Текст книги "Разговорчивый покойник. Мистерия в духе Эдгара А. По"

Он был настолько опытен в умении говорить на людях и настолько сведущ в загадочном и часто инородном по происхождению языке своей профессии, что интерес публики не ослабевал ни на минуту. И действительно, на протяжении всей его речи в толпе не смолкали возгласы изумления, когда он рассказывал о причудливых суевериях, известных миру: о древнем веровании, что зубную боль можно исцелить, если плюнуть в рот лягушке, или о том, что человек может защититься от укуса ядовитой змеи, если будет носить ожерелье из резцов оленя, или о том, что молодая жена может обеспечить плодовитость своего чрева, если положит под подушку размолотый коренной зуб покойника.

Особый интерес его выступлению придавали многочисленные стоматологические артефакты, которые он собирал долгие годы. Именно эти завораживающие предметы я и заметил на столе. Не прерывая рассказа, доктор Марстон периодически высоко поднимал один из них и пояснял его значение. Среди этих предметов была ископаемая веточка, которой обитатель доисторических пещер пользовался как зубной щеткой, устрашающего вида щипцы из тех, какими пользовались средневековые цирюльники для удаления зубов, несколько зубов китайской куртизанки, почерневших от постоянного жевания бетеля в соответствии со своеобразным идеалом женской красоты, присущим этой культуре, а также мост работы Поля Ревера.

Эту часть своего представления он закончил, представив на всеобщее обозрение гротескное племенное ожерелье, доставленное мной мистеру Кимболлу непосредственно перед шоу. Поведав аудитории, что это сокровище досталось ему только сегодня утром, Марстон описал его как церемониальное украшение королевы каннибалов Анаму-му с расположенного в южной части Тихого океана острова Нукухева и объяснил, что оно служило талисманом, предохранявшим его обладательницу от злых козней вражеских заклинателей.

К этому моменту на столе оставался всего один предмет, о котором доктор Марстон не упомянул ни словом. Это был огромный, раздувшийся портфель, напоминавший кузнечные мехи. И вот, подняв его обеими руками и покачивая как младенца, доктор подошел к краю сцены и заявил:

– Леди и джентльмены, история стоматологии учит нас, что только один факт недвусмысленно доказывает, как далеко мы ушли от варварских обычаев прошлого. Только подумайте о семимильных шагах, какими продвигалась наука со дней, когда люди пытались вылечить зубную боль, плюясь в лягушек или натирая десны мазью из конского спинного мозга и паутины. Мы должны быть благодарны, что родились под счастливой звездой, в золотой век стоматологии, век изобретений, которые нашим предкам и не снились. Откидывающиеся кресла! Пломбы из амальгамы! Механические боры, приводимые в движение нажатием педали!

Однако из всех благословенных даров современной науки величайший находится здесь, в этом портфеле. В науке он называется закисью азота. Его нельзя ни увидеть, ни потрогать. Но его способность заставлять человеческую душу воспарять в чертоги райского наслаждения поистине чудодейственна.

Первым, еще в далеком тысяча семьсот семьдесят третьем году, его открыл великий Джозеф Пристли. Еще через четверть века другой прославленный химик, сэр Хамфри Дейви, полностью использовал его свойства. На протяжении четырнадцати месяцев сэр Хамфри вдыхал его до двенадцати кварт каждую неделю. И все ему было мало. У него появилось чувство, будто он парит вместе с ангелами в поднебесье. Никакими словами невозможно было описать эти волнующие ощущения.

Но только наш соотечественник, доктор Горацио Уэллс из Коннектикута, полностью раскрыл потенциал этого газа как великого блага, дарованного человечеству. В ослепительной вспышке гениального прозрения он увидел, что газ можно использовать для облегчения страшных болей при стоматологических операциях. Просто дайте пациенту дозу этого газа перед удалением, и он не почувствует никакой боли, а если и почувствует, то будет слишком счастлив, чтобы обратить на нее внимание!

А теперь, леди и джентльмены, я готов предоставить возможность нескольким счастливчикам из зала самим испытать чудесное действие этого газа. Можете не сомневаться, это абсолютно безопасно. Дыша им, вы не причините своему организму никакого вреда. Конечно, я не могу гарантировать, что ваше достоинство не претерпит ни малейшего ущерба. Известно, что люди ведут себя весьма по-разному под его воздействием. Зато, – закончил он, энергично подмигивая, с лукавой, заговорщицкой улыбкой, – все остальные повеселятся!

Пока публика одобрительно пофыркивала, Марстон попросил выйти желающего. Мгновенно поднялось несколько рук. Зорким глазом окинув толпу, Марстон выбрал молодого джентльмена, который мгновенно вскочил с места, широкими шагами прошелся перед залом и запрыгнул на сцену. После того как он назвался Робертом Джиллреем, Марстон попросил его сесть в кресло. Затем он подошел и встал прямо над молодым человеком, зажав портфель под мышкой. После чего юному Джиллрею было велено взять длинный шланг с наконечником и приложить его ко рту. Как только он это сделал, Марстон свободной рукой моментально зажал молодому человеку нос, одновременно сжав раздувшиеся мехи локтем.

Последовавшее за тем зрелище оказалось увеселительным, как и предполагал Марстон. Вдохнув газ, молодой человек через несколько секунд сорвал с себя пиджак и ничком бросился на сцену, изо всей мочи колошматя по дощатым подмосткам и корчась от такого безумного смеха, что весь зал, включая нас с Сестричкой, настроился на самый веселый лад. Еще трое желающих, все мужчины, проследовали за Джиллреем на сцену. Каждый реагировал на газ по-своему, но одинаково буйно: первый встал на четвереньки и стал взбрыкивать и кричать как осел, второй выделывал пируэты, как прима-балерина, третий же то забирался на кресло, то соскакивал с него, беспрестанно почесывая себя под мышками и производя резкие, гортанные звуки, точь-в-точь как орангутанг с острова Борнео.

– Что ж, друзья мои, – сказал Марстон после того, как последнего молодого человека, все еще почесывающегося и порыкивающего, увел со сцены его приятель, – судя по всему, газа у меня осталось только на одного человека.

– Дайте мне! Мне! – раздался крик из переднего ряда. Посмотрев налево, я увидел, что восклицание исходит от молодой женщины, Эльзи, которая, как я понял из предыдущих замечаний, служила у дядюшки четырех молодых подружек. Приподнявшись в своем кресле, она энергично размахивала рукой.

– Господи, Эльзи! – воскликнула старшая из сестер. – Ради всего святого, что ты делаешь?

– Хочу порезвиться! – ответила та. – Мне так редко приходится выбираться в свет, что я хочу позабавиться от души!

Молодой женщине удалось привлечь внимание доктора Марстона, и он пригласил ее на сцену. Пока она пробиралась между рядов, Лиззи повернулась к своей младшей сестре Мэй и сказала отчасти испуганно, отчасти с каким-то благоговейным трепетом:

– Я бы скорей умерла, чем поднялась на эту сцену!

– Надеюсь только, – ответила последняя, – что она не сделает ничего усмирительного.

– Уморительного, глупая ты гусыня, – сказала Луи. – А по мне так это просто здорово. Пусть покажет всему миру, что девки не хуже мужиков.

К этому моменту бесстрашная молодая женщина уже взошла на сцену и встала перед доктором Марстоном. Вплоть до этой минуты мне удавалось разглядеть ее лишь отчасти. Теперь я увидел, что это была невысокая женщина довольно крепкого сложения, но оттого не менее привлекательная. Хотя чертам ее недоставало утонченной изысканности – высшего проявления женской красоты, которым так щедро была наделена моя дорогая жена, – от нее исходила аура грубой жизненной силы, придававшая ей своеобразное очарование.

– Как твое имя, дитя? – спросил дантист.

– Эльзи Болтон, – ответила она. – Я служанка в доме у мистера Сэмюеля Мэя.

– Что ж, мисс Болтон, приготовьтесь к неизведанным ощущениям. Очень скоро вы перенесетесь в новые, упоительные чертоги.

Поскольку молодая женщина внимательно следила за предыдущими участниками, дальнейших наставлений ей не потребовалось. Она быстро опустилась в кресло, пока доктор Марстон становился перед ней, причем так близко, что брюки его слегка терлись о подол ее простенького муслинового платья. Едва он протянул ей шланг, она мягко взяла его одной рукой и обхватила губами, одновременно выжидающе глядя на доктора снизу вверх ярко горящими глазами.

Хоть я и видел эту процедуру уже четыре раза, глядя, как ее исполняет хорошенькая молодая женщина, я испытал смутную неловкость, причин которой был не в силах объяснить. Как только мистер Марстон вынул шланг у нее изо рта, голова молодой женщины откинулась на спинку кресла. Низкий сладострастный вздох, чем-то схожий с кошачьим мяуканьем, вырвался из ее полуоткрытых губ. Ее правая рука, которую она поднесла к горлу, стала соскальзывать вниз, к коленям, медленным, ласкающим движением.

Крайне встревоженный, доктор Марстон моментально бросил пустой баллон на сцену, наклонился и, схватив молодую женщину за плечи, стал легонько ее потряхивать, словно чтобы вывести из транса.

– Мисс Болтон, мисс Болтон, – повторил он. – С вами все в порядке, милочка?

– Мммммммм, – раздался ответ. – Просто замечательно.

Тут случилось нечто столь ошеломительное, что у всего зала вырвался дружный вздох изумления: внезапным жалящим движением змеи из вида Uipera55
  Гадючьих (лат.).


[Закрыть] молодая женщина обеими руками обхватила голову дантиста, одним неистовым рывком притянула ее к себе и поцеловала Марстона прямо в губы!

Схватив мисс Болтон за запястья, Марстон не без труда освободился от ее хватки. Выпрямившись, он повернулся к залу; его лунообразное лицо побагровело.

Выдавив из себя улыбку, он сказал:

– Слава Богу, миссис Марстон сегодня нет. Она такая ревнивая.

Однако, несмотря на все попытки разрядить ситуацию, вид у него был смятенный.

Мисс Болтон между тем поднялась с кресла и теперь медленно кружилась по сцене, словно вальсируя под слышную ей одной мелодию.

Прямо передо мной Лиззи ссутулилась в кресле, спрятав голову в плечи.

– Ох, Анна, сделай что-нибудь, – сказала она.

Кивнув, старшая из сестер встала. Теперь я увидел, что это полноватая, но исключительно привлекательная барышня лет пятнадцати-шестнадцати.

– Извините, – несколько раз учтиво обратилась она к зрителям в соседних креслах и, добравшись до конца ряда, пошла по проходу к сцене.

– Вижу, одна из подруг мисс Болтон пришла за ней, – сказал Марстон при виде Анны, в голосе его явно слышалось облегчение. Благодарю вас всех, леди и джентльмены, за то, что пришли сегодня в наш театр, и не сомневаюсь, что наша программа позволила вам провести несколько часов с удовольствием и не без пользы.

Ответив глубоким поклоном на овации публики, Марстон приблизился к молодой служанке, которая все еще томно танцевала под неслышную музыку, и, взяв ее за руку, направил к лесенке в дальнем конце сцены, у которой ее ждала Анна.

Взволнованно гудя под впечатлением только что увиденного, публика, а вместе с ней и мы с Сестричкой, потянулась к выходу. Когда мы наконец очутились в просторном выставочном зале, я увидел, что стол, на котором громоздится кипа книжек доктора Марстоиа, расположен прямо у входа в театр. За ним сидел молодец с необычайно кустистыми бровями и сверхпышными усами, выкрикивавший:

– Купите книгу величайшего эпического поэта нашего времени! «Денталогия» доктора Ладлоу Марстона! Более ста страниц! Богато проиллюстрирована гравюрами, изображающими строение зубов, заболевания десен, а также содержит редкие артефакты из личной коллекции доктора Марстона! Всего за пятьдесят центов!

– Ну и потеха! – воскликнула Сестричка, когда мы ненадолго остановились возле стола. – Ты видел лицо доктора Марстона, когда эта молодая женщина его поцеловала? Прямо как перезрелый помидор.

– Верно, его смущение показалось мне не менее сильным, чем его удивление. Надо полагать, мисс Болтон первой отреагировала так на его газ.

– Необыкновенно, – сказала Сестричка. – Я считала, что веселящий газ просто заставляет людей вести себя глупо.

– Это распространенное заблуждение, – ответил я. – Его эффект заключается в том, что те, кто вдыхает его, ведут себя в соответствии с основными чертами своего характера. Многие под его воздействием становятся чрезмерно веселыми. Однако известно, что другие делаются вялыми, напыщенными или даже воинственными – вплоть до буйства. Судя по всему, мисс Болтон необычайно предрасположена к любовным утехам.

– Хм-м-м-м, – промурлыкала Сестричка. – Интересно, что случилось бы со мной.

– Учитывая твою серафическую природу, – ответил я, – не сомневаюсь, что ты тут же выпростала бы крылья и стала порхать по залу.

– Ах, Эдди, какой ты глупый, – сказала Сестричка, обворожительно рассмеявшись.

В этот момент кто-то легко хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я лицом к лицу увидел перед собой престарелого дантиста собственной персоной; сценическая маска спала, и теперь лицо его светилось безграничным удовольствием.

– Мистер По! Как я рад встрече с вами, сэр! – воскликнул он, сгреб мою правую руку и стал изо всех сил трясти ее. – Когда мистер Кимболл сказал мне, что вы в музее, я понадеялся увидеть вас на представлении. А эта очаровательная юная леди, полагаю, миссис По?

Признав справедливость его догадки, я представил его своей неизменно изящной жене, которая сделала ему комплимент за превосходное представление и выразила благодарность за проявленную по отношению ко мне благородную дань уважения.

– Можете верить каждому слову, – заверил Марстон; когда он говорил, его необычайный двойной подбородок подрагивал и колыхался. – По натуре я отнюдь не скромный человек, миссис По. И все же стихотворный гений вашего мужа заставлял меня болезненно осознавать собственные поэтические промахи и неудачи. Однако я льщу себе, говоря, что достиг чего-то незаурядного в своей «Денталогии». Сделайте мне честь, мистер По, и примите эту книжку в подарок.

Прежде чем я успел ответить, он подскочил к столу и схватил верхний экземпляр.

– В знак уважения и признательности, – сказал Марстон, вручая мне книгу.

– Премного благодарен, – ответил я. – Не имея при себе в данный момент ни одного экземпляра своих книг, я, к сожалению, не способен ответить любезностью на любезность.

– В этом нет нужды, – ответил Марстон. – Я уже приобрел все написанное вами. Ваши стихи всегда со мной. Вот здесь, – сказал он, хлопая себя по голове. – «Ворон» – ну, это каждый знает наизусть. «Аннабель Ли» – великолепно. «Улялюм» – само совершенство!

«Червь-победитель», «Израфель», «Город у моря» – чем дальше, тем все более волнующе и захватывающе! И, разумеется, мои любимые «Колокола». Знаете ли вы, мистер По, что в «Денталогии» есть отрывок, непосредственно построенный по образцу этих бессмертных строк:

 
Словно ад покинул вдруг
Бормашины жуткий звук!
Пиорея обещает гибель вам от страшных мук!
 

Это просто так, к примеру, – добавил дантист. – И так на протяжении нескольких страниц.

На мгновение я безмолвно уставился на Марстона, не зная, что и отвечать. Как явствовали эти строки, под личиной hommage66
  Дань уважения (фр.).


[Закрыть] моему творчеству он оказался не просто виновен в беззастенчивом литературном плагиате, но и написал стихи настолько вопиюще бездарные, что они буквально граничили с пародией. В то же время я почти не сомневался, что действия Марстона продиктованы искренним восхищением.

Из неловкого положения меня вывел сам Марстон, который, взглянув поверх моего плеча, неожиданно воскликнул:

– А кто это к нам пожаловал?

Я обернулся. Читатель легко поймет мое удивление, узнав о том, кто меня приветствовал. За спиной, глядя на нас, стояла девчонка-сорванец с мальчишеским прозвищем Луи.

Теперь у меня появилась возможность рассмотреть ее более внимательно. Хотя определить возраст с абсолютной точностью было затруднительно, мне показалось, что ей лет двенадцать, от силы тринадцать. Она была высокая и худенькая, с длинными руками и крупными мальчишескими ладонями. Лицо загорелое, как будто добрую часть времени она проводила гоняясь по улицам. Черты лица приятные, хотя в общем ее ни в коем случае нельзя было назвать хорошенькой в общепринятом смысле слова: этому мешали слишком большой рот, остро торчащие скулы и впечатляющий нос. Куда более, если не самым привлекательным у нее были густые, темные, блестящие волосы – косички виднелись из-под небрежно повязанного капора.

– Простите, что вмешиваюсь, – заявила она, – не мое это дело, да и все меня ждут. Я им сказала, что забыла перчатку в театре и придется вернуться. Мы здорово повеселились на вашем представлении, доктор Марстон, хотя после вашего веселящего газа Эльзи и вправду вела себя чудно.

– Спасибо, дитя мое, – ответил дантист, и мне показалось, что его забавляют хрупкость и одновременная дерзость маленькой женщины.

Затем Луи повернулась ко мне и сказала:

– Я не могла просто так уйти, не поговорив с вами, мистер По. Только хотела сказать, что, по-моему, вы отличный писатель, хотя это жутко нечестно по отношению к папуле. Я читала все ваши вещи, все, что смогла достать. Конечно, приходилось делать это потихоньку. Анна бы жутко разозлилась, если бы накрыла меня с одним из ваших рассказов. Даже Лиззи сделала бы мне вычет, а уж она-то сущий ангел!

Даже не знаю, что сказать, – произнес я в ответ на это замечательное заявление. – Разумеется, я признателен, что вы так высоко цените мои рассказы. Однако почему вам приходится скрывать ваше чтение от близких, остается для меня загадкой… равно как и вы сами. Я знаю, что вас зовут Луиза и что ваш дядюшка – мистер Мэй. Верно ли я полагаю, что передо мной мисс Луиза Мэй?

– Почти, – ответила она. – Мэй – фамилия моей матери, а дядюшка Сэмюель приходится братом Марми. Так что моя фамилия Элкотт, и зовут меня Луиза Мэй Элкотт.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Это открытие настолько поразило меня, что даже на следующее утро я не переставал ему дивиться.

– Ты только представь – дочь этого несносного Бронсона Элкотта просто влюблена в мои рассказы! – заметил я, обращаясь к Сестричке, в то время как наш омнибус скрипел и подпрыгивал по мощенной булыжником одной из самых оживленных улиц города.

Мы направлялись в студию мистера Баллингера. Поскольку это был наш последний день в Бостоне перед отъездом в Конкорд, я после завтрака предложил посвятить утро тому, чтобы сделать дагеротип, который мы собирались подарить Путанице. Впрочем, мое предложение было продиктовано и еще одной причиной. Хотя наше поведение в предыдущие дни, насколько я мог судить, не отразилось пагубно на здоровье моей дорогой жены, мне не хотелось рисковать, подвергая ее чрезмерным нагрузкам. Позировать для портрета, рассуждал я, будет для нее новым, радостным и в то же время не слишком напряженным переживанием.

– Как тебе хорошо известно, дражайшая Сестричка, – продолжал я, – меня вовсе нельзя отнести к людям, которые наслаждаются отвратительными проявлениями низкопоклонства. Тем не менее, – сказал я, сдержанно фыркнув, – я нахожу дивную иронию в том, что мистер Элкотт, человек не от мира сего, чьи писания столь возвышенны, что практически неосязаемы, произвел на свет дочь, так проникновенно относящуюся к моей прозе, в которой господствует необузданное воображение.

И в самом деле, прежде чем расстаться с нами накануне, юная мисс Элкотт не только засвидетельствовала свое восхищение тем, что она описала как «потрясные рассказы, от которых бросает в дрожь», но и провозгласила о решимости самой стать писательницей прозы такого рода, когда вырастет.

– Может быть, это не так уж и странно, – ответила Сестричка. – Я знаю, что многие смеются над идеями мистера Элкотта по поводу образования. Но вероятно, в конце концов и в его философии есть доля истины. И уж точно он воспитал по крайней мере одну свободомыслящую дочь.

– Да, не так страшен черт, как его малюют, – согласился я, – если только можно применить подобную метафору к человеку, чьи поклонники описывают его чуть ли не как святого.

– Кроме того, – заметила Сестричка, – дети часто проявляют интересы и вкусы, прямо противоположные своим родителям.

– Никто тебя, как я, не поймет, – ответил я, думая о крайних, радикальных расхождениях между собственными поэтическими наклонностями и сугубо прозаическими заботами узко мыслящего торгаша, который меня воспитал.

Через несколько минут наш омнибус остановился. Сойдя на углу, где располагалась студия мистера Баллингера, мы подошли ко входным дверям. Когда мы распахнули дверь, зазвенел висевший внутри колокольчик.

Войдя, мы оказались в оформленном со вкусом салоне, где стояло несколько канапе из розового дерева, обтянутых пурпурным шелком, хэпплуаитские кресла и массивный стол, восьмиугольная столешница которого была сделана из мрамора с золотистыми прожилками. Вдоль стен протянулись полки, на которых были выставлены дагеротипы в тисненых кожаных рамках. Все это явно были образцы работы мистера Баллингера.

Сначала никто, казалось, не заметил нашего прихода. Я уже собирался возвестить о нашем появлении громким восклицанием: «Есть здесь кто-нибудь?» – когда задняя дверь комнаты открылась и в дверном проеме показался джентльмен. Он подошел к нам, заметно прихрамывая, и я обратил внимание на то, что ростом он пять футов и восемь или девять дюймов и сложен пропорционально – не отличаясь ни чрезмерной полнотой, ни худобой. На вид ему можно было дать лет тридцать пять – тридцать шесть. У него были круглые темные глаза, вьющиеся темно-каштановые волосы, неправильной формы нос, бледное лицо и ничем не примечательный рот, губы которого в данный момент были плотно сжаты, выражая неудовольствие.

– Мистер Баллингер, я полагаю, – сказал я, когда он остановился перед нами.

– Его помощник, Бенджамин Боуден, – ответил он, мотнув головой. – Мистера Баллингера сейчас нет дома.

– Ах вот как, – сказал я, представился, представил Сестричку и объяснил, что мы заглянули узнать, можно ли заказать портреты.

Жестом указав на кресла, мистер Боуден предложил нам присесть. Дагеротиписта, как он дал понять, ждут с минуты на минуту. Затем, извинившись, он проковылял к задней двери, из которой появился, и исчез за нею.

Положив шляпу на мраморную столешницу, я скрестил ноги и огляделся.

– В целом обстановка указывает на отменный вкус хозяина, – сказал я, бросая одобрительный взгляд на аргандову лампу под однотонным, без узора, пурпурным абажуром, свисавшим на цепочке в центре потолка.

– Но где же его оборудование? – спросила Сестричка.

– Поскольку изготовление дагеротипов требует яркого естественного освещения, – ответил я, – студия мистера Баллингера, несомненно, расположена на верхнем этаже, где солнечный свет может проникать сквозь окна, не заслоненные окружающими зданиями. А это просто комната, где ждут клиенты.

В это мгновение мой взгляд приковала одна из полок, на которой рядом примерно с дюжиной портретов стояла, опираясь на нечто вроде мольберта, большая карточка, на ней каллиграфическим почерком было написано следующее:

«Мистер Баллингер изготовляет мемориальные портреты усопших, детей и взрослых, не более чем через час после их кончины. Согласно нашим условиям, фотографии могут быть сделаны как в нашей студии, так и на дому. Мистер Баллингер прилагает максимум усилий, чтобы посмертные портреты соответствовали вкусам заказчиков, а клиенты выглядели так естественно, словно погружены в глубокий сон».

Более пристально приглядевшись к окружавшим объявление фотографиям, я увидел, что, подобно портрету из медальона миссис Рэндалл, все это мертвецы, мирно лежащие на смертном одре младенцы и глубокие старики.

– Уф! – сказала Сестричка, подчеркнуто передергивая плечами. – Просто смотреть невозможно. В этом есть что-то пугающе болезненное.

– Смерть, запечатленная с таким сверхъестественным реализмом, не может не вызывать тревоги, – согласился я, – даже у такого человека, как я, которого всегда завораживало все мрачное и мерзкое.

Когда мы сидели в ожидании мистера Баллингера, я почувствовал, что близость навевающих печаль фотографий угнетающе действует на мою жену. Достав часы, я увидел, что уже четверть двенадцатого, и собирался предложить Сестричке зайти попозже днем, как вдруг услышал звон колокольчика.

Повернувшись, я увидел, что звон сопровождался появлением господина, которого я сразу принял за дагеротиписта.

– Мистер Баллингер? – спросил я, вставая с кресла.

– Он самый, – ответил мужчина, снимая шляпу и подходя поприветствовать меня.

Когда он приблизился, я увидел, что по возрасту, фигуре и общему облику он удивительно напоминает своего ассистента – настолько, что это скорей всего братья. Однако в отличие от мистера Боудена дагеротипист не хромал. Более того, лицо его было испещрено крапинками, словно он побагровел от натуги.

– Большая честь встретиться с вами, мистер По! – воскликнул он, когда я представился, представил Сестричку и объяснил цель нашего визита. – Также почту за честь сделать ваши фотографии. Знаете, я горжусь тем, что изготовил дагеротипы многих наших литературных знаменитостей, среди них – мистера Лонгфелло, мистера Эмерсона и мистера Лоуэлла.

Не вполне довольный, что меня сравнивают с этими крайне перехваленными личностями, я тем не менее вежливо улыбнулся и спросил, подходящее ли сейчас время для съемки.

– Увы, – ответил мистер Баллингер, посмотрев на часы. – У меня назначена встреча в одиннадцать, и, как я вижу, до нее осталось всего пятнадцать минут.

– Но сейчас уже четверть двенадцатого! – воскликнул я. – Я только что сверялся со своими часами.

– Неужели? – спросил дагеротипист. – Похоже, мои отстают.

С этими словами он потянул за часовую цепочку, нахмурившись, посмотрел на циферблат и, досадливо крякнув, торопливо захлопнул крышку и водворил часы в жилетный карман.

В это мгновение колокольчик зазвонил снова и тучный господин средних лет ворвался в дверь.

– Извините за опоздание, мистер Баллингер, – сказал он, переводя дух. – Дела задержали.

– Не беспокойтесь так, мистер Прескотт, – сказал Баллингер. – Я сам только что пришел.

Догадываясь, что это тот самый человек, которого дагеротипист уже внес в свое расписание, я осведомился, когда мы можем зайти снова.

– Зайдите-ка, пожалуй, через часок, – сказал Баллингер. – Тогда я уже наверняка управлюсь с портретом мистера Прескотта и снова подготовлю оборудование.

– Отлично, – сказал я, и, попрощавшись с дагеротипистом и его клиентом, мы с Сестричкой вышли.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросил я, пока мы стояли на тротуаре у входа в студию.

– Прекрасно, дорогой, – игриво ответила она. – Что будем делать целый час?

– Все, что твоей душе угодно.

– Я знаю! – воскликнула она. – Давай посмотрим особняк Хэнкока. А то в другой раз может не получиться.

– Отлично, – сказал я. – Прокатимся на омнибусе.

– Нет, пойдем лучше пешком, – сказала Сестричка. – Такой прекрасный день!

– Сестричка, дорогая, дом Хэнкока по крайней мере в полумиле отсюда, – возразил я. – Хотя это не бог весть какое расстояние, мне бы не хотелось, чтобы ты сегодня хоть немного переутомлялась.

– Ах, Эдди, из-за чего такой шум, – умоляюще и одновременно с упреком сказала Сестричка. – Терпеть не могу, когда ты относишься ко мне как к инвалиду. Если я устану, то скажу, и мы сможем поехать на омнибусе обратно.

Хотя и несколько неохотно пойдя на этот компромисс, я подал ей руку, и мы двинулись в путь прогулочным шагом. Пока мы шли по деловито оживленным улицам, Сестричка заливалась веселой бессвязной болтовней. Как всегда озабоченный состоянием ее здоровья, я несколько приободрился, видя ее в таком жизнерадостном настроении.

Однако случилось так, что попытка Сестрички взглянуть на историческую достопримечательность оказалась обреченной на неуспех.

Не успели мы пройти и четверти часа, как завидели впереди значительных размеров толпу, собравшуюся перед красивым особняком. При первом же взгляде на это скопище меня охватили дурные предчувствия. Как кружащая в небе стая стервятников означает, что где-то поблизости находится падаль, подобные сборища – я знал это наверняка – могут означать лишь, что неподалеку стряслась какая-то беда.

– Интересно, что там такое, – сказала Сестричка.

– Уверен, ничего хорошего, – серьезно ответил я.

Мои предположения о сложившейся ситуации оказались правильными. Когда мы подходили к месту, возле которого собралась толпа, я услышал несколько встревоженных приглушенных восклицаний: «Страшная трагедия!», «Бедная девушка!», «Какой ужас!». Задержавшись возле толпы, я поверх людских голов окинул внимательным взглядом кирпичное здание с широким фасадом. Трое мужчин о чем-то оживленно спорили, стоя на переднем крыльце. Каково же было мое удивление, когда, приглядевшись повнимательнее к этой троице, я узнал в одном дантиста-эстрадника, доктора Ладлоу Марстона, а в другом – его работодателя, не в меру ворчливого владельца музея, мистера Моисея Кимболла!

Сестричка тоже узнала их.

– Смотри, Эдди! – воскликнула она. – Ведь это…

Не успели последние слова вопроса сорваться с ее губ, как Марстон, словно наделенный сверхъестественной способностью, позволившей ему интуитивно угадать наше присутствие, внезапно посмотрел в нашу сторону. Его глазки чуть не вылезли из орбит; схватив хозяина музея за руку, он повернул его к нам и возбужденно указал на то место, где мы стоим. Не успел мистер Кимболл заметить меня, как тут же сказал несколько слов Марстону, который поднял руку и категоричным жестом поманил нас.

– Кажется, нас просят подойти, – озадаченно заметил я. – Пошли, Сестричка.

Положив руку на талию жены, я провел ее сквозь толпу зевак, беспрекословно расступавшуюся перед нами. Подходя к дому, я заметил на лице дантиста совершенно ошеломленное выражение, в то время как Кимболл выглядел угрожающе мрачным, еще более мрачным, чем в нашу последнюю встречу. Третий джентльмен, мне не известный, был мужчиной лет тридцати, мощного телосложения, распространявший вокруг себя осязаемую атмосферу властности. Его довольно красивое лицо словно все обратилось в суровый оценивающий взгляд, которым он буравил меня сквозь прищуренные веки.

Через секунду мы с Сестричкой уже подошли к дому. Едва мы поднялись на крыльцо, как Марстон стиснул мою правую руку своими двумя, как будто приветствуя пропавшего без вести брата.

– О, мистер По! – воскликнул он. – Случилось ужасное! Она мертва!

– Мертва?! – вскричал я. – Но о ком вы?

– О девице Болтон, – ответил дантист. – Той самой, которая вызвала такой переполох на вчерашнем представлении.

При этом известии меня словно ударило током, а у Сестрички вырвался испуганный вздох.

– Ее нашли в ванне сегодня утром, – продолжал Марстон. – Она утонула. О Боже, я погиб! – Тут он издал трепетный стон и закрыл лицо руками.