Текст книги "Стоунхендж. Время для мятежника"

Был имболк, счастливая пора, когда появляются первые знаки того, что зима ослабляет свою хватку. В это время внутри данов под женскими помещениями коровы и овцы доедают последние ветви, срезанные для них осенью. Появляется первая трава. Рождаются ягнята и телята, жизнь начинается заново, а это ли не праздник? Появляется свежее молоко: перебродит – есть чем праздновать. Эль, сваренный из зерна прошлой осенью, прикончили давным-давно, о блаженном пьянстве можно лишь вспоминать. И теперь снова захмелевшие после долгого перерыва воины грелись на солнце и следили за тем, как женщины выводят обессилевший за зиму скот. После долгой зимней голодовки и неподвижности животные не в силах были ходить, но ничего, зеленая трава быстро вернет им бодрость.

Дан Мовега ничем не отличался от прочих данов йерниев: двери мужских помещений выходили на вал. Здесь около собственного порога было неплохо погреться в добрый денек – а сегодняшний-то и был добрым, – в особенности после перебродившего молока. Воины лежали наверху, посреди распростерся сам бык-вождь Мовег. Он как раз хвастал прошлыми подвигами, походами и убийствами, когда возле дана появились люди в панцирях.

При всей тяжести облекавшего их металла они приближались неслышно. Позади виднелись беловолосые, с кабаньими клыками воины дана Ар Апы. Зрелище неприятное, если не сказать больше. Все знают, что в имболк не принято совершать набеги.

– Ты – Мовег? – спросил Эсон, коротко глянув из-под козырька шлема на мужа с отвисшей челюстью, застывшего возле собственной двери.

– Это он, – присоединился к Эсону подошедший сзади Ар Апа.

Чтобы заставить сидящего встать, Ар Апа пнул его в ребра.

Взвыв от боли, Мовег вскочил.

Чаша, из которой он пил, опрокинулась. Молоко это было надоено у краденых коров. Прежде чем успела завязаться схватка, Эсон оттолкнул Ар Апу в сторону.

Мовега не пришлось долго уговаривать. Он был верен только себе самому. За прежние набеги он получил хорошие дары от Темного. Но это было в прошлом. А будущее выглядело еще более лучезарным: победоносный набег на дан Уалы, заплывший богатством и жиром, гордящийся величиной и силой, сулил еще больше. Да и не сможет дан Уалы выстоять против воинов сразу двух тевт… Тем более если во главе них выступают эти страшные люди в прочной броне. Он вспомнил – без всякой радости, – скольких человек погубили трое таких воинов, защитников копи. А теперь их было – раз, два, три… больше, чем пальцев на обеих руках.

Всю ночь они провели в дане и до последней капли выпили все перебродившее молоко.

Когда халкеи взялись за дело, Эйаса ничего не привязывало более к копи и он присоединился к отряду, пообещав пользоваться мечом, а не кулаками. Интеб не был воином, но в одолженном ему панцире и египтянин выглядел вполне внушительно. Он даже готов был сражаться, только бы оказаться поближе к Эсону, здесь, пока Найкери далеко. Сидя у огня, они пили умеренно, пока прочие в полной мере предавались радостям имболка.

– Не сомневаюсь в нашей победе, – произнес Интеб.

– Нам необходимо не просто победить. Нужно захватить Темного и убить его. Если он опять сумеет сбежать, тогда его примет какая-нибудь другая тевта йерниев. Со своими сокровищами он долго еще будет тревожить нас. Я хочу, чтобы он умер после битвы.

– Что ты задумал?

Эсон указательным пальцем очертил кружок в пыли.

– Они говорят, что дан Уалы не отличается от остальных данов. Значит, там есть один или два входа и комнаты воинов, каждая со своей дверью. Мы должны застать их врасплох, подойти со всех сторон, чтобы не сбежала ни одна крыса.

– Как ты хочешь добиться этого? Подойти ночью и напасть с рассветом?

– Нет, с таким числом людей этого не сделать. Нас заметят или услышат… их успеют предупредить. Остается идти быстро. Говорят, что отсюда до дана Уалы день ходьбы. Если мы выйдем с рассветом и будем спешить – успеем раньше всякого гонца.

Интеб поглядел на пьющих мужей.

– Едва ли это им придется по вкусу.

– Ерунда. Взять дан, выиграть битву – только половина дела, мне нужен Темный.

Когда они поднялись, небо еще оставалось черным. Слышались стоны и звучные пинки, которыми пробуждали к жизни самых пьяных. Эсон разрешил быстро перекусить и попить, и с первыми лучами солнца они уже оставили дан. Йернии выражали горькое сожаление относительно состояния усов и прически. Эсон обещал им, что перед битвой даст время, чтобы привести себя в порядок. Он сам задал темп – сперва они бежали легкой рысью, потом перешли на размашистый шаг. Легкий утренний дождь также огорчил франтоватых йерниев, но он стих к полудню, когда воины остановились возле реки, служившей границей земель обеих тевт. Холмы окружали ровное плато, тянувшееся до горизонта, и лишь изредка взгляд встречал редкие деревья. Они добрались до дома одного из отставных воинов тевты дана Уалы, попытавшегося сбежать в дан. Его перехватили и зарубили. Сделали короткий привал, съели все, что нашлось в доме, и отправились дальше. Вдали над равниной поднялась круглая стена дана, над которой завивался дым многочисленных очагов. К досаде Эсона, пришлось сделать еще одну остановку – чтобы йернии могли привести перед битвой в порядок усы и прически. Потом они двинулись дальше.

Воины дана Уалы поджидали их на валу – они успели получить предупреждение. Атакующие йернии остановились, выкрикивая оскорбления стоящим на валу воинам… Гнев мешал Эсону дождаться исхода ритуальной перебранки. Он выстроил своих микенцев в линию – но так, чтобы никто не мог подвернуться под меч соседу, и повел их вперед. Они спустились в ров и направились вверх по насыпи. Их встретил неожиданный град камней – йернии Уалы запаслись ими. Камни отскакивали от щитов и доспехов, не причиняя вреда.

Микенцы поднялись вверх.

Пытавшихся сопротивляться сразу же перебили. Мечи мерно ходили вперед и назад, йернии гибли под ними. Даже шедший чуть позади Интеб умудрился высунуться из-за спины Эсона и погрузить острие меча в живот йерния. Меч вошел в тело легко, воин выронил топор и со страшным стоном упал на землю. Его руки, стиснувшие рану, мгновенно окрасились кровью. Ощутив легкую дурноту, Интеб решил держаться чуть подальше. И его чуть не сбили с ног союзники-йернии, воспылавшие воинственным духом при виде подобных подвигов.

Сражающиеся распались на отдельные группы, воины кричали, визжали, получали раны и умирали. Воинов дана Уалы было много – больше, чем в двух союзных тевтах, и они сражались отчаянно, спасая собственную жизнь. И победили бы, не будь здесь микенцев, беспощадно расправлявшихся с врагами. Те бились доблестно, но их убивали, и очень скоро уцелевшие не выдержали и обратились в бегство. Некоторые бросились через свои комнаты в женские помещения, победители с воем преследовали бегущих. Эсон ткнул мечом в спину одного из них, но легкий укол только ускорил бегство. Через спальные помещения они выбежали на балкон, вокруг с визгом разбегались женщины. Раненый йерний соскочил прямо на землю, Эсон в тяжелой броне мог лишь неторопливо последовать за ним по бревну с зарубками. Очутившись внизу, он бросился следом за раненым, укрывшимся теперь за высоким голубоватым камнем, поднимавшимся, подобно колонне, из земли. Скривившись от боли в ране, йерний отбросил топор и, упав на землю, принялся молить о пощаде. Эсон огляделся – битва почти завершилась. Кое-где еще кружили схватившиеся воины – внутри и снаружи огромного полумесяца высоких камней, располагавшихся внутри дана. Но последние воины дана Уалы поняли, что побеждены, и побросали топоры. Битва закончилась.

– Отведи меня к Темному, – обратился Эсон к воину, распростершемуся перед ним на земле, ткнув его кончиком окровавленного меча.

Поднявшись на ноги, воин поглядел на него круглыми и белыми, словно собственные волосы, глазами и направился ко входу в дан. Эсон держался у него за спиной, пока они продирались сквозь толпу ликующих йерниев. Те отпиливали кинжалами головы поверженных соперников. Со всех сторон доносились стенания женщин дана Уалы. Один из воинов-неудачников, так и не сразивший в бою ни одного противника, возмещал неудачу, взгромоздившись на одну из женщин, – прямо между ранеными и убитыми. Вокруг стояли детишки, засунув пальцы в рот, и наблюдали.

Здесь была такая же черная дверь, как виденная Эсоном раньше, и тот же странный запах, – и хозяина снова не оказалось в комнате.

– Он должен быть тут! – заорал Эсон и, ударив краем щита в лицо, сбил воина на землю.

Тот взвыл и постарался откатиться подальше, торопливо бормоча:

– Он был здесь, я знаю. Вас заметили, нас предупредили – мы взялись за топоры. Может быть, он тогда и убежал… Не бей меня больше – я не знаю, где он.

Гнев начинал отступать, и Эсон обретал понемногу способность думать. Темный человек не мог уйти далеко: предупредили обитателей дана Уалы не так давно. Его нужно преследовать. Но куда он мог направиться? В следующий дан, к северу отсюда, в дан Финмога?

Где еще Темный может найти убежище? Его нужно догнать. И Эсон пинком поднял воина на ноги.

– Вставай, веди меня в дан Финмога. Кратчайшим путем.

На открытой равнине негде укрыться, и Эсон побежал, острием меча заставляя раненого йерния бежать перед собой. Они поднялись на небольшой пригорок и увидели, как вдали ровным шагом от них уходили три темные фигуры. Эсон издал победный вопль… и рванулся вперед, оставив йерния позади. Он бежал, как еще никогда не бегал, забыв об утомлении и о тяжелой броне, – так раззадорил микенца вид беглецов. Один из них – Темный.

Оказавшись ближе, Эсон заметил, что двое из бегущих – женщины, юбки неуклюже хлопали их по ногам, спины отягощали мешки. Одна из них оглянулась и завизжала. Обе остановились на миг и с криками, побросав мешки, пустились бежать в противоположные стороны. Мужчина метнулся за одной, остановился, бросился к валяющимся на земле мешкам… и остался возле них. Он низко поклонился подбежавшему Эсону, потом выпрямился и, сложив ладони перед грудью, проговорил тонким шепелявым голосом:

– Приветствую тебя, о благородный Эсон, сын царя Перимеда, будущий царь Микенский. Приветствую тебя, Эсон.

Он был немолод и жирен, этот человек с оливковой кожей. Черная борода, в которой пробивалась седина, была завита и напомажена, как и длинные волосы, подстриженные над плечами. На нем была цветастая расшитая шапка без полей, плотно прилегавшая к голове.

Темно-синее одеяние, расшитое черной нитью, доходило ему до лодыжек. С подола его свисали кисти, ими же была украшена накидка, наброшенная на плечи. С пояса свисал богато украшенный меч с самоцветами на рукояти. Когда человек потянулся к мечу, Эсон поднял свой. Но человек, вынув оружие из ножен, бросил его на землю перед Эсоном.

– Кто ты? И откуда знаешь меня? – спросил Эсон.

– Кто не знает Эсона, вершителя великих дел? Я – Сетсус, тот, кто поможет тебе.

– Ты – тот человек, что поднимал йерниев против меня. Пришло время твоей смерти. – Замахнувшись мечом, Эсон шагнул вперед. Сетсус отступил, глаза его расширились от страха, кожа побледнела.

– Нет, Эсон, нет, витязь из Арголиды, выслушай меня сперва. Я многое знаю и многое открою тебе. Вот золото, вот сокровища – они будут твоими. – Он упал на колени возле ближайшего мешка, раскрыл его трясущимися пальцами и протянул Эсону горсть золота. – Все это будет твоим, я могу быть тебе полезным.

– Откуда ты? И что делаешь здесь со своим золотом?

Сетсус чуть успокоился – смерть на какой-то миг отодвинулась от него. Он поднялся, не выпуская из рук золотых топоров и дисков.

– Я простой торговец, покупаю и продаю и тем зарабатываю себе на хлеб. Я из города Троя, он далек, настолько далек отсюда, что мне страшно думать об этом, тем более что я перестал быть там желанным гостем. Есть вещи, которые не должны беспокоить могучего воина: политика, скажем, или борьба за власть. Теперь здесь будут править другие, йернии не будут видеть в Сетсусе друга: он должен возвратиться домой на край света, чтобы спасти свою шкуру. Я бывал в далеких краях, странствовал по многим рекам, торговал в поселках и городах. И я пришел в эти края, в дан Уалы, где пересекаются торговые пути. С востока и юга приносят сюда янтарь, бронзу и драгоценности. Здесь оканчивается тропа, по которой альбии несут свое красное золото с зеленого острова. Здесь я и оставался, а мое скромное умение купить и продать помогало мне выжить.

– Ты лжешь, шмат грязного сала из зловонной Трои. Я знаю людей вашего города – языки их подобны змеиным. Правда незнакома вашим устам, ложь каплет с ваших намалеванных губ, словно дождь из облаков. Погляди-ка – или ты считаешь меня дураком? – Протянув руку, он вырвал небольшой топорик из рук троянца. – Двусторонний топор Атлантиды. Ты здесь служишь атлантам?

– Я торгую с Атлантидой, конечно: выгода есть выгода…

– Новая ложь. Ты здесь ищешь золото – сам же сказал об этом. А зачем тогда привез золото с собой? – Сетсус на мгновение потерял дар речи; Эсон сухо улыбнулся, понимая, что угодил в точку. – Пока я не пришел – ты был в дане Дер Дака.

Ты не торговал, ты следил за копью. Зачем тебе понадобилось мое олово? Что ты с ним сделал? – Вместе с воспоминанием о набеге проснулся гнев, и Эсон ткнул мечом в щеку троянца. Вниз поползла струйка крови. – Ты все время следил за копью, а когда я ушел, ты велел гераманиям взять мое олово. – Он сильнее нажал на меч, тот рассек щеку троянца и заскрежетал по его зубам.

– Да! Великий Ваал, спаси меня, я скажу правду, истинную правду! Я знаю: я – дурной человек, только не убивай меня, милостивый Эсон. Я продал весть об олове гераманиям, и они пришли за ним, потому что знают ему цену, знают, что из него делают. Да, я брал подарки от Атлантиды, бедный человек не может отказаться от того, что ему предлагают. Атланты не хотят, чтобы в твоей копи добывалось олово на благо Микен. Но разве можно их в этом винить? Это же политика. Да, я ошибся, мне не следовало помогать им. Я все понял, могучий Эсон. Но я теперь буду другим. Я достаточно умен, чтобы склониться перед тобою, Эсон. Я помогу тебе, я очень полезный, я знаю так много.

– Нет, – холодно бросил Эсон, высоко занося меч. – Быстро же ты забыл о моих убитых родичах. Ты науськал на них йерниев. Умри же, троянец.

Завизжав, словно женщина, Сетсус повалился на спину, стараясь прикрыться рукой.

Меч ударил прямо по запястью – и кисть, еще не выронившая золота, повисла на ленточке плоти. С ужасом троянец глядел на нее, заливаясь отчаянным воем, но повторный удар меча перерубил ему шею.

К тому времени когда тело Сетсуса доставили к дану, стало темно. Чтобы труп можно было тащить, к лодыжкам привязали веревки, но и после смерти Темный внушал страх йерниям, так что они всё быстрее тащили его по меловой равнине. Труп бросили неподалеку от костра совета, но рядом с ним никто не хотел находиться.

Грабеж шел полным ходом. Никогда прежде столько сокровищ не собиралось в одном дане. Победители уже начинали ссориться из-за золота: иные даже исчезали в ночи с награбленным добром. Эсон положил этому конец. Его панцирные воины-микенцы согнали внутрь дана всех йерниев, победителей и побежденных. Здесь, не слушая недовольных, Эсон приказал собрать добычу. Победители сохраняли отрубленные головы и украшения, которые сняли с убитых. Все прочее складывалось перед Эсоном. Скрестив ноги, он восседал перед костром на черной медвежьей шкуре и попивал эль, заедая холодной жирной бараниной.

Утомленный событиями дня, Интеб находился возле него. Зодчий не верил своим глазам, поглядывая на груду янтарных дисков, чаш для питья, золотых оплечий, браслетов, гривен, крученой проволоки, блях, заколок, медных кинжалов, частей бронзовых доспехов, бусин и фигурок.

– Здесь обрабатывают и золото, и медь, – сообщил он Эсону. – Я видел мастерскую в том круглом доме у задней стены. – Интеб показал в разрыв круга высоких столбов из голубого камня. – Там есть кузница, инструменты – все почти как в Египте; правда, без того размаха и изобилия. Они умеют обрабатывать и камень. Видишь – один из стоячих камней еще не обтесан до конца.

Эсон жевал мясо. Хороший день. Темный человек мертв, вражеское войско разбито.

Убит и Уала – его сразил в поединке Ар Апа, теперь повсюду расхаживавший с отрезанной головой и громко хваставший ею перед каждым встречным. Уала был стар, особой доблести, чтобы его победить, не требовалось. В дане не стало быка-вождя, и уцелевшие воины уже начинали ссориться из-за этого места. Пусть препираются. Теперь по праву сам он, Эсон, может назвать себя предводителем йерниев – всех до единого. Они шли за ним – а те, кто был против него, погибли. Он добыл себе мир.

Интеб подошел к ближайшему камню, ярко освещенному огнем костра, и провел рукой по его поверхности. Она была обработана, неровности сглажены: неплохо, если учесть величину камня. Он высоко вздымался над головой египтянина и был надежно укреплен в земле – зодчий пригляделся, – ну, по крайней мере, достаточно надежно. Верхний скругленный конец был вымазан красным; впрочем, густая обмазка местами раскрошилась и отскочила за время дождей. Два ряда камней образовывали разомкнутые круги. Годы труда. И камень-то не из местных. Взглядом зодчего Интеб успел подметить на равнине огромные камни. Серовато-белые, совсем иные, чем здесь. Интеб обошел вокруг вздымавшегося в небо монолита и едва не споткнулся о воина, сидевшего спиной к камню.

– Что ты здесь делаешь? – резко спросил Интеб.

– Мой это камень, мой собственный, – пробормотал воин.

– Подойди-ка сюда, чтобы я мог тебя видеть.

Подволакивая ногу, йерний переполз поближе и сразу же привалился к камню. Это был один из побежденных воинов Уалы. Усы его были разбиты, лицо осунулось. Он получил удар по ноге, кожа почернела от запекшейся крови. Интеб полюбопытствовал:

– А что это значит – твой камень?

– Мой! – отвечал йерний и с возвратившимся отчасти присутствием духа приступил к обязательной похвальбе: – Я – Фан Фална, тот, кто убивает, тот, кого нельзя убить, тот, кто ел медведя, оленя, вепря и лошадь – и сразил их своею рукой. Это мой камень. Камень воина. Он стал моим, когда я отрезал первую голову врага. И я положил голову на этот камень, повесил на него мои драгоценности и раскрасил его. Женщины трепещут перед ним, они боятся взглянуть на него – он такой же большой, красный и твердый, как у меня… – Указав на чресла, он устало вздохнул и опустился на землю. – Я – Фан Фална, – пробормотал он с унынием, вспомнив о поражении.

– А у всех ли воинов есть такой камень?

Йерний не ответил. Интебу пришлось, схватив за волосы, стукнуть его головой о камень.

– Только у лучших из лучших. – Воин вздохнул. – Уала был моим родичем, я видел, как он погиб. Скоро похороны, но голова его теперь будет глядеть со стен чужого дана.

Интеб вернулся к Эсону и сел возле него. Тот сидел, уставясь в огонь. После выпитого перебродившего молока глаза его налились кровью.

– Мы пробудем здесь до весны, когда корабль можно будет загрузить оловом, – сказал Эсон. Интеб поднял брови, но промолчал. – Халкеи работают, я там не нужен.

– Конечно, ты нужен здесь, – отвечал Интеб, положив руку на бедро Эсона, на теплую твердую плоть. Найкери далеко, она не придет. – Ты прирожденный воин, подобных тебе еще не знали на этом острове. Ты захватил здесь сокровища вождя. За тобой пойдут три тевты. Со своими йерниями ты сможешь добиться чего угодно, теперь они не будут тебе помехой, – напротив, они будут лишь превозносить тебя. Оставайся здесь, удерживай их от бесчинств. Темный человек мертв. Но эти дикари – просто большие глупые дети и могут многое натворить. Оставайся.

Снаружи, от костра поменьше, послышались стоны и крики, перед огнем замелькали фигуры.

– Что там? – спросил Эсон.

– Это друид Немед. Он взывает к Матери-Земле, – проговорил Ар Апа. – Просит забрать мертвых, которые теперь принадлежат ей. Мертвые отправляются в путь, и Владычица Курганов ведет их в Мой-Мелл.

– Приведите сюда друида, – приказал Эсон.

Воины-йернии отступили и повернулись лицами в темноту, словно бы не слышали его.

Микенцы дружно расхохотались, и двое из них отправились за стариком. Немед не сопротивлялся – это было бесполезно, – но с ненавистью глядел на ухватившие его руки. Он был седовлас, длинное белое одеяние оттопыривалось круглым брюшком. Волосы удерживало толстое золотое кольцо – не чета кожаным ремешкам, которые носили на головах другие друиды, – но никто из йерниев не посмел покуситься на такое сокровище. Стоя перед Эсоном, он глядел поверх головы микенца – во тьму.

– Я знаю тебя, – вдруг заговорил Немед. Поблизости все умолкли. – Ты приплыл издалека по морю, муж с длинным бронзовым ножом. Ты убил Темного, это хорошо. И поэтому я не проклинаю тебя за все, что ты сделал здесь…

– Ты никогда не проклянешь меня, – негромким голосом произнес Эсон, опуская руку на рукоять меча. – Ты будешь повиноваться мне… Я ведь не из ваших клыкастых вояк и выпущу тебе кишки при первой же пакости.

Друид молчал, что само по себе говорило о многом.

– Ваш бык-вождь погиб. Это место теперь зовется не дан Уалы, а дан Мертвеца.

Обступившие воины разразились хохотом при грубой шутке. Выражение лица друида не изменилось, он глядел куда-то вдаль.

– Будет новый бык-вождь, – ответил он наконец. – Он будет из рода Уалы… из него мы выберем вождя, таков у нас обычай.

– Таков у вас был обычай. Но так больше не будет. Это я, Эсон Микенский, назначу нового быка-вождя. Я имею право на это. Иди и вой дальше.

Друид разгневался. Выпрямившись, он поджал одну ногу.

– Одна нога! – закричал он, и молчание охватило дан. Сейчас раздастся пророчество, проклятие, предсказание… – Одна рука! – продолжал он. – Один глаз!..

– Ты будешь говорить – но только после меня! – вскочив на ноги, вскричал Эсон и выхватил меч. Оружие остановилось, когда между ним и животом друида нельзя было бы просунуть и древесного листка. – Хорошенько подумай, прежде чем говорить. Ты не проклянешь меня. Этот меч сегодня губил воинов, он охотно заберет и одного друида. Ты не сможешь остановить его. Не забудь об этом, друид, когда будешь открывать рот.

Наступило продолжительное молчание, друид все стоял на одной ноге. Наконец он вымолвил:

– В этой тевте состоялся конец. А теперь начнется начало.

Но и у этого начала будет свой конец. Улыбнувшись, Эсон опустил меч.

– Правильно сказал, седовласый. В меру – не слишком много. Все кончается – так и должно быть. А теперь иди.

Друид ушел не оглядываясь, а Эсон с холодной улыбкой опустился на шкуры.

– Мужи пьянеют, – проговорил Интеб. – И вливают семя в женщин, куда ни глянь. Ночь будет тревожной, если не принять мер.

– Ты мудр, мой египтянин, ты необходим мне.

– Я рад этому, Эсон, – ответил зодчий.

Ночью было не до сна. Еще не остывшие после победы воины пили, ели и хвастали, прославляли собственные подвиги. Побежденные, побитые телом и приунывшие духом йернии по одному тянулись в свои комнаты, раненых обихаживали сестры и матери. Эсон сидел с быками-вождями двух победивших тевт, но они были готовы лишь пить, бахвалиться и разговаривать о пустяках, пока все еще не будет совершено должным образом. Одно дело – поспешный набег на дан Уалы. Теперь настала пора обсудить более важные вещи, но для этого нужно кое-что сделать. Когда стало светать, послали за главным друидом. Немед, в свою очередь, послал за работавшими в лесу дровосеками. Они убрали мусор из дыр, в которые ставился хендж быка-вождя, и к утру опоры уже стояли. Вождь-бык дана всегда восседал на этом месте, здесь лицо его освещали первые лучи солнца нового дня, а на закате всем приходилось щуриться и прикрывать глаза, обращаясь к нему. Раз в дане находились быки-вожди еще двух тевт, им тоже полагались хенджи – только поменьше, по бокам от главного хенджа, более почетное место – справа. Для них вырыли ямы, достали из кладовой ошкуренные бревна.

Их густо покрывал налипший навоз, но белая краска скроет оставленные им следы.

Интеб ночью спал, пока остальные пили, и теперь бодрствовал вместе с парой мутноглазых микенцев, назначенных в утренний караул. Египтянин с большим интересом следил за возведением хенджей. Все сооружения, которые он видел на острове Йерниев, были чрезвычайно примитивными – в Египте они сгодились бы разве что для курятника. Взять хоть сами даны – ничего сложного. Деревянный каркас поддерживался прочными бревнами, вертикально врытыми в землю по кругу. Поперечины опирались на насыпь, расстояние между ними определяло ширину одной комнаты. Не слишком-то прочное сооружение скреплял деревянный пол второго этажа. Стены между опорами делали из плетеных жгутов, место они занимали, но прочности сооружению не добавляли. Так был построен и дан Уалы, только он был побольше других. Как и в прочих данах, бык-вождь обитал на втором этаже над широким входом. Нависающая крыша позволяла укрыться от непогоды и защищала от дождя.

Внутри дана располагалось два круглых сооружения. В них обитали мастеровые: кожемяки, кузнецы и плотники.

В отличие от прочих тевт, здесь умели обрабатывать и камень. Конечно, работа была несложная – обтесанные камни устанавливались в выдолбленные в твердом мелу гнезда, – но и это было уже существенно. А вот что здесь действительно умели – это обрабатывать дерево. Интеб с интересом следил, как йернии обтесывали столбы для хенджей.

Каменными молотками и клиньями они сперва скалывали одну сторону бревна. Когда поверхность его становилась ровной, ее еще сглаживали бронзовыми долотами. Другие мастеровые тем временем обрабатывали концы стояков. Самую точную часть работы делал один старик с узловатыми ладонями. Быстрыми точными ударами короткого топора он обрабатывал торцы бревен, оставляя на них выступы величиной с кулак. Сделав это, он распорядился, чтобы к нему перекатили бревно, предназначенное для поперечины. Тщательно все промерив, с помощью молотка и обломка бронзового кинжала вместо стамески он вырубил гнездо, отвечавшее выступу.

Под надзором друида Немеда поставили опоры первого хенджа. С шумной перебранкой их укрепили, забив куски мела между столбом и краями ямы. Установка поперечин оказалась более сложным делом. Пришлось составить из бревен козлы, с которых и устанавливали обычно перекладину. Бревно закатили на козлы, плотники полезли наверх. По команде Немеда они взяли бревно, приподняли повыше и насадили на шипы. Раздались победные крики, а строители принялись горделиво выхаживать возле хенджа, ощущая себя героями.

Пока шло возведение хенджей, начали сходиться воины-йернии. Когда в деревянных корытах принесли воду и мел, воины оттолкнули строителей и взялись за пучки травы.

Немед указал каждой тевте свой хендж. Воины тут же принялись белить столбы, отбирая друг у друга пучки травы, не забывая при этом намазывать белой смесью усы и волосы на голове.

После полудня состоялась сходка, и Эсон начал с того, что напомнил всем, кто выиграл битву. С церемонными жестами он подвел Ар Апу к правому хенджу, а потом собственными руками подвесил на поперечину его щит. Аналогичным образом он отвел налево Мовега.

И теперь все обратились к центральному хенджу, к пустующей арке, возле которой прежде сидел Уала. Во всеобщем молчании Эсон направился к ней, на ходу извлекая из ножен меч.

Потом неторопливо оглядел всех собравшихся: воиновйерниев, микенцев, друидов, мастеровых из дана. И могучим резким движением вбил меч в опору хенджа. Меч глубоко вонзился в дерево и задрожал.

– Мой, – объявил Эсон и уселся перед хенджем.

Никто не попытался поднять голос, оспорить право Эсона сидеть у хенджа, право говорить за всех воинов тевты. Он победил, и до выборов нового быка-вождя все будет свершаться по его слову.

Быки-вожди начали раскладывать трофеи – воины отвечали громкими воплями одобрения. На поперечинах повисли отрубленные головы, разные украшения. Прежде чем сесть, оба вождя повесили на свои хенджи по топору на волосяной перевязи. Топоры были остры, кинжалы блестели, драгоценности ослепляли.

Сокровище Эсона было самым богатым: с хенджа свисал его собственный панцирь, рядом блестел его щит, лучился острый меч. Золотой поток тек на землю с белой поперечины. Но выше всего – там, где ее видел всякий, – висела голова Темного, взлохмаченные волосы трепал ветер.

Обряды совершались много дней, едва прерываясь на ночь: всегда находился очередной знатный воин, желавший похвастать собственной удалью. Настал и черед йерниев побежденного дана, позор поражения уходил в прошлое, они снова были воинами. Они уже хвастали и собственными подвигами в недавней битве, и прежние их враги не находили в этом ничего странного.

Потом начались споры из-за добычи. Каждая из тевт считала, что билась лучше и вправе рассчитывать на большую долю. Когда воины начали гневаться и послышались оскорбления, Эсон ограничился тем, что указал на двоих микенцев, сидевших возле него в полной броне, напоминая, кто именно принес победу. Добычу делили неторопливо, все споры так или иначе разрешались, право владеть одной особо красивой гривной из витого золота было определено в кровавом поединке. Эсону вспомнились погребальные игры в Микенах: там подобные споры улаживались в состязании на колесницах: пришедший первым получал собственность убитого воина из рук местного царька. Таким способом его отец объединял Арголиду, заменив бескровными поединками войны между городами, обратив мечи арголидцев против одной лишь Атлантиды.

Здесь можно было бы попытаться заменить скачки состязаниями в беге. Впрочем, Эсон не был уверен в успехе: ни один бык-вождь не имел права так распоряжаться трофеями и не смог бы настоять на своем.

Никто уже не помнил, сколько дней и ночей миновало, когда случилось непредвиденное и нежеланное. Началось с того, что работавшие возле ворот дети и женщины с криками бросились врассыпную. Поднятый ими шум встревожил воинов, сидевших снаружи круга: поворачивая головы, они начали окликать бегущих, спрашивать, что случилось.

Тут смятение добралось и до центра церемониального круга, где Ар Апа как раз требовал возвращения тридцати двух коров, украденных из его дана. Раздосадованный помехой, он заскрежетал зубами и топнул в землю. Хлынувшую наружу толпу остановили воины, расчищавшие дорогу двоим неуверенно продвигавшимся вперед путникам.

Первой шла Найкери в грязной и разодранной ветвями одежде. В руке ее был ремень.

За другой конец его держался ковылявший следом за ней мужчина. Он мог держаться только одной рукой, вторая была отсечена – и недавно: на обрубке запеклась кровь, покрывавшая грубую повязку. Он был слеп – пузыри на щеках и лбу свидетельствовали, что глаза его выжгли. Ноги его были босы, от одежды остались жалкие лохмотья; Эсон не сразу узнал его и, вскочив наконец с места, выкрикнул имя: