Текст книги "Сочинитель"

Гарольд Роббинс
Сочинитель

Пролог

Страх – предвестник боли. Он приходит первым. Ты смотришь в зеркало заднего вида, затем в боковое. Едешь по шоссе Сан-Диего со скоростью тридцать миль в час, в своем ряду, направляясь к Вилширскому повороту. Все в порядке. Вдруг ты видишь длинный грузовик, несущийся бок о бок с тобой. Он подрезает тебя из левого ряда, оттирая к обочине…

– Идиот! – воскликнул я и нажал на тормоза, уступив ему дорогу.

Именно тогда мне и стало страшно – грузовик был все еще рядом со мной. Я еще сильнее надавил на тормоз. От страха у меня похолодело в животе и ком встал в горле. Грузовик надвигался, нависая надо мной как серый доисторический монстр. Чтобы уйти от него, я взял немного правее.

Казалось, он падает на меня, будто при замедленной съемке. Наверное, я закричал от ужаса.

– Ты же убьешь меня, ты, сукин сын!

Грузовик сложился как перочинный нож, и шесть его передних фар на мгновение ослепили меня. Потом страх прошел, сменившись агонией боли, и я снова закричал, когда миллионы фунтов стали рухнули на меня, сбросив во тьму.

Я открыл глаза и увидел флюоресцентные лампы на потолке палаты реанимации. На меня смотрела медсестра.

– Как я сюда попал? – спросил я.

– «Скорая», – коротко ответила она. – Ваш личный врач уже был здесь. – Она повернулась к одному из докторов. – Он пришел в себя.

Рядом с моей кроватью, окутанной со всех сторон трубочками и проводками, стояли два врача – мужчина и женщина.

Мужчина взглянул на меня и отошел, женщина же продолжала рассматривать какие-то кривые на аппарате.

– Что со мной сделал чертов грузовик? – поинтересовался я.

– У вас перелом бедра, но все могло быть и хуже, – с улыбкой ответила она. – Это не помешает вам работать, ведь это же не правая рука.

Она была молодая и очень хорошенькая, достаточно хорошенькая, чтобы участвовать в телевизионных медицинских программах. Я взглянул на нее.

– О’кей. Итак, я могу писать, – сказал я. – А трахаться?

Она была явно шокирована, но совершенно серьезно ответила:

– С этим у вас будут некоторые трудности. Видите ли, переломы расположены так, что вы не сможете совершать движения, характерные для этого рода деятельности.

Я улыбнулся ей.

– Тогда оральный секс?

Она посмотрела на меня.

– Вы больны.

– Знаю, – ответил я, – но это никак не связано со сломанным бедром.

Успокаивающим жестом она положила ладонь на мою руку.

– Все будет в порядке. Мы собираемся перевезти вас в обычную палату.

Мне это показалось странным – я чувствовал, что пробыл здесь совсем недолго.

– Какой сейчас час?

– Почти десять утра, – ответила она. – Вас привезли сюда около одиннадцати вечера.

– Я так надолго вырубился? – спросил я.

– В общем-то да, – сказала она. – У вас были ужасные боли. Мы накачали вас обезболивающими, чтобы вы смогли пройти осмотр и рентген, потом опять доставили сюда и подключили жизнеобеспечивающие системы и мониторы.

– Что, так плохо? – справился я.

– Не совсем, – ответила она. – Но у нас хорошая репутация – мы обеспечиваем оптимальные условия. Мы не хотим, чтобы пациент даже с незначительными проблемами мог пожаловаться на нас.

– Очень обнадеживает, – саркастически заметил я.

– Вы действительно были вне опасности, – сказала она и покраснела.

Я взглянул на нее снизу вверх.

– Почему вы так в этом уверены?

– Когда мы вкололи вам димедрол, у вас случилась эрекция и вы стали говорить неприличные вещи.

– До какой степени неприличные?

Она рассмеялась.

– Достаточно неприличные. – Она оглянулась, проверяя, нет ли кого-нибудь поблизости. – Как в ваших книгах. Вы просили ласкать, сосать и трахать вас и многое другое, чего бы мне не хотелось произносить вслух.

– А, вот как, – сказал я. – И что же вы сделали?

– Ничего. Просто работала с ортопедистом, устанавливая вытяжение. К тому времени вы заснули и все прошло.

– Не огорчайтесь. Я дам вам еще один шанс, когда буду лежать в палате.

– Я работаю в реанимации, – возразила она. – И не поднимаюсь в палаты.

– Никогда?

– Только иногда, – ответила она, посмотрев на меня. – Дома у меня есть несколько ваших книг. Вы не могли бы их для меня подписать?

– Конечно, но только если вы принесете их в мою палату.

Она не ответила. Я смотрел, как она уступает дорогу двум санитарам, которые подвезли к моей постели каталку. Она снова повернулась ко мне.

– Сейчас мы вас переложим.

Я указал на груз, висящий над моим правым коленом, под лодыжкой.

– Как вы собираетесь сделать это с этой штукой?

– Мы знаем, как, – сказала она. – Просто расслабьтесь и не мешайте нам работать. Мы постараемся, чтобы вам не было слишком больно.

– Не нужно быть такой честной, – сказал я. – Лучше бы вы соврали и вкололи мне еще дозу.

– Не ведите себя, как ребенок, – сказала она, помогая санитарам перенести меня на каталку.

Меня пронзила острая боль, от которой перехватило дыхание.

– Дерьмо!

– Уже все, – сказала она. – Не так уж это было больно.

– Обещания, обещания… – бормотал я.

Склонившись надо мной, она вытерла мое лицо прохладной влажной салфеткой и произнесла:

– Вы в порядке.

– Вы тоже в порядке, – ответил я, когда санитары покатили меня к двери.

Я чувствовал себя идиотом, лежа с задранной кверху ногой, пока они толкали каталку вперед по коридору. Краем глаза я примечал людей, отходящих в сторону, чтобы позволить нам проехать; я был смущен, хотя понимал, что большинство из них не обращает на меня внимания. Это была нормальная больничная жизнь. Я закрыл глаза. Мне не хотелось видеть, как люди пялятся в мою сторону. С меня – достаточно.

Странно, но пощелкивание колесиков каталки напомнило мне стук колес подземки много лет назад. Не знаю, может быть, я задремал. Я всегда дремал в вагоне подземки, стоя спиной к дверям, а толпа давила, толкая меня вперед. Я просыпался, когда люди устремлялись наружу на 47-й улице, и вместе с ними выходил на станцию и наверх, на улицу, ведущую к офису, где работал.

В июле и августе в подземке было настоящее столпотворение. Жара и вонь стояли невыносимые. Я всегда ездил в рубашке, перекинув пиджак и галстук через руку. В то время мне было семнадцать и я работал на множительном аппарате в «Дейли ньюс». Тот день, когда я встретил ее, выдался особенно жарким.

Толпа плотно притиснула ее ко мне. Она взглянула на меня.

– Вы не могли бы опустить руку? Тогда мне стало бы посвободнее.

Я молча кивнул и осторожно, чтобы не уронить пиджак и галстук, опустил руку. Она с благодарностью улыбнулась, потом повернулась спиной. Поезд тронулся, прибавляя скорость. Я думаю, секунд через тридцать у меня уже начал вставать.

Я чувствовал, как пот стекает по липу на воротник рубашки. Толпа еще сильнее прижала ее ко мне. Ее ягодицы были притиснуты к моему паху. Я попытался думать о чем-нибудь постороннем, но ничего не вышло. Трусы внезапно показались мне ужасно тесными. Я засунул руку в карман штанов и переместил член так, чтобы она не смогла ни о чем догадаться. Я снова посмотрел на нее и слегка приободрился, когда мне показалось, что она ничего не заметила.

Поезд остановился в туннеле между станциями, лампы в вагоне погасли. Девушка взглянула на меня, обернувшись через плечо.

– Вам удобно? – спросила она.

Я кивнул. Я не мог разговаривать. Мне необходимо было отвлечься от своего состояния и сосредоточиться на чем-то отвлеченном.

– Все в порядке, – ответил я.

– Я тебя чувствую – Она улыбнулась мне в мерцающем отблеске фар вагона.

Я посмотрел на нее. Она не казалась рассерженной.

– Извините, – сказал я.

– Ничего страшного, – ответила она. – Ты не поверишь, сколько мужчин занимаются этим в подземке.

Она явно ожидала ответа, но я не знал, что сказать. Она кивнула.

– Ты четвертый на этой неделе. Мне это совсем не нравится – они настоящие свиньи. Но против тебя я не возражаю, с виду ты симпатичный и чистый.

– Спасибо, – выдавил я.

Она посмотрела на меня.

– Ты уже кончил?

Я затряс головой: нет.

– А хочешь? – спросила она.

Я уставился на нее, но прежде, чем я смог ответить, она засунула руку за спину и схватила меня за яйца сквозь ткань брюк. Это решило дело.

В ту же минуту поезд тронулся, лампы зажглись, и мы въехали на станцию. Ноги мои подкосились от оргазма, я уцепился за поручень, чтобы не упасть, ощущая, как от горячей липкой влаги промокают мои трусы.

Потом двери вагона раскрылись, и она, улыбаясь, обернулась ко мне.

– Это было замечательно, – сказала она и вышла.

Все еще вися на поручне, – я смотрел, как она идет по платформе. Я должен был догнать ее, спросить, как зовут, пригласить на свидание, но не мог сделать ни шагу. Тут я почувствовал, что влага уже просочилась сквозь брюки, и прикрылся перекинутым через руку пиджаком.

Когда поезд тронулся, я попытался поймать на себе ее взгляд. Но уже через несколько секунд она пропала из виду, смешавшись с толпой.

«Дерьмо, – подумал я. – В самом деле сглупил. Все было в моих руках, а я упустил удачу. Мне всего лишь нужно было чуть побольше говорить, вместо того, чтобы стоять, как истукан».

Я прищурился, чтобы взглянуть назад, на станцию, потом моргнул, но когда открыл глаза, то увидел свою ногу, висящую надо мной на вытяжении.

Я огляделся. Вычищенные, вымытые до блеска голубые стены и потолок палаты. Я услышал шаги и, повернув голову, увидел медсестру, подходящую ко мне с влажной салфеткой в руках.

Это была полная женщина лет сорока. Она протянула мне салфетку.

– Вытрите себе интимные места.

– Зачем? – спросил я, беря салфетку.

– У вас была поллюция, пока вы спали, – сказала она. – Но не беспокойтесь. Это совершенно нормально, когда пациенту вводят обезболивающее.

– Я помню только, как меня везли на каталке по коридору.

– Когда вас привезли сюда, вы уже спали.

– Я припоминаю, что каталка напомнила мне подземку, – сказал я. – Как странно.

– Вымойтесь и забудьте об этом, – сказала она. – Вы спали больше трех часов, и ваш доктор может прийти с минуты на минуту.

Меньше чем через пять минут в палату вошел Эд. Он оглядел вытяжное устройство, потом придвинул стул к моей постели.

– Тебе порядком повезло, старина, – сказал он.

– Рад, что ты так считаешь, – саркастически ответил я. – Это чертовски больно.

– Могло быть и хуже. Твои переломы со временем заживут, а я повидал другие, которые усадили бы тебя в инвалидную коляску на всю жизнь.

Я посмотрел на него, впервые увидев бесконечную усталость в его водянисто-голубых, покрасневших от постоянного недосыпания глазах.

– Извини, – сказал я. – Боюсь, я оторвал тебя от дел.

– Все в порядке, – ответил он. – Тебе придется провести некоторое время в бездействии, так что готовься залезть в отложенное на черный день.

– Когда я буду здоров?

– На этот вопрос ответить нелегко. Это происходит постепенно. Стадия первая – ты лежишь в больнице на вытяжении около недели, пока мы не удостоверимся, что все кости встали на место. Потом можешь ехать домой. Ходишь очень осторожно, сначала с каталкой для первых шагов, всегда медленно и понемножку, потом на костылях, по-прежнему много отдыхая в постели. Через месяц мы сделаем еще несколько рентгеновских снимков. Если все будет идти хорошо, разрешим двигаться чуть побольше, но все еще на костылях. Еще через месяц снова сделаем снимки, и к тому времени переломы уже должны будут срастись. Потом будешь ходить потихоньку, с одним костылем или палкой еще пару месяцев, пока мы не убедимся, что сустав в полном порядке. А потом сможешь вернуться к нормальной жизни.

Я быстро подсчитал.

– Полгода?

– Около того, – сказал он.

– Могу я работать?

– Думаю, да, – ответил он. – Но у тебя будут постоянные боли, так что работать в хорошем темпе не получится.

– Когда боли пройдут?

– Если по десятичной шкале принять ту боль, что есть сейчас, за десять, через три месяца она опустится примерно до отметки «пять», а когда ты будешь полностью здоров, она понизится до двух или одного, но тебе нужно будет привыкать жить с ней. По-настоящему она мешать тебе не будет.

Я взглянул на него. Было кое-что, что я в нем уважал, – он говорил правду. Никаких пустых обещаний.

– Все мое расписание летит к черту, – сказал я. – В эти выходные я должен был сдавать сценарий для телесериала, через неделю – статью в английскую газету. Потом я собирался приняться за новую книгу и через три месяца закончить ее первую часть.

– Боюсь, ты не сможешь придерживаться своего расписания, – серьезно сказал Эд. – Но о чем тебе беспокоиться? Твоя последняя книга все еще в списке бестселлеров и продержалась там больше года.

– И за это время я успел истратить все деньги, которые за нее получил. Мне нужно поддерживать в рабочем состоянии большой механизм.

Он секунду помолчал, потом кивнул.

– Думаю, ты прав. Имея дома здесь, на Беверли-Хиллз, на Ривьере во Франции, виллу и яхту и зимний домик в Акапулько, как тебе это удается?

– Так же, как и тебе, – ответил я. – Работаю.

– Ты еще и выбрасываешь кучу денег на выпивку, вечеринки, наркотики и девочек. Слегка урежь эти расходы, и ты здорово сэкономишь.

– То же самое говорит мне и Пол, мой юрист. Вы оба не понимаете, что это – как глазурь на торте, которая не дает ему развалиться и придает смысл всему остальному. Просто класть деньги в банк не доставляет мне никакой радости. По крайней мере, я трачу свои деньги на стиль жизни, который приносит мне удовольствие.

– Но тебе приходится все время работать.

– Да? А тебе?

– Да, – сказал он. – Но о тебе люди думают иначе.

Я рассмеялся.

– Они думают о моих книгах, и это заставляет их считать, что мои книги и я – одно и то же.

– Ты хочешь сказать, что всегда так работал? Даже когда начинал?

– Всегда, – ответил я. – Может быть, даже больше.

Часть первая
1942

1

– Джо! – Голос матери слабым эхом достиг его спальни. Он медленно перевернулся и взглянул на будильник. Было одиннадцать утра. Он повернулся обратно и закрыл голову подушкой.

На этот раз голос матери прозвучал громче. Он выглянул из-под подушки. Дверь в его комнату была открыта, и двоюродная сестра Мотти стояла в коридоре рядом с дверным проемом. Он уставился на нее.

– Какого черта ты здесь делаешь?

– Ты нужен своей маме, – сказала она.

– Я слышал, – резко ответил он. – Я еще не выспался.

– Тебе лучше встать, – сказала Мотти – Это важно.

– Подождите еще полчасика, – сказал он, снова ныряя головой под подушку.

Через секунду он почувствовал, что с него срывают одеяло.

– Что, черт тебя дери, ты делаешь? – взорвался он, прикрываясь руками.

Мотти засмеялась.

– Ты опять дрочил.

– Нет, – сердито ответил он, садясь на постели.

– Дерьмо трепливое, – сказала она – Я же вижу пятна на простыне.

Он взглянул на простыню.

– Это во сне.

– Угу, – саркастически сказала она. – Ты всегда так говоришь. Мне лучше знать. Я ведь знаю тебя с тех пор, как ты был совсем малышом.

– Когда ты успела стать таким специалистом? – поинтересовался он. – Ты же ненамного старше меня.

– Мне уже двадцать пять, – ответила она почти высокомерно. – Это вполне достаточно. Я помню еще то время, когда я купала тебя, ты был практически еще младенцем.

– И все это время ты играла моим членом, – сказал он.

– Неправда! – возмутилась она.

Он убрал руки.

– У меня стоит, – сказал он. – Не хотела бы ты опять меня искупать?

– Свинья! – огрызнулась она. – У тебя извращенный ум. Я читала рассказы, которые ты пишешь для этих журналов. Сомнительные эротические рассказы, сомнительные детективные рассказы, сомнительные приключенческие рассказы.

Он взглянул на нее.

– Тебя никто не заставлял их читать.

– Мне было интересно узнать, чем ты занимаешься.

– Они зацепили тебя?

– Они отвратительны, – сказала она. – Если тебе хочется называть себя писателем, почему ты не пишешь для каких-нибудь приличных журналов? «Сетердей ивнинг пост», «Коллиерз», «Ледиз хоумджорнал».

– Я пытался, – ответил он. – Я не могу писать в их стиле. – Он секунду помолчал. – Но все не так уж плохо Я получаю за свои рассказы пятьдесят долларов в неделю.

– Это не так уж много, – сказала она – Я зарабатываю тридцать пять в неделю за то, что пишу рекламные образцы.

– Я бы не назвал это «писанием», – сказал он. – Кроме того, ты еще стоишь в магазине за стойкой.

Проигнорировав это замечание, она направилась к двери.

– Лучше бы тебе спуститься, – сказала она. – Твоя мама расстроена.

Прежде чем вылезти из кровати, он переждал, пока не услышал, как она спускается по лестнице, ведущей в нижний холл. Он выпрямился перед широко раскрытым окном и глубоко вздохнул. Уже наступил октябрь, но воздух был по-прежнему теплым и влажным. Казалось, лето никогда не уйдет. Он перевесился через подоконник и посмотрел вниз, на узкий проезд, разделявший их дом и соседний. Он увидел Мотти, выходящую из боковой двери.

– Ты, похоже, опоздаешь на работу, – прокричал он.

– Сегодня четверг. Магазин по четвергам открывается позже. – Она посмотрела – вверх, на него. – Ты сегодня работаешь допоздна?

– Нет, – сказал он.

– Может, зайдешь за мной в магазин? Мне не хочется возвращаться одной. Вечером это кошмарный район.

– Я тебе позвоню, – ответил он. – Я постараюсь.

– О’кей, – сказала она и пошла по проезду по направлению к улице.

Он повернулся лицом к комнате. Мотти вообще-то классная девчонка, несмотря на то, что иногда бывает настоящей язвой. Она жила с ними с тех пор, как ей исполнилось десять. Ее мать и отец погибли в автокатастрофе. И теперь его мать была ее единственной родственницей.

Он окинул комнату взглядом. Кровать брата все еще стояла у противоположной стены, как будто его ожидали в любой день. Стивен был на семь лет старше и учился на третьем курсе Высшей медицинской школы в Оклахоме, а домой приезжал только на две недели в году, на каникулы. Иногда он сомневался, что Стивен действительно его брат. Стивен был всегда серьезен, всегда занимался и с детства знал, что хочет стать врачом. Он обычно дразнил Стивена тем, что тот хочет стать врачом для того, чтобы Мотти перед ним раздевалась, а он осматривал ее. Но у Стивена не было чувства юмора. Он никогда не смеялся.

Джо вытащил сигарету из пачки, лежавшей на столике, зажег ее и затянулся. Вкус не был, строго говоря, потрясающим. На самом деле он предпочитал «Лаки», но они стоили дороже, чем «Твенти Грандз», которые он курил сейчас. Он затушил сигарету, не докурив до конца, и осторожно положил ее в пепельницу, так, чтобы можно было докурить позже. Он надел халат и вышел в коридор, пройдя мимо комнаты родителей в ванную.

Когда он вошел в кухню, мать стояла к нему спиной. Она не повернулась к нему. Продолжая чистить морковку над раковиной, она сказала, обернувшись через плечо:

– Ты будешь завтракать?

– Нет, спасибо, мама, – сказал он. – Только чашку кофе, пожалуйста.

Она все еще не повернулась к нему лицом.

– Тебе вредно пить кофе на голодный желудок.

– Я не хочу есть, – ответил он, усаживаясь за кухонный стол и крутя окурок между пальцами, пока горелый конец сигареты не отвалился.

Ставя перед ним кофе, мать заметила сигарету.

– Сигареты для тебя – самое худшее, – сказала она. – Ты перестанешь расти.

Он рассмеялся.

– Мама, во мне уже пять футов десять дюймов Сомневаюсь, что я еще вырасту.

– Ты уже видел письмо? – внезапно спросила она.

Он поставил обратно на стол чашку с кофе, так и не отхлебнув.

– Какое письмо?

Оно лежало на кухонном столе. Она пододвинула письмо к Джо. Конверт выглядел официальным. Он был уже вскрыт. Джо взял письмо, действительно оказавшееся официальным, – оно пришло из его призывного пункта. Он быстро достал письмо из конверта. Ему было вполне достаточно увидеть первую строчку: «Здравствуйте».

– Черт! – вырвалось у него, и он посмотрел на мать.

Она уже плакала.

– Перестань, мама, – сказал он. – Все-таки это еще не конец света.

– Один-А, – сказала она, – они хотят, чтобы в течение трех недель ты пришел в Главный центральный пункт для прохождения медицинской комиссии.

– Это еще ничего не значит, – возразил он. – Я – один-А уже больше года. Кроме того, в газетах пишут, что только сорок процентов призывников проходят комиссию. Я могу не пройти.

– Тебе для этого должно очень повезти, – шмыгая носом, сказала она.

Он засмеялся.

– Я уверен, что мы сможем что-то сделать. Папа – очень близкий друг Эйба Старка. И есть еще кое-кто, с кем мы могли бы поговорить. – Он не хотел говорить при ней, что папа в прекрасных отношениях с ребятами из Браунсвилля. Она и сама это знала, но никогда не упоминала об этом. Она даже не хотела допустить, что ее муж занимается не только своим птичьим рынком на Питкин-авеню, но еще и берет деньги под проценты.

– На призывные пункты никто не может повлиять, – сказала она – У тебя действительно должно быть что-то не в порядке.

– Может быть, они обнаружат у меня триппер.

Она посмотрела на него.

– У тебя он в самом деле есть? – Она не знала, нужно ли ей обрадоваться или рассердиться.

– Нет, – сказал он.

– Что произошло с твоей работой в «Дейли ньюс»? – спросила она. – Газетчиков не призывают. Ты не должен был уходить оттуда.

– Я оттуда не уходил, – сказал он, – я тысячу раз тебе говорил, что они меня выставили. Они не хотят, чтобы у них работал кто-нибудь разряда один-А, потому что не могут зависеть от неопределенной ситуации: может быть, человек будет работать у них постоянно, а может быть, и нет.

– Эта твоя девушка, она же там пишет. Она могла бы как-нибудь помочь тебе.

Он промолчал. Он никак не мог сказать ей, что его выставили именно из-за того, что он трахал Китти. Он зажег окурок, выпустил дым, потом поднес чашку с кофе к губам.

– По крайней мере, тебе не нужно беспокоиться о Стивене, мама, – сказал он. – Его не будут трогать еще четыре года.

– Тебя бы тоже не трогали, – сказала она, – если бы ты тогда устроился в магазин к дяде Иззи.

– Тогда еще не было войны, – ответил он. – Кроме того, ты же знаешь, что я не могу заниматься такой работой. Я писатель.

– Ты должен был пойти в Городской колледж, – сказала она. – Может быть, ты получил бы отсрочку.

– Может быть, – ответил он. – Но я не сдал вступительные экзамены.

– Вся беда в том, что ты никогда ни к чему не относился серьезно, – сказала она, – только шатался с разными шлюшками.

– Продолжай, мама, – сказал он. – Теперь ты скажешь, что я должен был жениться.

– Для отсрочки, – сказала мать. – Я бы не жаловалась, даже если бы ты женился на одной из этих шлюх.

– И что бы я выиграл в таком случае?

– Три-А, – сказала она, – а если бы был ребенок, может, и больше.

Он покачал головой.

– Поздно сокрушаться… Я уже не сделал ни одной из этих вещей, так что давай о них забудем.

Она посмотрела на него, и у нее снова потекли слезы.

– Я говорила с твоим отцом. Он хочет, чтобы ты зашел к нему на работу и побеседовал с ним.

– О’кей, – сказал он и улыбнулся. – Может, мне поспать три-четыре ночки на птичьем рынке, прежде чем идти в Главный центральный. Может быть, на мне будет кишеть столько куриных блох, что меня сразу же выкинут вон.

– Не делай посмешище из своего отца, – сказала она.

Он промолчал. Она заставила отца построить душ в гараже, где тот оставлял свою рабочую одежду и мылся перед тем, как идти домой.

Она пошла обратно к раковине.

– Иди наверх и оденься, – сказала она. – Я все-таки накормлю тебя завтраком перед тем, как ты уйдешь.

* * *

Он медленно пробирался сквозь толпу на Питкин-авеню. Заглянув в окна ресторанчика «Литл Ориентал», он мог видеть, что все столики уже заняты и целая очередь ожидает, когда освободится место. Через дорогу перевешивали рекламу дневных сеансов кинотеатра «Лоевз Питкин»; теперь до шести часов вечера вход будет стоить всего двадцать пять центов. Его не интересовали двойные сеансы, объявленные в рекламе. Ему больше нравилось, когда там представляли фильм и сценическое шоу. Тогда выступали великие мастера – Дик Пауэлл, Оззи Нелсон, и все было просто чудесно. Были и другие, но сейчас все они уехали сниматься в Голливуд.

Он прошел еще четыре квартала. Здесь уже не было дорогих магазинов; а те, что были, – проще и хуже оформлены. Даже у Розенкранца не продавали такой пиццы, как у Вулверта, а расстояние между ними только пять улиц.

Он свернул в переулок, где находился птичий рынок его отца и занимал довольно большую территорию, полностью обнесенную проволочной изгородью. В углу площадки помещалось маленькое строение площадью примерно в двадцать квадратных футов, затем, за зданием, проволочная изгородь продолжалась, а в ее середине находились широкие ворота, позволявшие заезжать грузовикам, привозившим птицу из-за города. В дальнем конце площадки был длинный навес, под которым в узких клетках беспорядочно бегали цыплята и прочие птицы, добавляя к уличному шуму свое кудахтанье и пронзительные крики. Джо еще не перешел на противоположную сторону улицы и теперь смотрел на большую вывеску, занимавшую целую сторону изгороди.

ФИЛ КРОНОВИТЗ – АЛЬБЕРТ ПАВОНЕ ЖИВЫЕ ЦЫПЛЯТА БЕРИТЕ КОШЕР

Находится под наблюдением раввина. Оптом и в розницу.

Вывеска была написана белыми буквами на сияюще-зеленом фоне. Он стоял здесь, на обочине, пока не докурил сигарету. Отцу не нравилось, когда он курил.

Он бросил сигарету на землю и, перейдя улицу, подошел к небольшому строению. Подергал за ручку. Дверь была заперта. «Вот черт!» – сказал он себе. Джо ненавидел проходить через рынок, ненавидел вонь, шум и кровь птиц, пронзительно вопящих в клетках.

Он прошел за зданием, миновав длинный навес. Первые клетки были отведены под кошерную птицу. Перед ними находилось около дюжины железных корыт, ко дну каждого из которых была приделана труба, опускавшаяся в ведро. Здесь шохет перерезал цыпленку горло и потом держал его вниз головой над корытом, пока из тела не стекала вся кровь. Потом шохет бормотал молитву и отдавал птицу покупателю или за лишние десять центов вручал цыпленка помощнику, который ощипывал его и быстро опаливал, чтобы избавиться от блох и оставшихся перьев. Это была часть рынка, принадлежавшая отцу.

Ал, партнер отца, был толстый, улыбчивый итальянец. Он продавал гораздо больше птицы, чем Фил Кроновитз, – не только потому, что цены у него были ниже, но и из-за того, что у него не было ритуала, замедлявшего работу. Его ребята просто перерезали цыплятам горло, оставляя их бегать, как безумных, с хлещущей из шеи кровью; когда они умирали, их швыряли в чан с кипящей водой, после чего перья можно было снять большой проволочной щеткой.

Перед отцовской стороной не было ни одного покупателя. Двое помощников и шохет сидели у стены здания конторы. Шохет курил. Это был высокий человек с длинной черной бородой и пейсами, свисавшими по обе стороны его изрытого оспой лица.

Джо заговорил по-английски:

– Как поживаете, рабби?

– А как я должен поживать? – отозвался шохет – Их мах а лебен, – добавил он на идише, хотя Джо знал, что он говорит по-английски не хуже его.

Джо кивнул.

– Где отец?

– А где он должен быть? – ответил вопросом на вопрос шохет.

– В конторе никого нет, – сказал Джо. – А где Джози?

Джози была крупная леди, исполнявшая обязанности кассирши и бухгалтера.

– Она вышла на ленч, – сказал шохет.

– Вместе с моим отцом? – спросил Джо У него всегда было ощущение, что отец увивается за Джози. Она была полногрудая, с большим задом – как раз в стиле отца.

Шохет, похоже, думал то же самое.

– Я занимаюсь своими делами. Я не знаю, кто что делает во время ленча.

«Болван дерьмовый», – подумал Джо и перешел на другую сторону площадки, где рядом с чанами кипящей воды стоял Ал.

– Буон жиорнОг тио Алберто, – улыбаясь, сказал Джо.

– Васе махст ду, Юсселе, – рассмеялся Ал. – Не так плохо для лакш?

Джо тоже рассмеялся.

– Вы говорите на идише лучше меня, дядя Ал.

Ала не нужно было спрашивать.

– У твоего отца ленч в «Литл Ориентал» Он предупредил меня, что ты зайдешь.

– В «Литл Ориентал»? – переспросил Джо – Я думал, Джейк не пустит его в ресторан, побоявшись, что он занесет туда куриных блох.

– Твой отец вымылся и одел приличный костюм, – сказал Ал. – Но даже если бы он этого не сделал, Джейк все равно впустил бы его У твоего отца ленч с мистером Бачелтером.

– С Гуррахом? – спросил Джо. Алу не было нужды отвечать. Джо знал, кто они. Гуррах и Лепке хозяйничали в Браунсвилле и восточном Нью-Йорке Даже мафия не будет с ними связываться.

– О’кей, дядя Ал. Я пойду прямо туда. Спасибо.

– Сочувствую тебе. Один-А – это неприятно, – сказал Ал. – Надеюсь, все будет хорошо.

– Спасибо, дядя Ал, – сказал он. – Все будет в порядке, как бы оно ни обернулось.