Текст книги "Кровавый апельсин"

Голос Патрика звучит беззаботно, но я пристально на него смотрю: вдруг за маской скрывается боль?

– Ты так думаешь?

– Да, конечно. Мне так лучше. Ничего хорошего в браке не вижу. Хотя, с другой стороны… – Патрик улыбается мне.

Заметив сигареты и пепельницу, я жестом прошу разрешения прикурить.

– Ты когда-нибудь покупаешь себе курево? – осведомляется Патрик, но кивает в знак согласия.

– Я просто курю редко, – оправдываюсь я. – Дома вообще нельзя.

– Уж наверное.

Патрик включает вытяжной вентилятор, словно я напомнила ему, что нужно уменьшить запах. Как здорово сидеть на теплой кухне с вином и сигаретой! Не помню, когда я в последний раз курила не на улице. Опустевший бокал я ставлю на тумбу рядом с плитой, сажусь на белый кожаный диван и достаю из сумки сотовый. Четверть девятого. Я еще не опаздываю, но наверняка опоздаю…

«Прости, но встреча затянется. Постараюсь не разбудить тебя, когда приду. ХХ».

Я кладу телефон обратно в сумку. Этот вечер не происходит, это нереально. Раз так, значит, я тоже нереальна, и все, что я делаю, тоже. Вино ударяет в голову, я растворяюсь в теплой дымке и, отпустив тормоза, поворачиваюсь к Патрику и наливаю себе еще вина.

Вино – сама сладость, баранина – сама мягкость, руки Патрика – сама нежность. Я отзываюсь на малейшее прикосновение, мы сливаемся воедино. Он вздыхает мне в волосы и притягивает к себе.

– Почему так не может быть всегда? – спрашиваю я.

– Ты сама знаешь почему. Можешь не волноваться, а просто получать удовольствие?

– Да, пожалуй. – Я закрываю глаза.

На этот раз Патрик поставил фортепианные сонаты Шуберта, под которые я постепенно засыпаю. Спокойствие нарушает громкий гудок. Патрик выпускает меня из объятий, и мы одновременно тянемся к сотовым. Он стучит пальцем по экрану своего, я активирую свой и вижу сообщение от Карла.

«Мама сказала, что в ноябре без проблем останется с Матильдой. Я забронирую отель. До скорого. ХХ».

Реальность отрезвляет, как холодный душ. Я отстраняюсь от Патрика и сажусь в постели.

– Мне пора. Уже двенадцатый час, – говорю я.

– Да, верно. Кстати, мне написала Хлоя. Встреча с Мадлен назначена на завтра на вторую половину дня. Ты не передумала?

– Нет, не передумала.

Я бегу под душ и быстро споласкиваюсь. Потом одеваюсь, а Патрик лежит на кровати и смотрит на меня. Прежде чем уйти, я присаживаюсь рядом с ним на кровать и кладу ему руку на грудь. Наклонившись, я целую его:

– Вечер получился хороший.

– Согласен. Видишь, нам может быть хорошо. Если ты позволишь. – Патрик садится на кровати, притягивает меня к себе и обнимает.

– Я позвоню тебе после встречи с Мадлен.

– Удачи! – Патрик машет мне рукой и снова утыкается в телефон.

Начался дождь, но я легко ловлю такси прямо у дома Патрика и молча сижу, глядя в окно. Патрик – Карл, Патрик – Карл – «дворники» словно повторяют имена. Я снова запуталась, но губы невольно растягиваются в улыбке, а на душе так тепло, что нервный узел кажется менее тугим. Я позволю себе расслабиться. По крайней мере, на этот вечер.

Такси поднимается по холму в Арчуэй, а я проверяю сообщения на сотовом. Патрик написал!

«Спокойной ночи, милая! Сладких снов. Вечер получился прекрасный».

Я провожу пальцем по экрану и улыбаюсь. Таких прекрасных сообщений Патрик мне еще не присылал – я буквально лелею эту мысль. Экран темнеет, потом вспыхивает снова. Еще сообщение. Номер отправителя скрыт.

«Держись от него подальше, шалава!»

Дрожащими руками я стираю оба сообщения. Кошмар не прекращается – мне придется рассказать о нем Патрику. Сотовый я отключаю: он превратился во вражеского лазутчика.

В доме темно – я открываю дверь и на цыпочках поднимаюсь по лестнице. Карл спит. Когда я забираюсь в постель, он шевелится, поворачиваясь ко мне теплой спиной. Я не могу уснуть, гадая, лежит кто-то рядом с Патриком или следит с улицы.

За кем ведется слежка, за ним или за мной?

Глава 10

Я просыпаюсь, когда Карл приносит мне кофе. Второй раз за две недели – это рекорд за последние пару лет. Я сильно торможу: меня вырвали из объятий сна, не шедшего часов до четырех-пяти. Карл садится рядом на край кровати.

– Как прошла встреча? Как дело об убийстве? – спрашивает он.

– Все в порядке. Прости, что пришла поздно, – отвечаю я, стараясь не показать, что удивлена его интересом.

– Ничего страшного. Матильда вела себя хорошо. Я поработал. В выходные у нас конференция по сексуальной зависимости. Я проштудировал информацию – похоже, будет интересно.

– Да, конечно. У тебя же групповая терапия как раз по этой проблеме, да? – Я делаю еще один глоток кофе.

– Кстати, я же написал тебе, что говорил с мамой? Она дала добро на любые выходные ноября. На одну ночь сможем вырваться в какое-нибудь милое место.

– Куда тебе хочется? – спрашиваю я.

– В Брайтон, может? Куда-нибудь на море? Я посмотрю.

– Отлично!

Тут в спальню забегает Матильда, и мы снова оказываемся на кровати втроем – получается семейный триптих. Я обнимаю дочь, Карл обнимает нас, и на миг кажется, что лучше и быть не может. Но вот я кашляю, и волшебство исчезает. Карл спускается на первый этаж, Матильда уходит к себе в комнату одеваться, а я споласкиваюсь под душем, смывая с себя последние следы Патрика. Голову я мою шампунем, потом стою под струями теплой воды, пока в дверь не начинает стучать Карл. Я быстро вытираюсь и освобождаю ему ванную.

Одевшись, я спускаюсь за вторым кофе. Матильда сидит за кухонным столом и ест сухой завтрак. Я целую ее в макушку и прохожу в гостиную. Здесь образцовый порядок – книги в шкафах на своих обычных местах; журналы, с которыми не желает расставаться Карл, – аккуратной стопкой под телевизором. Но что-то не так, вместо гармонии ощущается диссонанс. Я стою в дверях, оглядываясь по сторонам, а потом меня осеняет.

– Здесь кто-то курил? – громко спрашиваю я.

– Что?! – Карл до сих пор на втором этаже.

Я подхожу к первой ступеньке:

– Вчера вечером кто-то курил у нас в гостиной? Пахнет куревом.

– Нет, не пахнет. – Обернувшись полотенцем, Карл спускается на первый этаж.

– Пахнет. В гостиной. Иди сюда!

Я стою в гостиной и принюхиваюсь. Куревом пахнет. Да, я уверена. Несвежий запах напоминает мою студенческую квартиру, где все курили почем зря. Если честно, несвежим пахло и в квартире Патрика, вопреки его стараниям ее проветрить. Возможность курить у него в квартире кажется роскошью: у себя в доме я не курила уже лет десять. Впрочем, по запаху я не скучала.

Заходит Карл и тоже принюхивается:

– Нет, точно не пахнет. Ты сочиняешь.

– Да нет, я уверена, – говорю я, а сама задумываюсь.

Карл подходит ко мне и нюхает жакет:

– Это от костюма твоего несет. Несет тюрьмами, по которым ты ходишь. И пабами.

Я подтягиваю воротник к носу, делаю вдох, но чувствую лишь аромат своего парфюма и едва ощутимый запах жареной еды. Но если Карл утверждает, что от костюма несет… Вчера вечером я в нем курила. Я возвращаюсь на кухню, встаю в дверях и принюхиваюсь.

– И здесь немного пахнет, – заявляю я.

– Говорю же, это твой костюм. От тебя вечно несет дымом. – Карл встает у меня за спиной и тянет меня за жакет, дабы подчеркнуть свою правоту.

– Мамочка, пожалуйста, не кури! Сигареты – это гадость, ты от них умрешь, нам в школе говорили! – Матильда куксится, готовая зареветь в любую секунду. Я подхожу к ней и пытаюсь обнять, но она отстраняется. – Мама, от тебя дымом пахнет! Не хочу нюхать дым.

– Элисон, оставь ее! – Карл отталкивает меня в сторону и берет Матильду на руки. На меня он смотрит с досадой. – Очень жаль, что ты почти не думаешь о последствиях…

– Я думаю… – начинаю я.

– Я просто беспокоюсь о том, что Матильда страдает от пассивного курения, – перебивает он.

– Не по моей вине. Моя одежда не пахнет. Пахнет дом…. – Я осекаюсь.

– Дело не в доме. Здесь никому курить не позволено. Отдай свой костюм в химчистку и не разрешай клиентам курить в твоем присутствии. Подумай о Матильде.

Я пожимаю плечами, потом киваю. Может, Карл прав. Может, дело во мне. Готова поклясться, что пахнет дом, но, возможно, я все-таки не права. Наверное, дым всех сигарет, которые выкурила я и которые выкурили мои клиенты, следует за мной, словно миазм, к которому я привыкла настолько, что перестала замечать. Я поднимаюсь на второй этаж, чтобы окончательно собраться на работу.

Наконец я готова к выходу, а Карл привел Матильду на второй этаж почистить ей зубы. Я заглядываю в ванную и прощаюсь. Матильда сосредоточенно работает зубной щеткой и меня замечает не сразу. Но вот я посылаю ей воздушный поцелуй, и она мне отвечает.

Я быстро выхожу из дому и оглядываюсь по сторонам: не следит ли кто за мной? На улице солнечно, и тревога, снедавшая меня накануне, отступает. Пару раз я посматриваю себе через плечо, но улица кажется совершенно нормальной, и тревога отступает еще дальше. Сев на автобус, я смиряюсь с неизбежным и включаю сотовый. Раздается негромкий гудок – начинают поступать сообщения. Первое от Хлои, я открываю его: «Мадлен сегодня в Лондоне. Встретимся в 12 у нас в офисе, ОК? Х».

Я собираюсь ответить, но меня ждут еще два сообщения. Оба от неизвестного отправителя.

«Знаю, ты не угомонилась, шалава гребаная».

Второе сообщение – цепочка эмодзи. Мужчина и женщина стоят, держась за руки, злое лицо, желтая женщина со скрещенными на груди руками, череп.

Руки до сих пор дрожат от первого послания, косвенно указывающего на то, что кому-то известно, чем мы с Патриком занимаемся и когда, но при взгляде на эмодзи у меня вырывается хохот. Ситуация, как в мультике со Скуби-Ду, когда со злодея срывают страшную маску. Меня наверняка донимает подросток: ни один уважающий себя преследователь не станет пользоваться эмодзи. Немного успокоившись, я проверяю электронную почту. Ничего непотребного – письмо от секретаря, подтверждающего, что освидетельствование психиатра о Мадлен поступило в контору. Пора подумать о деле.

Но тот череп в цепочке эмодзи не дает мне покоя. Комичность сообщения еще не делает его шуточным. Я отправляю эсэмэску Патрику: «Мне приходят анонимки. Похоже, кто-то знает о нас».

Я сижу, сжимая телефон в руке, пока автобус не останавливается на Флит-стрит.

Я захожу в контору, а Патрик не отвечает. Здороваюсь с секретарями, уношу к себе на стол новые документы по делу Мадлен, проверяю сообщения – ничего. Сажусь за стол и начинаю читать. Когда позади остается половина психиатрического освидетельствования, раздается гудок – прилетает эсэмэска от Патрика:

«Что еще за анонимки?»

Я пересылаю их ему с припиской от себя: «Что скажешь?»

Отвечает Патрик моментально:

«Да уж, дело странноватое. Постарайся не удариться в паранойю».

«Похоже, отправитель знает, в чем у нас дело, – отвечаю я. – Еще, похоже, это женщина. На одном эмодзи женщина».

«Не волнуйся, – пишет Патрик. – Обсудим это позже. Я в суд захожу».

Возможно, я слишком драматизирую. Кто-то морочит мне голову, но это не обязательно связано с Патриком. Он прав, я в паранойю ударилась. У меня армия клиентов, способных такое выкинуть. Речь может идти о чем угодно. Я откладываю телефон, открываю лежащие передо мной документы и пытаюсь сосредоточиться на работе.

Я просматриваю документы, но ничего не усваиваю. Не могу сконцентрироваться – мысли перескакивают с одного объяснения на другое. Это как-то связано с Патриком. Связано ведь? Может, он трахает кого-то еще, может, они балдеют, надсмехаясь надо мной. Может, Патрик все ей рассказывает, а она говорит: «Прикинь, глупая корова испугается и побежит домой, к мужу, умора, да?» Может, Патрик полностью в курсе… Нет, такого быть не может. Патрик не поступит так со мной – не станет изображать чувство и смеяться у меня за спиной. Я меряю кабинет шагами, пытаясь успокоиться, но мысль засела в голове и не уходит. Знаю, он в суде, но мне нужно поговорить с ним, нужно спросить.

Я достаю сотовый, пытаюсь ему дозвониться, но сразу попадаю на голосовую почту.

– Патрик, мне нужно спросить, ты спишь с кем-то еще? Не знаю, что думать.

Я отсоединяюсь и секунду спустя жалею о звонке, но что сделано, то сделано. Я нервничаю пуще прежнего, собираюсь перезвонить, но в дверь стучат, и в кабинет заглядывает Марк. Я спешно делаю нормальное лицо:

– Да?

– Сообщение от Хлои из фирмы «Сондерс и Ко°». Она хочет удостовериться, что после обеда вы не собираетесь в Беконс-филд. Клиентка приедет к ним в офис, – передает Марк, не давая понять, слышал ли мой выплеск эмоций.

– Хлоя уже присылала мне эсэмэску. Боюсь, я забыла ответить, – говорю я, старательно изображая спокойствие. – Встреча в двенадцать, верно?

– Да, Хлоя сказала так. – Марк уходит, закрыв за собой дверь, а я снова заставляю себя сосредоточиться на деле Мадлен, описанном в лежащих передо мной документах.

Судя по освидетельствованию, ограниченная ответственность в связи с умственной неполноценностью в качестве тактики защиты не прокатит. Впрочем, психиатр охарактеризовал Мадлен как крайне необщительную. Как очень замкнутую. По словам психиатра, детство Мадлен было нормальным, без травмирующих событий, равно как молодость и раннее материнство. Депрессия и тревога ненадолго пришли после рождения сына, но краткий курс транквилизаторов помог с ними справиться. Я смотрю, что за препарат – оказывается, тот же самый я принимала в двадцать с хвостиком. Помню, что слезала с него резко и полностью: доктору, прописавшему мне его, я больше не доверяла. Помню, что, пока организм очищался от препарата, временами казалось, что голова трещит, а нервы оголены. Но помню, и какое облегчение испытала в начале, когда таблетки только начали действовать. Психиатр спросил Мадлен, нуждается ли она в препаратах сейчас, и она сказала, что нет.

Вопреки заявлениям Мадлен на второй встрече, психиатру она о проблемах с алкоголем не говорила – лишь то, что тем вечером напилась и не помнит, что случилось и как она заколола Эдвина. Интересно, если надавить на нее, она не откажется от этой версии?

Свидетельские показания дала некая Ильма Купер, уборщица, первой оказавшаяся на месте происшествия. Они немного обогатили скудный отчет, ранее представленный обвинением. Сразу по прибытии Купер удивилась поведению хозяйского пса, палевого лабрадудля. Со слов Купер, обычно собака очень мирная, но, открывая дверь тем утром, она слышала лай. В доме она сразу почувствовала вонь: собака насрала на пол в холле, что случалось редко. Собака нервничала, не давала себя гладить, беспокойно носилась туда-сюда по лестнице. Купер разделась и, обескураженная поведением собаки, сразу поднялась на второй этаж. Дверь в хозяйскую спальню оказалась открыта. Купер вошла и увидела место преступления – тело Эдвина на кровати, Мадлен, сидящую рядом.

Купер отмечает, что от Мадлен сильно пахло спиртным, а неподалеку на полу стояла полупустая бутылка джина «Хендрикс». Моя клиентка дешевку не пьет. У нас дома «Гордонс», и я беру на заметку: нужно купить «Хендрикс» и попробовать его с огурцом – такой способ забыться изощреннее. По словам Купер, сначала Мадлен ни на что не реагировала – сидела на полу, крепко прижав колени к груди. После нескольких попыток разговорить Купер легонько потрепала хозяйку по плечу, и тогда Мадлен сосредоточила на ней внимание. Купер заявила, что нужно позвонить, Мадлен молча согласилась. Прямо из спальни Купер с сотового набрала 999, потом впустила приехавшую полицию. Мадлен так и сидела на полу в той же самой позе. Когда полиция увозила Мадлен, та, по словам уборщицы, была совершенно, до пугающего спокойна.

Что чувствовала бы я, только-только убив Карла? Шок? Отрицание произошедшего? Мадлен впрямь напилась заранее или убила мужа и напилась потом? Знаю, опьянением она оправдаться не пытается – для нее это нереально в любом случае, – но расклад интересный. Смиты ссорятся, пьяный Эдвин вырубается, Мадлен закалывает его спящим… Такая Мадлен не похожа на ту, которую я видела в Беконсфилде. Я видела женщину нервную, вне сомнений, эмоциональную, но при этом воплощение самообладания, холености и шика. Такие самоконтроль не теряют.

Я снова читаю свидетельские показания, самый последний параграф, где Купер описывает, как выглядела Мадлен, когда спустилась на первый этаж в сопровождении полицейских.

«Хозяйка всегда носит бежевое, кремовое и подобные цвета, поэтому, когда она встала и спустилась вниз, кровь бросилась в глаза. Столько крови… Рукава потемнели по краям, как от воды, когда посуду моешь, спереди джемпер тоже потемнел. Кровь, кровь, все было в крови, даже собака. Окрас у нее непрактичный – грязь видна сразу. Еженедельно мыть собаку – моя обязанность. Из-за ее лая и беготни сразу по приходе я не заметила, потом увидела: в бурых пятнах у нее весь нос, вся морда. Пришлось сразу ее мыть, и мне было очень не по себе. Казалось, что стошнит. Чтобы смыть всю кровь, шампунь понадобилось наносить трижды».

Собака, кровь, запах дерьма в холле. Представляю, как собака стояла в ванне, как Купер скребла-скребла ее, как у собаки шерсть липла к коже, как вода стекала сначала ржаво-красная, потом наконец чистая. Я переплетаю пальцы рук, чувствуя, как медленно и мерно пульсирует в венах кровь. Потом качаю головой. Мне и реальности хватает – нужно отрешиться от ужасов и спокойно изучать обстоятельства дела. Моя работа не вдыхать мерзкий запах смерти, а разложить хаос на составляющие и классифицировать их соответственно законам, с одной стороны, и практике защиты по нормам общего права – с другой.

Звонит телефон – это секретари напоминают, что мне пора выходить. Я складываю документы и убираю их на полку за письменным столом, надеясь, что образ собаки с окровавленной мордой перестанет меня преследовать.

Глава 11

По дороге в контору Патрика я звоню ему, но снова попадаю на голосовую почту и снова оставляю сообщение:

– Знаю, то первое сообщение оставлять не следовало, извини меня. Просто я сильно нервничаю и хочу с тобой поговорить.

Хорошо хоть анонимок больше нет. Чансери-лейн полна идущих на ланч, несущих пакеты с едой из «Прэт энд Ит», на ходу уткнувшихся в сотовые. Черный костюм, черные лодочки, целеустремленный вид – я вливаюсь в их массу.

Хлою я застаю в приемной. Она машет мне и жестом приглашает войти в кабинет Патрика.

– Я туда ее отвела, – сообщает Хлоя, понизив голос настолько, что я слышу ее лишь потому, что стою рядом. – По-моему, она сильно нервничает… Пожалуй, это естественно, – после паузы говорит Хлоя, которая мне кажется человеком без нервов.

– Спасибо, – благодарю я. – Пойду к ней.

Мадлен безупречна. Волосы идеальными волнами струятся ниже плеч. Сегодня она не в трикотаже, а в классическом пиджаке, снова кремово-бежевом, судя по переплетению нитей, твидовом. Манжеты чуть находят ей на кисти, и я стараюсь не глазеть, не представлять эти руки окровавленными.

Мадлен сидит у стола Патрика с клиентской стороны. Я прохожу мимо к стулу с другой стороны. В кабинете полумрак, жалюзи, как всегда, полузакрыты. Ни разу не была в этом кабинете при ярком освещении, вне зависимости от времени суток. Я усаживаюсь, достаю документы и включаю настольную лампу. Ее желтый свет погоды не делает.

– А давайте поедим! – предлагает Мадлен. – Я вдруг сильно проголодалась. Не хочу вас задерживать, но нельзя ли нам поговорить за ланчем?

Такого я не ожидала. Мой первый порыв – сказать «нет», но, приглядевшись, я вижу, как некомфортно Мадлен. Она сидит на краешке стула: плотно скрестила ноги, растирает ладони. Я вспоминаю цель этой затеи – поговорить с Мадлен тет-а-тет, помочь ей расслабиться, чтобы получить информацию, необходимую для грамотной защиты ее интересов в суде.

– Почему бы и нет, если удастся найти тихое местечко? – говорю я. – Тут неподалеку есть винный бар, в котором сейчас не должно быть слишком людно.

Мы выходим из кабинета Патрика, и я заглядываю к Хлое:

– Мы на ланч сходим.

Хлоя вскидывает бровь, поэтому я подхожу к ее столу и, понизив голос, поясняю:

– Вы правы, она сильно нервничает. Еда и менее формальная обстановка помогут ей успокоиться.

– Пожалуй, ты права, – кивает Хлоя и снова утыкается в документы, которые читала до моего появления. – Приятно было повидаться!

Направляемся мы в «Джасперс», подвальный бар непо далеку от Хай-Холборн. Как я и надеялась, там не слишком людно. Я прошу столик в углу, и нас за такой и сажают. Мадлен устраивается на банкетке, я – спиной к залу.

– Воды вам принести? Газированной или без газа? – осведомляется официант.

– Газированной? – спрашивает Мадлен и смотрит на меня: согласна, мол?

Я киваю.

– А вино желаете?

Я открываю рот сказать, спасибо, мол, воды достаточно, но Мадлен меня опережает:

– Да, я бы выпила бокал. Что скажете? – Она снова смотрит на меня.

Пить не стоит, я же на службе. С другой стороны, цель этой затеи снять с Мадлен напряжение.

– Мне маленькую порцию, – говорю я.

– Два маленьких бокала «Совиньон-блан», пожалуйста, – просит Мадлен, снова повернувшись к официанту.

Отодвинув нож и вилку в сторону, я кладу перед собой синий блокнот, снимаю колпачок с ручки и пишу: «Беседа с Мадлен Смит, 31 октября, среда». Отрываю рот, чтобы задать первый вопрос, но тут официант приносит вино. Ставит бокалы на стол, но так неловко, что вино льется через край на блокнот и чернила размазываются. Я промокаю пятно салфеткой, досадуя, что страница испорчена.

– Будем! – Мадлен поднимает бокал.

Я морщусь, но через секунду поднимаю свой бокал и чокаюсь. Все это совершенно неправильно.

– Будем!

Мадлен делает большой глоток, вздыхает, улыбается, смотрит по сторонам:

– Спасибо, что согласились перенести нашу беседу из офиса сюда. Здесь намного приятнее. Как будто жизнь снова стала нормальной. Я никуда не выбиралась с тех пор, как это произошло…

Меня поражает, что «это произошло» относится к кровавой сцене, о которой я совсем недавно читала. Я присматриваюсь к Мадлен, надеясь разглядеть хоть тень эмоций, но она штудирует меню. Для стороннего наблюдателя мы наверняка подруги, устроившие совместный ланч, а не подозреваемая в убийстве и ее барристер.

– Полагаю, вам очень непросто. – Я стараюсь сохранять нейтральный тон и не думать, насколько аномальна эта ситуация.

– Да, в самом деле. – Мадлен делает глоток вина. – Ну, что мы будем есть?

Я смотрю на меню. Еда меня не волнует – мне скорее бы начать беседу.

– Нам нужно многое обсудить, – многозначительно заявляю я.

Мадлен продолжает с упоением изучать меню, и я снова пробегаю его глазами. Стейк, я буду стейк. На секунду появляется мысль: «Кто за это заплатит?», но вот я делаю еще один глоток вина и понимаю, что мне все равно.

– Так что вы закажете? – интересуется Мадлен.

– Стейк, наверное. Обжаренный с обеих сторон, – отвечаю я.

– Я тоже. Отличная мысль! Нужно красное заказать. – Мадлен снова углубляется в меню.

Я открываю блокнот на не залитой вином странице и снова пишу дату и заголовок.

– Мадлен, вы же понимаете, мы здесь, чтобы обсудить состояние вашего дела и ваше заявление на предстоящем слушании.

Не отрываясь от меню, Мадлен кивает и жестом подзывает официанта.

– Бутылку «Шатонеф-дю-Пап», – говорит Мадлен, показывая список красных вин в лежащем перед ней меню.

Официант записывает заказ. Судя по выражению лица, Мадлен его впечатлила. Я снова гадаю, кто заплатит за этот ланч, но большой глоток совиньона смывает опасения и дарит прилив смелости. Это я провожу встречу и верховодить Мадлен больше не позволю. Я беру инициативу в свои руки.

– Мадлен, я вправду должна задать вашим несколько вопросов. Нам нужно разобраться в ваших отношениях с мужем, – заявляю я.

Радостного оживления как ни бывало – Мадлен прижимает ладони ко рту. По лицу у нее расползается румянец.

– Простите, но выбора действительно нет. По вашим словам, последнее, что вы помните о воскресном вечере, – заявление мужа о том, что он хочет вас оставить. Это верно?

Мадлен собирается ответить, когда официант приносит заказанное ею красное вино. Начинается целое шоу с рассказом-показом-разливанием, и Маделен, снова сама уравновешенность, берет чистый бокал, кружит в нем вино и одобрительно кивает. Официант доливает вина Мадлен и наполняет бокал мне. Я хочу сказать, что пить больше не буду, но тут появляется другой официант с блокнотом и спрашивает, какую еду мы закажем.

– Нам обеим стейки, пожалуйста, – отвечает Мадлен. – Средней прожарки. К ним зеленый салат. Хорошо, Элисон?

Я улыбаюсь и киваю. Ну и встреча у нас! Всем моим стараниям вопреки у руля Маргарет. Она жестом показывает на вино, словно предлагая попробовать, и я, смирившись, так и делаю. Вино божественное, куда лучше совиньона, который я только что пила. Оно мягче, выдержаннее. Терпкий аромат успокаивает – досадно, что мы дела не касаемся, но Мадлен такая хрупкая и нервная, что трудно ее не жалеть. Пиджак на ней явно дизайнерский, но на плечах болтается. Кашне, которое я заметила еще в кабинете у Патрика, отвисло, обнажив жилистую шею. В зеркале за спиной у Мадлен мое лицо кажется чуть ли не в два раза шире, чем ее. Я снова прикладываюсь к своему бокалу.

– Элисон, мне так не хочется говорить с вами об этом, – признается Мадлен. – Мне хочется просто насладиться ланчем.

– Понимаю, но мне нужно получить от вас показания, чтобы оказать вам грамотную помощь. Мадлен, за убийство вам грозит пожизненное, – поясняю я, наклонившись к ней через стол. – Возможно, нам удастся подать преступление как менее тяжкое и добиться смягчения приговора.

На миг Мадлен прячет лицо в ладонях, потом опускает руки и вскидывает подбородок. Она собирается заговорить, но тут официант подает нам стейки, ставит их на стол, потом уходит и возвращается с салатом и двумя острыми ножами. Я надрезаю свой стейк – на тарелку выливается лужица крови. Это не средняя обжарка – практически сырое, темно-красное мясо блестит в свете ламп, из-под коричневой корочки брызжет желтый жир. Я отправляю кусочек в рот, прожевываю, глотаю. Мадлен на свою порцию даже не взглянула. Бокал у нее опустел, она подливает себе красного. Я собираюсь сказать… хоть что-нибудь, дабы вернуть ее к обсуждению дела, но Мадлен начинает говорить сама:

– Даже не знаю, когда все пошло наперекосяк. То есть… понимаю, вы думаете о тех таблетках. Я же видела, какое лицо у вас было, когда я о них рассказывала.

– Простите, я не хотела… – лепечу я.

– Ну конечно, нет. Но, как я говорила в тот раз, стороннему наблюдателю понять сложно. Эдвин всегда умел принимать оптимальные решения. Особенно поначалу… – говорит Мадлен, глядя мне за плечо. Я продолжаю отрезать, прожевывать, глотать, только бы не нарушать ее спокойствие. – Он частенько перегибал палку и все решал за нас. За меня. И я не возражала, даже с облегчением вздохнула: кто-то наконец взял все под контроль. Я очень любила его, очень хотела сделать счастливым. Делать его счастливым получалось не всегда. Я частенько прокалывалась. – Мадлен снова делает паузу и пьет вино.

– В каком смысле прокалывалась? – уточняю я, когда пауза затягивается.

– Я не умела нормально готовить. Я плохо заботилась о его клиентах. Я даже себя правильно подать не могла. Наверное, я была слишком молода и не понимала, что требуется и что для меня это работа так же, как для Эдвина. Как его продолжению, мне следовало стараться, иначе я его подводила.

– Когда вы его подводили, что-нибудь случалось? – спрашиваю я.

– Эдвин очень сердился… Но опять-таки по моей вине. Я злоупотребляла его терпением – плохо готовила, плохо одевалась. Неудивительно, что он сердился. И я на его месте сердилась бы.

– Мадлен, а когда Эдвин сердился… что он делал? – Я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно и ровно.

Мадлен поднимает левую руку и поворачивает ладонью ко мне. Лишь посмотрев на нее пару секунд, я догадываюсь, что́ она мне показывает. Левый мизинец выгнут, как коготь.

– Он не выпрямляется. С тех самых пор, как… – Мадлен не договаривает.

– С тех пор, как что? – тихо спрашиваю я.

– У меня подгорело мясо. Ужин устраивался для одно го из основных клиентов Эдвина и его супруги. Эдвин объяснял, что они очень разборчивы и питаться привыкли в самых лучших местах… Я сказала, что еду лучше заказать, но Эдвину хотелось окружить их настоящим английским гостеприимством…

– И что?

– Я напортачила. Слишком много выпила. – Мадлен смотрит на свой бокал, смеется и делает большой глоток. – Мясо подгорело. Меня подташнивало. Мы заказали доставку. Я думала, что все прошло нормально, но когда гости уехали… В тот вечер я напилась так, что боль почти не чувствовала, а вот наутро…

– Мадлен, что он сделал? – спрашиваю я.

Мадлен выдерживает паузу и делает глубокий вдох:

– Эдвин взял мою руку и гнул палец назад, пока он не сломался.

Я складываю ладони вместе, начисто забыв про стейк:

– Вы в больницу ездили? – Сохранять нейтральный тон очень сложно.

– Нет, Эдвин не разрешил. Думаю, палец сломался в нескольких местах, поэтому сейчас он кривой. Я пыталась его перевязывать, но он не выпрямлялся. Понимаете, почему мне неприятно говорить на эту тему?

– Да, понимаю. Послушайте, я прочла отчет психиатра, и в нем ничего подобного не упоминается. Ваши отношения с мужем описаны как типичные и нормальные.

– Он о таких вещах не спрашивал, а мне не хотелось ворошить прошлое, – поясняет Мадлен.

– Понимаю, как вам это трудно, но нам нужно знать все, Мадлен. Все. Вам придется побеседовать с психиатром еще раз и сообщить ему все эти факты.

– С тем я больше разговаривать не буду. Он мне не понравился, – говорит Мадлен.

– Хорошо. Мы подберем другого. Вы должны снова поговорить со специалистом, нравится вам он или нет. Дело слишком важное. Новые факты могут превратить преднамеренное убийство в непредумышленное и принципиально повлиять на исход дела.

Атмосфера неуловимо меняется, сопротивление, которое я прежде чувствовала, расходится волнами и исчезает. Мадлен вздыхает, словно ждала этого, словно я избавила ее от бремени. Легче становится и мне: нестандартное решение привести клиентку в ресторан и выпить с ней себя оправдало. Я подобрала ключик к делу.

– У нас есть время? – спрашивает Мадлен.

– Да, есть. Об этом не беспокойтесь. Время у нас точно есть. Давайте поедим, потом вы мне все расскажете. Я ваш рассказ запишу, и станет ясно, в какой мы ситуации.

– Ну, хорошо. Я и прежде не собиралась вводить его в заблуждение, но всей правды не говорила. Больше не буду мотать вам нервы. – Мадлен смеется, но снова невесело, потом начинает есть свой стейк, аккуратно разделывая мясо.

Бутылку красного мы допиваем, но больше ничего не заказываем и переключаемся на кофе. К концу встречи я исписываю несколько страниц блокнота и четко представляю, что делать дальше. Когда приносят счет, я оплачиваю его без колебаний: необходимый мне прорыв. Я провожаю Мадлен до станции метро Холборн и бреду по Кингзуэй с головой, гудящей от услышанного.