Текст книги "Лингво. Языковой пейзаж Европы"

13
Застывший во времени
Исландский

Те, кого волнует, что английский катится в тартарары, не найдут сочувствия у лингвистов. Что бы вас ни беспокоило – двойные отрицания, пропажа whom (кого), нестандартное использование слова literally (буквально), – лингвисты скажут вам, что язык – живое существо и постоянно меняется. Процесс нельзя остановить, поэтому лучше с ним примириться.

Примерам несть числа. Русский, английский, венгерский, баскский – какой язык ни возьми, у всех за сотни лет значительно изменилась грамматика, произношение и словарный запас. Впрочем, есть и по крайней мере один контрпример: исландский. Исландский – это исключение, которое опровергает правило. Что такого в этом холодном краю горячих гейзеров и вулканов, что делает его язык не похожим на остальные?

Его история началась в IX в., когда на острове обосновались древние скандинавы (возможно, среди них затесалась и горстка кельтов, но они быстро растворились). В XII–XIII вв. исландцы писали величественные произведения, известные как саги. Эти шедевры были написаны на местном наречии. И вот что удивительно: современные исландцы по-прежнему могут их читать – и читают. Не расшифровывают, а именно читают для собственного удовольствия. Примерно как читается проза XIX в., написанная Диккенсом, Троллопом или сестрами Бронте: некоторые слова и предложения звучат старомодно, но даются нам без труда. Вот насколько современный исландский близок к средневековому.

Разумеется, словарный запас языка, идя в ногу со временем, расширился, поэтому авторам саг было бы сложно читать современные газеты. Кроме того, язык не сводится к письменной речи, а произношение за это время определенно изменилось. Тем не менее исландский оставался удивительно стабильным на протяжении восьмисот – или даже тысячи ста лет, поскольку считается, что первые поселенцы говорили на сходном языке.

Одна из причин такого застоя видна с первого взгляда на карту: Исландия полностью изолирована от прочих населенных мест. Расстояние до материковой Европы составляет около тысячи километров, а Дания, которая веками была для Исландии метрополией и воротами в мир, еще почти в два раза дальше. До XIX в. большинство исландцев за всю свою жизнь ни разу не слышали иностранной речи.

Но этим все не объясняется, потому что языки склонны к переменам даже без внешнего влияния. Только очень специальные условия могут помешать им меняться. По мнению социолингвистов, для этого нужно, в частности, чтобы большинство людей, знакомых каждому конкретному носителю языка, были знакомы между собой – именно так поддерживается консенсус в отношении языковых норм. До XIX в. исландское общество, состоявшее из менее чем 50 000 человек, могло бы – благодаря своей малочисленности – обеспечивать столь тесные связи. Новый взгляд на карту подсказывает возражение против этой гипотезы: Исландия – очень слабо населенная страна, к тому же гористая местность и быстроводные реки крайне затрудняют контакты. Это так, но историки утверждают, что несмотря на все эти препятствия исландская элита путешествовала и общалась гораздо больше, чем можно было бы ожидать: местные лидеры ежегодно съезжались на заседание своего парламента (альтинга), богатые семьи переезжали из одного имения в другое, дети элиты учились в одной из всего двух имевшихся в стране школ, а священнослужителей направляли в приходы, далекие и от места их рождения, и от предыдущего места службы. Плюс ко всему периодически сотни, а то и тысячи людей снимались с места из-за извержений вулканов. Видимо, все эти переезды и обеспечивали стабильность языка – такую высокую, что в нем практически не было диалектов.

Исландский язык не слишком изменился со времени создания саг в XII–XIII вв.

Saga: Luc Van Braekel/flickr.

Важная роль, которую играли в исландской культуре саги, тоже помогала сохранению языка. Есть и еще одно объяснение тому, что исландский не развивался. По мнению некоторых лингвистов, главной движущей силой развития языка служат молодежные тусовки. Стремясь отличаться от своих родителей, желательно вызывая их возмущение, молодые люди выбирают простейший вариант: начинают говорить на своем особом языке. И часть молодежного жаргона они сохраняют на всю жизнь – таким образом местный язык меняется.

Однако исландской молодежи было трудно создавать и поддерживать собственный жаргон: молодые люди были рассеяны по отдельным, далеко отстоящим друг от друга усадьбам вне пешей доступности. Тусоваться им оставалось только с родными и (быть может) двоюродными братьями и сестрами. В двух местных школах дела могли обстоять по-другому, но по возвращении домой элитарное меньшинство сталкивалось с непониманием или постоянными поправками, как только пыталось использовать школьный жаргон.

Таким образом, основные причины стабильности исландского на протяжении веков сводятся, по-видимому, к следующему: замкнутая моноязычная среда, тесные социальные связи и отсутствие молодежной культуры. Сейчас, конечно, все уже не так. За последние сто с небольшим лет Исландия сильно изменилась благодаря развитию транспорта, усовершенствованию связи и урбанизации. Но саги по-прежнему остаются понятными. Почему? Как удается исландцам противостоять естественным процессам изменения языка?

Одна из причин – сознательное сопротивление. Когда в середине XIX в. национализм добрался и до этого удаленного уголка Европы, исландцы тут же поняли, что их объединяет как нацию: их особенный, сохранившийся в первозданном виде язык. В ходе вековой борьбы за независимость лидеры всегда могли положиться на язык как основу единства. Общее отношение было впоследствии выражено лозунгом: Land, þjóð og tunga, þrenning sönn og ein (земля, народ, язык – подлинное триединство).

Учитывая роль чистоты и стабильности языка в формировании самосознания нации, нужно было решить неотложную задачу: исландский должен был сохранить чистоту и стабильность, обслуживая в то же время своих носителей во всех областях современной жизни – от управления до зоологии. Над этой задачей исландцы и работают с тех самых пор. Новые слова создаются в строгом соответствии с языком саг. Грамматику подвергли ревизии с тем, чтобы старая литература стала еще доступнее. Обязательное обучение помогает распространять по стране новые слова и новые грамматические правила, что позволяет еще больше сгладить небольшие диалектные различия.

До самого недавнего времени такая языковая политика не вызывала никаких возражений. Бытовало убеждение, что чистота исландского языка гарантирует широкому читателю понимание любого текста независимо от его темы. При этом стабильность языка обеспечит будущим поколениям доступ к любой национальной литературе, как старой, так и новой. А литература очень важна для Исландии: здесь издается больше новых книг на душу населения, чем в любой другой стране мира, и исландцы явно самый малочисленный народ с собственным лауреатом Нобелевской премии по литературе (Халлдором Лакснессом).

Однако сегодня лингвистический национализм Исландии пошел на спад. Заимствование иностранных слов уже перестало быть табу, а в грамматику просочились некоторые изменения. Правда, к этим изменениям приковано всеобщее внимание и протест против них довольно широк, так что, возможно, они все же не войдут в нормативный язык. Стабильности исландского языка не угрожает немедленный коллапс.

Поэтому если вы думаете, что английский приходит в упадок и что с этим надо бороться, не воображайте, что исландцы показали возможность остановить процесс. В Исландии больше нет тех факторов, которые столетиями оберегали язык от изменений, а в Британии их и раньше не было. Более того: в современной Исландии на стражу стабильности стал чисто исландский национализм, который превратил сохранение древнего языка в национальную идею. А в Британии – учитывая беспорядочные прошлые связи английского – массовое движение за чистоту национального языка трудно себе даже представить.

 Два английских слова имеют исландское происхождение: слово geyser (гейзер) было заимствовано напрямую, а слово eiderdown (от æðardun – стеганое одеяло) – через датский или немецкий.

 Jólabókaflóð – буквально «рождественский поток книг».

Часть 3
Война и мир

Языки и политика

История любого языка – до некоторой степени всегда история политики и идеологии. На то, как люди говорят, в разных частях Европы повлияли разные факторы: в Швеции – эгалитаризм, в Норвегии – пацифизм, а в Люксембурге – прагматизм. В других местах большое влияние оказали регионализм (фризский / шотландский), сепаратизм (каталанский) и, конечно, война и политические репрессии (сербохорватский, белорусский).

14
Демократичный язык
Норвежский

Большинство норвежцев пишет по-норвежски и говорит по-норвежски. Казалось бы – избитая истина? На самом деле – ложь, потому что норвежского языка не существует ни в письменной, ни в устной форме.

Начнем с последнего: в Норвегии просто нет нормативного языка, каким является королевский английский в Британии. Каждый норвежец говорит на своем региональном диалекте. Если перед поездкой в Норвегию вы решите подучить норвежский, то ваш аудиокурс будет скорее всего основан на нормативном восточном норвежском. Язык назван так неспроста – ни один житель западной части страны на нем не говорит. Ни дома, ни на работе, ни даже на телеэкране, потому что все дикторы и все актеры придерживаются своего собственного регионального акцента. Рекомендации официального Языкового совета (Språkård) просты: следуйте обычаям своего региона. В результате норвежцы воспринимают богатейший спектр акцентов. Что бы ни сказал норвежец – eg, e, i, ig, je, jæ, jæi, jeg, æ, æg, æi или æig, – все поймут, что это означает я. Такая чуткость достойна восхищения, зато иностранцам приходится туго.

Но если к разговорной речи норвежцы относятся благодушно и терпимо, то к письменной предъявляют неожиданно жесткие и противоречивые требования. Тут уж нет места мирному существованию диалектов – идет непрерывная и подчас весьма яростная борьба между сторонниками различных вариантов.

Суть противоречия сводится к одному вопросу: сколько датскости допустимо в норвежском? Бурные споры на эту тему не утихают уже лет двести. Фактически Норвегия отделилась от Дании, став независимым государством, в 1814 г., хотя официально полная независимость была объявлена в 1905-м. Но тут возникла одна неувязка. Норвежский язык, который в Средние века задавал тон во всей Северной Европе, во времена датского владычества находился в загоне. Все, кто умел писать, писали на датском. И вообще всякий, кто хотел чего-то достичь, должен был делать это на датском.

Поэтому, получив автономию, Норвегия оказалась перед трудным выбором: на каком языке писать? Стандарта в норвежском не было. При этом словарный запас существовавших диалектов просто не годился для государственного управления, высшего образования и художественной литературы. А датский? Ну сами подумайте, станут ли независимые норвежцы писать по-датски? Логичным компромиссом представлялся некий гибрид. Но как именно скрещивать противоборствующие стороны, было неясно. Датский с норвежским произношением? Столичный диалект с добавлением недостающих слов из датского? Более далекий от датского периферийный диалект, укрепленный искусственно созданными словами?

Единого ответа на этот вопрос нет до сих пор. В стране циркулирует четыре языковые разновидности: две официальные и две оппозиционные. Наиболее распространен официальный вариант – букмол (Bokmål – книжная речь), у которого есть свои градации: от умеренного (более сходного с датским) до радикального (менее сходного). Официальным является и нюношк (Nynorsk – новый норвежский), который ближе к тем диалектам, на которых говорит большинство населения. Как ни странно, он гораздо менее популярен, чем букмол, и распространен лишь на западе страны. Школьников учат обоим языкам, с упором на тот или иной из них, в зависимости от региона. Уже упоминавшийся Языковой совет радеет за обоих.

Типичное норвежское слово: utepils – питье светлого пива на открытом воздухе. Ключевым тут является пиво.

Utepils: Aslak Raanes/flickr.

Однако против них выступают меньшинства. Этот глухой протест возник, как ни парадоксально, в результате попыток правительства постепенно объединить две официальные версии в самношк (Samnorsk – единый норвежский). Проект, от которого уже успели отказаться, восприняли в штыки представители противоположных группировок.

На одной стороне диапазона действует не очень многочисленная, недостаточно влиятельная, но довольно воинственная группа сторонников хёгношка (Høgnorsk – высокого норвежского). Этот язык похож на нюношк, но еще больше похож на его предшественника – ланнсмол (Landsmål – национальный язык), созданного в XIX в. поэтом-романтиком Иваром Осеном на основе, как ему казалось, наиболее чистых и незамутненных традиционных диалектов.

С другой стороны – риксмол (Riksmål – державная речь). В определенном смысле сторонники риксмола не менее привержены традициям, чем их оппоненты: и те и другие ориентированы на прошлое. Только в этом случае ностальгию вызывает нормативный датский язык, который на датском называется Rigsmål. У риксмола больше пропагандистов, чем у хёгношка, и они имеют больший авторитет в обществе; за них выступает даже достойный оппонент Языковому совету – Норвежская академия, в которую входит множество консервативно настроенных людей.

Разумеется, систематические различия в орфографии – явление, которому не чужд и английский: слова типа labour, theatre, travelling, axe и catalogue пишутся по-разному по разные стороны Атлантики. Но норвежцы-то умудряются иметь две официальные системы правописания (и еще несколько неофициальных), живя бок о бок друг с другом, по одну сторону океана. Причем различия настолько существенны, что есть даже норвежско-норвежские словари. Бардак? А можно назвать это свободой выбора. Норвежский – демократичный язык.

 Английский заимствовал из современного норвежского целую охапку слов: krill (криль), fjord (фьорд), ski (лыжа), lemming (лемминг), slalom (слалом). Древненорвежский дал и множество других, включая they (они), get (получить) и egg (яйцо).

 Døgn – двадцатичетырехчасовой период, день вместе с ночью. Нидерландское etmaal и польское doba имеют то же значение. Английский может рассмотреть в качестве кандидата и слово utepils – питье светлого пива на открытом воздухе.

15
Два обращения к народу Беларуси
Беларуский/Белорусский

Товарищи!

У нашего славного народа есть два государственных языка. Один – русский, язык нашего великого славянского брата, с богатой историей и знаменитой литературой. Другой – белорусский, примитивный крестьянский диалект, преобразованный в 1933 г. видными советскими учеными в приемлемое средство письменного общения для тех, кому сложен настоящий русский. Благодаря усилиям наших замечательных социалистических ученых на белорусском стало возможно даже получить образование, пока не настал тот великий момент, когда все белорусы смогут овладеть настоящим русским языком.

Но, товарищи! Среди нас, в нашей любимой отчизне, оказались предатели, они всюду вокруг нас, они брызжут ядом через иностранные СМИ, которые бомбардируют нас изо дня в день. Есть люди – нет, скорпионы! – которые утверждают, что они, и только они, говорят и пишут на подлинном белорусском языке. Позор! Они ссылаются на позабытую книжонку 1918 г., написанную лингвистом-предателем Брониславом Адамовичем Тарашкевичем. Позор! Этот Тарашкевич родился в Литве и был членом польского парламента. Что тут еще можно добавить? Разве он был настоящим белорусом? Не зря крыса Тарашкевич был уничтожен великим отцом народов Сталиным в ходе большой чистки в 1938-м!

Товарищи! Язык скорпионов – так называемая «тарашкевица» – ярко свидетельствует о его предательстве. Он оторвал белорусский от его русских корней и бросил в пучину польского недоязыка. Да, его книжонка вышла в 1918 г. сначала на западном латинском алфавите, а уж потом на родной русской кириллице. Если бы Тарашкевич достиг своей гнусной цели, белорусы ныне использовали бы алфавит капиталистических эксплуататоров, империалистического НАТО, поляков – порнографов и гомосексуалов.

Товарищи! Благодаря нашему любимому лидеру Александру Лукашенко наша родина поддерживает теснейшие узы дружбы с нашими русскими братьями, сохраняя верность их совершенному языку и исконной славянской кириллице. Давайте не щадя жизни защищать эти достижения! Да здравствует Лукашенко! Да здравствует русский язык! Смерть белорусскому языку предателей!

* * *

Друзья, нас долго подавляли. До 1990-го мы находились под гнетом московского Политбюро. Ныне нас угнетают собственные минские власти, диктатор Лукашенка – друг русских, враг своего народа и нашего языка. Предатель Лукашенка снова сделал русский государственным языком нашей страны, официально – наряду с беларуским, но на самом деле – взамен и поверх него. И в довершение всего он отказывается отменить «наркомовку» – беларуский язык мрачной советской эпохи. В 1933-м московские комиссары обесчестили – нет, совратили – язык наших предков, загнав его в тиски русского. Спору нет: русский – богатый музыкальный язык, тесно связанный с нашим. Но он не наш язык. Любая попытка сделать беларуский более похожим на русский – это коварная атака на наше наследие, нашу независимость, нашу национальную гордость.

Наш долг, патриотический долг всех беларусов, твердо держаться правил орфографии, лексики и грамматики, разработанных Браниславом Адамовичем Тарашкевичем, которого мы чтим как отца современного беларуского языка, с тех пор как в 1918 г. он опубликовал школьный учебник беларуской грамматики. В этом учебнике он описал настоящий – классический – беларуский язык. Язык, на котором говорят и пишут интеллигентные, современные, демократичные беларусы. Язык, на котором должны говорить наши лидеры и наши учителя. Это – наш язык, а не русский и не (хуже того) псевдорусский гибрид – наркомовка.

Друзья, нас ждет светлое будущее. Беларуская интеллигенция любит свой язык. Она пишет книги на своем классическом языке. И наши друзья, члены заграничных диаспор, тоже любят классический беларуский. Только Лукашенка и его прихвостни мешают этому языку занять то положение, которого он заслуживает: национального языка, единственного государственного языка во всей Беларуси.

И, друзья, пусть вас не смущает то, что все беларусы понимают друг друга, на каком бы языке они ни говорили и ни писали. Пусть вас не сбивает с толку, что даже русские понимают наш язык. Суть в том, что мы – беларуский народ. А народ заслуживает собственного языка. Одного языка, а не двух полуязыков, как у норвежцев. Хотим ли мы, чтобы Беларусь стала похожа на Норвегию? Ни за что! И поэтому мы говорим: да здравствует уникальный классический беларуский!

 Талака – добровольный совместный труд на пользу общине. Не коммунистическое изобретение, а старая традиция.

16
Кляйнштайнский и его соседи
Люксембургский

Была на свете зеленая и плодородная земля, назовем ее Кляйнштайном, где обеспеченный и культурный народ процветал под благодатной властью князя, чье имя – Джон – было таким же непритязательным, как и его подданные. Кляйнштайнцы жили сами по себе, стараясь поддерживать мирные отношения с соседями. Жизнь их текла спокойно и счастливо.

Удивительным свойством кляйнштайнцев было их знание языков. Между собой они разговаривали по-кляйнштайнски. Но с этим языком за пределы их крошечной страны было далеко не уехать. Лишь немногие в одной из сопредельных стран говорили на том же языке, остальной мир едва ли знал о существовании Кляйнштайна.

Кляйнштайнцы подошли к решению этой проблемы на редкость практично. Первые несколько лет в школе детей учили на их родном языке: не только чтению и письму, но и математике, естествознанию и истории. После того как ученики осваивали кляйнштайнский, учителя переставали его использовать. С этого момента все предметы преподавали на восточном языке. Это был один из самых больших соседских языков, и поскольку он очень напоминал кляйнштайнский, дети с ним легко справлялись.

На этом можно было бы и остановиться, но прямо за западной границей Кляйнштайна говорили на другом языке, который понимало много людей по всему свету. Поэтому старшеклассников и студентов кляйнштайнцы решили учить на западном языке. Конечно, детишек не бросали за борт в открытом море: в младшей школе у них были уроки западного, да и телевещание на западном языке было в Кляйнштайне очень популярно.

В результате большинство кляйнштайнцев знало не меньше трех языков. С друзьями и соотечественниками они говорили на родном и близком кляйнштайнском. По радио тоже обычно звучал кляйнштайнский, пресса по большей части была на восточном языке, а законодательство – на западном. С иностранцами они без труда переключались на подходящий язык. Все это облегчало торговлю и открывало путь к огромному множеству книг, ведь мало кто из издателей был готов тратить силы на кляйнштайнский. Кстати, в школе их учили и всемирному языку, на котором говорили повсюду (хотя этот язык им обычно удавалось освоить лишь на школьном уровне). И так кляйнштайнцы счастливо жили-поживали.

Vill gaer по-люксембургски означает «Очень люблю» – надпись сфотографирована на фламандском побережье.

Vill Gaer: Marco Galasso/flickr.

Мораль тут такая: правда, было бы здорово, если бы вся Европа последовала примеру кляйнштайнцев? Хорошо, когда есть язык, который можно назвать своим, но зачем упрямо цепляться за него, если рядом есть общеизвестный язык? Конечно, английский уже преподают по всей Европе, но слишком мало и слишком поздно. Учить язык намного проще, если начинаешь рано и пользуешься им по-настоящему на других уроках: географии, математики и даже физкультуры. Мудрый и любезный народ Кляйнштайна усвоил этот принцип обучения, и посмотрите, как им это помогло! А было бы еще лучше, если б для изучения они выбрали английский, а не те языки вчерашнего дня, которые проживали по соседству…

Да, и кстати, Кляйнштайн – не просто плод моего воображения. В этой сказке довольно точно описана история страны, чье название тоже означает маленький замок – история Люксембурга. Или Lëtzebuerg, по-люксембургски.

 В английском нет заимствований из люксембургского.

 Verkёnnen – постепенно начинать ощущать физические и умственные признаки старости.