Текст книги "Вечерний силуэт"

– Старик, сознайся.

– Пошел ты, Манукян!

– Дурь ты толкаешь с тринадцати лет, а о сестре задумался только в этом году.

– Неправда! Я думаю о ней с первых дней заселения.

– Не будь ребенком, не пытайся убедить меня, что продавать наркотики – обычное дело.

– А продавать фастфуд – это обычное дело? Разве фастфуд, сигареты, казино, пищевые добавки, микроволновки, магазины оружия – это все не губительно? Может, засудишь разработчика компьютерных игр за то, что его продукт портит детям глаза и скручивает мозги? Почему одно запрещено, а другое нет, если от незапрещенного вред может быть гораздо больший? Или ты не задумываешься над тем, почему умалишенные оборванцы врываются в школу с обрезом и палят по всему подряд?

– Эдди, я не хочу с тобой спорить, потому что ты оправдываешь продажу наркотиков.

– Нет, старик, вовсе не оправдываю. Но и не считаю это занятие достаточным для отречения от родного сына, особенно, если он всего лишь думает о сестре.

Поэтому в следующий раз, взявшись назвать меня преступником, задумайся чуть глубже.

– Ты мой друг, и я всегда буду тебя уважать, но принимать твоих взглядов не стану.

– Дело твое.

– Так что про переезд? Когда? Чем будет заниматься твой отец?

Эти вопросы беспокоили Макса больше Эддиных убеждений. Диана объяснила их желание усталостью от Америки, поглотившей их сына своей разнузданной демократией.

– Они говорят о порядке, о свободе, трепетно вспоминают слова Джефферсона, тогда как на деле безвозвратно изувечили свою Декларацию независимости, превратили в монстра, калечащего собственных граждан. И этого монстра не только не собираются уничтожить, но дают ему все новую пищу для разрастания. Увидишь – скоро разрешат однополые браки и продажу марихуаны. Поэтому родители и хотят уехать. Им, прожившим всю жизнь честно, убежденным, что законы должны укреплять естественные человеческие порядки, невозможно каждый день смотреть на бесчинства этого монстра. Возможно, иные нашли здесь приют, расцвели и прижились, но только не мои родители. Отец возглавлял музыкальную студию, сотрудничал с Месчяном и Ахвердяном, здесь он занят на неквалифицированной работе. Та музыка, которую он умеет создавать, в Армении восьмидесятых была лучшей – здесь никому не нужна. Но случилась трагедия, жизнь людей началась с нуля, и он приехал сюда в надежде дать нам жизнь, которой его самого лишила политика. Теперь ему часто звонят бывшие коллеги и друзья и призывают вернуться.

– На месте твоего отца я бы тоже долго не раздумывал, – сказал Макс. – Не знал, что он дружит с самим Ахвердяном.

– Он скучает по нему и по тем годам. Если мне посчастливится, я мечтаю выучить армянский язык и когда-нибудь с ним спеть.

– Я помогу тебе, милая. Я хорошо знаю язык.

Таким образом, к урокам и тренировкам добавилось новое занятие – долгие вечера за изучением букв и правил. Диана с живым интересом погрузилась в обучение. Вскоре они оба поняли, что это поможет ей обрести уважение Манукянов, а значит, откроет мирный, без буйств и потрясений, путь к союзу с любимым.

Тем временем неумолимо приближалось окончание года, жара становилась удушающей, вынуждая студентов больше времени проводить в школьных стенах и вместо праздных гуляний готовиться к экзаменам. Казалось, жизнь замерла в преддверии самого ответственного периода в году. Экзамены длились с середины мая по июнь. За две недели до этого прекратились студенческие вечеринки, дискотеки на лужайке, собрания сообществ, всюду установилась молчаливо-напряженная атмосфера беспрерывной учебы. В комнатах, общежитиях, учебных классах, кафетериях при общежитиях и даже в столовой – студенты проникновенно глядели в книги и тетради, заучивали, откидывали головы и повторяли вслух, лихорадочно шуршали исписанными листами, обставлялись несколькими книгами и изучали одновременно. С каждым годом учеба становилась труднее, уроки приобретали более узкий характер, требовалось большее напряжение сил и усидчивости. Даже Эдди на время подготовки прервал поездки в Комптон, которые в минувшем году выполнял не реже трех раз в неделю.

– Я собираюсь сдать чертовы экзамены и перейти на следующий курс, – говорил он. – Не так убог Назарян, как все считают. Увидите – молитвы моей сестры сработают; не хочу, чтобы из-за меня Диана потеряла веру в Бога.

– Как отрадно слышать такое! – ликовал Манукян.

Диана пребывала в экзальтации, без устали бегала вокруг брата, настоятельно переспрашивая по нескольку раз, выучил ли он то или это, и с выражением проникновенного участия смотрела на Кристину, когда та помогала Эдди выучить материал. Ее буйная нетерпеливая натура уверяла, что все позади, сейчас Эдди позабудет проклятый Комптон и вернется к ней, в семью, в школьное лоно, сулящее мир и успех. Она не осмеливалась спросить, чем вызвана столь удивительная перемена, хотя, бесспорно, задавалась этим вопросом. Она боялась прикоснуться к едва затлевшему огоньку его перерождения, боялась неверным словом взбаламутить еще полную мути воду, где частички грязи только начали оседать.

В день первого экзамена она позвала его, замученного неимоверным объемом выученного, но уверенно-спокойного, на прогулку к озеру; ей хотелось отвести напряжение брата перед столь важным испытанием, выразить поддержку, все казавшуюся ей недостаточной.

В густых гривах деревьев, сливаясь с тонкими извилистыми стволами, трелили пересмешники, отвлекая мысли с экзаменов на лето, отдых и близость трех безмятежных месяцев. Солнце отбрасывало блестящий полноцветный отсвет с листьев и озера, замерших в каком-то каменном ожидании. Хоть ветер и не доставлял океанскую влажность, но стоячий воздух раскалялся, беспощадно обжигая в солнечных местах и лишь слегка ослабевая в тени. Тонкие обрывки облаков, напоминающие разодранные шелковые волокна, изредка занимали крохотные куски лазурного небосвода.

– Я ведь так и не извинилась за разбитую машину, – сказала Диана с застенчивой улыбкой. Эдди усмехнулся.

– Хотел бы я увидеть, как это выглядело. Чем все-таки ты разбила стекло?

– Ногами. Я представила, что приземляюсь на лед после прыжка.

– Ты могла поранить себя.

– Я была к этому готова. Помнишь, два года назад на тренировке я упала и рассекла руку об конек другой фигуристки? – Она указала на бледный крохотный шрам выше локтя правой руки.

– Как не помнить. Ты здорово напугала меня тогда.

– С тех пор я не боюсь мелких ссадин. Было даже интересно, почему осколки не разлетались. Так устроены ветровые стекла?

– Да, родная. Их делают безопасными на случай, если тебе захочется их разбить.

Он обнял ее исполинской рукой, подвинул к себе и звонко чмокнул в лоб.

– Я благодарен тебе за это. Можешь не поверить, но именно после того случая я впервые задумался, что же со мной не так.

– После того случая! Именно после него? – Диана задумалась, решив, что, если брат сам указал на событие, толкнувшее его к перемене, значит, можно смело об этом говорить. – Какие мы, люди, непонятные. Пока нам кругом твердят одно, мы глухи и возмущаемся. Как только та же мысль выражается по-другому, мы будто прозреваем. – Она ласково смотрела на брата, прижималась к нему, точно желая после душевного сближения приблизить и его самого. Год хронической разлуки был слишком тяжел, чтобы не приобрести навязчивого желания непрестанно быть в его объятиях, любить, находиться рядом и неизбывно прощать блудного брата.

– Ты не знаешь, а во время каникул я частенько прохаживался у нашего дома и заглядывал в окно твоей спальни.

– Вот как?

– Видел твои молитвы, как ты припадала локтями к кровати, поднимала голову и с зажмуренными глазами быстро говорила. Слышал, как ты молилась обо мне. Я бы не обратил никакого внимания на эту молитву от кого угодно, даже от нашей матери. Но от тебя она звучала как-то иначе.

– Ты стоял под нашими стенами и не входил? – горестно спросила Диана.

– Нет, я боялся, что отец выйдет на улицу, увидит меня и вышвырнет за ограду, как бродячего пса.

– Прекрати, не могу слушать такое. Это ужасно. – Она крепче прильнула к нему. – Проклятый Комптон, будь проклята такая система, которая забивает людей в гетто, не оставляя им выбора.

– Нет, милая, – шепнул Эдди. – Беда никогда не приходит к человеку извне. Она сидит в нас, шагает по темным пятнам нашего мозга. Чем их больше, тем свободнее шагает и питается нашей умственной нищетой. Все дело в наших головах, наших собственных скелетах. Разве у меня не было выбора?

– Тебя соблазнили, тебя ввергли в искушение, – настаивала Диана.

– И Адама ввергли в искушение, однако это не спасло его от падения, – мягко парировал Эдди. – Теперь я понимаю, что обижался на родителей ошибочно. Я долго думал над этим. Не знаю, что со мной происходит, но я больше не чувствую себя комфортно в роли отверженного.

– Значит, нужно с ними помириться. Извинись, и все станет как прежде.

– Я только сказал, что мне неприятна роль отверженного, но не что чувствую себя виноватым. Я по-прежнему считаю, что бросать сына за борт было не самым верным решением.

Диана промолчала. Поняв, что чересчур поспешила, коротко кивнула.

– Скоро десять. Ты готов?

– Да, я готов к первому испытанию.

– После экзамена мы с тобой пойдем к Дамзит-каньону, где тебя ждет потрясающее зрелище.

– С удовольствием. Мы так мало времени проводим вместе.

Начало сессии было многообещающим – друзья прекрасно справились с первым экзаменом: Макс и Джефф получили В, Эдди С+, остальные твердые А. Накануне второго экзамена Вэл Барский собрал свой институт в зале развлечений, поздравил всех с успешной сдачей первого экзамена и произнес короткую ободряющую речь о необходимости поддержания настроя. После речи он позвал Эдди, и тому пришлось дождаться, пока декан закончит с обступившими его студентами. Макс, Диана и Кристина последовали за Эдди.

– Поздравляю, мистер Назарян, – с неизменной энергично-дружелюбной улыбкой сказал Барский. – Признаться, я боялся, что ты не сдашь первый экзамен. Математические методы принятия решений в экономике – весьма сложная дисциплина, требующая фундаментального подхода к изучению. Поэтому не расстраивайся: ты не единственный, кто получил С+.

– Спасибо, профессор Барский, – с покорностью сказал Эдди.

– Я уже говорил вашим младшим, – он посмотрел на Макса и Диану, – почему мое отношение к вам особенное. Позволь мне быть с тобой откровенным. Я помню твои первые годы обучения – ты был одним из лучших учеников, и без лишней скромности заявляю, что гордился тобой, как собственным сыном. Которого, впрочем, у меня нет. И я волнуюсь за твою успеваемость. Поверь, – он понизил голос, подвинулся ближе и пристально посмотрел на него, ровно так же, как на Макса и Диану в начале года, – мне было бы нестерпимо выпускать приказ о твоем отчислении. Очень рассчитываю, что до этого не дойдет. Имей в виду – я на твоей стороне, так же как твоя сестра, твоя подруга и твой друг. Вперед, мистер Назарян, верни талант в дело, используй свой ясный ум.

Некоторое время никто не мог вымолвить слова, ожидая продолжения трогательной речи. Наконец Диана сказала:

– Мы очень вам признательны, профессор Барский. – Она зарделась, застенчиво потупилась. – Право, не знаю, чем мы заслужили такую любовь.

– Ведь мы не единственные эмигранты, – добавила Кристина с улыбкой.

– Не единственные, – кивнул профессор. – Вы мои соседи по родине. Относитесь ко мне не как к вашему декану, а как к любимому другу, с которым можно вести любые беседы. Но помните, что друг ваш порой бывает ворчливым скрягой.

Дружный смех разлился по залу.

– Профессор Барский, а мы ваши негодные шалопуты! – горячо воскликнул Макс.

После встреч с деканом друзья испытывали необъяснимое воодушевление – он словно усердно подкладывал под них некий монолитный фундамент, придавая им чувство благородной отваги. Следующий экзамен был также сдан всеми – в этот раз Макс и Джефф получили В+, Эдди так же С+. Самые трудные препятствия преодолены, напряжение нарастало, и вместе с ним появилось захватывающее ожидание финиша, проблескивающее впереди волнительным белоснежным стягом.

 
                                     * * *
 

Второго июня, жарким днем, когда солнце, казалось, стремилось побить рекорд восхождения на зенит и океанская влажность врывалась в школьные владения невыносимой влажностью, друзья спрятались от раскаляющих лучей в столовой учебного корпуса и наслаждались заслуженной свободой. Последний экзамен миновал всего двадцать минут назад, унеся в историю очередной учебный год. Эдди не удалось избежать одной F, но один провал был вполне поправим, и в общем он был доволен совершенным рывком. Остальные получили не ниже B, обеспечив себе беспрепятственный переход на следующий курс.

Изредка забегали студенты наскоро перекусить. Трудности позади, Стенсфилд погрузился в расслабленное предвкушение заслуженного отдыха. Пустая, непривычно тихая столовая переполнилась спокойствием и насыщенной безмятежностью.

– Этот год запомнится мне надолго, – сказала Кристина. – Да, милый? – Она посмотрела на Эдди, тот обдал ее косым взглядом и глотнул кофе.

– Я отвоевал себе еще один курс. Это был хороший год, – произнес Эдди растянуто, словно задумываясь над каждым словом.

В первый и последний день года по маршруту Стенсфилд – аэропорт LAX курсировали два десятка школьных автобусов, доставляя более двух тысяч из общего количества учеников школы из других городов и штатов. Первые десять отправлялись одновременно, остальные – по мере заполняемости, в зависимости от времени отбытия поезда или самолета. Несколько автобусов отвозили студентов в ближайшие железнодорожные станции, затем переходили на маршрут в аэропорт. Джефф, Эмма, Роберт и Мари, живущие в Лос-Анджелесе, решили отправиться одним из последних рейсов. Вместе с ними в столовой обедал водитель, отдыхавший перед очередным рейсом. Дождавшись, когда он закончит, друзья неспешно направились к автобусу. Вокруг него собралась кучка отбывающих и провожающих, которые либо уедут с родителями, либо на своих машинах, когда им захочется. К последним относились Манукяны и Назаряны.

Мари и Эмма попрощались с Манукянами, пожелали им веселых каникул на родине, а с Дианой и Эдди условились проводить каникулы вместе. Роберт тепло обнялся с друзьями, испуская неподдельное, щемящее сожаление по разлуке.

– Я буду скучать, – сказал он, щурясь от ослепляющего солнца. Со сдвинутыми на глаза веками он казался невероятно нескладным и даже некрасивым. Но грустная улыбка придавала лицу то грубое очарование, смотрящееся необычайно на здоровяках с добрым сердцем. Он вошел в автобус, не отворачиваясь от друзей, и улыбался до тех пор, пока не сел рядом с Мари.

Джефф попрощался со всеми, обнял Макса особенно сильно, точно хотел впечатать его частицу в себя на каникулы.

– Звони, не забывай меня, мой вечно кислый ленивец, – сказал он.

– Я тоже буду скучать, мой солнечный прохвост, – ответил Макс.

Автобус фыркнул и медленно поехал; отбывшие махали провожающим сначала из боковых стекол, затем, когда автобус повернул, из трех больших окон сзади.

– Грустно, – произнесла Кристина с протяжным вздохом, устремив взгляд на уменьшавшуюся желтую, темневшую точку. – Каждый раз то же ощущение, будто вместе с этим автобусом уезжает немного нашей юности.

Четверка провожала автобус до тех пор, пока он не свернул влево и не исчез в окаймляющих дорогу низких зарослях чапараля. Глядя на эти приземистые деревья с округлой кроной до самой земли, Макс подумал, что за пять лет их количество заметно уменьшилось, уступая место однообразному выжженному цвету нищей земли.

– Сделай проще лицо, Манукян, не то я сейчас заплачу! – раздался задиристый речитатив Кармака. Все обернулись. Кранцы стояли поодаль, с ними один из толстяков их свиты.

– Я польщен, что мое выражение лица для тебя так важно, – презрительно бросил Макс. Вместо ответа трио развернулось и с насмешливым ропотом направилось к школе. Эдди провожал их суровым взглядом мечущегося в клетке тигра, перед которым прошел кабан.

– Почему они еще здесь? – спросила Диана. От цепкого взгляда Кармака, которым он несколько секунд буравил ее, ей стало дурно.

– Полагаю, следят за мной, – холодно проговорил Эдди. – Скажите, они были здесь в последнее время?

– Да, – сказал Макс. – Во всяком случае, их машина всегда была на парковке. Но зачем ты спрашиваешь?

Эдди задумчиво сомкнул губы, качнул головой.

– Неважно. Милая, когда ты хочешь выехать?

– Только завершу уборку спальни, и можем ехать, – ответила Кристина. Четверка медленно двинулась к общежитиям. По пути Макс перехватил взгляд сестры и тоскливо шепнул, чтобы никто не услышал:

– Снова три месяца борьбы с родительской непреклонностью.

Кристина понимающе кивнула.

 
                                     * * *
 

Когда по контуру горизонта осталась темно-сизая затухавшая полоска и в бездонной глубине неба начали загораться звезды, чье холодное свечение сплеталось с еще реявшими отблесками сумеречного света, Макс и Диана завершили изнурительно долгую прогулку и направились в школу. Посидев недолго у старого маяка на мысе Пойнт-Консепшен, они отправились в поход по побережью. Когда прошли высокие, изборожденные морщинистыми расщелинами утесы, линия берега стала резко снижаться, сменив каменистые скалы на ровный пляж с топким крупным песком, который волны с диким наплывом пытались поглотить. Здесь они долго полулежали на липких песках Вуд-каньона, куда порывистый ветер, отрывая крупинки воды от прыгающих волн, швырял их на пляж и в лицо. Необычайный закат, бесконечно загадочный в своем таинственном величии, на их глазах раскалил небосвод докрасна, затем стал медленно бледнеть, становясь холоднее по мере исчезновения солнечного диска за бескрайними водами. Наконец выступили сначала размытые, затем смелеющие и становящиеся отчетливыми звездные мотыльки.

Возвращались в школу уже под покровом непроглядного ночного покрывала, накрытого каким-то быстрым незаметным движением. Казалось, еще пять минут назад дорога была освещена, а уже на подходе к воротам путь им освещали лишь мерцающие призрачным блеском звезды.

– Мы с тобой достойны сытного ужина и самой мягкой постели, – сказал Макс, когда они проходили пост охраны. Сухощавый осунувшийся охранник-мулат выглянул в окно будки.

– Долго вы планируете тут задержаться? – окликнул он гуляющих с деланной серьезностью. – Все давно разъехались и уже загорают в Санта-Монике.

– Загорают те, кто из северных штатов, а нам бы, наоборот, хоть на денек узнать, что такое холод, – с улыбкой ответила Диана.

Опустевший безмолвный Стенсфилд напоминал грустного одинокого старика, лишенного ребяческих возгласов своих внуков. Эти заботливые стены, дорожки, скамейки, озеро – казалось, жили только во время учебного года, а на каникулы погружались в тоскливый сон.

Вдруг Диана остановилась и несколько секунд задумчиво молчала. Потом выговорила по-армянски, медленно, с ломаным произношением:

– Я буду скучать по тебе, хочу, чтобы каникулы скорее закончились. – И смущенно улыбнулась. В этот миг она была особенно очаровательна – казалось, ее всю окутал неземной, прекрасный ореол красоты и внутренней прелести, одновременно вырвавшиеся из нее мощными потоками, соединившиеся в невидимые кольца и разрывавшие само пространство божественным чарами. И эпицентром этих чар была его Диана. Макс поначалу молчал, сраженный великой энергией, которой светилась его любимая.

– Умница! – восторженно воскликнул он наконец. – Мы делаем невероятное! В следующем году, когда тебе будет чем сразить моих родителей, мы с тобой пойдем к нам, и я объявлю о наших планах по помолвке.

– Страшно представить, что они скажут, – взволновалась Диана. – Милый, ты ведь знаешь, я ни за что не встану между тобой и родителями. Если не удастся…

– Прекрати! – звонко сказал Макс и крепко приложился губами к ее щеке. – Слышать не хочу об этом.

– Я просто хотела сказать, что не следует торопить время.

– Оставь это мне. Просто знай: что бы ни случилось, какие бы трудности ни встали перед нами, мы будем вместе. И никак иначе. Каждый мой шаг, действие и слово направлены на закрепление нашего союза. Ты не должна в этом сомневаться.

– Конечно, нет, дорогой.

– Потому что моя жизнь целиком зависит от тебя. Если ты улыбаешься – улыбается мое сердце. Если грустишь – как будто землетрясение раскалывает его пополам.

Макс мог бы продолжать до самого утра, подстегиваемый ее застенчивым и одновременно открытым взглядом, улыбкой сомкнутыми губами с приподниманием левого уголка рта, если бы не телефонный звонок, выведший его из власти блаженных дум. Звонила Кристина.

– Макс, я должна тебе сказать, – начала сестра как-то испуганно.

– В чем дело? – настороженно спросил Макс. – Ты дома?

– Да, только что Эдди высадил меня. Ему кто-то звонил, боюсь, что оттуда. Позвони ему, пожалуйста.

– Он что-нибудь сказал?

– Нет, кроме того, что очень торопится.

– Понял тебя.

Несколько секунд Макс бесцельно смотрел в экран, не в силах встретиться взглядом с буравящей холодностью Дианы.

– Что случилось? – раздался ее испытующий голос.