Текст книги "Планета проклятых"

Глава 1

Человек сказал Вселенной: «Я существую!»

«Однако, – ответила Вселенная, – это во мне не пробуждает чувства долга по отношению к тебе».

Стивен Крейн

Пот заливал тело Брайона, пот пропитывал тугую набедренную повязку – единственную его одежду. Легкая рапира казалась тяжелой, как свинцовый брусок: мышцы, изнуренные предельными нагрузками, отказывались работать. Но это было неважно. Свежий порез на груди, из которого все еще сочилась кровь, боль в перенапряженных глазах, даже окружавшие арену высокие трибуны с тысячами зрителей – все это было пустым и ненужным, не заслуживающим размышлений. Во всей Вселенной существовало сейчас только одно: плясавший перед ним сияющий узкий клинок, со звоном скрещивающийся с его собственным. Он чувствовал дрожь клинка, словно бы жившего своей жизнью, он знал, угадывал следующее его движение – и перемещался сам, парируя его. А когда он атаковал, клинок взлетал перед ним, отбивая его оружие.

Внезапное движение. Он отреагировал мгновенно – но его клинок встретил только пустоту. Мгновение паники стоило ему короткого резкого удара в грудь.

– Касание!

Голос, сотрясший мир, казалось, прорычал одно это слово в миллионы микрофонов, и тишина взорвалась аплодисментами множества зрителей.

– Одна минута, – произнес голос, а вслед за этим прозвучал сигнал таймера.

Брайон тщательно воспитывал в себе этот рефлекс. Минута – не слишком большой отрезок времени, а для отдыха телу нужна каждая доля секунды. Жужжащий сигнал заставил мускулы мгновенно расслабиться: работало только сердце и легкие – уверенно и равномерно. Глаза закрылись; он смутно осознавал, что секунданты подхватили его, не дав упасть, и повлекли на скамью. Покуда они массировали его безвольно расслабившееся тело и обрабатывали рану, он обратил взор внутрь себя. Он погрузился в мечты, он скользил по границе сознания. Потом перед ним возникло навязчивое воспоминание о предыдущей ночи: он снова и снова прокручивал его в мыслях, рассматривая происшедшее со всех сторон, словно многогранный кристалл.

Уже одно то, что это произошло, было необычным. Участникам Двадцатых Игр требовался полный, ничем и никем не нарушаемый отдых, а потому по ночам в спальнях было тихо, как на кладбище. Конечно, в первые несколько дней это правило особо не соблюдалось. Сами люди были слишком возбуждены, чтобы отдыхать спокойно. Но с каждым следующим кругом соревнований, когда все больше участников стало выбывать, по ночам в спальнях стала воцаряться мертвая тишина. А в особенности в последнюю ночь, когда занятыми остались только две маленькие комнатушки, а тысячи прочих стояли пустые, с распахнутыми дверями, и за их порогами царила тьма.

Гневные слова вырвали Брайона из объятий глубокого сна. Разговор велся шепотом, но каждое слово было слышно отчетливо – спорили два человека, остановившиеся как раз напротив металлической двери его спальни. И один из них произнес его имя.

– …Брайон Брандт. Разумеется, нет. Тот, кто тебе сказал, что это получится, совершил ошибку, и я предвижу крупные неприятности…

– Ты рассуждаешь, как идиот! – резко оборвал второй голос: в нем звучали командирские нотки. – Я здесь, потому что дело это чрезвычайной важности. И видеть я должен именно Брандта. А теперь отойди!

– Но Двадцатые…

– Плевать я хотел на ваши Игры, на ваши радостные вопли и тренировки. Это важно, иначе меня бы здесь не было!

Первый из говорящих ничего не ответил (он, должно быть, был должностным лицом). Брайон почти физически ощущал его гнев и ярость. Должно быть, он выхватил пистолет, потому что второй голос быстро проговорил:

– Убери эту штуку. Глупец!

– Вон! – вместо ответа прорычал первый. Снова воцарилась тишина, и Брайон, хотя разговор и пробудил в нем любопытство, снова погрузился в сон.

– Десять секунд.

Голос прервал цепь воспоминаний Брайона; он вернулся в реальность. К несчастью, он осознавал, что практически полностью истощил запас своих сил: он был предельно измотан. Месяц постоянных поединков, как физических, так и интеллектуальных, явственно сказался на нем. Сейчас ему будет тяжело даже просто держаться на ногах, не то что собрать силы и знания, чтобы сражаться и выиграть…

– Какой счет? – спросил он массажиста, разминавшего его невыносимо болящие от перенапряжения мускулы.

– Четыре-четыре. Вам нужно только одно касание, чтобы победить!

– Ему тоже, – мрачно буркнул Брайон и, приоткрыв глаза, посмотрел на того, кто растянулся на другом краю мата. Никто из тех, кто выходил в финал Двадцатых, не был слабым соперником; но этот, Иролг, действительно лучший из лучших. Гора мышц, полная неистощимой энергии. В этом последнем раунде будет немного от искусства: только продержаться, парировать и нападать, и пусть победит сильнейший.

Брайон снова закрыл глаза, сознавая, что наступил момент, которого он старался избежать всеми силами.

У каждого, кто принимает участие в Двадцатых Играх, есть свои маленькие хитрости и приемы. У Брайона они тоже были, и пока что изрядно помогали ему. Он был средним шахматистом, но добивался быстрой победы в шахматных партиях благодаря тому, что делал весьма нестандартные ходы. И это было не случайностью, а результатом долгих лет работы, анализа шахматных книг: чем древнее, тем лучше. Он запомнил десятки старинных партий. Это было разрешено правилами. Позволено, впрочем, было все, за исключением допинга и применения технических средств. И самогипноз был вполне принятым приемом борьбы.

У Брайона ушло более двух лет на то, чтобы разыскать источник дополнительной силы. В книгах этот феномен описывался достаточно часто, но воспроизвести его оказалось практически невозможно. Он был связан со смертельной травмой настолько прочно, что возникало ощущение, будто это одно явление, а не два. Берсерки продолжают сражаться и убивать, даже иссеченные множеством ран, каждая из которых смертельна. Люди, у которых прострелено сердце или мозг, продолжают драться, хотя находятся в состоянии клинической смерти. Смерть, похоже, составляет неотъемлемую часть этой силы. Однако существует разновидность той же силы, которая проявляется в состоянии глубокого транса: та сила, которая позволяет человеку стоять на голове и пятках, не имея иных точек опоры. Находясь в сознании, воспроизвести подобное невозможно. Работая с этим ключом, Брайон разработал технику самогипноза, позволявшую ему получать доступ к источнику неведомой силы – источнику так называемого «второго дыхания». К силе выживания, отличающей жизнь от смерти.

Но подобные упражнения могли и убить – истощить тело настолько, что восстановление станет попросту невозможным, особенно в той стадии усталости, в которой он находился сейчас. Во время Двадцатых умирали и прежде; к тому же смерть в последнем поединке была во многих отношениях лучше поражения.

Глубоко дыша, Брайон тихо произнес фразы, «включавшие» процесс самогипноза. Усталость ушла, и с нею исчезло ощущение жара, холода и боли. При этом прочие его чувства заметно обострились.

С каждой секундой эта сила вытягивала из него жизненные резервы, словно бы сама жизнь по капле вытекала из тела.

Когда прозвучал сигнал, Брайон выхватил у ошеломленного секунданта свою шпагу и бросился вперед. Иролг едва успел схватиться за оружие и парировать первый удар своего противника; но сила этого удара была так велика, что их рапиры столкнулись гардами. Брайон с размаху врезался в своего противника. Иролг выглядел удивленным неожиданно яростной атакой, но потом улыбнулся. Он подумал, что это последний всплеск энергии; он знал, насколько они оба устали.

Противники расцепились, и Иролг немедленно ушел в глухую оборону. Он не пытался атаковать: пусть сперва Брайон утомится, пусть его последние силы уйдут на попытки прорваться сквозь защиту Иролга.

Когда он наконец понял свою ошибку, Брайон заметил на его лице выражение паники. Брайон не уставал. Напротив, он усиливал атаки. Он ощутил волны отчаянья, исходившие от Иролга, и понял, что пятое очко будет его.

Атака – атака – и каждый раз все медленнее движется клинок соперника, едва успевая парировать удар. Потом – еще один удар, отбрасывающий клинок Иролга в сторону. Под гарду. Сверкающая сталь, рассекающая воздух и касающаяся груди Иролга рядом с сердцем.

Волны оглушительного шума – визг, крики, аплодисменты – ворвались во внутренний мир Брайона, но он уже почти не осознавал этого. Иролг выронил свою рапиру и хотел было пожать Брайону руку, но внезапно ноги у него подогнулись, и он едва не упал. Брайон подхватил его, поддержал и повел к подбегавшим секундантам. Потом Иролг исчез, а Брайон взмахом руки отстранил своих секундантов, бросившихся ему на помощь, и медленно пошел вперед. Сам.

Но что-то было не так – он двигался словно бы сквозь теплый и вязкий кисель. Словно бы полз на коленях. Нет – не шел и не полз: падал. Да. Теперь он мог позволить себе упасть.

Глава 2

Айхьель дал врачам только один день, после чего отправился в больницу. Брайон не умер, хотя предыдущей ночью врачей сильно беспокоило его состояние. Теперь, ровно через сутки, он начал приходить в себя, а больше ничего Айхьелю и не нужно было знать. Он протолкался к палате нового Победителя, нещадно распихивая всех, кто преграждал ему путь; первый серьезный отпор он встретил у дверей.

– Вы нарушаете правила, Победитель Айхьель, – сказал врач. – И если вы будете продолжать попытки прорваться сюда, где вы вовсе не нужны, я буду вынужден применить силу вне зависимости от того положения, которое вы занимаете.

Айхьель начал было в подробностях излагать врачу, сколь малы его шансы совершить подобное, когда их обоих прервал Брайон. Он узнал голос, который слышал в последнюю ночь в спальном бараке.

– Впустите его, доктор Колрай, – проговорил он. – Я хочу видеть человека, который считает, будто есть что-то важнее Двадцатых.

Покуда врач колебался, Айхьель быстро обошел его и захлопнул дверь перед носом врача. Он посмотрел на лежащего в постели Победителя. К обеим рукам Брайона было подключено по капельнице; глаза его запали, глазные яблоки были покрыты сеткой лопнувших сосудов. Безмолвная битва со смертью, которую он вел, оставила глубокий отпечаток на всем его существе. Лицо его заострилось и походило больше на череп, обтянутый нездорового серого цвета кожей, а скулы, казалось, были готовы прорвать ее. Только ежик коротко остриженных волос остался прежним. Создавалось впечатление, что Брайон перенес длительную тяжелую болезнь.

– Страшен ты, как смертный грех, – оценивающе оглядев его, заявил Айхьель. – Но все равно – поздравляю тебя с победой.

– Ты и сам не слишком хорошо выглядишь… для Победителя, – отпарировал Брайон. У него бы никогда не вырвалось ничего подобного, но он был измотан до предела и пребывал в весьма сварливом настроении, а потому не сумел подавить вспышки внезапного гнева. Айхьель, впрочем, пропустил его слова мимо ушей.

Однако слова эти были правдой; Победитель Айхьель был не слишком-то похож на Победителя – он вообще не походил на анвхарца. Нет, и рост, и ширина плеч – все это было именно таким, как анвхарцу и подобает, но он весьма заметно оброс жирком, скрывавшим мускулатуру и образовывавшим складки на шее. Толстяков на Анвхаре не было, и невозможно было поверить, что этот располневший человек мог когда-то быть Победителем. Однако в его глазах еще горел отблеск той силы, которая когда-то позволила превзойти всех живущих на планете и победить в ежегодных играх. Брайон невольно опустил глаза под этим жгучим взглядом; ему стало стыдно, что он вот так, без причины, оскорбил человека. Однако ж он чувствовал себя слишком плохо для того, чтобы найти силы на извинения.

Впрочем, Айхьелю не было особого дела до каких-то извинений. Брайон снова взглянул на него и внезапно ощутил, что есть вещи, по сравнению с которыми он сам, его оскорбления и даже Двадцатые не более значительны, чем танцующие в воздухе пылинки. Брайон понимал, что все это только игра больного воображения, и попытался избавиться от неуютного ощущения.

Двое смотрели друг на друга, испытывая одно и то же чувство.

За спиной Айхьеля бесшумно отворилась дверь, и тот развернулся, двигаясь так, как способен двигаться только атлет с Анвхара. Доктор Колрай как раз делал шаг через порог и пребывал потому в весьма неустойчивом положении; следом за ним шли двое в форме. Айхьель бросился на них. Стремительность этого движения, помноженная на огромную массу его тела, привела к тому, что все трое отлетели в коридор и повалились на пол, как в детской игре «куча-мала». Айхьель же, воспользовавшись этим, захлопнул и запер дверь.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал он, снова поворачиваясь к Брайону. – Наедине, – прибавил он, наклоняясь к переговорному устройству и с мясом выдирая его из гнезда.

– Убирайся, – ответил на это Брайон. – Если бы я мог…

– Но ведь не можешь, а потому придется тебе полежать здесь да послушать меня. Думаю, у нас есть минут пять, пока они не решат взломать дверь, и я не хочу терять их. Есть работенка, которую необходимо выполнить. И ты – единственный, кто для нее подходит. Но придется совершить небольшое космическое путешествие. А теперь откажись, – прибавил он, заметив, что Брайон собирается что-то сказать.

– Разумеется, я отказываюсь, – ответил Брайон, чувствуя себя глупо и злясь из-за этого: получалось так, будто он говорил по подсказке. – Анвхар – моя планета; с какой стати мне улетать с нее? Вся моя жизнь прошла здесь, здесь моя работа. К этому я могу прибавить, что только что выиграл Двадцатые. Я просто обязан остаться.

– Ерунда. Я также был Победителем, но я же улетел. На самом деле, тебе просто хочется потешить свое самолюбие – ты ведь так долго шел именно к этому. Вне Анвхара никто не знает, что такое Победитель, а, следовательно, и уважения к титулу там не дождешься. Тебе придется встретиться лицом к лицу с огромной Вселенной, и я не виню тебя за то, что ты несколько испуган.

Раздался громкий стук в дверь.

– У меня нет сил злиться, – хрипло проговорил Брайон. – И я не могу заставить себя восхищаться твоими идеями, пока они позволяют доставать человека, слишком больного для того, чтобы выставить тебя вон.

– Приношу извинения, – сказал Айхьель, хотя по его голосу этого не чувствовалось; не было в нем и сострадания. – Но речь идет о вещах много более важных, чем твои задетые чувства. Сейчас у нас немного времени, а потому я хочу, чтобы одна моя идея дошла до тебя.

– Идея, которая убедит меня покинуть планету вместе с тобой? Ты слишком много хочешь.

– Нет, эта идея тебя не убедит; ты сам убедишь себя, размышляя над ней. Если ты действительно задумаешься, многие из твоих иллюзий рухнут. Как и все на Анвхаре, ты – научный гуманист, свято верующий в Двадцатые. Ты принимаешь все без малейших размышлений или колебаний. Вы ни на минуту не задумываетесь о прошлом, о бессчетных миллионах людей, прозябавших в ничтожестве все то время, покуда они создавали для вас новую, лучшую жизнь, которой вы и живете ныне. Ты когда-нибудь вспоминал о людях, страдавших и умиравших в горе и нищете ради того, чтобы цивилизация сделала еще один крохотный шажок вперед?

– Конечно нет, – ответил Брайон. – Да и с чего бы мне?.. Я ведь не могу изменить прошлое.

– Но зато можешь изменить будущее! – заявил Айхьель. – Ты кое-что задолжал своим многое пережившим предкам, которые создали для тебя эту жизнь. Если научный гуманизм для тебя – нечто большее, чем просто слова, у тебя должно быть чувство ответственности. Неужели ты не хочешь попытаться хотя бы частично оплатить этот долг, помогая другим – тем, кто сейчас живет такой же отсталой жизнью, как наши прапрадеды троглодиты?

Стук в дверь становился все громче. Он мешал Брайону думать да к тому же от стимуляторов у него гудело в голове.

– Теоретически я с тобой согласен, – с запинкой проговорил он. – Но, понимаешь ли, я ничего не могу сделать, руководствуясь только логикой, если для меня самого это не будет иметь эмоциональной ценности.

– Вот тут-то мы и дошли до сути, – мягко проговорил Айхьель. Он прислонился спиной к двери, которую теперь, как видно, пытались выбить каким-то тяжелым предметом.

– Стучат. Значит, скоро мне придется уйти. У меня нет времени на то, чтобы расписывать все в деталях, но я даю тебе слово чести Победителя, что ты действительно можешь кое-что сделать. Только ты. Если ты мне поможешь, мы, быть может, сумеем спасти семь миллионов человеческих жизней. Таковы факты.

Ломившимся в дверь снаружи удалось-таки вышибить замок, и дверь начала приоткрываться. Айхьель подпер ее плечом.

– Вот идея, над которой я предлагаю тебе поразмыслить. Почему в Галактике, где тысячи воюющих отсталых планет, захлебывающихся ненавистью, народ Анвхара – единственный, чье существование основано на сложной системе игр?

Глава 3

Дольше удерживать дверь было невозможно. Айхьель и не пытался сделать это. Он отступил в сторону – и в комнату тут же ввалились двое, Айхьель же молча шагнул мимо них в коридор.

– Что случилось? Что он сделал? – затараторил врач, вбежавший следом за охранниками. Он быстро проверил показания приборов, укрепленных на спинке кровати Брайона. Дыхание, температура, сердце, кровяное давление – все было в норме. Пациент лежал тихо и врачу ничего не отвечал.

Размышлений Брайону хватило до конца дня. Думать было тяжело. Усталость, действие транквилизаторов и других лекарств туманило голову. Мысли блуждали бесцельно, и он не мог вырваться из их бесконечного круговорота. О чем говорил Айхьель? Что за чушь он нес об Анвхаре? Анвхар был таким потому что… потому что он был таким, вот и все! Планета пришла к этому естественным путем. Или – нет?..

История была чрезвычайно проста. С самого начала на Анвхаре не было ничего, представлявшего сколь-нибудь значимый интерес для торговли. Мир этот находился в отдалении от межзвездных торговых путей, на нем не было залежей минералов, которые стоили бы того, чтобы их разрабатывать и отправлять в другие обитаемые миры на чудовищные расстояния. Конечно, можно было охотиться на пушных зверей и продавать меха – предприятие это было выгодным, но слишком мелким. А потому никогда не предпринималось организованных попыток колонизовать эту планету. В конце концов все произошло по воле случая. Несколько научных групп обосновались здесь, построили исследовательские станции и станции наблюдения: необычный годичный цикл Анвхара давал в этом отношении массу интереснейшей информации. Поскольку наблюдения велись долго, научные работники решили перевезти на Анвхар свои семьи. Так, медленно, но верно, возникали первые небольшие поселки. Многие из охотников также осели здесь, увеличив тем самым численность населения.

Это было начало.

От давних времен осталось не слишком много летописей, поэтому о событиях, происходивших в первые шесть сотен лет истории Анвхара, можно только догадываться: фактов на этот счет чрезвычайно мало. Примерно в это время произошел Раскол, и в этой общегалактической катастрофе Анвхар вел свою собственную войну. Когда пала Земная Империя, кончилась не просто эпоха. Многие станции наблюдения оказались в довольно странном положении – они представляли уже несуществующие учреждения. Профессиональные охотники лишились рынка сбыта своих мехов, поскольку у Анвхара не было собственных космических кораблей. Правда, никаких глобальных изменений на Анвхаре во времена Раскола не произошло, поскольку планета была совершенно самодостаточной. Как только ее жители привыкли к мысли о том, что теперь Анвхар является независимым миром, а не сборищем людей различных профессий с различными убеждениями, жизнь снова пошла своим чередом. Не то чтобы она стала труднее – на Анвхаре жизнь никогда не бывает легкой, – но, по крайней мере, внешне она почти не отличалась от прежней.

Хотя мысли и отношения людей подверглись огромным изменениям. Предпринимался ряд попыток создать некоторую стабильную форму социального устройства и общественных отношений. Они не оставили значимого следа в истории – по крайней мере, в летописях Анвхара, – за исключением того, что увенчались наконец Двадцатыми.

Чтобы понять, что такое Двадцатые, нужно знать, что Анвхар движется вокруг своего солнца, Семидесятой Змееносца, по необычной орбите. В этой системе есть и другие планеты, с более-менее нормальной эклиптикой. Анвхар, возможно, является «бродягой», планетой иного солнца, попавшей в поле притяжения Семидесятой. Большую часть своего года, длящегося 780 дней, Анвхар находится на значительном удалении от нее; потом наступает короткое жаркое лето, длящееся около восьмидесяти дней, после чего вновь наступает долгая зима. Жизнь на планете приспособилась к таким сезонным изменениям климата. На зиму большинство животных впадают в спячку, растительность же дремлет в спорах и семенах. Некоторые теплокровные растительноядные в тропической зоне, также утопающей в снегах, продолжают вести активную жизнь, а ими, в свою очередь, питаются хищники. В сравнении с летом, зима, несмотря на свои страшные холода, является сезоном мира.

Лето – время безумного стремительного роста. Трава и деревья пробуждаются к жизни и растут с такой скоростью, что крушат скалы и поднимаются к небу буквально на глазах. Снежные равнины превращаются в болота грязи, на которых в течение нескольких дней вырастают настоящие джунгли. Все развивается и размножается. Растения душат друг друга, стремясь поглотить как можно больше живительной энергии, даруемой солнцем. В этот сезон все насыщает и насыщается, потому что с того момента, как выпадает первый снег, девяносто процентов года пройдет в спячке в ожидании возвращения тепла.

Чтобы выжить, людям пришлось приспособиться к анвхарианскому циклу. За лето нужно было собрать в закрома достаточно пищи, чтобы ее хватило на всю долгую зиму. Поколение за поколением адаптировались к этому, пока сезонные изменения не стали восприниматься ими как нечто совершенно естественное. Первая оттепель весны, стремительно переходящей в лето, вызывала у «коренных» анвхарцев изменения метаболизма. Слой подкожного жира уменьшался, начинали действовать потовые железы; прочие изменения были менее заметны, чем приспособления к смене температурного режима, но не менее важны. Подавлялся центр сна в мозгу: человеку оказывалось достаточным немного подремать раз в три-четыре дня. Жизнь становилась почти истерической, лихорадочной – то есть полностью соответствующей жизни окружающего мира. К первым морозам люди успевали снять урожай стремительно созревающих зерновых и запастись мясом, консервируя или замораживая последнее в огромных холодильных камерах. Невероятно удачно приспособившись к годичному ритму жизни, человечество стало частью экологической системы планеты и обеспечило себе выживание во время долгой зимы.

Да, физически люди нормально переживали зиму. Но что касается выживания духовного – здесь дело было сложнее. Примитивные эскимосы на Земле могут впадать в долгую дрему, напоминающую спячку. Возможно, цивилизованным людям такой способ тоже доступен – по крайней мере, на несколько самых холодных месяцев земной зимы. Но это невозможно, когда зима длится дольше земного года. И главным врагом любого анвхарца, если только он не охотник, становилась скука; и даже охотники не могли всю зиму бродить среди снегов, выслеживая зверей. Выпивка была одним из способов разрешения проблемы, другим было насилие. Алкоголизм и убийства стали настоящим зимним кошмаром, в особенности после Раскола.

Но конец этому положили Двадцатые. Когда они стали частью жизни населения планеты, лето превратилось в перерыв между играми. Двадцатые были большим, чем просто соревнования: они превратились в образ жизни, удовлетворявший физические и интеллектуальные потребности человечества на этой необычной планете. Игры эти являлись декатлоном – вернее сказать, двойным декатлоном, в котором шахматные матчи и поэтические состязания занимали не меньшее место, чем прыжки на лыжах с трамплина или стрельба из лука. Каждый год проводилось два всепланетных соревнования – для мужчин и для женщин. И дело здесь было не в сексуальной дискриминации, а в реальной оценке возможностей. Различия, присущие мужчинам и женщинам, не позволяли им соревноваться на равных во многих областях: например, женщина не может выиграть большой шахматный турнир. Это принималось во внимание. Любой на планете мог принимать участие в Двадцатых столько раз, сколько ему хотелось: ограничений на это не было.

Побеждал лучший – и он действительно был лучшим. Сложная система повторных игр и отборочных соревнований обеспечивала и участникам, и наблюдателям активную жизнь на половину зимы. И все это было только прелюдией перед основной частью Двадцатых, длившейся месяц, в которой и определялся единственный победитель. И его или ее награждали именно этим титулом: Победитель или Победительница. Мужчина и женщина, превзошедшие всех на планете, кому суждено оставаться лучшими до следующих игр.

Победитель. Это был титул, которым можно было гордиться. Брайон слабо пошевелился на постели и сумел повернуться так, чтобы видеть окно. Победитель Анвхара. Его имя уже записано в книги истории, он стал одним из горстки героев этой планеты. Теперь школьники будут изучать его жизнь, читать о нем, как и он сам когда-то читал о Победителях прошлого. Будут мечтать о его славе, придумывать новые и новые приключения, связанные с победами Брайона, надеясь когда-нибудь сравняться с ним. Стать Победителем – вот высочайшая честь во Вселенной.

За окном в темном небе слабо поблескивало вечернее солнце. Бесконечные ледяные равнины отражали этот свет, и весь мир, казалось, состоял из этих холодных отблесков. Одинокая фигурка лыжника скользила по равнине; больше в мире не было никакого движения. Огромная невероятная усталость накатила на Брайона, усталость разочарования, словно бы он увидел мир в совершенно ином свете.

Внезапно с ослепительной ясностью он понял, что быть Победителем – значит быть никем. Это то же самое, что быть лучшей блохой среди всех блох в шерсти одной собаки.

В конце концов, что такое Анвхар? Скованная льдом планета, населенная несколькими миллионами разумных блох, никому во Вселенной не известная, не имеющая никакого значения для всего остального человечества. В этом мире не было ничего, за что стоило бы драться; войны, вспыхнувшие после Раскола, не коснулись Анвхара. Анвхарцы всегда гордились этим – как будто можно гордиться тем, что ты никому не нужен и не важен. Все прочие миры росли, сражались, побеждали и проигрывали – изменялись. Только на Анвхаре жизнь повторялась, шла по бесконечному замкнутому кругу, как магнитофонная пленка…

Глаза Брайона увлажнились: он моргнул. Слезы! От осознания этого невероятного факта сентиментальная жалость сменилась в его душе страхом. Неужели страшное напряжение последнего поединка повредило его рассудок? Это были не его мысли. Ведь вовсе не жалость к себе сделала его Победителем – так почему же сейчас он чувствовал именно это? Анвхар был его Вселенной – разве он мог хотя бы представить себе, что эта планета – всего лишь ничтожная пылинка в глубинах Космоса, каприз творения? Что с ним случилось, что вывернуло наизнанку его мысли?

Как только он задумался об этом, ему в голову немедленно пришел ответ. Победитель Айхьель. Толстяк со странными рассуждениями и вопросами, будоражащими разум. Или Айхьель околдовал его, как некий чародей – как дьявол в «Фаусте»?.. Нет, глупости. Но что-то ведь он действительно сделал. Может, сумел вложить в голову Брайона какую-то мысль, когда тот был слишком слаб, чтобы противиться чужому влиянию? Или воздействовал на его подсознание с помощью гипноза, как злодей в «Скованном мозге»? Брайон не мог найти оснований для подозрений, но все же совершенно точно знал, что именно Айхьель ответственен за его странное душевное состояние.

Он коротко свистнул; это послужило сигналом, включившим починенный коммуникатор у его изголовья. На маленьком экранчике появилось лицо сиделки.

– Человек, который был здесь сегодня, – заговорил Брайон, – Победитель Айхьель. Вы знаете, где он? Я должен связаться с ним.

Почему-то эти слова лишили сиделку ее профессионального спокойствия. Она хотела было ответить, но извинилась и отключила экран. Когда он зажегся снова, место сиделки занял человек в форме охранника.

– Вы сделали запрос о Победителе Айхьеле, – сказал он. – Мы держим его здесь, в госпитале, под охраной, поскольку он нарушил установленный порядок, силой вломившись в вашу комнату…

– Я ни в чем его не обвиняю. Пожалуйста, попросите его немедленно зайти ко мне.

Охранник с трудом подавил охватившее его изумление:

– Прошу простить меня, Победитель, но я не представляю, как это можно сделать. Доктор Колрай оставил специальные указания о том, что никто не должен вас…

– Доктор пока еще не распоряжается моей личной жизнью, – прервал его Брайон. – Я не заразен и не болен – я только чрезвычайно утомлен. И я хочу видеть этого человека. Немедленно.

Охранник глубоко вздохнул и принял решение.

– Он уже идет, – ответил он и отключил экран.

– Что ты со мной сделал? – спросил Брайон, едва Айхьель вошел в его комнату и они остались одни. – Не станешь же ты отрицать, что вложил в мою голову чуждые мысли?

– Нет, не стану. Поскольку весь смысл моего пребывания здесь именно в том, чтобы донести до тебя эти «чуждые» мысли.

– Расскажи мне, как ты это сделал, – потребовал Брайон. – Я должен это знать.

– Хорошо, но ты должен еще многое услышать. И не просто услышать, но и поверить в то, что услышишь. Первое, что является ключом ко всему остальному, – это истинная природа твоей жизни здесь. Как ты думаешь, откуда взялись Двадцатые?

Прежде чем ответить, Брайон принял двойную дозу стимулятора, который разрешили ему доктора.

– Мне нечего и думать, – сказал он, – я знаю. Об этом рассказывается в исторических хрониках. Организатором первых игр был Джирольди, первые соревнования прошли в 378 году по летосчислению Анвхара. С тех пор Двадцатые проводились каждый год. Вначале это были местные состязания, но вскоре они уже переросли во всепланетные.

– Верно, – ответил Айхьель, – но ты рассказываешь о том, что произошло, я же спросил у тебя, как возникли Двадцатые. Как мог один человек, кем бы он ни был, взять отсталую планету с небольшим населением, состоящим из полусумасшедших охотников и фермеров-алкоголиков и создать на ней социальную машину, работающую без перебоев, а в центр ее поставить искусственную структуру Двадцатых? Это было бы просто невозможно.

– Но ведь это было сделано! – настаивал Брайон. – Ты не можешь этого отрицать. А в Двадцатых нет ничего искусственного. Они вполне закономерны в подобном мире.