Текст книги "Ганнибал. Один против Рима"

Новый Карфаген

Прошло еще восемь лет.

В Южной Испании, в условиях полной секретности, произошли перемены (в тех водах, в которые заход римских кораблей был запрещен по договору). Гасдрубал, прирожденный дипломат, сменил тактику Гамилькара, заключавшуюся в агрессивном покорении, на моральное подавление. Он крепил дружбу с иберийскими вождями, осыпал их великолепными подарками и взял себе невесту из иберийской семьи. Говоря современным языком, Гасдрубал постарался закрепить успехи, достигнутые Гамилькаром, и избежать ошибок, допущенных старым воином.

Легкие парусники исследовали реки; долины покрылись зелеными ростками пшеницы; в три раза возросло количество драгоценных металлов, которые везли с гор к пристани в корзинах на осликах и в телегах с впряженными в них волами. Иберия посылала серебряные дары в казну Карфагена, и Гасдрубал приготовился чеканить собственные монеты.

Более того, этот основатель испанского государства покинул древний Гадес на западном побережье ради нового порта на восточном, средиземноморском берегу, на расстоянии не более четырех суток плавания от его родного города. В прекрасной естественной бухте, защищенной мысом, изыскатели Гасдрубала подготовили участок размером в окружности свыше двух миль. Иберы, у которых на этом месте стоял древний храм, называли его Массия. Карфагеняне в предельно короткие сроки расширили канал под храмовым холмом, превратив его в лагуну, и построили вдоль защищенной лагуны верфи. На высоте будущего города они возвели храм в честь финикийского божества Эшмуна, а над внутренней гаванью – небольшой дворец для Гасдрубала. Кроме того, они заложили фундамент защитной стены. Как только заработали причалы, монетный двор начал чеканить новые деньги.

Однако портовый город таких размеров не мог долго оставаться незамеченным с проплывающих мимо судов. Он имел поразительное сходство с Карфагеном в Африке, и наблюдательные торговцы из Массилии (нынешнего Марселя) доложили о нем Риму как о новом Карфагене – Nova Cartago (Картахена). Было очевидно, что здесь строят новый флот.

Эти самые массилийские торговцы (потомки фокейских греков, искусных гребцов) имели торговый порт далеко к северу, выше устья большой реки Эбро, на восточном побережье Скрытой Земли. Живое воображение подсказало им, что хитрые карфагеняне прибирают к рукам прибрежную торговлю. Поскольку город Марсель был союзником Римской республики, он обратился к своему покровителю. По прошествии некоторого времени (римляне никогда не предпринимали таких действий без предварительного обсуждения в сенате) посланники с Тибра предстали перед Гасдрубалом. Они потребовали от него заверений в том, что карфагеняне не станут пересекать линию реки Эбро с оружием в руках.

Благоразумный Гасдрубал дал такое обещание от имени Карфагена.

Тем самым Гасдрубал отрезал свой будущий город от Пиренеев, естественной защиты Испании. Он фактически признал власть Рима здесь, на берегах Эбро, на расстоянии 650 миль от Тибра. Он выиграл, разумеется, бесценное время для собственных приготовлений. «Он проявил блестящее искусство, – сообщали шпионы Марселю, а потом и Риму, – склонив местные племена присоединиться к его империи».

Однако время было на исходе. Через пять лет после договоренности о реке Эбро Гасдрубала убили.

Как свидетельствует традиция, кто-то из вечно недовольных сторонников кельтов ухитрялся захватить власть в Южной Испании. Такой акт был бы типичным для какого-нибудь потомственного кельтского воителя. Существует вероятность, хоть и не доказанная, что убийство Гасдрубала было инспирировано могущественными врагами Карфагена.

Вслед за тем военачальники испанской армии собрались в Новом Карфагене и избрали своим главой Ганнибала. «В нем воплотился для них образ их горячо любимого Гамилькара».

Этот выбор вызвал споры в совете Карфагена. Испанский проект был успешным и уже пополнил казну родного города. Партия Ганнона, враждующая со сторонниками Барки, заявила, что Гасдрубал Великолепный, по сути дела, сделал себя царем по ту сторону моря. Он никогда не был суффетом Карфагена. Что касается юного Ганнибала, как считали старейшины совета, его никто не знал. Прежде чем вверить ему командование в другой стране, твердили приверженцы Ганнона, его следует отозвать в Карфаген, приглядеться к нему и по меньшей мере предостеречь. Старейшины совета терпеливо их выслушали (тройная защитная стена – неприступная защита самого города – была уже возведена) и присоединились к тому выбору, который сделала далекая армия. Они передали вопрос на рассмотрение собранию граждан, которые всегда благоволили Баркидам. Собрание единодушно проголосовало за никому не известного Ганнибала. Это решило исход дела, тем более что в торговый порт из Нового Карфагена в только что построенных кораблях прибыли памятные дары, серебряные слитки, кожи и зерно.

Но вопрос оставался вопросом: чего можно ожидать от юного сына Гамилькара Барки?

В том самом 221 году до н. э. Ганнибалу исполнилось двадцать шесть лет – возраст достаточный для формирования характера. Те, кто замечал в нем сходство с Гамилькаром, вспоминали, как он бросился в бурную реку, наперерез катящимся по ней валунам, увлекая за собой других. Говорили, что он пренебрегал удобными палатками и нередко спал, закутавшись в львиную шкуру, прямо под открытым небом, на земле, под охраной часовых. Он быстро реагировал на возникающие трудности и всегда был начеку. Жару и прочие тяготы переносил не показывая усталости.

Подобное можно было сказать о многих сильных мужчинах. Но Ганнибал отличался некоторыми особенностями. Он ел умеренно, употреблял мало вина, носил грубошерстные темные плащи и головные повязки, а также испанские просторные кожаные сапоги для верховой езды. Выделялся он только красотой инкрустированного оружия и конской сбруи. Это не было свойственно карфагенянам, в том числе и Гасдрубалу Великолепному, зато очень свойственно иберам, отличным наездникам и искусным охотникам.

Ганнибал был к тому же человеком веселым, с иронией относился к себе и окружающим. И это тоже было характерно для народов, населявших юг Испании – экспансивных, живых людей, любителей празднеств, не испытывавших особого благоговения перед древними богами. Даже их быстрая речь имела сходство с финикийской речью Ганнибала. Его юношеские годы прошли в долинах Андалусии. Он знал дерзких женщин со сверкающими наколками на черных кудрях. Одну из них, принцессу Кастулона из племени олькадов, он взял в жены. Нам известно только ее имя – Имильке. По словам поэта, их любовь была необыкновенной. Этот брак, так же как и брак Гасдрубала, мог быть заключен и по чисто политическим соображениям, поскольку олькады были хозяевами на границе между Серебряными горами иберов и внутренним плато варваров карпетанов, которые не признавали ничьего господства.

Существуют предположения, что Испания больше повлияла на характер Ганнибала, чем о том говорят скудные исторические свидетельства.

Несомненно, что Скрытая Земля оказала на него сильное влияние. Впоследствии он оказывал предпочтение иберийским военным силам. Возможно, при известии о смерти Гасдрубала Ганнибал подумал об этой дорогой ему земле, а не только о Карфагене и враждебном Средиземноморье. Он скоро сделал свой первый шаг, распространив свою власть к северу.

Полуостров, на котором находилась Испания, был разделен, как и Галлия, позже покоренная Юлием Цезарем, на три части. Это значит, что и населяли ее три группы народов. Кто-то заметил, что прославленный Цезарь плохо знал галлов, и даже удивительно, как он сумел управлять ими. Все было не так в случае с Ганнибалом, сыном Гамилькара, который вырос среди испанцев, женился на испанке и приложил все усилия – это скоро станет очевидным читателю, – чтобы узнать как можно больше о других народах, населявших полуостров. А их было множество.

Первую, самую малую группу населения Испании, составляли тартессы и иберы, жившие на южном и восточном побережьях. Вторую группу представляли бывшие завоеватели кельты, которые осели здесь, усвоив многие обычаи иберов. Эти рослые, эмоциональные и беспечные варвары имели обыкновение сжигать тела своих усопших; иберы хоронили мертвых, снабжая их дарами для потусторонней жизни, в искусно сделанных гробницах, так поступали и с выдающимися карфагенянами. Кельтиберы теперь следовали обеим традициям. Они продолжали сжигать усопших, но хоронили пепел в искусно сделанных урнах, помещая туда оружие, которым человек владел при жизни. Кельтиберы занимали в основном равнины Месеты в верховьях реки Тахо, где ныне находится город Толедо.

Последняя треть Испании, на севере, была захвачена кельтами. Часть из них перевалила через Пиренеи уже в V веке до н. э., и они все еще мигрировали, смешавшись с воинственными германскими народами, которые оттеснили их к югу с берегов балтийских рек. Эти воинственные кельты, которых римляне называли галлами или галатами, щеголяли в одеждах из клетчатых шерстяных тканей, услаждали свой слух игрой на волынках, а их жрецы звуками трубы вызывали унаследованных от предков лесных богов, включая странного человеко-вепря. Где-то по пути они расстались со своими жрецами-друидами, но у них остались племенные советы старейшин, и они руководствовались предсказаниями. В ночь полнолуния все они неуклюже плясали вокруг церемониальных костров, на которых заживо сжигали пленников. Они были сильны своим числом и, возбужденные, обладали агрессивной энергией.

Разбросанный по всем трем частям Испании молчаливый народ басков, ее древнейшие обитатели, нашли убежище под защитой гор.

Все это в той или иной степени было известно Ганнибалу, у которого оставалось мало времени, чтобы завершить покорение Испании. В сопровождении небольшого отряда военачальников из образованных карфагенян, при поддержке опытной африканской пехоты, недостаточно опытных иберийских формирований, а также внушительного строя слонов, он продвигался из света цивилизации прибрежных городов во мрак первозданной горной местности. Делая это, он выполнял двойственную роль: как глава правящего рода Баркидов он являлся верховным военачальником, служащим совету Карфагена; в глазах кельтов он был, вероятно, царем, обладавшим несметными сокровищами, и повелителем воинов. По необходимости Ганнибалу приходилось играть роль железного царя, от которого зависели жизнь или смерть. Иначе его бы не поняли живущие племенным строем кельты, которые, почувствовав его слабость, прикончили бы его своими длинными мечами, как убили Гасдрубала. Прошло много лет, прежде чем Ганнибал смог отказаться от вынужденного раздвоения личности и до конца дней играть одну определенную роль, как Юлий Цезарь после него.

В глазах Ганнибала Испания была калейдоскопом совершенно несходных между собой народов, враждующих друг с другом, отбирающих чужие урожаи, чтобы пополнить собственные запасы, и не имеющих представления о централизованной власти (даже его иберы держались замкнуто в долине Бетиса). Именно это представление собирался сначала навязать, а потом объяснить им Ганнибал.

Более того, ему приходилось во всем действовать личным примером. Говорят, он первый бросался в бой. В те времена каждый правитель должен был лично участвовать во всех важнейших событиях. Даже африканцы Ганнибала предпочитали следовать за ним, а не просто действовать по его приказу. Гасдрубал, и это правда, поручил формирование новой армии Ганнибалу, и воины с готовностью подчинялись сыну Гамилькара. Но у Ганнибала еще не было близкого друга и единомышленника, и даже ветеран Магарбал не мог внедрить непрошеный закон и порядок в хаотическую Испанию.

«Хитростью он завоевал дружбу вождей племен, – говорили о Ганнибале, – силой и подкупом заставил их подчиниться своей воле».

В течение года, играя двойственную роль царя, который может по своей воле покарать или наградить, Ганнибал вышел к среднему течению Тахо. Пополняя армию в процессе продвижения и штурмуя неприятельские города, он провел свое разрастающееся войско через Сьерра-Гуадараму и оказался среди удивленных ваккеев, дальних родичей всадников-карпетанов. Он потребовал у этих горцев только трех вещей: номинальной выплаты дани, провизии для своих воинов и добровольного вступления под его командование крепких молодых людей, которым по душе ежедневно готовить еду в котелках и получать плату серебром в монетах необычного вида.

Но у него было слишком мало времени. Первобытные люди не могли понять таких перемен в своих наследственных традициях. Им нужно было время на размышления. Они недоумевали, зачем этот неугомонный человек, наделенный властью, выходит из своего шатра, чтобы поговорить с ними. И они брали его за руку, чтобы отвести снова в его покои, где они могли сидеть на шкурах, погрузившись в размышления о странности его речей. (Он научился говорить на языке кельтиберов.) А меньше чем через год, как это произошло и с Гамилькаром далеко на юге, северные племена решили оказать Ганнибалу совместное сопротивление.

Ваккейско-карпетанские воины начали формировать внушительную конницу. Военачальники Ганнибала советовали ему незамедлительно начать битву. Ему не хотелось этого делать, к тому же ему было нелегко двинуть пехоту против всадников, рассыпавшихся по заросшим осокой равнинам. Вместо этого он повел свои войска в отступление, назад, к быстрой Тахо. Бросившиеся вдогонку многочисленные кельтиберы обнаружили, что карфагеняне растянулись вдоль южного берега реки. Когда варварские всадники кинулись переплывать реку или переходить ее вброд, они оказались в глубокой воде, в то время как ловкие копьеносцы отталкивали их от берега, а внушающие благоговейный ужас слоны быстро бежали вдоль реки, стараясь ударить всадников и заставить лошадей погружаться от страха в воду.

Деморализованная армия племен обратилась в бегство. Карфагеняне начали преследовать отступающих, чтобы положить конец дальнейшему вооруженному сопротивлению. Без всяких сражений влияние карфагенских захватчиков распространилось от центральной равнины до восточного побережья, вплоть до реки Эбро.

Здесь образовался центр сопротивления, сформировавшийся вокруг старого, окруженного крепостной стеной города на крутом холме, который построившие его иберы называли Арсе, а римляне, которые теперь обратили на него внимание, – Сагунт.

Долгие месяцы перехода сюда, в глубинные районы, стоили беспокойному Ганнибалу самой чувствительной для него потери – потери времени.

Столкновение у Сагунта

В те эллинистические времена вожди были людьми разносторонними. После того как Александр и македонцы проложили путь даже в такие дальние края, как горы Индии, новые достижения науки и земледелия притекли из великих городов Азии в район Средиземноморья. Пролегли новые торговые пути, которые помогли развитию таких городов, как Родос, Эфес и только что возникшая в устье Нила Александрия. Потом торговля и новые идеи достигли западных портов, таких, как Сиракузы на Сицилии – «слава Греции». Греческий язык стал звучать повсюду – от Марселя до Индии. Аристотель был первым, кто осознал влияние новых открытий. Александр, которому он покровительствовал, послал философу из Стагиры не только образцы фауны и флоры, но и познакомил его с древними научными знаниями. В эпоху преемников Александра, которую называют эллинистической, люди Средиземноморья узнали об универсальных идеях, которые принизили значение ранних философских школ, даже выдающегося учения стоиков. Зенон, основоположник стоицизма, был наполовину финикийцем.

В Сиракузах стареющий Архимед работал над проблемами действия рычага и особой плотности металлов. Возможно, он никогда не говорил о том, что может перевернуть мир, если ему дадут точку опоры. Однако по настоянию Гиерона, тирана Сиракуз, в часы досуга Архимед набросал чертеж гигантской плавучей крепости и механических чудовищ, которые могли в случае необходимости защитить город. В Александрии, где находилась огромная библиотека, другой выдающийся математик, Эратосфен Африканский, создал астрономические таблицы со времен халдеев и географическое описание известного к тому времени мира. Эратосфен прояснил давно обсуждавшийся вопрос об истинных размерах Земли, экспериментируя в полдень с солнечной тенью в глубоком сухом колодце. О нем говорили, что это человек, у которого пять умов в одном теле.

Гасдрубал Великолепный тоже проявлял разнообразные способности как разведчик недр, строитель городов, государственный деятель, организатор торговли, а также губернатор. Все эти обязанности пали и на Ганнибала, на гораздо более молодого человека, который был привязан к армейским лагерям десяток последних лет. И сразу стала ясной работа совершенно иного разума.

Ганнибал не тратил время на обдумывание строительных проектов или проектов развития торговли. Эти вопросы он доверил своему блестящему младшему брату. Сам же Ганнибал исследовал окружающее морское побережье. Возможно, он изучал «Периплус» – описание путешествия вдоль побережья, сделанное Хароном Карфагенским, а возможно, отчет о путешествии Гимилькона. Он вполне мог прочитать утраченную работу «О средствах и путях» другого африканца, Эратосфена, посвященную материальным ресурсам и их научному развитию. Эратосфен был выходцем из Кирены, родного города Баркидов. (Эратосфен Александрийский высмеивал мифы Гомера: «Вы узнаете путь Одиссея, если отыщете сапожника, который зашил мешок с ветрами».) Ганнибал пригласил врача Сингала из Александрии, а не с острова Кос, где знахари лечили с помощью чудотворства. Кроме того, Ганнибал серьезно интересовался историей окружающих народов, особенно римлян, о которых было еще мало известно. Почти наверняка он изучал жизнь Пирра, знаменитого солдата удачи, который ничего не выиграл от побед над римлянами.

В то время существовало не так уж много книг для чтения. Как и многие другие в те времена, Ганнибал сжег немало масла в светильниках, слушая по ночам рассказы возвратившихся из плавания капитанов, приезжих купцов, странствующих поэтов и собственных далеко забредающих шпионов о том, что они видели на других берегах. Любознательность Ганнибала, кажется, была ненасытной. Какие обычаи в других землях, какими способами убирают урожай и когда? Какие традиции в Марселе, какие куют металлы и как? Где и когда кельтские племена проходили через горы под названием Альпы?

Любопытство Ганнибала распространялось на загадочных людей, таких, как, например, этруски или лигурийцы – мрачные скотоводы. Он мысленно рисовал себе картину всего Средиземноморья. В то же время в течение драгоценных месяцев 220 года до н. э. он пересекал вдоль и поперек центральные равнины и обдумывал, как использовать возможности полупокоренных кельтиберов. Не такие сильные, как ливийцы, они, однако, были способны многое вынести, если захотят. Низкорослые, смуглые и веселые, энергичные, как пантеры, – из них вышла бы непревзойденная кавалерия, если их обучить как следует.

А севернее, в Уксаме, паслись табуны лошадей, выносливых и легко поддающихся тренировке. Люди там поклонялись Эпоне, богине – покровительнице лошадей. Ганнибал имел в виду этих лошадей. Он всегда продумывал все до мелочей. Сидя верхом на лошади, можно было спокойно пользоваться кельтиберским мечом, длиной в два фута, обоюдоострым и слегка изогнутым. Эти воины придумали необычные пики, длиной примерно пять футов, с железными наконечниками толщиной не менее половины дюйма. Такую огромную пику можно было метнуть, сидя в седле, в щиты и доспехи. Если бы кельтиберских конников можно было убедить…

Испанские наемники, как прекрасно знал Ганнибал, были в высшей степени ненадежны. Вознаграждение не удовлетворяло их, а рассчитывать, что они будут служить по призыву, было невозможно. Всех этих разнообразных испанцев роднило с карфагенянами одно – свободолюбие. Их исключительная гордость не поддавалась описанию словами (нынешние испанские историографы называют эту гордость altivez – «врожденная надменность»), но она служила неким пробным камнем. Если какой-то кельтибер был предан вождю, он присягал ему на верность и соблюдал свою клятву вплоть до того, что убивал себя, в случае если тот, в верности кому он клялся, был убит. Каким-то образом Ганнибалу удалось добиться такой преданности от кельтиберских всадников.

Завоевав симпатии этих воинственных людей, он приспособил для перевозки грузов их неизвестные в Африке легкие повозки с впряженными в них малорослыми, но быстроногими быками.

Весной 219 года до н. э., прежде чем наступила благоприятная погода для мореплавания, в порту Нового Карфагена появились посланцы Рима, желавшие увидеть Ганнибала. Они встретились с ним – двое пожилых мужчин в простых тогах. Посланцы потребовали, чтобы Ганнибал соблюдал подписанный с Гасдрубалом договор не переходить реку Эбро и не приближаться к Сагунту, который стал союзником римлян.

Сагунт представлял собой крепость на побережье, на полпути между Новым Карфагеном и рекой Эбро, и, соответственно, относился к карфагенской зоне согласно договору. В нем находилась колония греческих купцов, а также диаспора сторонников Карфагена. Эту цитадель раздирали интриги, и, что там на самом деле происходило, понять было невозможно. Известно, что сагунтийцы истребили обитавших по соседству тартессийских поселенцев и что они обращались за покровительством к Риму, будучи его союзниками. Это само по себе незначительное событие по своим последствиям оказалось равным убийству эрцгерцога австрийского на угрюмой земле Сербии в наше время. Реакция Ганнибала была основой дальнейших событий.

Согласно договору, заявил он, власть римлян не распространяется южнее реки Эбро. Что же касается сагунтийцев, то они расправились с тартессами и должны ответить за это. «В обычае карфагенян, – добавил он, – помогать угнетенным народам».

Это звучит в достаточной степени иронично, однако, возможно, молодой Ганнибал озвучивал цель, которая сложилась у него в мыслях. Так или иначе, но требование Рима было отклонено. Посланцы вернулись на свой корабль, чтобы доложить о результате карфагенскому сенату, как тот и требовал. Ганнибал отправил в Карфаген свое собственное донесение о событиях.

(Как обычно, когда это касалось внутренних дел Карфагена, не сохранилось никаких следов этого послания Ганнибала. С другой стороны, римские архивы сохранились и нередко переписывались. Спустя два столетия усердный Тит Ливий из Падуи написал свой монументальный труд «Римская история от основания города», и тогда, во времена великой эпохи Августа, рассказ о первой встрече в Новом Карфагене претерпел коренные изменения в сочинении Ливия. Причина «ганнибаловых войн» выглядит ничтожной. На страницах труда Ливия Ганнибал уже подверг Сагунт осаде (что он сделал только в следующем году), и, когда прибыли два посланца, «он отправил своих людей на берег встретить их и предупредить, что их появление у него небезопасно… к тому же у него нет времени выслушивать их в столь критический час». На самом деле Ганнибал виделся и разговаривал с посланцами в Новом Карфагене. Что касается его послания в Карфаген, Ливий утверждает, что если Ганнибал с послами и не виделся, он должен был предположить, что они направятся в Карфаген, и написал туда, советуя «не удовлетворять требование римлян».)

Именно так и произошло на самом деле в Карфагене. Там послы потребовали нейтрализации Сагунта.

Совет в Бирсе отказался вмешиваться в дела Ганнибала.

На страницах своего труда Ливий заставляет Ганнона Великого, вождя группировки, находившейся в оппозиции к Баркидам, пылко выступать против воли совета. Эта записанная речь красноречиво свидетельствует, что такая мысль пришла Ливию постфактум. Ганнон умоляет своих соратников-консулов «не провоцировать римлян на войну в Сагунте». Ганнон, оказывается, отговаривал их посылать отпрыска Гамилькара в армию. Потому что «ни дух этого человека, ни его плоть, его дети, никогда не перестанут препятствовать договору с римлянами. Вы послали к войскам юношу, который одержим властолюбием и видит единственную возможность получить власть, сея семена войны. Сейчас ваши войска окружают Сагунт, к которому им запрещает приближаться договор. Скоро римские легионы окружат Карфаген. Вы раздули пламя, которое спалит вас».

(Теперь это, казалось бы, наивное предсказание одного из карфагенян вовсе не кажется таким уж наивным. Это – пролог к небылицам, написанным Титом Ливием и его соотечественниками о Ганнибале, сыне Гамилькара, и катастрофам последующих восемнадцати лет. Сюжет этот начинает вырисовываться таким образом: мальчик, поклявшийся во вражде к Риму, став взрослым, попытался добиться могущества, ввергнув Карфаген в войну против воли его мудрых правителей.)

В то лето армия Ганнибала атаковала Сагунт.