майскому жуку, который принес её, она тоже очень нравилась сначала, а тут, вдруг, и он нашёл, что она безобразна, и не захотел больше держать её у себя, – пусть идёт, куда знает. Он слетел с нею с дерева и посадил её на ромашку. Тут девочка принялась плакать о том, что она такая безобразная: даже майские жуки не захотели держать её у себя! А на самом-то деле она была прелестнейшим созданием в свете: нежная, ясная, точно лепесток розы.

Целое лето прожила Лизок с вершок одна-одинёшенька в лесу. Она сплела себе колыбельку и подвесила её под большой лопушиный лист, – там дождик не мог достать её. Питалась крошка сладким цветочным соком, а пила росу, которую каждое утро находила на листочках. Так прошло лето и осень; но вот, дело пошло к зиме, длинной холодной зиме. Все певуньи-птички разлетелись, кусты и цветы увяли, большой лопушиный лист, под которым жила Лизок с вершок, пожелтел, весь засох и свернулся в трубочку. Сама крошка мёрзла от холода: платьице её всё разорвалось, а она была такая маленькая, нежная, – замерзай, да и всё тут! Пошёл снег, и каждая снежинка была для неё то же, что для нас целая лопата снегу; мы, ведь, большие, а она была всего-то с вершок! Она завернулась было в сухой лист, но он совсем не грел, и бедняжка сама дрожала, как лист.

Возле леса, куда она попала, лежало большое хлебное поле; хлеб давно был убран; одни голые, сухие стебельки торчали из мёрзлой земли; для девочки-крошки это был целый лес. Ух! как она дрожала от холода! И вот, пришла бедняжка к дверям полевой мыши, – дверью была маленькая дырочка, прикрытая сухими стебельками и былинками. Полевая мышь жила в тепле и довольстве: всё помещение было битком набито хлебными зёрнами; кухня и кладовая у неё были великолепные! Лизок с вершок стала у порога, как нищенка, и попросила подать ей кусочек ячменного зерна, – она два дня ничего не ела!

– Ах, ты, бедняжка! – сказала полевая мышь, – она была, в сущности, добрая старуха. – Ступай сюда, п

...

конец ознакомительного фрагмента