Текст книги "Кровавый апельсин"

Глава 8

Я захожу в бар и ищу Патрика. Вопреки моим ожиданиям он сидит не в гордом одиночестве, а за длинным столом в окружении обычной публики из нашей конторы, хотя сейчас вечер среды. Я устраиваюсь между Санкаром и Робертом.

– Вином угостите?

Оба молчат. В зале шумно. Из поточных колонок ревет музыка. Я усаживаюсь в уголок и смотрю на Патрика. Он в своей тарелке, в своей стихии. Он ярчайший всполох пожарища в созвездии. Он травит байку, над которой сидящие рядом хохочут, а сидящие далеко тянутся, чтобы ее услышать. Улыбающаяся Алексия на периферии. Это не тихая попойка тет-а-тет, но ничего не поделаешь. Он сам позвал меня сюда… как подумаю об этом, теплее становится. Я хлопаю Роберта по руке, когда Патрик поворачивается, явно удивленный моему присутствию.

– Вином угостите?

– Тебе нужно выпить.

Говорим мы хором. Я смеюсь. Роберт тянется через стол и наливает красное в стоящий рядом бокал. Паузу я делаю миллисекундную – гадаю, чистый ли бокал. Ай, один ляд! Я пью до дна, но Роберт моему бокалу пустовать не позволяет.

– Тяжелый день? – спрашивает он.

– Ага. Только с работой разделалась. А ты как?

– Я тут с четырех. Жена меня убьет. Я же только пару рюмах пропустить собирался… – У Роберта заплетается язык.

– Мы все тут на пару рюмах.

Я пью лишь половину второй порции и ставлю бокал на стол. Волны спокойствия покачивают меня, неяркое освещение наполняется золотым сиянием. Все хорошо, я имею право здесь находиться. Карл не хочет, чтобы я вернулась домой слишком рано: он занят со своей группой. У Матильды тоже все хорошо: до отвала наевшись пиццы, она вот-вот уплывет в царство Морфея. Я свою работу выполнила и выпивку заслужила. Еще один большой глоток вина, и я смотрю на Патрика. Он сидит рядом с секретарем Марке, и сейчас, приглядевшись, я замечаю с другой стороны от него красивую незнакомку. Она слушает Патрика и, похоже, веселится от души. Безмятежного спокойствия как не бывало – у меня аж пальцы леденеют.

Я тычу Роберта локтем:

– Кто это?

– О ком ты?

– Вон о ней. О женщине рядом с Патриком. – Я стараюсь говорить как ни в чем не бывало.

– Не знаю. Просто какая-то женщина. Вместе с ним пришла.

– А когда? Во сколько это было?

– Понятия не имею. Вскоре после меня. – Роберт поворачивается и заглядывает мне в глаза: – Ревнуем, да?

– Не болтай чепуху. – Я допиваю вино, тянусь к бутылке, но она опустела. – Пойду еще куплю.

Мимо группы посетителей я протискиваюсь к барной стойке. Бар трещит по швам, по ощущениям, сегодня не среда, а пятница. Мимо Патрика я прохожу, демонстративно его игнорируя, хотя краем глаза вижу, что спутница держит его за руку. Выше голову – и вперед к стойке!

Из-за наплыва посетителей очереди своей я дожидаюсь минут десять и, чтоб больше не терять врмя, беру сразу две бутылки «Риохи». Когда возвращаюсь, на моем месте сидит Роберт, но он двигается, и я сажусь. Я наливаю вино ему и Санкару, призывно машу бутылкой сидящим напротив, только они хлещут белое. Взгляд Патрика я перехватить не пытаюсь.

Я потягиваю вино, а Сакар рассказывает, каким делом сегодня занимался.

– Как же она не допетрила, что он каждую ночь вставлял ей под хвост? Рогипнол[14]14
  Рогипнол – «наркотик изнасилования», анкситолический, миорелаксирующий, седативный, снотворный, противосудорожный препарат.


[Закрыть] – препарат сильный.

Еще вина! Время идет – на часах полдесятого… Уже десять. Усталость и голод отступают. Вино делает свое дело. Я смотрю на сотовый. Ни слова. Мы с Робертом выходим покурить.

На обратном пути, убедившись, что никто не видит, я отправляю сообщение Патрику: «Трахнуться хочешь?» Он и бровью не ведет. Наверное, у него отключен телефон.

Зачем Патрик позвал меня в бар, раз игнорирует? Он по-прежнему поглощен беседой с той женщиной. Кто она, не знает и Санкар. Не желая спрашивать никого другого, я все чаще припадаю к своему бокалу. Две бутылки выпито, Роберт пробивается к стойке за добавкой. Публика редеет – от двадцати человек осталось лишь десять. Я улыбаюсь и болтаю с девчонками, сидящими напротив, – с любительницами белого. С Алексией и еще с одной стажеркой, имя которой я никак не запомню. Девчонки разговаривают с Полин из адвокатской конторы, которая обычно со мной не слишком любезна. Сегодня все проще: она раскраснелась от вина и охотно обсуждает «мое» убийство.

– Так странно смотреть на чужие фотографии. Каждый считает себя уникальным, а по сути, мы делаем одни и те же вещи, ходим в одни и те же места, едим одну и ту же еду… – Я несу ахинею, на полпути забыв, что именно собиралась сказать.

– Да, да, именно! Это же как Фейсбук. Полная взаимозаменяемость. – Полин кивает.

– Сегодня вы позируете фотографу – держитесь за руки перед Парфеноном, – а завтра ты закалываешь его до смерти. Если подумать, такое может случиться с каждым.

– Истинная правда. – Полин кивает без остановки, и я тоже киваю, потрясенная нашим глубокомыслием. – А что о нем скажешь? – Полин так резко меняет тему, что я не сразу догадываюсь, о ком она, и смотрю на нее с непониманием. Она показывает на Патрика: – А что с ним такое?

– Ну, адвокат он хороший, – начинает Полин, заговорщицки наклоняясь ко мне. – Но я слышала сплетни…

– Сплетни? – переспрашиваю я, стараясь сдерживать эмоции.

– Ну, кое-что кое о ком, на кого ему зариться не стоило. Вот даже не знаю… – Полин замолкает.

Доля секунды, и алкогольная дымка рассеивается, я начеку. Понятия не имею, на кого намекает Полин, неужели на меня? Это она прислала то сообщение?

– Ничего подобного я не слышала, – заявляю я. – От таких сплетен один вред.

Полин с покаянным видом дает задний ход:

– Слушай, я не собираюсь гнать волну. Дело в том, что… Да, все это пустая болтовня.

Я киваю.

– Пойду выпить себе куплю, – говорит Полин. – Принести тебе что-нибудь?

– Нет, спасибо. Я уже скоро пойду, – отвечаю я и смотрю, как Полин пробирается к стойке.

Мгновение спустя я подскакиваю от чьих-то криков и звона битого стекла. В итоге остатки вина льются мне на рубашку, а не в рот. Я поднимаю голову – из-за чего сыр-бор? – и быстро определяю причину. Патрик облился еще сильнее, чем я, – у него вино аж с подбородка капает.

Незнакомая мне женщина возвышается над ним, размахивая дном бокала, – осколки еще держатся на ножке. На полу и на столе битое стекло. Женщина что-то кричит, но я не могу разобрать слов. Я вскакиваю, но, прежде чем оказываюсь у стола с их стороны, подбегает Полин, встает перед кричащей женщиной и протягивает к ней руки. На миг мне кажется, что женщина пырнет Полин импровизированной розочкой, но она замирает, свирепо на нее глядя, потом бросает бокал на пол. Полин обнимает ее за плечи, но женщина вырывается из объятий, поднимает сумочку с пола и в раздражении выходит из бара.

Патрик вытирает лицо белой салфеткой. Рубашка у него промокла насквозь: бокал незнакомой мне женщины наверняка был полон.

– Что у вас случилось? – ору я, а он не реагирует. – Какого хрена тут случилось?! – ору я еще громче.

В этот самый миг музыка затихает, воцаряется тишина. Оставшиеся посетители глазеют на нас: пропустившие сцену с бокалом отреагировали на мои крики. Патрик промокает рубашку, сворачивает салфетку, кладет ее на стол и лишь потом смотрит на меня. Он что-то говорит, но снова начинает играть музыка, и я его не слышу.

– Что?!

– Ей не понравилось моя рубашка. – Патрик улыбается.

– Да мать твою!

Я слишком зла, чтобы с ним разбираться, поэтому встаю и беру свою сумку. С тем, что здесь стряслось, можно разобраться потом. Полин смотрит на меня с недоумением, но и с ней я сейчас разбираться не в состоянии. Ни с кем не попрощавшись, я выбираюсь из бара через черный ход, чтобы не приближаться к Патрику. С меня хватит! Видимо, в бар он позвал меня лишь для того, чтобы продемонстрировать соперницу. В такие игры я больше не играю.

Свернув на Стрэнд, я вижу такси с горящими шашечками и останавливаю его, радуясь, что сбегаю. Я пьяна, но не слишком, и по пути в Арчуэй легко сосредоточиваюсь на уличной рекламе. Достаю из сумочки сотовый и пишу Роберту: извини, мол, пришлось уйти, завтра процесс начинается. Он-то мой побег вряд ли заметил и плевать на меня хотел. А с Патриком разберусь утром: либо он объяснит, в чем дело, либо нет. В чем дело, я не понимаю.

Приехав домой, я с удивлением обнаруживаю, что пациенты Карла еще не разошлись. Обычно сеансы терапии у них заканчиваются не позже девяти. Когда переступаю порог, они, судя по звукам, что-то смотрят по телевизору, но вот я захлопываю дверь, и шум стихает. Из гостиной выскакивает Карл:

– Я тебя еще не ждал. У нас тут только дело пошло.

– Мне завтра рано вставать. – Я низко опустила голову в надежде, что Карл не заметит мое состояние.

– Тогда ложись спать. Мы скоро закончим. – Карл возвращается в гостиную и быстро закрывает за собой дверь, не давая увидеть, кто там.

«Чей это дом?! – хочется заорать мне. – Кто выплачивает гребаный кредит?!» Но я не ору. Гнев утихает, я поднимаюсь на второй этаж. В нашей спальне я раздеваюсь, не включив свет: оранжевое сияние фонарей шторы почти не задерживают. Грудь чешется от пролитого вина, и я иду в душ, но споласкиваю лишь тело, а волосы не мочу. Потом надеваю ночнушку и тщательно чищу зубы: по тридцать секунд на каждую четверть рта – все как требуется.

Удовлетворившись тем, что от меня больше не разит выпивкой и куревом, я накидываю пеньюар и иду к Матильде в комнату. Она крепко спит в обнимку с розовым слоном. Я целую ее в лоб, поправляю одеяло, чтобы укрыть ей руку, потом сажусь на пол у кровати и смотрю, как она спит. Матильда вздыхает и поворачивается лицом ко мне. У меня горло сжимается. Вот, вот кого я предаю! Карл важен, но Тилли еще важнее. Не она отвергала меня, не она столько раз отталкивала. Она заслуживает лучшего, чем мать с раздором в сердце. Мою любовь к ней словами не передать, но, чтобы порвать с Патриком, ее не хватает. По крайней мере, пока. Я касаюсь Матильдиной щеки и беззвучно обещаю стараться больше и стать матерью, которой она заслуживает. Я почти верю себе.

Вернувшись в спальню, я забираюсь с постель, а телефон ставлю заряжаться на тумбочке. Потом я беру его, чтобы включить будильник: я так устала, что утром меня не разбудит и землетрясение, Пришло два сообщения. Первое от Патрика: «Я у тебя в конторе. А где ты, мать твою?»

Я медленно провожу пальцем по словам, потом, в кои веки решительная и непоколебимая, стираю их.

Потом я просматриваю второе сообщение от неизвестного отправителя:

«Я слежу за тобой, гребаная шалава. Я знаю, что ты творишь».

Буквы танцуют у меня перед глазами. Кому-то известно про нас с Патриком? Смысл может быть только такой. Кто это, я понятия не имею. Пытаясь сдержать панику, я стираю сообщение. Его больше нет. Я ничего не получала. Это снова ошибка. Сообщение адресовано другой женщине. Отправитель спутал цифру в номере. Я ставлю будильник на половину седьмого, поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. Но усталость отступила. Мысли несутся наперегонки. Как ни притворяйся, что сообщений нет, от них не спрячешься. Итак, их уже два – да, это правда. И да, ситуация опасная. Кто-то за мной следит. Этот человек в курсе моих дел и не одобряет их. Я сворачиваюсь калачиком, подтягивая колени к груди.

Под пуховым одеялом холодно. Страх пронизывает до костей.

Чуть позднее слышатся голоса уходящих, «до свидания» нестройным хором, негромкое хлопанье двери. Еще позднее – тихие шаги поднимающегося в спальню Карла. Он сама деликатность. Я не шевелюсь, дышу мерно и глубоко. Вскоре Карл начинает храпеть.

Засыпаю я далеко не сразу и, когда это удается, вижу странный сон. Сломанным бокалом я колю себе бедра, потом тянусь к промежности и трахаю себя розочкой. Сильно дрожа, я просыпаюсь в темноте, льну к теплому телу Карла, обнимаю его. Во сне, в отличие от яви, он не отстраняется. Разногласия забыты, у нас идиллия, пусть даже сиюминутная. Он то, что мне понятно и знакомо, отец моего ребенка. Мы вместе путешествовали по миру, вместе свили семейное гнездо. Пора реанимировать наши отношения. Ради Матильды, ради нас самих. Уткнувшись Карлу в плечо, я засыпаю.

По звону будильника я просыпаюсь в половине седьмого, но Карла уже нет рядом, даже подушка холодная. Предложу ему уехать на выходные. Попросим его мать присмотреть за Матильдой, а сами снимем номер в хорошем отеле. Закажем хорошей еды и хорошего вина. Может – только может, – мы будем держаться за руки и целоваться. Может – только может, – мы займемся любовью, как раньше. Перед мысленным взором встает лицо Патрика, но я его гоню. Не хочу больше, хватит с меня чувства вины. Сплошной стыд, не стоящая свеч игра. Патрик – сама ненадежность, я вечно гадаю, о ком он думает, обо мне или только не обо мне…

Те сообщения стали настоящим «звоночком». Так уж осторожны и сдержанны были мы с Патриком? Любой коллега мог увидеть, как мы целуемся в переулках за Флит-стрит или стоим слишком близко друг к другу в баре. Те эсэмэски мог прислать любой из них, так что с этой мелодрамой пора заканчивать. Я до сих пор слышу звуковое сопровождение вчерашнего вечера – звон бьющегося стекла, крики. Понятия не имею, ни почему та женщина злилась на Патрика, ни что он натворил.

– Кофе будешь? – спрашивает Карл и ставит кружку мне на тумбочку.

– Спасибо! Так мило с твоей стороны, – с чувством говорю я. Кофе в постель Карл не приносил мне уже несколько лет. Раньше он частенько меня баловал – кофейный аромат разносился по дому, и день начинался приятно. Что же, предзнаменование доброе. – Я тут подумала, давай в ближайшее время устроим ночевку вне дома? Попросим твою маму присмотреть за Матильдой.

– С чего это ты? – удивленно спрашивает Карл.

– Будет здорово побыть вместе. Вдвоем.

– Не хочется оставлять Матильду… – В голосе Карла чувствуется неохота.

– Помню, тебе и раньше не хотелось, но тогда Тилли была маленькой. Сейчас она старше, твоя мама за ней присмотрит. На одну ночь… ничего страшного не случится, – уверяю я.

– Даже не знаю. Маме будет трудно.

– Уверена, она согласится с радостью. Ничего особенного ей делать не придется. Матильда – большая девочка. Пусть дома сидят, если тебе так будет спокойнее. О еде и всякой всячине я позабочусь заранее. – Я протягиваю Карлу руку.

Целую минуту он смотрит на нее, потом пожимает. Рукопожатие слабое, безликое. Но это только начало. Нужно, чтобы Карл понял, что Матильду можно доверять другим людям. В этом вопросе я никогда прежде не настаивала, но, пожалуй, пора.

– Я поговорю с мамой, – обещает Карл. – Посмотрим. Наверное, одна ночь – это не страшно.

– Ничуть не страшно, я в этом уверена. Они и сдружиться смогут. Твоя мама вечно твердит, что хочет больше общаться с Тилли. – Карл вскидывает бровь, но я упрямо гну свое: – Несколько лет назад она сама мне об этом говорила. Слушай, нам с тобой тоже нужно подружиться. Тилли нужна счастливая семья. Что скажешь?

– Можно попробовать, – соглашается Карл.

– Уверена, ты и пациентам своим такое советуешь – проводить вместе время, разговаривать.

Карл кивает и крепче сжимает мою ладонь. Я гадаю, не пора ли его поцеловать, но тут к нам в спальню заходит Матильда и запрыгивает на кровать:

– Вы меня не разбудили!

Матильда теплая от сна, волосы всклочены. Я прижимаю ее к себе, но через минуту она вырывается из моих объятий и обнимает Карла. Он сидит на краю кровати, обнимает Матильду, и я понимаю, какой должна быть семья. Так и получится, я об этом позабочусь. Моюсь и собираюсь на работу я в прекрасном настроении, какого у меня не было несколько месяцев. Спустившись на кухню, я обнаруживаю, что Карл пожарил болтунью не только для Матильды, но и для меня. Завтракаем мы вместе. Сама бодрость и энергичность, я качу сумку на колесиках к двери, готовая к любому развитию событий на суде короны в Вуд-Грин.

Глава 9

Пролетает еще одна неделя. Процесс в Вуд-Грин идет успешно. Парни по очереди появляются на свидетельской трибуне и вещают, какой угрозе подвергла их жизнь опасная езда обвиняемого. Тот показания дает чуть слышно, и его барристер не лучше. Как я и опасалась, инвалида представляет девушка, судя по виду, юрфак закончившая чуть ли не вчера. Я стараюсь особо не усердствовать, и в итоге инвалид получает условный срок. «Решение почти Соломоново!» – думаю я, когда в конце процесса подаю заявление о взыскании судебных расходов, но, разумеется, не озвучиваю.

Патрик отправляет мне пару сообщений, но исключительно по делу Мадлен – слушание о признании вины с рассмотрением обстоятельств приближается, а обвинение не спешит раскрывать информацию. Инцидент в баре Кэрна он не упоминает. Я тоже: не доставлю ему такое удовольствие – его игры меня не интересуют. Наши отношения мы не упоминаем. То есть наши былые отношения.

Вечер пятницы я провожу с семьей, с Карлом и Матильдой. К рассмотрению дела о нападении на ребенка, которое начинается в понедельник, готовиться почти не нужно. Я стараюсь, чтобы этот процесс нам выходные не испортил. Мы едем в Хэмпстед-хит[15]15
  Хэмпстед-хит – лесопарковая зона на севере Лондона.


[Закрыть] и смотрим, как Матильда взбирается на дубы у ворот Кенвуд-хауса[16]16
  Кенвуд-хаус – резиденция Уильяма Мюррэя, 1-го графа Мэнсфилда, расположенная в лондонском районе Хэмпстед.


[Закрыть]. Поговорил ли Карл с матерью о возможной ночевке с Матильдой, я не знаю: он эту тему не поднимает. Давить не хочется, пусть сам к этому придет. Он знает, что я серьезно хочу наладить отношения, что я стараюсь.

Я очень стараюсь не спорить, даже когда Карл велит Матильде слезть с самых нижних ветвей. Да, он просто о ней беспокоится, и да, она слишком маленькая. Мы собираем с земли рыжие и бурые листья, я кладу их в карман пальто.

– Я приготовлю ланч, – предлагаю я, когда мы возвращаемся домой.

– Ты серьезно? – удивляется Карл. – Мне будет проще.

– Нет, с удовольствием, – настаиваю я. – Тилли, что ты хочешь на ланч?

– Хумус и питу. Еще морковь. А ветчина есть?

– Наверняка найдется, – уверяю я. – Никаких проблем.

– Нет у нас ветчины, – вздыхает Карл. – Если бы ты хоть раз заглянула в супермаркет…

– Значит, будет пита с хумусом! – перебиваю я, не желая ссориться. – Тилли, ты согласна?

– Да!

Съев все, что хотела, Матильда просит апельсин. Я вручаю его ей вместе со столовым ножом.

– Сделай в кожуре надрез и чисти от него, – говорю я. – Так будет проще.

Матильда начинает резать, но держит апельсин недостаточно крепко, и нож проскальзывает. Она вскрикивает.

Я бросаюсь к ней, но меня опережает Карл, примчавшийся из гостиной:

– Как тебе хватило глупости дать ей нож?! – Он держит Матильду за руку и демонстрирует мне ее пальчик. На нем царапинка, из которой вытекает капелька крови.

– Щиплет! – плачет Матильда.

– Это сок, – уверяю я. – Пойдем помоем ручку под краном. Ты молодец, очень храбрая девочка!

Карл отпускать ее не хочет, но Матильда подходит ко мне. Я обнимаю ее, помогаю вымыть руку и подсушиваю бумажным полотенцем.

– Разрезать тебе апельсин?

– Да, мам, пожалуйста.

Мы снова усаживаемся за стол, и я чищу апельсин до конца. На белой прослойке кровавый след, и я гадаю, правильно ли поступила, позволив дочери разрезать фрукт самостоятельно. В конце концов, я лишь дала ей столовый нож, а Матильда поцарапалась зазубренным кончиком.

– Элисон, в таких делах нужно быть благоразумнее, – говорит Карл.

Я собираю кожуру и выбрасываю в мусорное ведро.

В воскресенье дела идут чуть лучше. Жаркое я готовлю без приключений. Матильда свою порцию сметает, а Карл почти все оставляет и демонстративно выскребает в ведро.

– Тебе просто опыта не хватает. Готовь почаще, и все получится, – обнадеживает он, хлопает меня по плечу и достает из буфета злаковый батончик.

Хочется оправдаться – стараюсь же, стараюсь! – но я прикусываю язык. Убедить Карла в том, что я изменилась, не так-то просто, но знаю, что со временем у меня получится. Я киваю.

Вечером воскресенья я достаю листья из кармана пальто, складываю веером и прикрепляю к пробковой доске на кухне. Получается сувенир, памятка о поездке в Хэмпстед-хит. У нас все наладится, я почти не сомневаюсь.

Новых анонимок не поступает.

В понедельник утром по дороге в суд я получаю сообщение от Патрика: «Соскучился». Я не отвечаю, и он больше не пишет, но невольно чувствуется, как отпускает напряжение, как уходит тревога, которую я отказывалась замечать. Патриково слово отпечатывается в сознании, укрывшись за мыслями о выходных с Карлом и Матильдой.

Два дня, и разбирательству конец. Стоит начать перекрестный допрос, главная свидетельница обвинения тушуется, не может вспомнить, что, где и когда. Память подводит ее безбожно: домогательства якобы случились десятилетия назад. До присяжных дело не дотягивает. После того как выступили представители обвинения, я, помня об успехе на прошлом суде, подаю заявление об отсутствии оснований для привлечения к уголовной ответственности – и снова удачно. Клиент, бывший учитель музыки, измученный старик возрастом хорошо за шестьдесят, безумно мне благодарен. Голословные заявления едва не разрушили ему жизнь, но провалились с треском. Мне и стараться особо не пришлось – прокуратуре должно быть стыдно, что дали ход такому слабому делу.

Зал суда я покидаю под всхлипы истицы. Поднимать голову и смотреть на нее я не буду. Моя работа – наилучшим образом представлять интересы клиентов. Если ее заявления – правда, ситуация, конечно, ужасная, но доказательства должны быть вескими и не оставлять присяжным обоснованных сомнений… Тут вообще не должно было дойти до разбирательства. С клиентом я прощаюсь за пределами здания суда. Он пожимает мне руку. Его маленькая, беспокойная жена не отдаляется от него ни на шаг. Она то и дело оглядывается. Я велю им уйти, и поскорее, пока из здания суда не выбралась истица.

Секретари оставили мне сообщение о том, что поступили новые документы по делу Мадлен Смит, и я еду в контору, желая увидеть, что обвинение предоставило в преддверии слушания о признании вины. Какое заявление сделает Мадлен, я понятия не имею: признания мне не хочется, по крайней мере пока. В ее отношениях с Эдвином еще очень много неясного. Мои мысли обрывает звонок телефона. Офис Патрика. Я вскидываю подбородок, собираясь с духом. Можно было не готовиться: это его старший юрист, Хлоя Сами.

– Элисон, привет! Ты получила документы? Пора назначить новую встречу с Мадлен. Завтра сможешь?

– Да, конечно, – отвечаю я. – Мой процесс закончен.

– Отлично! – радуется она. – Патрик интересовался, может ли он перед встречей с Мадлен заскочить к тебе в контору и обсудить дело.

– Документы я еще не открывала, – уклончиво отвечаю я.

– Патрик очень хочет к тебе заехать. Вместе материалы изучите. – Голос Хлои звучит непреклонно.

Мы с ней ладим, однако в итоге я ей подчиняюсь. Формально босс – Патрик, но Хлоя – настоящий масто донт с энциклопедическими знаниями всех дел фирмы.

– Хорошо, без проблем. Я буду на месте.

– Чудесно, я передам Патрику, – говорит Хлоя и отсоединяется.

Я отправляю эсэмэску Карлу: «У меня встреча по делу об убийстве. Вернусь к 20.30. XX». Дополнительный поцелуй на удачу. Рано он меня и не ждал: процесс есть процесс, так что ничего страшного. Хорошо, что я не написала Карлу, что управилась в рекордно короткие сроки. Только… почему я думаю, как бы ему соврать?

Я внимательно читаю свежеприсланный отчет патологоанатома с подробнейшим описанием ран, прикончивших Эдвина Смита. Всего их пятнадцать, глубина разная. К отчету приложены фотографии. Я рассматриваю глубокую рану на шее – жуткую улыбку ниже рта. Простыни под Эдвином насквозь пропитались кровью. В краткой сводке обвинения, копию которой мне уже предоставили, сказано, что одежда Мадлен Смит тоже была в крови. Так, а в новых документах есть что-то на этот счет? Я пролистываю их и, не увидев ничего, возвращаюсь к отчету патологоанатома. Никаких оборонительных повреждений. Все раны на шее и на туловище. Тело обнаружили лежащим на спине и сфотографировали в таком положении – сначала сверху, потом повреждения крупным планом. Имеется даже диаграмма: на ней схематически изображен силуэт лежащего и штрихами – места повреждений. Я снова перебираю документы и нахожу фото ножа, которым, предполагаемо, совершено нападение. Нож «Глобал». Я всматриваюсь в фото, за запекшейся кровью высматривая износ. Мой «Глобал» затупился за годы использования и мытья. Разумеется, чем острее лезвие, тем проще его вонзать в тело и вытаскивать из него.

Фото ножа я возвращаю в общую стопку и читаю токсикологический анализ. Уровень алкоголя в крови в четыре раза превышает допустимый для вождения. Других данных пока нет, я знаю, их нужно ждать дольше. Хорошо, что хоть что-то есть. В любом случае, такой уровень алкоголя объясняет отсутствие защитных ран. Эдвин, похоже, был в отключке.

Помимо отчета патологоанатома и фотографии орудия убийства, ничего существенного в новых документах нет. Есть краткое содержание допроса, показывающее, что Мадлен отмалчивалась, а самого протокола нет. То есть опять-таки пока нет. Я проверяю даты: полную информацию предоставят к концу ноября, если не перед самым слушанием о признании вины.

– Больше информации от обвинения нам не нужно. Судья вполне может сказать, что мы достаточно проинформированы и подвигли Мадлен на заявление, – говорю я Патрику, едва он приезжает и устраивается в конференц-зале. Я стараюсь не глазеть на него, но остро чувствую каждый поворот его плеч, каждое движение рук.

– Да, но возражения по иску мы от нее не получили. До сих пор. – Патрик смотрит на разложенные перед ним фотографии. На них большие раны и маленькие.

– С учетом того, что Мадлен рассказала нам о таблетках тайком, о контроле расхода карманных денег, велика вероятность жестокого отношения…

– Да, конечно. Но одного этого недостаточно, чтобы переквалифицировать случившееся в непредумышленное убийство, – говорит Патрик. – Нам скорее аффект нужен.

– Все зависит от того, доверится ли нам Мадлен. Пока у нас ни единого намека на вероятный триггер – ничего вообще. Только бутылка джина и отключка. Но, если честно, ее версия шибко вразумительной не кажется, – отмечаю я.

– Да, ты права. Мадлен очень скрытная. А если вам с ней поговорить наедине? Вдруг так ей будет проще расслабиться? Поболтаете о своем, о женском.

Я ерзаю на стуле: эта мысль мне совсем не нравится.

– Неужели такое допустимо?

– Почему бы и нет? Ты умеешь развязывать людям языки, – говорит Патрик.

Я бросаю взгляд на него: он смотрит не на меня, а на фотографии. Я быстро отворачиваюсь.

– Если считаешь нужным, я поговорю. Нам бы побольше от нее узнать до следующего слушания. И крайне желательно, чтобы она сделала заявление.

На последнюю фразу я стараюсь не реагировать. Но ощутимая теплота его голоса отражается в румянце, заливающем мне щеки.

– Тет-а-тет я вам организую. Я и с нашим психиатром уже поговорил. К завтрашнему утру он составит предварительный отчет. Если встречу назначим на вторую половину дня, ты сможешь утром с отчетом ознакомиться? Ты же завтра свободна?

– Свободна. С отчетом ознакомлюсь. И ты прав: возможно, тет-а-тет напряжет ее меньше.

– Я попрошу Хлою все утроить. – Патрик кивает, набирая сообщение. Я отрываю рот, чтобы заговорить, но он не позволяет. – Элисон, я хотел бы пригласить тебя к себе на ужин. Есть шанс получить твое согласие?

– Боюсь, мысль не самая удачная.

На самом деле я так не думаю. Смотрю на него и чувствую, что страстно хочу его поцеловать. Я пытаюсь подавить это чувство, но на миг отчетливо слышу стук вилки о фарфор – так Карл позавчера вечером выбрасывал приготовленную мною еду.

Патрик пробует снова:

– Мне впрямь хотелось бы. Знаю, последние две недели получились сложными. Мы почти не разговаривали, и я… Да, я соскучился. Пожалуйста, позволь мне приготовить тебе ужин! – Патрик тянет ко мне руку ладонью вверх. – Ну пожалуйста!

Я стараюсь думать о том, что дома меня ждут Карл и Матильда. Еще больше я стараюсь думать о танце букв на экране сотового, об авторе анонимок, который знает о нашем романе и ненавидит его. Ненавидит меня. Все мои старания обращаются в прах.

– Да, пожалуйста. Мне бы тоже этого хотелось.

Такси мы останавливаем на Флит-стрит. Патрик выходит из конторы первым и ждет меня под аркой на верху лестницы, спускающейся от Темпла. В принципе, рядом никого и не было. В такси он держит меня за руку, переплетя пальцы с моими. Я прислоняюсь к нему. Патрик поворачивается и целует меня в макушку.

– В приятное место едете? – осведомляется таксист.

Ясно, он решил, что мы пара.

– Просто домой на ужин, – отвечает Патрик. – Навстречу тихому вечеру вдвоем.

Свернув у церкви Святого Климента Датского, такси едет по Стрэнду мимо Королевского судного двора, мимо Чансери-лейн. Феттер-лейн – мой шанс сказать Патрику, чтобы выходил: мол, мне нужно домой, – но я его упускаю. Я могла бы попросить его сойти у Ладгейт-серкус, потом попросить таксиста отвезти меня по Фаррингтон-стрит в Ислингтон, но я молчу. Мы поворачиваем направо, через реку едем на юг города, в квартиру на верхнем этаже дома у Тауэрского моста. Я бывала здесь лишь раз – после обеда пару недель назад, когда мы смотрели, как темнеет за закрытым жалюзи окном. Патрик платит таксисту и открывает мне дверцу. Я вытаскиваю сумку, тихо иду через подъезд к лифту и поднимаюсь на верхний этаж. Я касаюсь пальцами губ Патрика, и он улыбается.

– Приехали, – объявляет он, когда лифт останавливается.

Патрик открывает дверь, и за порогом я бросаю сумку и куртку. Он наливает мне красного, я подхожу к панорамным окнам, смотрящим на реку. Свет тысячи других окон разбавляет мрак вечера. Сейчас лишь полвосьмого, а уже пара часов как совсем стемнело. Полбокала вина я выпиваю залпом.

– Что готовишь? – спрашиваю я, возвращаясь на кухню, объединенную с гостиной.

Патрик снял пиджак и что-то шинкует на деревянной доске. Я присматриваюсь к ножу: это явно не «Глобал». Рукоять деревянная. Нож, вероятно, японский. Кухня блестит и шипит. На полке за спиной у Патрика по ранжиру расставлены кастрюли.

– Кебабы из баранины и хариссы, – отвечает Патрик. – Еще кускус.

– Здорово! – восхищенно говорю я. – Не знала, что ты умеешь готовить.

– Теперь знаешь.

Патрик снова начинает рубить лук: нож двигается быстро-быстро.

– Похоже, ты заранее все спланировал. Или тебя кинули в последнюю минуту? – осведомляюсь я, тотчас об этом жалею и споласкиваю рот остатками красного.

– Прекрати, Элисон. Лучше прекрати. Кстати, ты ведь позвонила домой и предупредила, что задержишься?

Патрик берет еще одну луковицу, его нож громко стучит по доске.

Я поднимаю руку. Ладно, мол, твоя правда.

– Трудно поверить, что ты не женат, – говорю я.

– Хочешь сказать, в моем возрасте? Пятьдесят мне еще не стукнуло, так что время есть.

– Да я не об этом…

– Не волнуйся, я знаю, о чем ты! – смеется Патрик. – Однажды я был женат. Едва разменяв третий десяток. Мы бросились в омут с головой, а потом она ушла к другому. Но так даже лучше.