Текст книги "В чем грехи наши"

– Папа, ты не уходи, пожалуйста, не оставляй меня одну с мамой и с братьями – страшно мне, когда тебя нет. Все меня ругают и пинают, пугают чертями. – Ей тогда было всего семь лет.

– Что такое, радость моя, кто пугает тебя?

– Мама… братья… все…

– Что они говорят тебе?

– То и говорят, что, если я буду плохо себя вести, Аллах покарает меня и отдаст на съеденье чертям…

– Даже так?..

– Да, папа.

– А ты, доченька, веди себя хорошо и слушайся их.

– Я стараюсь вести себя хорошо, но им это всё плохо.

– Марьям, красавица моя, ты младшая и ты должна делать, что они скажут, слушаться их.

– Я их слушаюсь, папа, но они всё равно ругают. Это помой, там подмети, здесь убери… Сами ничего не делают и ещё меня лентяйкой обзывают…

– Понимаешь, дочка, мужчины у нас не моют посуду и не подметают – так сложилось, вот потому они и командуют. Ничего, ты по мере сил помогай маме. Я же знаю, ты девочка не ленивая.

– Я и говорю им: вот уроки сделаю, потом и уберусь. А они ругают… – заплакала она, – и даже бьют…

– Что ты говоришь, радость души моей, неужели это правда – они подняли на тебя руку?..

– Да… – разрыдалась Марьям, прижимаясь к отцу.

– И ты не наговариваешь на них?..

– Нет… Правда это, правда!..

– Успокойся… успокойся, родная, я верю тебе… – с любовью посмотрел Юсуп, вытирая слёзы на лице дочурки. – А мама что?

– И мама ругает… – вновь разревелась она. – Почему… почему они не любят меня?.. Не сестра ли я им?.. Не дочка ли я маме?.. За что они так со мной?.. – с содроганием в голосе сказала Марьям, словно взрослая.

– Ну что ты, моя красавица, мы все очень, очень любим тебя, поверь мне. Просто братья твои старше тебя и хотят, чтобы ты подчинялась им. Они же мальчики – будущие мужчины, джигиты, потому и мама учит тебя подчиняться мужчине. Так у нас принято, понимаешь…

– Не любят… не любят… Они хотят моей смерти…

– Не говори так, дочь моя, – рассмеялся Юсуп, ласково прижимая к груди любимого ребёнка. – А может, они просто ревнуют из-за моей любви к тебе. Ничего, я поговорю с ними, и всё уладится.

– Не уходи… – прижалась она к нему, – не уезжай…

– Марьям, ты же у меня умница, выросла уже и должна понять, что я не могу не ехать. Иначе кто будет нас кормить, одевать, обувать? Я понимаю, ты не хочешь, чтобы я уезжал, – да и я не хочу этого, но – надо. Пойми меня… Хорошо? Будь умницей, как всегда, – улыбнулся он. – Ничего, я скоро приеду и строго-настрого поругаю их, хорошо… – и ушёл, нежно коснувшись губами её щеки. Юсуп оставался на заработках почти полгода. А когда его не было дома, Марьям чувствовала себя птичкой, запертой в мрачную клетку.

– Как ты, радость моя?.. – Как только вернулся домой, Юсуп в первую очередь прижал к груди дочь, лаская и даря ей подарки. Жена с сыновьями, переминаясь с ноги на ногу, молча наблюдали за ними, ревнуя, завидуя и умножая обиду. – Ну, кто на этот раз обидел тебя? – целовал он её, строго, но с любовью изучая родные лица жены и сыновей.

– Папа… как долго тебя не было… – прижималась к нему Марьям, забыв от счастья и радости все свои обиды. «Да что там какие-то обиды, когда папа рядом…»

Но однажды вечером, вернувшись домой с чьей-то свадьбы, слегка выпив, он ещё с порога услышал, как ругали и кричали на Марьям. Он замер и стал прислушиваться. И более всего его поразили слова жены, её голос, который терзал, словно когти орла. Больше всего усердствовали мать и Саид.

– Попробуй только отцу пожаловаться, в хлеву ночевать будешь, как он уедет… – пугал сестру Саид. – Что ты постоянно заставляешь себя ругать?!

– Мне два предложения осталось дочитать… – виновато потупила взор Марьям и судорожно вздохнула.

– Нам твоя учёба не нужна – не женское это дело, – ругала мать. – Желание брата для тебя закон. Сказали – сделала, и немедля, без всяких «сейчас». А посуду кто мыть будет?

– Я же в хлеву убиралась, мама…

– Ты опять с матерью пререкаешься?! – огрызнулся Саид и замахнулся. – Как дам сейчас, чтобы мозги вправить…

– И вы хороши!.. – накинулась мать на сыновей. – Что за мужчины вырастут из вас, если родную сестру не можете держать в страхе, чтобы от одного голоса вашего дрожала… Сказали – выбейте мозги, но заставьте сделать. Девочек надо держать в строгости, а не баловать их, как ваш отец. А то что из неё вырастет, если будет делать что вздумается?.. Шалава – вот кто!.. Сейчас учиться она хочет, потом захочет поступать, а там и гулять потянет… И загуляет – опозорит всех нас… Вы этого хотите? Чтобы сестра проституткой выросла?..

– Мама, не надо!.. – заплакала Марьям. – Я же ничего плохого не сделала, попросила только…

– Молчи, сучка!.. – Ханум дала ей пощёчину, заставив разрыдаться.

Юсуп, не в силах больше сдерживать себя, в гневе ворвался в дом.

– Ханум!.. – в первый раз по имени обратился он к жене. – Ты… ты что, с ума сошла!.. – И тут он резко схватился за грудь, скорчившись от боли, и, разом ослабев, всем телом осел на руки подхвативших его сыновей. Ханум побледнела и не смогла сдвинуться с места. Марьям в слезах бросилась к отцу: «Папа… родной… любимый… жан, папа, что с тобой?..» Оказалось, у Юсупа случился инфаркт, и не первый уже. А ещё через три года новый обширный инфаркт стоил ему жизни. После смерти отца Марьям не пустили в школу – это было решение матери. Ханум считала, что девочкам учёба необходима так же, как телеге пятое колесо. «Я научу свою дочь, как жить, гораздо лучше, чем все эти учителя, – говорила мать, решив поставить точку в учебной практике дочери. – Писать-читать умеет – достаточно, хватит с неё…». – Не пустила дочь в школу и на следующий год. Но затем пришли какие-то люди и долго говорили с матерью. После чего Марьям, к огромной радости своей, снова возобновила занятия в школе, жадно поглощая знания и став лучшей ученицей в классе. Она рассуждала не по годам, мечтая о светлом будущем, а ночами ей снился свободный счастливый мир, где все любили и уважали друг друга. Но чем больше взрослела, тем яснее понимала, что так бывает только в сказках и что ей никуда не деться от судьбы, которая уже предрешена волей небес и могуществом Аллаха. Родные обходились с ней хуже, чем вовсе чужие ей люди, но тем не менее она не могла не любить их. А как же иначе? Это же дети так любимого ею отца, братья её, и мать её – родная… И поэтому как могла старалась угождать им. Ухаживала за скотиной, стирала, готовила, но после отца ни от кого из них так и не услышала доброго слова. Всё, что она делала, принималось как должное, словно она была их рабыней, а не родным и близким человеком. А более удивительным было то, что ей при этом удавалось ещё хорошо учиться и быть в школе одной из лучших. Но, к сожалению и к её огорчению, о поступлении в какой-либо университет она и мечтать не могла, хотя… Всё же однажды, не выдержав терзаний души, мечтая о свободе и счастье, она решилась на разговор с матерью:

– Мама, я хочу подать документы на юридический факультет, пожалуйста, отпусти меня. Всю жизнь буду тебе благодарна…

– Отпустить… тебя?..

– Да, мама, пожалуйста, я умоляю тебя… – в слезах посмотрела она на мать.

– В город?.. Одну?..

– А что тут такого, мама?.. – послушно умоляла она.

– А то, что в городе кяхба-хана[1]1
  Кяхба-хана – дом терпимости


[Закрыть], куда ни глянь… И все там гулящие…

– Ну зачем ты так, мама? Люди везде одинаковы – есть и хорошие, есть и плохие. Вот у Ахмеда жена, например, в городе родилась, выросла, а человек – прекрасный.

– Скажешь тоже. Не успела мужа похоронить – и год не прошёл, подцепила себе молодого горца. – Ханум до сих пор не могла простить сыну, хотя в лицо ему ничего и не могла сказать, что тот женился на вдове, да ещё другой нации. Хотя жена Ахмеда Айшат была доброй, умной и очень порядочной женщиной. – А дочь Касумбека Заира в сауну устроилась, лишь бы в свой аул не вернуться. И говорят, что там она мужчин всяких за деньги обслуживает.

– Зачем ты так, мама?..

– Как?..

– Из-за одной больной овечки всю отару не режут…

– Хватит умничать!.. Я сказала нет – и точка!

А через год её выдали замуж, уж слишком было бы глупо не отдавать её – Хасбулат щедро отблагодарил их.

– Вот и не осталось у меня другого выхода, как пойти на хитрость и сбежать, – продолжала рассказ о своей жизни Марьям. – Я согласилась вернуться к мужу, а сама тайком от всех уехала в райцентр, а оттуда – в столицу. Я понимала, что они найдут меня и в городе, поэтому решила бежать в Москву, надеясь, что в Москве мне обязательно помогут. Я была уверена, что в Москве меня поймут и помогут… – в сомнении вздохнула она. – Но денег хватило только до вашего города, куда и взяла билет в надежде на то, что мир не без добрых людей и мне непременно помогут. Я рассказала кондуктору всё как есть и попросила его о помощи. Но, к сожалению, он оказался негодяем. Стал домогаться меня, обещая в своём купе доставить до Москвы да ещё помочь с деньгами, при условии, что соглашусь разделить с ним ложе. Я дала ему пощечину, и он меня высадил согласно билету. Так я и оказалась в вашем городе одна со своим горем, не зная, что делать и к кому обратиться. Я с надеждой смотрела на проходящих мимо людей, ожидая сочувствия и помощи. Я не знала, куда мне пойти. Я умирала с голоду и, словно собака бродячая, жадно набрасывалась на объедки со стола. Больше всего я боялась попасть в руки полицейских, понимая, что так оно и произойдёт. Всё так и случилось. Они забрали паспорт и стали меня допрашивать: как я здесь оказалась? что тут я делаю? почему одна? – вопросов было много. Я честно рассказала им всё как есть и попросила их помочь. В ответ они только усмехнулись, и я поняла, что мой рассказ никого из них не тронул. И я разрыдалась: «Почему… почему вы мне не верите?!»

– Ну-ну-ну… тут ты, милочка, слезами своими никого не разжалобишь. Много тут шляется народу всякого, мы не обязаны им верить, более того, не имеем права…

– Я же вам всё рассказала…

– Значит, говоришь, не террористка?..

– Ладно… – посмотрел на неё один из них, хлопая её паспортом об ладонь. – Придётся проехать с нами в участок, проверим, что ты за птичка… И если всё в порядке, отпустим.

– Пожалуйста, не надо, прошу вас, – затрепетала Марьям. – Отпустите меня, я же ничего не сделала, пожалуйста…

– Если ты чистая, бояться тебе нечего.

– Вы… – обратилась она к третьему лицу, который стоял в стороне и молча наблюдал за происходящим, – вы же командир их, да? Пожалуйста, скажите им, чтобы отпустили меня, ну пожалуйста…

– Да ладно, ребята, оставьте её в покое. Видно же, что она никакая не террористка.

– Да… да… – радостно заулыбалась Марьям, – честное слово, я и врать-то не умею.

– Видимо, Федя, ты прав, так оно и есть, – улыбнулся тот, в чьих руках был паспорт. – Но раз мы её остановили, то её могут задержать и другие полицейские…

– Точно! Как же я не подумал о том – это мысль! – задумчиво почесал подбородок Федя. – Ну-ну, развивай мысль дальше…

– И вот чтобы избежать такого развития событий и в дальнейшем, дабы помочь нашей очаровательной… – посмотрел тот в паспорт, – Марьям, мы сейчас, жертвуя своим временем, поедем в участок и напишем там для неё справку, что она непричастна к террористам и нет никаких оснований в дальнейшем её задерживать. Мы всё-таки живём в свободной стране, – заулыбался он.

– Гена, ты гений… – улыбнулся Федя.

– Я… я не совсем поняла… Это… – Упорно не хотелось ей садиться к ним в машину.

– Это крайне необходимо – для твоего же блага… – уважительно подтолкнули её.

– Дадим тебе справку с печатью, чтобы в следующий раз никто к тебе не приставал. А может, и начальника уговорим хоть небольшую сумму денег выделить: человек – человеку…

– Поняла теперь?

– Что?.. А… Да-да… – закивала она головой. – А что, есть такая справка?

– Вот даёт деревня!.. – заулыбались они её наивности.

– Да такая справка значит больше твоего паспорта… – закивал головой Гена.

– Да?.. – И подумала: «Может, и вправду хотят помочь…»

– Ну да… – рассмеялись полицейские. – Ты ещё нам спасибо скажешь.

– Ладно, ребята, поехали, – улыбнулся Гена, предложив Марьям следовать с ними. – Девушке надо помочь…

– Да, конечно, обязательно поможем, – подмигнул ей Федя.

– Если негде переночевать, то можешь остановиться у нас, – снова с улыбкой обратился к ней Гена. – С женой познакомлю, – рассмешил он своих друзей.

В машине Марьям расслабилась и, утомлённая своими переживаниями, тут же уснула. Проснулась от прикосновений чужих рук и какое-то время не могла сообразить и понять, где находится и что происходит. Машинально, обеими руками сжав кофту на груди, пружинкой вжалась вглубь машины. Уже сгустились сумерки, и было почти темно. Машина стояла на обочине, возле опушки леса. Надвигалась беспросветно хмурая ночь.

– Ну что, южная красавица – глазки голубые, может, сама разденешься? – усмехнулся ей в лицо Гена, от него несло перегаром. Это они к концу смены сообразили на троих, – хоть одежду свою сбережёшь… – снова рассмешил он друзей.

– Нет… не надо… – заметалась Марьям, но деваться ей было некуда. – Ребята… вы… что вы задумали?..

– Хотим малость поразвлечься с тобой…

– Я… я не хочу… я не могу… я… – дрожала всем телом Марьям, ища сочувствия хоть с чьей-то стороны.

– Что ты девочку из себя корчишь… – задергал правым глазом третий, неизвестный по имени. – Быстро разделась, пока одежда на тебе целая…

– Не надо… прошу вас… пожалуйста… – заплакала она.

– Что ты ревёшь, сучка!.. – оскалился тот и дал ей пощечину. – Никто убивать тебя не собирается…

– Проверим, какая ты на деле, – и отпустим… – улыбнулся Гена. – У тебя прекрасные глаза, как чистое небо, а ты их увлажняешь и туманишь. Зачем?..

– И не заставляй нас применять силу…

– И не ори!.. Никто тебя не услышит…

– Я… я… я… – затянула Марьям, всхлипывая, и стала машинально расстёгивать блузку.

– Умница! Так бы давно… – усмехнулся Гена, проведя ладонью по щеке Марьям. – Я же говорю, всегда можно договориться.

– Я… – Марьям перестала расстёгивать блузку и, посмотрев на Гену с широко раскрытыми глазами, стала вновь застёгиваться. – Я… я хочу в туалет… очень!.. – тихо попросила она, словно ребёнок, закусив губу. – Пожалуйста… я… – дрогнула она губами, перестав плакать.

– Ладно, Василич, отведи её в лесочек, а то как бы в машине не описалась… – усмехнулся Федя.

– А так бывает – от страха это она…

– Не бойся ты, жемчужина южная, мы же не звери какие…

– В жизни всё взаимно: ты мне – я тебе… Так вот, – заключил Гена. – Ладно, Василич, вперёд. И смотри, не потеряй её по дороге.

– Спасибо… – вздохнула Марьям. – А можно бутылочку воды, мне?

– Да ясно, бери, – протянул ей полупустую бутылку с водой Федя.

И они вышли. Войдя в лес, Марьям попросила Василича разрешить сесть поодаль, а то – стыдно ей. Так она и убежала от них. Мысль, что они всё ещё гонятся за ней, загоняла её всё глубже в лес. И в страхе она бежала и бежала до тех пор, пока хватило сил. А тут и дождь хлынул, да ливень такой, что она, как ни пряталась под деревьями, промокла насквозь и продрогла. Гремел гром, и сверкала молния, рисуя страшные картины мрачного, проникнутого пугающей тьмой ночного леса. Ужас сковал Марьям, но возвращаться к людям было намного страшнее. Зверь-то он, если не чрезмерно голодный, может, и не тронет её, обойдёт стороной, а человек – человек может и тронуть, сделать больно, даже если она ничего плохого ему и не сделала. К отчаянию своему она поняла, что человек, оказывается, страшнее и опаснее зверя. Если зверь может просто убить, то человек может сделать ещё больнее – унизить, оскорбить, растоптать и, самое ужасное, плюнуть в душу, да так, что плевок этот в жизни не отмоешь. И случится так, что сам себя возненавидишь, смерти себе пожелаешь. А что может быть ужаснее этого? Неужели тот человек не понимает, что, лишая чести другого, он лишает чести себя?.. Боже мой, насколько же мы близоруки! Человеку дан разум, его тело, его сердце, его дух наполнены тончайшими чувствами. Так как же можно пренебрегать, и столь бессердечно, чувствами других, таких же ранимых, как и ты, людей, которые так же хотят жить и радоваться жизни?

В своей жизни Марьям знала только любовь отца да учителя русского языка и литературы Марии Гавриловны. И когда не стало Марии Гавриловны, она так же плакала, как по отцу, скорбя по ней, как по самому близкому человеку. А как же? Она учила её жизни, любить и быть человеком. Когда не стало этих людей, самых любимых и дорогих, жизнь для неё будто остановилась. Всё стало ненужным, а мир – пустым. Она жила, чтобы не умереть, так как умереть, пока не пришёл твой час, без воли Аллаха, как внушили ей с самого детства, считалось тяжким грехом, который вёл прямым путём в ад, где мученья бесконечны в пекле нескончаемого огня. Да ещё черти, гнусные, как сам ад, будут глумиться над тобой, раскалёнными вилами подталкивая в самое пекло, наслаждаясь вместе с Иблисом мученьями твоими. И нет тебе спасенья, если ты свернул с пути Аллаха. Но иногда она, с малых лет ещё, задавалась разными вопросами и всё думала, откуда люди всё это знают, если человек, умирая, уходит из этой жизни навечно и никто из них ещё не возвратился на землю… Почему Аллах дал Иблису столько прав и позволяет ему обманывать нас, травя наши души? Почему ей постоянно внушают страх к Аллаху, а не любовь? Почему все учат друг друга быть добрыми и любить, а сами враждуют, пакостят друг другу и ходят злыми, словно прикованные к цепи собаки? Вопросов было много, но она боялась кому-либо их задать. Да и задавать-то было некому – никто её и слушать-то не хотел. Её слушали и понимали только папа и учительница, но их уже не было в живых. И поэтому иногда ей так хотелось обнять маму, поговорить с ней, поплакаться, чтобы та приласкала её и утешила, но… Но мама всегда обрывала её грубо и резко: «Надо делом заниматься, а не болтать попусту. Дай волю, будешь целый день лясы точить, лишь бы не работать. А кто кормить-то будет? И не надейся – даром никто не будет кормить…» Эх, мама, мама, если бы ты знала, как мне не хватает твоей любви… Может, это мне дороже куска хлеба, которым вы все меня вечно попрекаете. Но, увы, тоннель так и оставался беспросветным, и Марьям продолжала жить, страдая от одиночества и горя. Иногда, оставаясь одна, она давала волю слезам, орошая по ночам подушку горькими слезами. И теперь, оказавшись волей судьбы в семье Таисии Николаевны, она снова начала оживать и тянуться к жизни, как, оживая после ухода и полива, тянется к свету и теплу цветок, раскрывая свои нежные бутоны. Радость снова поселилась в её груди, так и хотелось петь и плясать, обнимать ставших такими близкими ей людей, о жизни которых ещё совсем недавно она и не знала, и слышать не слышала. Она чувствовала, ощущала, понимала и принимала их любовь, и эта любовь была взаимна. Не меньше были рады ей и Таисия с Андреем. Как и в ней, вновь ожили чувства в груди Андрея, почти уже остывшие и позабытые. Он расцвел, энергия вновь забурлила в нём, а глаза так и искрились жизнью и счастьем. Он уже давно вышел на работу, но душой своей теперь всегда был дома, рядом с Марьям, которая с каждым днём становилась ему ближе и дороже. С нежным трепетом в груди он замечал, как расцветали искорки жизни в её глазах, как оживает она, радуясь возвращению в жизнь. Казалось, что большего счастья им и не надо, лишь бы быть рядом друг с другом, видеть друг друга, слышать друг друга. Они жили настоящим и радовались, что оно свело их вместе. Они были знакомы всего месяц, а казалось – вечность. И в этом настоящем были только он и она. А ещё любовь – большая взрослая любовь, которая, как они знали оба, поселилась в их сердцах раз и навсегда. Нет, они не говорили, не объяснялись в любви друг к другу, но каждый жест, украдкой брошенный взгляд, да и любое прикосновение лучше всяких слов выдавали их чувства. Разумеется, мать всё это видела и никак не могла нарадоваться. Она оставляла их одних, незаметно скользнув к себе, в молитве преклоняла колени перед образами, прося защиты и счастья для них. Наконец-то Марьям познала радость и вздохнула свободно и легко. Она любила и была счастлива, так как понимала, видела, чувствовала и знала, что любовь её взаимна. Да и сама она после стольких дней беспамятства сильно изменилась. И не просто как-то резко повзрослела, стала уверенной в себе, но и с некой осторожностью, чуть ли не со страхом обнаружила, что у неё появился дар предвиденья. Иногда в подсознании её мелькали картины будущего, пугая её и заставляя сердце сильнее биться. Но она была бессильна что-либо изменить, так как видения эти являлись независимо от чего-либо, без ведома и желания. А признаться в этом она так и не осмелилась. «Что же такое со мной происходит?» – думала она, но объяснить себе происходящее и разобраться в этом она пока не могла, да и боялась, стараясь не думать об этом. «Нервы шалят…» – успокаивала она себя. Может быть, явление это было вызвано простудой, которую она подхватила в лесу. Говорят же, что человек пока не научился применять и воплощать в жизнь свои возможности даже на пять процентов. И лишь иногда, после какой-то болезни или иных катастрофических ситуаций, то в одном, то в другом человеке проявляются подобные свойства. С другой стороны, её радовало, что чувства её и Андрея взаимны, что будущее раскроет свои объятия для них, но в то же время и страшные картины не давали ей покоя. Беда была ещё и в том, что никому не могла она признаться во всём этом. А что она могла сказать? Что видит в будущем добро и зло, свет и тьму… Но разве жизнь и так не состоит из этих двух половинок – жизни и смерти, счастья и горя, любви и ненависти?.. Она видела, как Андрея тянуло к ней, и в то же время что-то его настораживало и заставляло страдать. Он мог часами сидеть возле неё, держа её за руку, с грустью изучая черты лица и глубину прекрасных, чистых, как синий небосвод, её глаз. От любви к ним можно было сойти с ума – такая же любовь разыгралась и в сердце Андрея. И Марьям не могла видеть страдания его и оставаться безучастной к происходящему.

– Андрей, а хочешь, я угадаю, в чём грусть твоя? – улыбнулась Марьям.

– И в чём же?

– Тебе хочется раскрыть своё сердце, сделать признание, но что-то очень пугает тебя, ты боишься потерять нечто важное для тебя и ценное… Это же правда, Андрей?

– Да, Марьям, это так… – удивленно ответил Андрей.

– А ты не бойся и признайся во всём, – засмеялась она.

– Да, ты права. Но, если… – задумался он. Глаза их встретились, и он понял, что она страдает так же, как и он. Нет, больше он не в силах жить в этой неопределённости. Да, запутала его тут мама со своими понятиями. И причём тут религия, когда сердца их тянутся друг к другу, если глаза их переполнены любовью? Хотя с чего это он взял, что… В её глазах могла отражаться благодарность (которая так схожа с любовью) за то, что они помогли ей, что… Нет, он должен признаться и сказать ей обо всём. А там будь что будет… – Марьям… – погладил он её руку.

– Что?..

– Я сейчас поеду в рейс, а когда вернусь, хочу с тобой поговорить… – снова вздохнул он. – Ты не против?

– Нет, что ты, наоборот… – ласково посмотрела она на него, – мне всегда интересно с тобой беседовать.

– Дождись меня, Марьям… – дрогнул голос Андрея.

– Да и куда мне – без паспорта, без денег…

– Ничего, Марьям, – слегка сжал он ей руку, – будет и паспорт, и деньги будут, и… – сделал он паузу.

– Спасибо, – грустно усмехнулась она. – Просто задолжала я вам – во всём…

– Ну-ну… – нежно и с любовью посмотрел на неё Андрей. – Не смей!.. – И улыбнулся. – Это мы тебе должны за твои вкусные блюда, – сказал он, прощаясь. И добавил: – Была бы у меня такая жена, открыл бы с ней ресторан «Восточная кухня» и жил бы припеваючи.

Когда Андрей ушёл, Марьям взялась готовить обед. (Мясо теперь они покупали только говяжье, боясь обидеть Марьям.) Каких только национальных блюд она им не готовила! То разные хинкалы и лапшу с фасолью, то суп харчо и плов, то ореховый соус и курзе (о! из чего только она их не готовила: мясо, крапива и всякие, всякие травы), то разные чуду пекла – много всего. Но более всего они полюбили тонкий хинкал (а готовила она хинкал пяти сортов: тонкий, кручёный, чабанский, аварский и слоёный) с подливой из грецкого ореха, томата, чеснока и домашнего уксуса, а также – даргинское чуду и чуду из тыквы. Андрей говорил, что согласен есть хинкал каждый день. Тут тебе и первое, и второе, шутил он. Прибрав во дворе, вошла в дом и Таисия Николаевна.

– Марьям, ты уже за обед взялась? – улыбнулась ей Таисия.

– Да, вот мясо поставила варить: Андрей хинкал заказал.

– Разбаловала ты нас, особенно Андрея. Он теперь твоими блюдами только и кормится, а мою стряпню и признавать не хочет.

– Ой, Таисия Николаевна, не говорите так, куда мне до вашего искусства в кулинарии… Что ни приготовите, всё у вас так вкусно, пальчики оближешь.

– Нет, Марьям, я вполне серьёзно. Хоть ты и молодая ещё, но готовишь ты здорово. Видно, не было у тебя счастливого детства… – вздохнула Таисия.

– Может, оно и к лучшему, зато научилась всему, – улыбнулась она. И тихо, вздохнув, заключила: – Мне бы ещё в университет поступить, учиться дальше, и я была бы счастлива как никто на свете.

– А что, почему нет? Чем можем – поможем.

– Спасибо и на добром слове. Вы и так сделали для меня больше, чем… – ответила Марьям с чувством. – Мне век вас не отблагодарить…

– Ну что ты, доченька, любой на нашем месте сделал бы то же самое.

– Не знаю… Но я очень благодарна Всевышнему, что именно Андрей нашёл меня, что познакомилась с вами, – благодарно посмотрела она в глаза Таисии Николаевны. И с чувством добавила: – Вы стали мне самыми родными и близкими на всём свете. И… такое ощущение, будто знала вас всю жизнь и ждала встречи… – вздохнула Марьям и добавила: – Я так рада, что встретилась с вами.

– Спасибо… – заплакала вдруг Таисия Николаевна. – И я полюбила тебя, Марьям, как родную дочь… – И тут они, обнявшись, разрыдались.

– Мне ещё никогда в жизни не было так хорошо… – сквозь слёзы призналась Марьям. – Если бы не встретила вас, то я, наверное, умерла б…

– А я боюсь, что в один день ты возьмёшь и уедешь от нас. Пожалуйста, не уходи, не оставляй нас, – улыбнулась Таисия, вытирая глаза. – Пропадём мы без тебя, лично я – умру от тоски, настолько привыкла к тебе… Да и сын мой снова стал прежним – живым, энергичным и жизнелюбивым.

– А знаете, чего боялась я, Таисия Николаевна? – прервала паузу Марьям.

– Чего же?

– Что нет хуже, чем найти – и потерять…

– Да, ты права, – вздохнула Таисия с облегчением. – Знаешь, я настолько привязалась и полюбила тебя, что мечтала и мечтаю о том дне, когда ты… когда ты… перестанешь величать меня Таисией Николаевной… – И как будто скинула мешок с плеч.

– Мама… – в порыве обняла её Марьям, и они снова разрыдались.

– Господи, как хорошо… – наплакавшись вдоволь, успокоилась Таисия. – Я и не мечтала о таком счастье. Ах, если бы осуществилась ещё одна моя мечта, больше я у Бога ни о чём бы не просила.

– А вы… Мама, ты веруешь в Бога? Думаешь, Бог есть всё-таки?..

– Конечно, дочка. Как можно жить без веры – нельзя человеку без веры… – засияли её глаза. – А ты что, не веруешь?! – вдруг удивилась она.

– Хотела бы верить, но… – задумалась Марьям, видимо вспоминая прошлое. – Хотя, если честно признаться, тайно от всех иногда я общаюсь с Богом. – И, просияв, продолжила: – Но мой Бог добрый, Он не может нести страх и сеять зло. А меня всегда пугали в детстве: Аллах накажет, Аллах покарает, Аллах будет мучить в аду… И я боялась даже имени Его. А теперь я говорю с Ним о жизни, о любви, о счастье. Всегда советуюсь с Ним, как бы советовалась с отцом своим. Прошу помочь мне разобраться в вопросах жизни, в своём выборе пути, какой шаг мне сделать и как поступить. И когда я нахожу ответ и принимаю решение, мне становится легко и спокойно. А если мне тревожно и неспокойно, то для меня это повод к размышлению и к поиску другого пути решения. – И подумала: «Бог сотворил человека, но… откуда взялся Сам Бог?.. И что, не было бы человека – не было бы и Бога?.. – И тут же покаялась в душе, испугавшись мысли этой: – Прости, прости меня, Всевышний, прости… Разве моя вина, что до сих пор возле меня не было человека, кому я могла бы задать эти вопросы?»

– Знаешь, дочка, я хотела сказать тебе, но… – задумалась Таисия, – только ты, пожалуйста, не обижайся, так как ни Андрей, ни я не знаем, как ты это воспримешь…

– А что… в чём дело, мама?

– Утром Андрей ни о чём не говорил с тобой?

– Так – о том, о сём, – улыбнулась Марьям. – Но сказал, что сегодня хочет со мной поговорить. А что случилось?

– Да нет, дочка, ничего не случилось… То есть да, случилось, но… – слегка замялась мать. – Я больше не могу видеть, как мучается мой сын и… боится сделать предложение. – И вздохнула. – Ой, как будто гора с плеч. Вышла бы ты за сына моего, дочка. – И тут же поспешила вставить слово: – Нет-нет, ты не спеши, не говори пока ничего…

– Да согласна я, мама, согласна, – засмеялась Марьям. – Я ж тоже полюбила его всем сердцем своим и давно уже жду не дождусь его предложения…

– Ты… ты согласна?! – снова счастливо всхлипнула мать и, заключив Марьям в объятия, принялась целовать её. – Спасибо, доченька. Ты снова даришь жизнь моему сыну.

– Да нет, мама, это вы подарили мне вторую жизнь, и я буду до конца дней своих благодарна вам.

– Я так долго ждала этого часа, – засверкали в глазах Таисии слёзы радости.

– Я тоже, мама… – прижалась к ней Марьям.

– И ты вправду выйдешь замуж за него?.. – никак не могла мать поверить в эту новость. – Но…

– Что, мама?..

– Ничего… – Ни о чём плохом Таисии и думать не хотелось. – Я просто боялась… боялась, что ты откажешь…

– Как же я могу отказаться от своего счастья, если меня тянет к нему и мы любим друг друга? Я же вижу, как он вздыхает и не отводит глаз от меня, я даже спиной чувствую взгляд его. Какая женщина откажется от такой любви и от своего счастья?

– Ну и слава Богу, а то чего только я не передумала, да и Андрея озадачила своими сомнениями и тревогой.

– Потому что я мусульманка? – напрямую спросила Марьям.

– Да, дочка, мы же разных вероисповеданий с тобой. Может, души наши и родственны, но относительно веры мы расходимся.

– Но если Бог один – Он же не может быть и там и здесь. Бог должен объединять людей, а не разъединять их, разведя в разные стороны. Так не должно быть, это неправильно.

– То же самое говорит и Андрей.

– Вот видишь, мама, мы с ним на одной стороне баррикады, – с улыбкой пошутила Марьям.

– Да, ты рассуждаешь как он, – улыбнулась и мать. – Сколько ни старалась, так и не смогла приобщить его к вере. И ему, как он говорит, нет разницы, кто перед ним – мусульманин или христианин, индус или язычник. Главное, как он говорит, быть и оставаться человеком.