Текст книги "Флот и война. Балтийский флот в Первую мировую"

VI. Поход «Новика» и полудивизиона. Постановка заграждения в Данцигской бухте и у Мемеля

22 октября нам было приказано опять идти в Моонзунд. Во время этого перехода было принято радио, что миноносцы «Разящий» и «Сторожевой», находившиеся в дозоре у входа в Финский залив, были атакованы неприятельской подлодкой, но, к счастью, удачно избежали атаки. Такое известие, доказывавшее, что неприятельская подлодка в данный момент находится где-то в районе, именно в котором мы сами теперь идем, заставило нас всех насторожиться, так как катастрофа с «Палладой» еще была слишком свежа в памяти.

К заходу солнца мы благополучно добрались до Моонзунда, и к тому же времени туда пришел полудивизион с минами. Начальник дивизии сейчас же собрал совещание командиров миноносцев, шедших на операцию. На этом совещании было решено, что отряд снимется с якоря в 7 часов 30 минут утра следующего дня, если только будет подходящая погода.

Согласно решению, отряд, состоявший из «Новика», полудивизиона и 1-й группы 2-го дивизиона, в назначенное время вышел в море. Однако в Рижском заливе оказалось очень свежо, и миноносцы стало сильно качать. Тогда опять возникло сомнение, удастся ли поставить мины и не следует ли вообще отложить поход. Но командир «Сибирского Стрелка», капитан 2-го ранга Г.О. Гадд[17]17
  Гадд Георгий Оттович (1873–1952) – один из выдающихся командиров периода Первой мировой войны, капитан 1-го ранга (1915). В Русско-японскую войну командовал миноносцем «Сильный», в Первую мировую – эскадренным миноносцем «Сибирский Стрелок», 3-м и 7-м дивизионами миноносцев, линкором «Андрей Первозванный» (1915–1917), с апреля по июль 1917 года – 2-й бригадой линейных кораблей, с января 1918 года – в отставке, жил в эмиграции, контр-адмирал (1930).


[Закрыть], бывший старшим, решил все же дойти до Михайловского маяка и там уже обсудить окончательно, стоит ли идти дальше.

К 2 часам дня отряд подошел к Михайловскому маяку и стал на якорь. Старший командир собрал у себя всех остальных командиров. Они решили, что следует идти дальше, но курс выбрать не морем, а вдоль берега, мимо Либавы, и, только пройдя ее, выйти в море и тогда уже разойтись. В случае сильной качки командирам предоставлялось самим выбрать из имевшихся вариантов место постановки. В частности, «Новику» приходилось самому решать, ставить ли мины у мыса Хела или в глубине Данцигской бухты, у Пиллау.

После такого решения отряд сейчас же пошел дальше вдоль берега. Впереди шел «Стерегущий» с группой 2-го дивизиона, потом полудивизион и последним – «Новик».

Шли все время на расстоянии 2–8 миль от берега, а местами еще ближе, чтобы гарантировать свою безопасность от мин. Время шло быстро, понемногу стало темнеть, и взошла луна. Под берегом идти было совершенно спокойно, и казалось, что в море становится тоже тише.

В это время отряд уже проходил порт Императора Александра III. Были видны Морское собрание, собор и другие здания. Все это было так хорошо знакомо и когда-то близко сердцу, а теперь, при свете луны, казалось таким таинственно мрачным и покинутым… Но вот и сам город – сколько воспоминаний с ним связано еще с юношеского возраста… Теперь он весь погружен в сплошной мрак и только выделяются отдельные силуэты церквей, маяка и еще каких-то зданий. Как-то жутко на него смотреть: кажется, что уже в последний раз видишь его русским, а потом придет неприятель, все изменится и он будет чужим…

Наконец миновали и либавские заграждения, и пора было поворачивать в море. Повернув и отойдя от берега на 36 миль, отряд разошелся: группа 2-го дивизиона повернула обратно, полудивизион пошел в район Мемеля, а мы – к Данцигской бухте.

Чтобы успеть вовремя дойти до назначенного места, нам пришлось увеличить ход до 24 узлов, и мы стали быстро обгонять полудивизион. Ночь все еще продолжала быть лунной; ветер стихал, и горизонт был совершенно чист, но зыбь еще не улеглась и нас начало сильно качать, так что размахи иногда доходили до 28 градусов на сторону. Я в это время как раз стоял на вахте и любовался окружающей картиной – она была удивительно красива. Все миноносцы шли полным ходом, и так как встречные волны были очень большие, то они утопали в белой пене, которая ярко выделялась на темном фоне моря, а сверху луна лила свой мягкий, серебристый свет. Как ни серьезно было положение, как ни часто приходилось наблюдать такую величественную картину, но все же нельзя было не залюбоваться этой вечной и совершенной красотой природы. А «Новик» все несся вперед, куда-то в неведомую, таинственную даль, быть может, навстречу своей гибели, быть может, неся гибель другим…

Между тем качка все усиливалась, и командир стал опасаться, что опять не удастся поставить мины. Было решено идти к Пиллау как более защищенное место.

В 1 час 55 минут ночи должна была начаться постановка. Пока все шло благополучно, но с каждой минутой чем дальше мы углублялись в бухту, тем возможнее становилась случайная встреча с неприятельскими судами, а тогда все наши планы могли рухнуть.

Вот и всего полчаса осталось, напряжение достигло апогея. Все лихорадочно вглядывались в даль, но ничего подозрительного не было. Миноносец продолжал спокойно нестись вперед, и только гудели турбины, и слегка дрожал корпус… Все уже стояли на своих местах – ведь это была наша первая боевая постановка, и неудивительно, что мы немного нервничали. Да и забрались-то ведь как далеко – под самый нос неприятеля. Но, слава Богу, вот в темноте стали вырисовываться какие-то неясные очертания, не то берега, не то дамбы. Мы были уже у самого неприятельского порта. В этот момент раздался так долгожданный, телефонный звонок с мостика и мне передали команду – «начать постановку».

Правая, левая, правая, левая… командовал я, и мины равномерно скатывались за борт. Команда работала идеально, так что приходилось даже ее сдерживать. Но вот и последняя мина шлепнулась в воду, только брызги полетели, и все пропало. Все радостно вздохнули – как гора с плеч упала. Да и как не радоваться – чуть ли не целый месяц возили эти глупые мины и никак не удавалось от них отделаться. Да и груз этот был не очень-то приятный, в особенности – при столкновении с неприятелем.

Во время постановки наш ход был 18 узлов. Благодаря удачно проложенному курсу нас почти не качало. Постановка была начата в 1 час 55 минут, причем мины ставились через 10 секунд каждая. Через 8 минут 20 секунд уже все было кончено. Постановка прошла гладко, без всякой заминки.

Поставив мины, командир дал 24 узла, и мы легли на обратный курс.

Вдруг, около 2 часов 30 минут ночи, вахтенный начальник заметил справа какой-то силуэт; нас, очевидно, там тоже заметили, потому что начали нам делать опознавательные сигналы каким-то белым квадратным фонарем. Не желая себя обнаруживать, мы ничего не ответили и увеличили ход до 32 узлов. Тогда неприятель сейчас же открыл прожектор, а затем начал стрелять. Снаряды ложились по направлению к нам правильно, но были большие недолеты, и только один снаряд лег сравнительно близко. Мы же все продолжали уходить, не отвечая на огонь. Сделав несколько залпов, неприятель прекратил стрельбу и только несколько минут еще водил прожектором по горизонту, но нас не нащупывал.

Таким образом, мы, благодаря нашему ходу, благополучно ушли от неприятеля. По всей вероятности, он ясно нас и не видел, так что была надежда, что у него не возникнет подозрения, что мы могли поставить мины.

Кого именно мы встретили, было трудно определить, но, во всяком случае, это были два средней величины судна. Некоторые у нас утверждали, что, по всей вероятности, это были или крейсера, или старого типа броненосцы; с уверенностью можно было только сказать, что калибр их снарядов был небольшой[18]18
  «Новик» встретился с германским малым крейсером «Тетис» (десять 105-мм орудий), который, обнаружив «трехтрубный» корабль, обстрелял его пятнадцатью снарядами, считая дистанцию стрельбы равной 5,5–9,3 кабельтова.


[Закрыть].

Первые неприятельские выстрелы, да еще ночью, произвели на команду довольно сильное впечатление; в особенности подействовало освещение прожекторами. Когда их лучи скользили по палубе миноносца или останавливались на нем, некоторые матросы старались, почти инстинктивно, за что-нибудь спрятаться, а один матрос, к общему удовольствию, даже пополз на четвереньках по палубе, точно неприятель мог заметить отдельного человека и притом именно его.

Потом наше нежелание вступить в бой с неприятелем возбудило среди наших молодых офицеров довольно много споров, и многие колебались, хорошо ли мы сделали, что не ответили на огонь неприятеля. Происходило это, конечно, от излишнего стремления попробовать себя в бою и оттого, что офицеры боялись, как бы «Новик» не обвинили в недостатке мужества. Но надо было признать, что в данном случае, с тактической точки зрения, было выгоднее огонь не открывать, так как противник был гораздо сильнее нас и, кроме того, было мало шансов, чтобы «Новик» мог ему нанести серьезный вред; вместе с тем тогда неприятель не мог бы уже сомневаться, что мы для какой-то определенной цели ходили в глубину бухты. Конечно, он догадался бы, что это было сделано для постановки заграждения, а тогда, срочно объявив этот район закрытым для плавания, протралил бы его и обнаружил наши мины. А так как мы себя не открыли, то он мог еще сильно сомневаться – действительно ли он видел что-нибудь, тем более что мы шли без всякого дыма. Если это так, то срочной тревоги он, вероятно, не поднял.

После этого инцидента мы повернули на N и дали 24 узла. Остальная часть пути прошла без приключений. Погода продолжала быть довольно хорошей, но свежей, и нас порядочно покачивало.

Утром мы очень удачно вышли на маяк Бакшфен, повернули в Рижский залив, прошли Моонзунд и к спуску флага встали на якорь у острова Вормс. Полудивизион был уже там.

Поход его прошел следующим образом. Пройдя Либаву и разойдясь с нами, полудивизион скоро принял радиотелеграмму, что между Мемелем и Данцигской бухтой находятся два неприятельских крейсера. Это заставляло быть особенно внимательными и осторожными.

Около полуночи полудивизион прошел параллель Мемеля и продолжал идти на юг. Миноносцам было очень тяжело, их все время страшно качало, и, идя против волны, они принимали на себя целые каскады воды. По палубе можно было пробираться только с большим трудом. Качка доходила до 35 градусов, а между минами потоки воды образовывали сплошные буруны. О действии минными аппаратами или орудиями не могло быть и речи. Но все же, находясь в таком беспомощном состоянии, миноносцы пробивались вперед и понемногу приближались к цели.

Вдруг слева от курса были замечены две точки, медленно двигавшиеся по направлению дивизиона, на пересечку его курса. Очевидно, это были те два неприятельских крейсера, о которых миноносцы были предупреждены телеграммой.

Полудивизион насторожился. Настал решительный момент. Если неприятель откроет его, то не только не удастся поставить мины, но в такую свежую погоду и уйти от крейсеров, а тогда всем – «крышка». Заметить же их было нетрудно, так как, отапливаемые углем, они во время большого хода сильно дымили. Единственное, что спасало еще, это то, что полудивизион находился в темной части горизонта, а неприятель – в светлой.

По мере того как время шло, замеченные точки быстро росли. Скоро стало возможным совершенно ясно рассмотреть на фоне луны два силуэта неприятельских крейсеров.

В этот момент полудивизион находился на фарватере Мемель – Большой Бельт. Командир «Сибирского Стрелка», бывший старшим, решил тут же поставить мины, пока их не открыли.

Для этого пришлось повернуть по волне, так как, хотя мины и удобнее ставить против волны, в этом случае дивизион шел бы на сближение с противником.

Вся операция заняла около получаса, и на скользкой палубе, при сильной качке и темноте, была очень тяжелой и опасной. Каждый момент можно было ожидать, что полудивизион будет открыт, и оттого эти полчаса казались еще труднее. Вдруг, в самый разгар постановки, когда еще оставалось много мин, послышался характерный, звенящий отзвук от удара о корпус «Сибирского Стрелка». Все так и замерли в ожидании, что вот-вот произойдет взрыв и все погибнет. Раздавшийся звук был не что иное, как удар о борт одной из сброшенных и подданных волной мин. Но прошло несколько секунд, и все было тихо; значит, по счастливой случайности мина ударилась не колпаками.

Остальная часть постановки прошла спокойно, и за это время неприятель успел скрыться из виду. Закончив свою работу, полудивизион повернул на север и благополучно вернулся в Рижский залив.

Через некоторое время после этого похода были получены сведения, что 4 ноября на этом заграждении подорвался и погиб неприятельский большой броненосный крейсер «Фрид-рих Карл»[19]19
  Германский морской штаб позже признал эту потерю.


[Закрыть]. Таким образом, все трудности этого опасного похода были сторицей вознаграждены.

VII. Гибель крейсера «Жемчуг» в бухте Пуло-Пенанг. Постановка заграждения у банки Штольпе. Первые военные действия на Черном море. Гибель миноносцев «Исполнительный» и «Летучий». Конец кампании «Новика» в первый год войны

Первая почта, полученная нами по возвращении из похода, принесла довольно важные известия. Одно из них непосредственно касалось нашего флота. 15 октября германский легкий крейсер «Эмден», поставив себе фальшивую четвертую трубу и этим приобретя сходство с крейсерами английского типа, подошел к порту Пуло-Пенанг. Охранявший вход в гавань французский миноносец «Мускэ», не ожидая такой хитрости, пропустил его туда самым спокойным образом. Как раз в это время в гавани находился наш легкий крейсер «Жемчуг», отдыхавший там после большого перехода. Очевидно, рассчитывая на дозор, на нем не предприняли должных мер предосторожности. На вошедший крейсер внимания обращено не было, и в том, что это неприятель, разобрались только тогда, когда, подойдя на близкую дистанцию, «Эмден» выпустил мину. Моментально на «Жемчуге» поднялась тревога, бросились к орудиям и открыли огонь, но было поздно: крейсер уже стремительно погружался в воду… Вслед за тем «Эмден» вышел из гавани, потопил прозевавший его французский миноносец и безнаказанно ушел. По поводу всего этого можно только сказать, что насколько хорошо действовал «Эмден», настолько оплошали и французы, и «Жемчуг», хотя вина последнего все-таки меньше. Вообще, «Эмден» – большой молодец и по своим набегам нисколько не уступает даже знаменитым средневековым корсарам.

Другое известие говорило о бое между английским и германским крейсерскими отрядами, происшедшем 19 октября у острова Св. Марии, вблизи Коронеля. В этот день, перед заходом солнца, во время сильного шторма, германский отряд вице-адмирала графа Шпее в составе броненосных крейсеров «Шарнхорст» и «Гнейзенау», а также легких крейсеров «Лейпциг» и «Дрезден» открыл английский крейсерский отряд контр-адмирала Крэдока. В этот отряд входили броненосные крейсера «Гуд Хоуп» и «Монмут», легкий крейсер «Глазго» и вспомогательный крейсер «Отранто». Между отрядами завязался бой, который длился 52 минуты. Во время него «Гуд Хоуп» был потоплен, а «Монмут» получил очень серьезные повреждения.

Пользуясь темнотой, он хотел уйти, но был настигнут подходившим к месту боя легким крейсером «Нюрнберг», который его и потопил. Только «Глазго» и «Отранто» удалось благополучно уйти от преследования.

По-видимому, несмотря на тяжелые условия погоды, германские крейсера в этом бою стреляли очень хорошо. Нельзя не отдать должное адмиралу Шпее: со своим отрядом он причинил уже много неприятностей нашим союзникам, которые до сих пор никак не могут с ним справиться. Только теперь, после разгрома Крэдока, они, вероятно, озаботятся этим как следует.

27 октября мы перешли в Ревель, и командующий флотом дал нам несколько дней на переборку механизмов.

Между прочим, выяснилось, что те корабли, которые нас обстреляли, были, по всей вероятности, легкие крейсера «Ни-обе» и «Газелле».

Следующие два дня был сильный шторм, который вызвал много аварий на море и в особенности нанес большие повреждения дозорным миноносцам 4-го дивизиона.

30 октября выяснилось, что нам необходимо идти в док, так как появилось опасение, что с нашим рулем творится что-то неладное. Пришлось спустить водолазов. Действительно, оказалось, что сорвана обшивка руля и лопнула одна из его поперечин, что могло произойти от больших ходов.

Мы все были этим очень недовольны, так как скоро ожидались боевые операции и, таким образом, мы могли опоздать к ним. Тем более было неприятно, что «Новик» стоял в гавани уже четыре дня, а никто не догадался спустить раньше водолазов. Так или иначе, но приходилось идти в док, а он еще, на наше несчастье, оказался занят. Поэтому в Гельсингфорс мы могли пойти только 3 ноября.

На этих днях стало известно, что на нашем заграждении в Данцигской бухте подорвался неприятельский миноносец, которому оторвало корму; однако он был спасен и доведен до гавани. Только после этого неприятель стал там усиленно тралить.

Германский легкий крейсер «Эмден», этот «летучий голландец» нашего времени, кончил свое существование 27 октября; у Кокосовых островов после жаркого боя с австралийским легким крейсером «Сидней» он выбросился на берег, где был приведен в окончательную негодность своим экипажем.

5 ноября нам наконец удалось войти в док. Нас задержали в нем всего только один день, так что 6-го мы были совершенно готовы.

В тот же день нам приказали подойти к транспорту «Твердо» и принять 50 мин. Исполнив это, мы, по готовности, вышли в море для следования в Ревель.

7 ноября мы простояли в Ревеле, где командующий флотом приказал нам ожидать приказаний начальника дивизии. Затем это было изменено, и нам приказали при первой возможности идти самостоятельно на постановку.

Следующий день из-за свежей погоды, пришлось остаться, и только 9 ноября, утром ветер настолько стих, что мы могли выйти в Моонзунд. На ночевку мы остались в Куйвасте, а утром, в 8 часов 45 минут, пошли дальше. Погода была очень хорошая, почти штиль.

На середине Рижского залива, на горизонте, вдруг были замечены два дыма, и так как, по нашим сведениям, в море из своих судов никого не должно было быть, то на всякий случай была пробита боевая тревога. Когда дымы приблизились, уже по контурам можно было определить, что это два миноносца 4-го дивизиона – «Мощный» и «Лихой», которые, как оказалось, были посланы обойти для разведки острова Даго и Эзель и теперь возвращались в Моонзунд. Обменявшись с ними опознавательными, мы пошли дальше и у Люзерорта опять увидели дымки, но, когда подошли ближе, разобрались, что это на берегу. Около 4 часов 30 минут дня заметили плавающую мину заграждения, по виду нашу колпаковую; командир приказал ее расстрелять, но как мы ни старались ее взорвать, стреляя из пулеметов и винтовок, она никак не хотела взрываться. Только через некоторое время мы обратили внимание, что она все больше и больше погружается в воду, и тогда ее оставили, предоставив ей тонуть.

Около 5 часов «Новик» уже выходил между заграждениями в открытое море. В 5 часов 38 минут мы повернули на S, взяв курс прямо к месту постановки, и дали 24 узла ходу.

К этому времени в море стало свежеть, но так как ветер зашел к SW, то постановка у банки Штольпе была вполне возможна, ибо при этом ветре там должно было быть тихо.

Около 11 часов ночи вахтенный начальник увидел прямо по курсу яркий белый огонь и сообщил об этом в кают-компанию. Мы все выскочили наверх и, действительно, увидели впереди какой-то огонь; тогда командир на всякий случай приказал пробить тревогу. Одно было странно: как ни ярко светил огонь и как ни быстро шел «Новик», мы все же к нему не приближались. Скоро, присмотревшись хорошенько к нему, мы, к нашему стыду, убедились, что это всего лишь Юпитер…

В 11 часов 15 минут опять на горизонте был замечен огонь слева, но уж на этот раз действительно огонь. В это время мы были близко от берега и того места, где должны были ставить мины. Поэтому огонь нас всех очень взволновал, так как, если это был неприятель, он мог бы нам помешать ставить мины. Что это был за огонь, никак не удавалось разобраться: одни предполагали, что это огонь парохода, другие – что дозорного крейсера, третьи – что береговой огонь. Несмотря на то что до берега было еще далеко, пожалуй, последнее предположение было самым правдоподобным: маяков здесь быть не могло, а огонь был ярким. Впрочем, особенно раздумывать не приходилось, и мы продолжали нестись к назначенному месту, благо со стороны огня никаких признаков враждебных действий не обнаруживалось.

В четверть первого ночи мы наконец подошли к назначенному месту, повернули на NW и дали 15 узлов.

Постановка протекала в очень тяжелых условиях, так как во время перехода нашу корму иногда сильно заливало, а благодаря этому рельсы и скаты совершенно обмерзли. Работать было очень трудно: люди мерзли, ноги скользили, и тех, кто стоял у скатов, пришлось даже привязывать. Все это сильно затрудняло работу, но бодрость и спокойствие команды позволили отлично выполнить задачу. Мы ставили мины отдельными банками, по 10 штук в каждой, с интервалами в одну милю между каждой группой. Такой способ постановки сильно растягивал время операции и долго держал весь личный состав в напряженном состоянии, так что в моральном отношении был очень неприятен. Неприятность еще усугублялась тем, что предательский огонь был все еще виден, и в темноте иногда казалось, что он движется и приближается к нам, и тогда появлялось большое стремление быстрее выбросить мины. Все же мы выдержали характер и точно выполнили задание.

После окончания постановки мы повернули на N и дали 24 узла. На обратном пути пришлось еще два раза видеть огни, но что это было такое, так и не выяснилось. Утром мы очень удачно открыли Бакшфен, дошли до берега и вошли в Рижский залив, откуда дали знать командующему флотом, что поручение исполнено. У Вормса стали на якорь и переночевали, а на следующее утро благополучно дошли до Ревеля.

С 12-го по 23 ноября «Новик» простоял в Ревеле. Во время этой стоянки были получены подробности о событиях на Черном море.

В то время, когда на всех наших фронтах уже шли оживленные боевые действия, Черноморский флот находился еще в самом неопределенном положении. Турция войны не объявляла; Россия тоже по каким-то политическим соображениям этого не делала.

С тех пор как в Константинополь прорвались «Гебен» и «Бреслау» и стало очевидным, что рано или поздно они явятся противниками нашего Черноморского флота, маневры и стрельбы стали производиться исключительно в преддверии борьбы с ними. Время шло, все нервничали, каждый день ожидая объявления войны, но ничего не было.

Высшее командование старалось использовать время с целью наладить береговую разведку, поставить заграждения, привести суда в боевую готовность, а также усилить работу Николаевских судостроительных заводов, чтобы они как можно скорее, хотя бы по облегченным условиям, сдали находившиеся в постройке нефтяные миноносцы.

Были выработаны особые планы защиты наших портов от внезапного нападения неприятеля. По этому плану подходы к Севастополю, Одессе и Батуму были заминированы, частью крепостными минными ротами, частью заградителями – «Дунай» (Одесса), «Прут» (Севастополь), «Бештау» (Батум). Одесса была поручена охране броненосца «Синоп», который и ушел туда в середине сентября. В Батуме стояла канонерская лодка «Терец».

В это время остальные боевые корабли – «Евстафий», «Иоанн Златоуст», «Пантелеймон», «Три Святителя», «Ростислав», «Память Меркурия» и «Кагул» были заняты серьезными маневрами и стрельбами.

В первых числах октября Порта закрыла Босфор и пароходное сообщение между Одессой и Средиземным морем прекратилось. Телеграммы из Константинополя становились все более и более тревожными. Казалось, что каждый момент вспыхнет война. Состояние напряженного ожидания становилось невыносимым.

К 10 октября «Синоп» получил приказание срочно идти в Севастополь, сдав обязанности дозорного корабля канонерской лодке «Донец».

17 октября, в 6 часов утра, перед Севастополем неожиданно появился «Гебен», который принялся обстреливать суда и город. Было роскошное осеннее утро. Совершенно спокойное море, прозрачное голубое небо и ласковое солнце не давали ни малейшего повода думать, что начался новый акт исторической драмы.

Вдали за горами, по направлению к Евпатории, были слышны редкие выстрелы. Два-три снаряда упали в бухту, не причинив никакого вреда. Один снаряд разорвался между «Синопом» и Графской пристанью.

Красивый, высокий столб воды далеко не произвел впечатления чего-то страшного; напротив, публика на пристани смотрела на него скорее с интересом и удивлением, чем с боязнью.

Отвечали на стрельбу только береговые батареи, суда же, из-за невозможности стрельбы с рейда через горы, молчали.

Между тем в воздухе началась усиленная работа, и радиотелеграммы сыпались одна за другой; то и дело приходили распоряжения. Вообще видно было, что командование растерялось.

В это время «Гебен» преспокойно гулял по минному полю. К сожалению, береговое крепостное начальство без разрешения командующего флотом не решалось включить заграждение, а командующий, не имея прямой связи с берегом, медлил, ибо ожидался приход «Прута» и миноносцев типа «Ж» и «3». Первый шел с полным грузом мин из Ялты; миноносцы же накануне ночевали под Севастополем и должны были вот-вот вернуться.

Вскоре было получено радио, которым «Прут» доносил, что его открыл «Гебен». Действительно, завидев возвращавшегося «Прута», «Гебен» прекратил обстрел Севастополя и пошел ему навстречу. Первые же два залпа «Гебена» дали попадания. На «Пруте» возник пожар.

Ввиду присутствия столь опасного груза, как готовые к постановке мины, да еще частью пироксилиновые, участь корабля была решена: через несколько минут он должен был взлететь на воздух. Тогда, отлично сознавая опасность, минный офицер лейтенант Рагузский[20]20
  По свидетельству спасшихся с «Прута», лейтенант Рагузский в последние минуты корабля бросился вниз с подрывным патроном в руках. Возможно, взрыв этого патрона, ускоривший затопление заградителя, стоил герою жизни.


[Закрыть] бросился открывать кингстоны, а затем, чтобы ускорить погружение корабля, спустился вниз с целью взорвать приготовленный на всякий случай подрывной патрон. Пока часть команды боролась с пожаром, другая готовила шлюпки. Вследствие открытия кингстонов «Прут» стал быстро погружаться. Немного спустя уже вся команда с офицерами сидела в шлюпках. Не хватало лишь лейтенанта Рагузского, судового священника отца иеромонаха Антония и нескольких тяжелораненых. Вдруг раздался легкий взрыв, и «Прут» стал тонуть еще скорее: это Рагузский взорвал дно. Все напряженно следили за палубой, ожидая его появления. Времени было немного, уже «Гебен» спускал шлюпки, чтобы взять экипаж в плен. Вода доходила до верхних иллюминаторов, но Рагузского не было. Тогда стало ясно, что он погиб смертью героя, предотвратив гибель большей части команды. Тем не менее глаза всех еще оставались прикованными к палубе. Там виднелся отец иеромонах Антоний, который, стоя в полном облачении, осенял крестом находившихся в шлюпках. Семидесятилетний пастырь, плававший на «Пруте» десять лет и тесно связанный с ним воспоминаниями, не захотел покинуть ни родной корабль, ни смертельно раненных, которых не представлялось возможным спасти. Вот уже и палуба стала уходить под воду, а еще через несколько минут «Прута» не стало. Только рябь морской волны выдавала место его гибели…

Рагузский и отец Антоний… Первое из этих имен встает наряду с именами Сакена, Казарского и славной памятью безвестных героев «Стерегущего», а другое – сверкает в ореоле великих слов нашего Спасителя: «Больше любви сея никто же имать, да аще кто душу положит за друга своя…»

«Гебену» удалось овладеть только одной шлюпкой; другим же удалось спастись, и через два часа, на буксире у подлодок «Карп» и «Карась», они были доставлены в Севастополь.

Когда «Гебен», прекратив стрельбу по Севастополю, пошел навстречу «Пруту», одновременно со стороны Евпатории показались четыре миноносца под брейд-вымпелом капитана 1-го ранга князя Трубецкого[21]21
  Трубецкой Владимир Владимирович, князь (1868–1931) – питомец школы Н.О. Эссена, один из выдающихся командиров и флагманов Первой мировой войны, контр-адмирал (1916). В Русско-японскую войну командовал подводной лодкой «Сом», в 1909–1912 годах – эсминцем «Донской Казак» Балтфлота, в Первую мировую войну – дивизионом миноносцев Черноморского флота, линкором «Императрица Мария» (1915–1916). В августе 1916 года по представлению нового командующего флотом – вице-адмирала А.В. Колчака – назначен начальником Минной бригады. Участвовал в минных операциях и боях, отличаясь храбростью и инициативой. Георгиевский кавалер (1916), награжден английским орденом Бани 3-й степени (1916).


[Закрыть]. Видя безвыходность положения, начальник дивизиона решил атаковать «Гебен». «Гебен» подпустил их на 40 кабельтовых и затем открыл ожесточенный огонь. При этом во флагманский миноносец «Лейтенант Пущин» попало два снаряда: в командный мостик и носовой кубрик. Из команды было убито 5 человек. Миноносцы повернули. Не преследуя их, «Гебен» стал уходить. К 9 часам миноносцы благополучно вошли на Севастопольский рейд.

В Одессе произошло следующее. Поздно ночью, с 16-го на 17 октября, в полной темноте у входа в гавань вдруг показались два миноносца, с которых слышались команды на русском языке. На «Донце» никому и в голову не пришло, что дело не ладно. Миноносцы вошли на рейд и, развернувшись, открыли огонь по «Донцу» и стоявшим вблизи пароходам. После первых же двух снарядов «Донец» стал тонуть. Из команды погибло 30 человек.

Тем временем «Бреслау» обстрелял Батум, но вреда не причинил и только напугал мирное население.

В Новороссийске «Гамидие» потопил два стоявших у пристани парохода.

Так начались военные действия на Черном море. Нельзя не отдать должного: турецкий план был разработан великолепно, но выполнен уже не так хорошо и дал сравнительно незначительные результаты.

В тот же день, 17 октября, около 4 часов дня вся черноморская эскадра вышла в море, где крейсировала в течение трех дней.

По возвращении ее в Севастополь было решено, ввиду сильной разнотипности линейных кораблей, два из них – «Ростислав» и «Синоп» – совершенно выделить, дав каждому особое назначение, а «Трех Святителей» брать лишь в особых случаях. «Синоп» был назначен для охраны Севастопольского рейда, а «Ростислав» был послан в Батум, на поддержку правого фланга нашей Кавказской армии.

5 ноября, находясь в море, в 50 милях от Севастополя, эскадра совершенно неожиданно, в полном тумане, столкнулась с «Гебеном» и «Бреслау» и вступила с ними в бой. Непосредственного участия в бою «Бреслау» не принял и держался вне видимости. По правилам стрельбы, средний корабль в линии, в данном случае «Иоанн Златоуст», должен был первым начать пристрелку, а потом уже – открыть огонь и остальные корабли. Однако «Златоуст» вел пристрелку очень медленно и взял слишком большую дистанцию. Тогда «Евстафий» по своей инициативе, дал залп на 40 кабельтовых, которым накрыл «Гебен». Затем открыли огонь и остальные корабли. Самой меткой была стрельба «Евстафия», но зато и «Гебен» уделил ему львиную долю своего огня и в него было пять попаданий. После 7-минутного боя обе стороны потеряли друг друга из вида. Этим бой и закончился.

На эскадре было убито 4 офицера и 30 матросов.

По сведениям, «Гебен» сильно пострадал в бою и на нем было убито около 100 человек. Вряд ли теперь он будет так безнаказанно бродить по Черному морю. Во всяком случае, урок – хорош…[22]22
  В бою у мыса Сарыч на «Евстафии» было убито 34 человека (в том числе пять офицеров) и ранено 24. На «Гебене», по германским данным, в каземате 150-мм орудия погибло 12 человек (в том числе один турок), а «несколько человек» получили тяжелые отравления газами и позднее скончались.


[Закрыть]

24 ноября командир получил приказание лично явиться в Гельсингфорс к командующему флотом.

На следующее утро на пароходе «Боре-I» он отправился туда, а мы остались в Ревеле, сильно заинтересованные причиной его вызова. В 4 часа дня уже все выяснилось, так как мы приняли радио, в котором говорилось, что начальнику Отряда заградителей предлагается распорядиться передачей 50 мин на «Новик». Таким образом, стало ясно, что нам предстоял еще поход в неприятельские воды.