Текст книги "Стоунхендж. Время для мятежника"

Пленников вывели за стены; там, в кольце воинов, вооруженных копьями и топорами, им разрезали веревки на руках и затолкали в плетеные сооружения – троих в одно, оставшуюся пару в другое. Когда узники оказались внутри, йернии с криками навалились на верхний край огромных корзин, опрокинувшихся под весом вверх дном. Теперь, когда основания плетенок оказались на земле, стало ясно, что они собой представляют.

Это были головы. Отверстия ноздрей обмазаны охрой, вместо глаз нарисованы черные круги с кровавым пятном в центре. Длинные кривые сучья изображают рога. При весьма отдаленном сходстве корзины, несомненно, изображали бычьи головы. Края их заостренными кольями прибили к земле и стали обкладывать снаружи хворостом. Всем распоряжался тот самый друид, что совершал вчера похороны, ему помогали двое мужей помоложе, облаченные в столь же длинные одежды. Пленники хватались за прутья, дикими глазами глядели на кричавшего друида. Толпа притихла.

– Безмолвными змеями на брюхе приползли вы сюда; горностаями между кочек ползли вы сюда. Духами полуночными ползли вы сюда из дана Финмога – и мы знаем зачем. Скот в дане Финмога зашелудивел, попадал и сдох – и ваши зубы стучат от страха. Вы знаете, что нет лучших коров, чем здесь, нет более жирных коров, чем здесь, нет более сладкого мяса, чем здесь! И вы пришли украсть наших коров, но позабыли о воинах!

Ответом ему был общий вопль, грохот топоров о щиты и проклятия. Не прерываясь, друид продолжал:

– Сотня и сотня воров пришла к нам, сотню и сотню врагов сразили воины и сложили из отрезанных голов груду, что стала выше, чем крыша дана. Но пятерых мы взяли в плен, ибо так было правильно: близилось время самайна, время очищения скота. Вот потому-то вы и здесь.

Раздались крики, немедленно утихшие, когда друид, распрямившись, неторопливо поднял от земли правую ногу, балансируя на другой.

– Одна нога! – выкрикнул он и еще медленнее стал тянуть вверх ногу. – Одна рука! – крикнул он еще громче и указал на заточенных под плетенками. – Один глаз! – заорал он изо всех сил и, зажмурив левый глаз, склонил голову набок. – Смерть им! В огонь! Смерть, смерть, смерть!

Так завершился обряд и началось развлечение.

Воины с пылающими ветвями, взятыми из костров, бросились к плетенкам, поглубже втискивая факелы в сухие сучья. Когда повалил дым, люди внутри закашляли, потом послышались вопли: языки пламени уже начали лизать их ноги. Некоторые лезли вверх, чтобы избежать огня, и наблюдающие снаружи хохотали просто до слез. Потом женщин и детей отогнали подальше от места увеселения, они встали по обе стороны дороги к ближайшему загону. Открыли ворота и мычащий от страха скот погнали вперед в промежуток между горящими плетенками. Тела людей внутри них уже успели обуглиться, крики умолкли. К тому времени, когда последних животных загнали в ворота дана, костры прогорели и развлечение закончилось.

Воины-йернии по одному брели назад к угольям костра совета, выковыривая из зубов мясо, стараясь не опрокинуть чаш с молоком, которые женщины выставили у входа в дан для ублаготворения душ мертвых: с приближением осени им становилось холодно среди курганов и во время самайна их всегда тянуло поближе к дому, к коровам. Воины громкими голосами требовали эля. Ар Апа возвратился первым и стоял теперь перед выбеленной аркой.

Это было сделано неслучайно. Когда кто-то из воинов подошел слишком близко, Ар Апа замахнулся на него топором. Недолго поколебавшись, муж сел среди прочих. Но, заметив Эсона, Ар Апа жестом позвал микенца к себе.

– Сядешь ли ты со мной?

– А что это значит?

– Если ты сядешь, значит, не хочешь быть вождем-быком. Если ты сядешь рядом со мной – значит, ты за меня.

Немного подумав, Эсон проговорил:

– Я помогу тебе, и ты станешь вождем-быком. Не забудешь ли ты об этом потом?

– Никогда! – С расширившимися от возбуждения глазами Ар Апа грохнул топором в щит. – Память моя – самая долгая, рука моя – самая сильная. Я не забуду.

Никто не стал возражать против избрания Ар Апы вождем-быком: никто не возвысил голоса против союза топора и меча. Новость быстро распространилась, и стала собираться толпа, чтобы понаблюдать за происходящим. Ар Апа сидел перед хенджем – двумя столбами с поперечиной над ними – и пил, согласно кивая: перед ним расхаживал друид, напоминавший всем о достоинствах, подвигах и деяниях будущего вождя. Таков был обряд. Друид провозгласил одно за другим имена предков Ар Апы, кончая незапамятным прошлым. Воины закивали и разразились воплями, когда речь пошла о более современных событиях, об умении Ар Апы справляться со злыми силами, в том числе с Темным. После этого друид воздал должное достоинствам вооруженных бронзой друзей Ар Апы, и тут сам он поднялся на ноги, повернувшись лицом к друиду.

– Скажи нам, – вскричал Ар Апа, – чем отличается сегодняшний день? Почему он не такой, как другие? Какую честь несет он?

Наступила глубокая тишина, когда, зажмурив один глаз, друид принялся разглядывать облака, поворачиваясь на пятке: он искал знамения в их форме. Должно быть, он что-то увидел, потому что рука его, словно заслоняясь от увиденного, торопливо прикрыла глаз: знак явно был неблагоприятным. Воины похрабрее сами щурились, глядя на небо, но в основном все глядели вниз, сохраняя полное молчание.

– Видел знак, – объявил друид, прикасаясь к хенджу, чтобы почерпнуть из него сил. Он не глядел на Ар Апу. – Знак. Двусторонний топор – наверное, золотой. А за ним тьма. Если сегодня воин с золотым топором сделается хранителем своего племени, он превзойдет всех прочих в боевой доблести. Но жизнь его будет короткой, очень короткой.

Все глаза обратились к Ар Апе, выкрикнувшему ритуальный ответ:

– Что мне до того? Это я воин с двойным топором. Пусть я проживу еще только день и ночь – все запомнят меня: память о деяниях не проходит.

Неторопливым осторожным движением друид погрузил руку в свои просторные одежды и извлек из-под них дубовую ветвь с позолоченными листьями. Он провел ветвью по столику-поперечине, глубоким голосом возглашая:

– Я касаюсь Разящего, трогаю Разрушителя.

Повернувшись, он прикоснулся листьями к челу Ар Апы с возгласом:

– Ар Апа Верцингеториг![4]4
  Верцингеториг – вождь антиримского восстания в Галлии; здесь – верховный вождь.


[Закрыть]

Толпа отозвалась общим ревом:

– Ар Апа Верцингеториг!

Друид коснулся ветвью левой опоры и продолжал:

– Прикасаюсь к Владыке-Волхву, он Творец наш, – Ар Апа Верцингеториг!

И вновь собравшиеся взревели, когда, обратившись к Ар Апе, он тронул ветвью его левое плечо. Закинув голову, стиснув кулаки, тот предавался восторгу.

– А теперь я касаюсь ее – Владычицы Курганов, Земли-Матери, нашей Берегини. – С этими словами друид провел по правой опоре, а затем по правому плечу Ар Апы.

– Ар Апа Верцингеториг! – слышалось повсюду, и, увлеченный общим порывом, новый бык-вождь встал перед ними, купаясь в волнах приветствий.

Эсона потянули за руку, он отмахнулся. Его снова потянули, на этот раз сильнее, и он повернулся, готовый ответить ударом. Перед ним стояла Найкери. Чтобы перекричать рев йерниев, ей пришлось возвысить голос:

– Пришел один из моих родичей с вестью. Два дня назад лодка с рослыми мужами в рогатых шлемах приплыла к копи. Это были герамании. Они провели там немного времени и тотчас уплыли.

– Что ты говоришь? Что это значит? – Холод лег на сердце Эсона. – Что с копью?

– Они ничего не тронули, все на месте. Только забрали весь металл, который ты там оставил.

Олово.

Его украли.

Дни постепенно сокращались… Наконец они стали много короче, чем самый недолгий день в Арголиде. Ночи казались уже бесконечными. Иногда день нельзя было даже назвать днем: облака сплошной пеленой закрывали небо, зябкой моросью орошая и без того вымокший лес. То дождливые, то туманные, но всегда короткие дни уже стали казаться только серыми разрывами в бесконечном мраке. Небольшой запас олова, который удалось скопить после кражи, рос с пугающей неторопливостью. Вымокшие под вечными дождями мальчишки сделались беспокойными и норовили удрать, если их хотя бы ненадолго оставляли без присмотра. Угольные печи заливало дождем, и они гасли, не хватало сухих дров, чтобы топить их.

После возвращения из дана Ар Апы Эсон во многом переменился. Он не признавал поражения – во всяком случае, вслух – и с холодной безжалостностью продолжал работы в копи. Каждый день перед рассветом, взяв самый тяжелый из бронзовых топоров, он уходил в лес рубить дрова для прожорливых килнов, угольных печей. Спал он недолго, часто целую ночь проводил возле плавильных костров, едва ли не выжимая олово из руды могучими руками. Эсон делал все тяжелые работы, только бы плавилось олово, и перестал говорить о Микенах и корабле, который все ожидали. В преддверии зимы нечего ждать гостей – никто не посмеет выйти в океан навстречу осенним холодным бурям. А без корабля все их олово ничего не стоило. Стоят ли еще Микены? Или же союз Атлантиды и остальных городов Арголиды уже победил Перимеда и сровнял с землей его город? Возможно. Все возможно.

Тогда они могут оставаться на краю света и до самой старости, даже смерти, выплавлять свои жалкие слитки, никому не нужные в этой далекой стране. Эсон не заговаривал об этом, но и не оспаривал, когда такое предполагали другие. Эйаса такая жизнь вполне устраивала, но Интеб все не мог примириться со здешними краями. Мысль о родине больным зубом тревожила его день ото дня все сильнее и не унималась.

– Мы можем здесь умереть, и об этом никто не узнает… Жуткое место для смерти, – задыхаясь, выговорил он, утомленный непривычными еще усилиями при рубке деревьев.

За последние месяцы Интеб неплохо овладел бронзовым топором, научился врубаться в ствол под нужным углом. Он отправился в лес с Эсоном – чтобы помочь и согреться. Дожди наконец прекратились, их сменил белый холод – выпал снег. Его было еще немного: время от времени короткие снегопады оставляли снег в ложбинах и возле стволов деревьев. Он был такой холодный на ощупь, что руки немели. Интеб никак не мог привыкнуть к снегу и ненавидел его холодную белизну.

– Умрем здесь, – вновь пробормотал он.

Не ответив, Эсон обтер об одежду влажные ладони и вновь взялся за топор. Ствол дерева затрещал и переломился, они расступились, чтобы не попасть под ветви. Отбросив топор, Эсон припал к кувшину с элем, который они с собой прихватили.

– Я говорил с отцом Найкери, старым Лером, – продолжал Интеб, чтобы развеять ненавистную лесную тишь хотя бы собственным голосом. – Прежде, когда он не был слеп, Лер много скитался. Он знает все об этом острове и о другом, Домнанне, что лежит к северу: там в основном и живет его племя. Он даже знает, откуда явились сюда герамании. Он говорит, что они из тех, кто торгует с Атлантидой, и я верю ему. Герамании привозят египетские бусы и другие подобные вещи. Отсюда на лодках они плывут через море к великой реке, чужестранного названия которой я не запомнил. Они живут в верховьях этой реки. Лер говорит, что по ней, если плыть далеко-далеко, приплывешь к новой реке, текущей в другое море.

Если не врет – а проверить его слова нельзя, – наверное, это Истр, впадающий в Восточное море. Мы знаем, что атланты плавают по этой реке, они добывают там олово, и герамании знают, зачем оно нужно. Зачем бы они украли наше олово, если это не так? Конечно же, они продадут металл атлантам. Но если они могут добраться сюда, значит, и мы сумеем пройти этим путем.

Он отодвинулся, когда Эсон повернулся к нему с холодной улыбкой – прежде казалось, что он даже не слушает египтянина.

– Нет, ты не понял меня, Эсон. Слушай, дорогой мой, я же не о том, что мы будем торговать оловом с атлантами, – я хочу сказать, что этим путем мы можем вернуться в Арголиду. Просто вернуться. Здесь нам больше нечего делать. Да, мы извлекаем олово из земли, но здесь его некому использовать. Ты ведь хочешь возвратиться в Микены, я знаю об этом. Мы можем это сделать.

Ответом послужил звонкий удар бронзового топора – Эсон перешел к следующему дереву. Грустно вздохнув, Интеб пожал плечами и начал обрубать сучья с только что поваленного ствола. Было уже почти темно, когда они дотащили бревна до расчистки и бросили их возле печей, чтобы утром заложить в них дрова. Дрожавших от сырости и холода мальчишек уже заперли в их помещении. Эйас присоединился к Эсону и Интебу у очага. Все трое с наслаждением вдыхали аромат, шедший от горшка, стоящего на углях с краю. Без всяких напоминаний Найкери, укутанная в многослойные одеяния из ткани и шкур, вынесла большой кувшин с элем.

– Осталось еще два таких, – проговорила она, ни к кому в отдельности не обращаясь.

Так всегда бывало зимой в этих северных краях – припасы постепенно кончались, скоро не останется совсем ничего. Если не будет хорошей охоты – придется голодать.

– Я видел оленьи следы, – сообщил Эсон, как и все подумавший об этом. – Дров хватит на день-другой. Утром схожу на охоту.

– Я тоже могу пойти, чтобы донести мясо, – предложил Эйас.

– Работай здесь, мне никто не нужен.

Это было именно так. Все они были нужны ему, только пока работали. Обхватив грудь руками, Найкери гадала, почему он больше не приближается к ней. Они были рядом и одновременно далеко друг от друга. Эйас сплюнул в костер через рваную губу. Интеб невидящими глазами глядел в огонь, стараясь увидеть в нем теплые края, оставшиеся на далеком юге.

– Сын сестры моего отца убил медведицу, – сказала Найкери. – С ней были два медвежонка. Теперь у него три шкуры… теплые шкуры. – Она помешала густую похлебку и облизала деревянную ложку. – Еще я слыхала, что почти все воины из дана Уалы ходили на дан Ар Апы, многие убиты, много коров похищено.

Слушал один лишь Интеб. Эти сплетни и сведения зимой и летом переносили путешествующие по острову альбии. Они знали о том, что происходило, – может быть, подвирали, может быть, говорили истину. Интеб предпочел бы более цивилизованные предметы для разговора, но выбора не было. Найкери он терпеть не мог, а потому не отвечал ей, но слушал.

– Сегодня еще один мальчишка сбежал, – проворчал Эйас.

Никто не обратил внимания на эти слова. Обычное дело.

Однажды вечером после дня, потраченного на рубку дров, Интеб с Эйасом присоединились к Эсону, сидевшему у очага. Зачерпнув чашей похлебку, Эсон подул на нее, прежде чем поднести ко рту. Остальные последовали его примеру. Горячее доброе варево из сушеного мяса, перемешанного с зерном… на поверхности блестели капельки жира. Снаружи выл ветер, под плохо пригнанную дверь нанесло снега. Сумерки уступили место темноте.

Со всех сторон хижину окружал бесконечный черный лес.

Только в ней было светло и тепло.

И, не думая о причинах, при новом сильном ветре все подвинулись ближе к огню. Снаружи послышался шорох, едва различимый за воем ветра. С уверенностью охотника Эсон поднял голову. Он чуть приподнялся, тут дверь распахнулась и повалилась вбок – одна из кожаных петель не выдержала удара.

В проеме возник бородатый муж в панцире и бронзовом шлеме, готовый к бою. Длинный клинок алчно блестел в его руке.

Сидевшие у очага похватали оружие, к воину в дверях присоединились другие пришельцы с мечами… но все замерли, когда Эсон выкрикнул одно только слово:

– Атрокл!

Открыв от изумления рот, первый воин медленно опустил меч, моргая в свете очага… Наконец в глазах его появилось некоторое понимание.

– Эсон, родич мой, но ты же убит! – Он чуть не замахнулся мечом, и Эсон расхохотался.

– Меня труднее убить, чем ты думаешь, Атрокл. Как я попал сюда?.. Это долгий рассказ. Но сперва – как там Микены и отец мой? Садись и рассказывай.

Стряхнув снег с белого дорожного плаща, Атрокл подошел к очагу. За ним последовали пятеро воинов, мечи их оставались в ножнах, все здоровались с Эсоном, называвшим по имени каждого. Найкери безмолвно выставила эль и забилась в свой занавешенный уголок, где обычно спала.

– Ты знаешь, что случилось на Фере? – спросил Атрокл. – Говорили, что ты там погиб.

– Как видишь – спасся. Что случилось с островом? Уж не погиб ли он – и Атлас вместе с ним?

– Если бы… тогда нам оставалось бы только радоваться. На острове погибли многие, корабли тонули сотнями, но Атлас со своим двором благополучно добрался до Крита.

Восемь дней сотрясалась земля, летел пепел, выбивалось из-под земли пламя. Но сейчас все окончилось. Люди вернулись. Жизнь началась снова, но мы слыхали, что земля там до сих пор стонет и жалуется. Атлас в ярости решил, что боги пробудили вулкан, чтобы его погубить. И теперь он воюет со всей Арголидой. Люди его осадили Лериу и Навклею; быть может, ему нужны рабы и сокровища, чтобы задобрить богов, не знаю. Известно, что он ополчился на нас, и Микенам приходится туго. Узнав о твоей смерти, отец оплакал тебя и сразу состарился. Но началась война, и, забыв о скорби, Перимед повел нас в бой. Крови пролито много – мало кого из друзей тебе удастся увидеть. Только к самому концу года нам удалось найти корабль и людей, чтобы отправиться сюда, на остров Йерниев. Долго мы шли по океанской дороге, дважды приходилось нам вытаскивать на сушу корабль и чинить его. Четверо умерли в пути. Но мы здесь. А ты… как ты сюда попал?

– Я все тебе расскажу, но сперва ответь на один вопрос. Сколько еще людей у тебя на корабле и сколько среди них халкеев?

– Семнадцать, из них трое – халкеи.

– Копь работает, печи горят, есть олово, но немного, жжем древесный уголь. Мы не сидели без дела.

Они проговорили до глубокой ночи. Эль выпили, наконец микенцы завернулись в плащи и уснули на земляном полу. Сорвав одеяло с Найкери, Эсон неожиданно и грубо взял ее, она даже вскрикнула от боли. А он смеялся – как всегда, не считаясь с ней. Интеб не спал и все слышал; он натянул на голову одеяло, чтобы заглушить отвратительные ему звуки.

Эсон встал затемно. Как только забрезжил рассвет, он поднял Атрокла и они вместе вдоль ручья отправились к берегу, к вытащенному на песок большому кораблю. Тут были новые встречи, приветствия и – о чудо из чудес! – согретое сладкое вино из Микен.

Корабль выволокли дальше самого высокого прилива, и, забрав нужные припасы, все вернулись к копи, оставив двоих воинов охранять судно.

– Теперь все пойдет по-другому, – говорил Эсон, шедший первым по знакомой тропе. – Возьмем больше мальчиков, будет кому рубить дрова, а халкеи пусть присматривают за плавильными печами. К весне наплавим олова столько, что из корабля можно будет выбросить весь балласт. Мы вернемся в Микены, и Арголида снова объединится. Атласа мы сбросим в море, но теперь уже навсегда.

Микенцы жаловались на стужу, но усердно трудились. Эсон впервые отложил свой топор и распоряжался сооружением хижин. Тем временем халкеи качали головами возле печей и прикидывали, как вернее приступить к делу. Дни были ясными, но солнце не грело.

Интеб и Эсон снова сблизились и все обсуждали обратный путь. Найкери ушла в себя и ни с кем не разговаривала. Это замечал только Интеб, и он усмехался ей в спину. Все шло хорошо.

На восьмой день после появления микенского корабля охрана в устье долины подняла тревогу. В новой начищенной броне, блиставшей ярче зимнего солнца, с новым острым мечом – Эсон вышел, чтобы узнать, в чем дело. С вершины вала он увидел троих воинов-йерниев, нерешительно поглядывавших из леса на облаченных в доспехи микенцев. Должно быть, Эсона узнали, потому что йернии двинулись вперед, едва он вышел на вал. Когда воины приблизились, Эсон узнал Ар Апу и двух воинов из его тевты.

– Эсон абу! – выкрикнул Ар Апа, потрясая топором, опасливо поглядывая на вооруженных микенцев в доспехах.

– Это мои друзья, – откликнулся Эсон. – Бояться нечего.

После этих слов три воина поднялись на вал. Их отвели в дом и накормили. Ограничившись минимумом похвальбы относительно их похода, Ар Апа пояснил истинные причины своего появления:

– Плохая зима. Много было набегов за скотом. Погибли воины. Сперва пришли люди из дана Мовега, что к северу от нас, потом из дана Финмога, они живут еще дальше за нами. Они не враждуют между собой и с даном Уалы, который находится между ними, и пропускают друзей по своим пастбищам к другим тевтам, чтобы красть наших коров и убивать наших воинов.

Пристукнув по утоптанному земляному полу древком топора, Ар Апа почти прокричал последние слова. Воины, бывшие с ним, притопнули ногами и разразились громкими стонами. У йерниев было положено не скрывать эмоции, и Эсон терпеливо дожидался окончания представления. Выразив подобающим образом свои чувства, Ар Апа провел по жестким усам и наконец продолжил:

– Теперь я знаю, почему это делается. Я знаю, кто виноват в этом, кто засел в дане Уалы, раздавая подарки воинам, чтобы те выполняли его желания. Теперь я знаю. – Он быстро глянул на Эсона и отвернулся.

– Темный человек, – произнес вслух Эсон не дававшееся йернию имя. – Опять раздувает беду? А откуда ты об этом узнал?

Ар Апа уставился в потолок и принялся с огромным интересом разглядывать дыру, через которую выходил дым. Потом потер щит, сколупнул присохшее пятнышко грязи.

Вошел Интеб и, прислушиваясь, остановился у двери.

– Ко мне пришли, – не без нерешительности начал Ар Апа. – Пришел сам Уала с немногими воинами… не за тем, чтобы биться, он хотел говорить. Друид поставил хенджи, которые делают, когда встречаются быки-вожди, мы увешали их сокровищами, а потом говорили. Уала показал мне дары, которые получил от того… его ты назвал. Мы говорили…

Рот Ар Апы оставался открытым, но слова не шли с языка. Однако Эсон понимал его мысли и сам произнес то, чего не в силах был вымолвить Ар Апа:

– Значит, они собираются предпринять новый набег на копь… Сразу многими тевтами, как и тогда. Ты это хочешь сказать? – (Ар Апа кивнул и отвернулся.) – Ты правильно сделал, что пришел ко мне и не присоединился к ним. Где сейчас Темный?

– В дане Уалы.

Все было просто и ясно. Пусть халкеи занимаются плавкой металла, а у воина свой труд. Темный человек, возмутитель спокойствия… будь он человек или дух, его следует остановить, иначе йернии не оставят копь в покое. Эсон знал, как делаются такие вещи.

– У меня есть люди, которые пойдут за мной, – объявил Эсон, – непобедимые воины в панцирях. Я поведу их против дана Уалы, чтобы убить Темного. Придут ли воины твоей тевты, чтобы биться рядом с нами?

– Темный… – мысль эта столь встревожила Ар Апу, что запретное имя само собой сорвалось с его уст.

– Уала и его люди не выстоят против нас. Мы убьем их. Будет скот, месть, золото и сокровища.

– Мы пойдем с тобой, – внезапно решившись, проговорил Ар Апа.

Он думал лишь о сокровищах дана Уалы, самого большого, самого богатого и самого сильного из всех данов йерниев. При мысли о них рот Ар Апы наполнился слюной, и, сплюнув в костер, он громко расхохотался.