Текст книги "Дама в черном"

Глава XIV
Мешок из‑под картофеля

Пока Дарзак, по совету Рультабия, уничтожал с помощью Бернье следы кровавой драмы, дама в черном поспешила переодеться, чтобы пройти в комнату отца, не подвергаясь опасности встретить кого‑нибудь из обитателей Волчицы. Последними словами ее была просьба хранить осторожность и молчание. Рультабий отпустил нас.

Было уже семь часов, жизнь начала пробуждаться в замке и за его стенами. С моря доносились протяжные песни рыбаков. Я бросился на кровать и на этот раз глубоко заснул, побежденный усталостью. Проснувшись, я несколько мгновений пролежал на своей постели в сладком забытьи, но затем все происшествия ночи вдруг воскресли в моей памяти, и я сразу вскочил.

– Черт возьми, – воскликнул я громко, – лишний труп – это невозможно!

Эта мысль о невозможности, о недопустимости лишнего трупа всплывала над темной бездной моих сумрачных рассуждений и реяла призраком перед моими глазами. И не только меня одного охватило при пробуждении это чувство – его разделяли все, кто более или менее близко соприкоснулся с той необыкновенной драмой, что произошла в Квадратной башне. В то время как ужас события самого по себе – ужас этого тела, бившегося в агонии, засунутого в мешок из-под картофеля, увезенного среди ночи и брошенного в неизвестную, далекую, глубокую и таинственную могилу, где ему суждено было испустить последний вздох, – сглаживался в наших умах, – невероятная мысль о лишнем трупе вырастала перед нами, становясь все более грозной и ужасной. Некоторым, вроде Эдит, например, отрицавшим по привычке то, что не укладывается в их голове, – некоторым пришлось с развитием событий, разыгравшихся в крепости Геркулес, покориться очевидности и принять даже самое невероятное.

А что само нападение? Как оно произошло? Когда? Какие подкопы ему предшествовали? Какие мины, контрмины, траншеи, прикрытия, окопы вокруг крепости помогли атакующему и открыли ему доступ в замок? На все эти вопросы у меня не находилось ответа. А между тем знать было необходимо! Рультабий сказал: нужно узнать. В столь таинственных условиях осада должна заключаться во всем и ни в чем! Осаждающий ведет свою работу молча, и нападение совершается без бранных криков, враг крадучись подходит к стенам. Атака! Она, быть может, в молчании, но, быть может, и в разговорах! Она в каждом слове, в каждом вздохе, в дуновении! Она в каждом жесте, ибо, если она во всем, что скрывается, она может быть и в том, что видимо… В том, что видимо и чего мы не видим!

Одиннадцать часов!.. Где Рультабий?.. Его постель не смята… Я торопливо одеваюсь и нахожу своего друга на переднем дворе. Он невозмутимо берет меня под руку и ведет в большую залу Волчицы. Там я, к своему удивлению, так как час завтрака еще не наступил, застаю в сборе целое общество. И супруги Дарзак также здесь. Артур Ранс необыкновенно холоден, его рукопожатие леденит кровь. Эдит приветствует нас из темного уголка, где она небрежно полулежит на кушетке, ироническим замечанием: «А! Вот и господин Рультабий со своим другом Сенклером. Наконец‑то мы узнаем, чего он хочет от нас!»

Рультабий извиняется за то, что собрал всех нас так рано, объясняя это важностью сообщения, которое не считает себя вправе откладывать ни на секунду. Рультабий произносит это так серьезно, что Эдит притворяется ужасно испуганной и дрожащей от страха. Но Рультабий, которого ничто не смущает, останавливает ее словами: «Подождите дрожать, пока не узнаете, в чем дело. Я хочу сообщить вам довольно грустную новость». Все мы переглянулись. Каким тоном он произнес эту фразу! Я пытаюсь прочесть на лицах Робера и Матильды их состояние. Не изменились ли их лица после ужасной ночи? Но нет, держались они хорошо!.. Выражение отчужденности исчезло. Но что ты хочешь сказать нам, Рультабий? Говори!

Он просит всех стоящих сесть и наконец начинает, обращаясь к Эдит:

– Прежде всего позвольте мне сообщить вам, что я решил убрать весь этот караул вокруг форта Геркулес, который я считал необходимым для безопасности госпожи Дарзак и который вы разрешили мне поставить. Несмотря на то что он вас стеснял, вы проявили любезную предупредительность и внимание к нашим интересам.

Этот прозрачный намек на шутки, которыми награждала нас Эдит, когда мы отправлялись на свои посты, заставил улыбнуться Артура Ранса, да и его жену также. Но ни я, ни Дарзаки не улыбались – мы начинали беспокоиться, не понимая, к чему ведет наш молодой друг.

– Ах! Вы и в самом деле снимаете караул, господин Рультабий? Я действительно этому рада, но не потому, что он меня стеснял, – сказала Эдит с напускной веселостью, – наоборот, он очень меня занимал благодаря моим романическим наклонностям. Если я теперь и радуюсь его исчезновению, то единственно как доказательству того, что госпоже Дарзак не угрожает больше никакая опасность.

– И это чистая правда, – подтверждает Рультабий, – с сегодняшней ночи.

Госпожа Дарзак делает резкое движение, замеченное мною одним.

– Тем лучше! – восклицает миссис Эдит. – Слава богу! Но почему же мы с мужем последние узнаем эту важную новость?.. Значит, сегодня ночью произошло что‑то интересное? Вероятно, ночное путешествие господина Дарзака имеет к этому какое‑нибудь отношение? Ведь господин Дарзак ездил в Кастелларе?

Я видел, как росло смущение господина и госпожи Дарзак по мере того, как Эдит говорила. Дарзак, переглянувшись с женой, хотел вставить свое слово, но Рультабий быстро перебил его:

– Я не знаю, куда ездил ночью господин Дарзак, но вам необходимо знать, почему госпоже Дарзак не угрожает больше опасность. Ваш муж рассказывал вам об ужасной драме в Гландье и той преступной роли, которую сыграл в ней…

– Фредерик Ларсан… Да, я знаю это.

– Вы знаете также, что мы окружили ваш замок стражей только потому, что этот человек появился вновь.

– Да-да.

– Так вот, госпоже Дарзак не угрожает больше опасность, потому что человек этот больше не появится.

– Что же с ним случилось?

– Он умер!

– Когда?

– Сегодня ночью.

– Каким же образом он умер?

– Его убили, госпожа Эдит.

– Где же?

– В Квадратной башне.

Мы все вскочили при этих словах со вполне понятным волнением: мистер и миссис Ранс были ошеломлены этой новостью, Дарзаки и я пришли в ужас от того, что Рультабий не побоялся объявить об этом во всеуслышание.

– Кто же убил его?

– Робер Дарзак! – сказал Рультабий, а затем попросил всех успокоиться и занять свои места.

И странное дело: все мы сели, как будто в эту минуту нам не оставалось ничего другого, как повиноваться этому мальчишке. Но Эдит почти тотчас встала и, подойдя к Дарзаку, пожала ему руку, сказав с воодушевлением и силой:

– Браво, Дарзак! Вы поступили как джентльмен! – И, повернувшись к мужу, она воскликнула: – Вот это настоящий мужчина! Он достоин любви!

Затем Эдит засыпала госпожу Дарзак восторженными поздравлениями (очевидно, восторженность составляла неотъемлемое свойство ее характера), пообещала ей вечную дружбу и заявила, что они с мужем готовы в столь затруднительных обстоятельствах помогать во всем ей и господину Дарзаку и свидетельствовать что угодно в суде.

– Вот именно, – перебил Рультабий, – речь вовсе не идет о суде, напротив, мы хотим его избежать. Он нам не нужен. Ларсан уже умер для всех раньше, задолго до этого. Пусть же он остается мертвым, вот и все! По нашему мнению, совершенно бесполезно возобновлять скандал, невинными жертвами которого так долго являлись Дарзаки и профессор Станжерсон. И в этом отношении мы рассчитывали на вашу поддержку. Драма произошла при столь таинственных обстоятельствах, что вы сами никогда бы о ней не заподозрили, если бы мы не сочли своим долгом сообщить вам о ней. Чувство признательности за ваше гостеприимство обязывает господина и госпожу Дарзак довести до вашего сведения то, что у вас сегодня ночью было совершено убийство. Как бы ни были мы уверены в своих силах скрыть от итальянского правосудия эту злополучную историю, мы обязаны предвидеть всякую случайность, которая может навести полицию на это дело. И господин, и госпожа Дарзак достаточно тактичны, чтобы не подвергать вас риску узнать в один прекрасный день из газет или внезапного появления полиции о столь важном событии, происшедшем под вашей кровлей.

Артур Ранс, не проронивший до сих пор ни слова, поднялся бледный как смерть.

– Фредерик Ларсан умер! – произнес он. – Ну что ж, тем лучше! Никто не порадуется этому больше меня и, если он получил от руки господина Дарзака возмездие за свои преступления, никто искреннее меня не поздравит с этим господина Дарзака. Но я полагаю, что господин Дарзак не вправе скрывать свой поступок! Лучше всего, на мой взгляд, предупредить полицию без промедления. Подумайте сами, в какое мы попадем положение, если она узнает обо всей этой истории не от нас, а из посторонних источников! Заявляя об убийстве, мы творим дело правосудия, скрывая же его, становимся на одну доску со злоумышленниками! Поле для предположений остается самое широкое!..

Слушая мистера Ранса, произносившего свою речь с запинками – настолько он был смущен этим трагическим разоблачением, – можно было подумать, что это он убил Фредерика Ларсана… Он, который однажды уже был обвинен судом в убийстве… и посажен в тюрьму.

– Нужно все рассказать, господа! Нужно все рассказать!..

Миссис Эдит присоединилась к нему:

– Я думаю, мой муж прав. Но, прежде чем принимать решение, не мешало бы узнать, как все произошло.

Она обратилась прямо к супругам Дарзак. Но последние находились еще под впечатлением от неожиданного сообщения Рультабия, который еще сегодня утром в моем присутствии обещал им хранить молчание и сам призывал нас к тому же. Они не ответили Эдит ни слова и продолжали сидеть на своих местах в полном оцепенении. Артур Ранс повторял: «К чему скрывать? Необходимо все рассказать!»

Внезапно репортер как будто принял какое‑то решение; я понял по его глазам, которые разом вспыхнули, что у него появилась важная мысль. Он наклонился к Артуру Рансу; последний опирался рукой на трость с набалдашником в виде вороньего клюва. Клюв был художественно выточен из слоновой кости известным мастером из Дьеппа. Рультабий взял трость у него из рук.

– Вы позволите? – сказал он. – Я большой любитель изделий из слоновой кости. Мой друг Сенклер говорил мне о вашей трости, но я еще не имел возможности рассмотреть ее. Она действительно прекрасно сделана. Это работа Ламбеса. Он лучший мастер на всем нормандском побережье!

Молодой человек разглядывал трость и, казалось, всецело отдался этому занятию. Он вертел ее до тех пор, пока она не выскользнула у него из рук, откатившись к ногам госпожи Дарзак. Я бросился поднимать ее и сейчас же передал Артуру Рансу. Рультабий поблагодарил меня с уничтожающим взглядом. Я прочел в этом взгляде, что поступил, как круглый идиот.

Эдит поднялась, раздраженная несносным поведением Рультабия и молчанием Дарзака.

– Дорогая моя, – сказала она госпоже Дарзак, – я вижу, что вы совсем утомлены. Волнения этой ужасной ночи совершенно лишили вас сил. Пройдите в наши комнаты, вам необходимо отдохнуть.

– Прошу вас извинить меня, но мне придется задержать вас еще на несколько минут, госпожа Эдит, – вмешался Рультабий. – То, что мне осталось сообщить, касается главным образом вас.

– В таком случае говорите, не заставляйте себя ждать.

Она была права. Интересно, понял ли это Рультабий? Но, как и всегда, он искупил неторопливость вступления быстротой и точностью, с которыми он восстановил ночные происшествия. Никогда загадка лишнего трупа в Квадратной башне не могла бы предстать перед нами с большей очевидностью во всей ее ужасающей таинственности! Эдит теперь в самом деле дрожала. Что касается Артура Ранса, то он слушал, прикусив набалдашник своей трости, и с чисто американским хладнокровием, однако весьма убежденно повторял:

– Дьявольская история! Дьявольская история с этим лишним трупом!..

Но, повторяя это, он не спускал глаз с кончика ботинка, видневшегося из‑под платья госпожи Дарзак. Разговор стал более или менее общим, впрочем, это был не столько связный разговор, сколько ряд отдельных замечаний, возмущенных или сочувственных возгласов, стонов и вздохов, а также требований объяснить условия возможного появления лишнего трупа, хотя эти пояснения ничего не дали, а только увеличили общую растерянность.

Рультабий не проронил ни слова среди этого потока праздных замечаний. Он с явным неодобрением наблюдал за этим словесным проявлением умственной сумятицы, проявлением, которое он переносил с видом учителя, позволившего лучшим ученикам небольшую передышку. Это была одна из несимпатичных для меня в Рультабие особенностей, за которую я часто его упрекал – впрочем, безуспешно, ибо Рультабий всегда делал только то, что ему нравилось.

Наконец, он, очевидно, нашел, что перемена продолжалась достаточно долго, так как внезапно резко спросил:

– Ну так как же, госпожа Эдит, вы все еще думаете, что нужно поставить в известность полицию?

– Я уверена в этом еще больше, чем раньше, – ответила она. – То, чего мы не в силах раскрыть, будет раскрыто ею! (Этот явный намек на умственное бессилие моего друга остался для последнего совершенно незамеченным). И должна признаться, господин Рультабий, – прибавила Эдит, – я нахожу, что можно было бы предупредить правосудие и раньше! Это избавило бы вас от нескольких долгих часов караула и бессонных ночей, которые, в сущности, не привели к какому бы то ни было результату, так как не помешали тому, кого вы так боялись, проникнуть в Квадратную башню.

Рультабий сел, с трудом скрывая свое волнение и дрожь, и как бы невольным движением вновь завладел тростью, которую Артур Ранс поставил у ручки кресла. «Что он хочет сделать с этой тростью? – подумал я. – На этот раз я к ней не прикоснусь!..»

Играя тростью, Рультабий ответил Эдит, которая напала на него с такой задиристостью, почти жестокостью:

– Вы не вполне правы, считая, что принятые мною меры предосторожности были совершенно бесполезны. Они, с одной стороны, позволили констатировать необъяснимое присутствие лишнего трупа, а с другой стороны, дали мне возможность установить отсутствие, быть может менее необъяснимое, недостающего тела.

Мы все переглянулись, одни – пытаясь понять, другие – испугавшись.

– О! Если так, – воскликнула Эдит, – то вы увидите, что никакой тайны нет! Все уладится! – И она передразнила Рутабия: – Лишнее тело с одной стороны, недостающее тело с другой! Все устраивается превосходно!

– Да, – кивнул Рультабий, – в этом‑то и весь ужас, так как недостающий труп возник очень кстати, чтобы объяснить нам лишний труп. Теперь, госпожа Эдит, я могу вам сказать, что это недостающее тело – тело вашего дяди, мистера Боба!

– Старого Боба! – вскрикнула та. – Старый Боб исчез?!

И все мы закричали вместе с ней:

– Старый Боб! Старый Боб исчез!

– Увы! – проговорил Рультабий, роняя трость.

Но эта новость об исчезновении старого Боба так поразила Рансов и Дарзаков, что они не обратили никакого внимания на упавшую трость.

– Дорогой Сенклер, будьте так любезны, поднимите трость, – сказал Рультабий.

Черт возьми, я ее поднял! Рультабий не соблаговолил даже поблагодарить меня, а Эдит внезапно, как львица, набросилась на Робера Дарзака, невольно отступившего на несколько шагов, с диким криком:

– Вы убили моего дядю!

Нам с Артуром Рансом стоило большого труда удержать и успокоить ее. С одной стороны, мы утверждали, что исчезновение ее дяди еще не значит, что он исчез именно в злополучном мешке из‑под картофеля, а с другой не могли не упрекнуть Рультабия за ту резкость, с которой он высказал вслух мнение, существующее в его уме пока лишь в виде шаткой гипотезы. И, умоляя Эдит выслушать нас, мы с Рансом наперебой доказывали ей, что эту гипотезу нельзя считать хоть сколько‑нибудь состоятельной, так как для этого Ларсан должен был бы занять место ее уважаемого дяди. Однако Эдит приказала мужу замолчать и, смерив меня высокомерным взглядом, сухо сказала:

– Я твердо уверена, господин Сенклер, что дядя мой исчез лишь с тем, чтобы появиться вновь в самом непродолжительном времени, иначе я обвиню вас как соучастника гнусного преступления. Что касается вас, – она повернулась к Рультабию, – то лишь одна мысль о том, что вы сочли возможным перепутать Ларсана со старым Бобом, не позволит мне когда‑либо подать вам руку, и надеюсь, что у вас хватит такта поскорее освободить меня от вашего присутствия.

– Я как раз собирался просить разрешения покинуть вас, – произнес Рультабий с низким поклоном. – Мне предстоит небольшое путешествие. Через двадцать четыре часа я вернусь и буду готов помочь вам в устранении затруднений, которые могут возникнуть в связи с исчезновением вашего уважаемого дядюшки.

– Если мой дядя не вернется в течение этих двадцати четырех часов, я подам жалобу итальянским властям.

– Прежде чем прибегать к их помощи, я посоветовал бы вам расспросить тех ваших слуг, к которым вы питаете доверие, в частности Маттони. Доверяете ли вы Маттони, сударыня?

– Да, вполне.

– Так вот, сударыня, допросите его!.. Допросите!.. А перед моим отъездом разрешите вручить вам эту превосходную историческую книгу… – И Рультабий вытащил из кармана книгу.

– Это что еще такое? – презрительно спросила Эдит.

– Это, сударыня, труд Альбера Батайля, экземпляр его «Уголовных и гражданских дел», который я рекомендую вам прочесть. Из него вы узнаете о переодеваниях, обманах и ловкости знаменитого преступника, чье настоящее имя – Боллмейер.

Рультабий не знал, что я уже рассказывал Эдит необыкновенные истории о Боллмейере.

– После того, как вы это прочитаете, – продолжал он, – у вас будет время подумать, трудно ли такому субъекту предстать в ваших глазах под видом дядюшки, которого вы не видели больше четырех лет – ибо прошло четыре года, сударыня, прежде чем вы нашли этого почтенного ученого в глуши пампасов Араукании. Что касается воспоминаний сопровождавшего вас мистера Ранса, то они еще более туманны и несравненно легче могли изменить ему, чем ваши воспоминания и ваше сердце племянницы! Я готов умолять вас на коленях, сударыня: не будем ссориться! Все мы в очень тяжелом положении. Вы требуете, чтобы я уехал; я уезжаю, но я вернусь, потому что, если мы примем ужасную гипотезу о превращении Ларсана в старого Боба, нам еще предстоит отыскать самого старого Боба. В последнем случае, сударыня, я к вашим услугам и всегда готов служить вам самым преданным и искренним образом.

Эдит промолчала с видом оскорбленного достоинства, а Рультабий повернулся к Артуру Рансу со словами:

– Примите, мистер Ранс, мои глубокие извинения за все, что произошло здесь. Я позволяю себе надеяться, что вы, как истинный джентльмен, объясните все и вашей супруге. Вы упрекали меня за быстроту, с которой я высказал свое предположение, но вспомните, что миссис Эдит несколько минут назад упрекала меня в медлительности.

Но Артур Ранс уже не слушал его. Он взял жену под руку, и оба собрались покинуть комнату, когда дверь вдруг отворилась, и конюх Уолтер, верный слуга старого Боба, ворвался к нам, весь забрызганный грязью, в разорванной одежде. На покрытом потом лице, с прилипшими ко лбу прядями растрепавшихся волос, отражался гнев, смешанный с испугом, заставивший нас сейчас же предположить, что произошло какое‑нибудь новое несчастье. В довершение всего он держал в руках отвратительную тряпку, которую и швырнул на стол. Эта тряпка, покрытая широкими красно-бурыми пятнами, была не что иное – мы сразу же догадались об этом, отшатнувшись в ужасе, – как мешок, в котором был вынесен лишний труп.

Уолтер уже что‑то рассказывал по‑английски своим скрипучим голосом, и все мы, за исключением Артура Ранса и его жены, спрашивали друг у друга: «Что он говорит? Что говорит?..»

Артур Ранс иногда перебивал его, задавая вопросы, в то время как Уолтер угрожающе махал в нашу сторону кулаками и кидал на Дарзака свирепые взгляды. На мгновение нам даже показалось, что он готов броситься на Дарзака, но Эдит удержала его одним жестом. И Артур Ранс перевел для нас рассказ своего слуги:

– Он говорит, что сегодня утром заметил пятна крови на английском шарабане и что Тоби был очень утомлен ночной поездкой. Это заинтересовало его настолько, что он решил сейчас же поделиться своими наблюдениями со старым Бобом, но он напрасно искал его повсюду. Тогда его охватило мрачное предчувствие, и он проследил ночное путешествие английского шарабана, что было нетрудно сделать благодаря сырости почвы и узнаваемому расстоянию между колесами; таким образом, он добрался до расщелины в старом Кастильоне, в которую и спустился, уверенный, что найдет там тело своего господина. Там он подобрал лишь этот пустой мешок, в котором, быть может, был завязан труп старого Боба. Теперь же, поспешно вернувшись на телеге крестьянина, Уолтер требует своего господина, спрашивая, не видел ли его кто‑нибудь, и готов обвинить Робера Дарзака в убийстве, если ему его не покажут…

Мы все были поражены. К нашему большому удивлению, первой совладала с собой Эдит. Несколькими словами она успокоила Уолтера, пообещав ему, что через некоторое время старый Боб появится целым и невредимым, и отпустила его. Затем обратилась к Рультабию:

– Милостивый государь, у вас есть двадцать четыре часа, чтобы мой дядя вернулся.

– Благодарю вас, сударыня, – ответил Рультабий, – но если он не вернется, я буду прав.

– Но где же он может быть? – вскрикнула она.

– Я не смогу ответить вам на это теперь, когда его уже нет в мешке.

Эдит бросила на Рультабия уничтожающий взгляд и покинула нас в сопровождении мужа. Робер Дарзак выразил свое крайнее недоумение историей, рассказанной конюхом. Он бросил мешок в пропасть вместе с Ларсаном, a мешок выплыл один. Что касается Рультабия, то последний высказался в таком духе:

– Ларсан жив, смею вас уверить! Никогда положение не было более опасным, я должен уехать!.. Нельзя терять ни минуты! Двадцать четыре часа! Через двадцать четыре часа я буду здесь… Но поклянитесь, поклянитесь мне оба не покидать замок… Поклянитесь мне, Дарзак, что вы не позволите ей выходить из замка, даже применив силу, если это окажется необходимым!.. И затем… Вам нельзя оставаться в Квадратной башне!.. На том же этаже, где живет Станжерсон, есть две свободные комнаты. Вы переедете туда… Это необходимо… Сенклер, вы позаботитесь об этом переселении… После моего отъезда ни ногой в Квадратную башню… Ни вы, ни кто другой… До свидания! Постойте! Я поцелую вас… Всех троих!..

Он обнял сначала Дарзака, потом меня и, наконец, упав на грудь дамы в черном, разрыдался. Поведение Рультабия, несмотря на серьезность положения, казалось мне непонятным. Увы! Сколь естественным я нашел его впоследствии!