Текст книги "Рубцов возвращается"

Глава IV
Атаман

– И вы сами видели действие этого яда? – быстро спросил Фигье.

– К сожалению, видел и неоднократно, – проговорил американец.

– В таком случае, будьте любезны объяснить, чем, то есть какими именно признаками отличается оно от отравления другими растительными ядами.

– Я не доктор и сравнительных исследований не производил, – отвечал господин Гульд: – одно могу сказать, что отравление корешком очень похоже на столбняк или нервный удар, а во-вторых, что смерть всегда наступает при полном окоченении членов.

– То есть при тетанисе, хотите вы сказать? – поправил доктор.

– Да, доктора именно так называют это состояние…

– В таком случае, я присоединяюсь к мнению господин доктора, что здесь было отравление… Химический анализ подтвердит наши подозрения, и тогда…

– Увы, господин комиссар, никакой анализ ничего не откроет – иссык-кульский корешок не оставляет следов, – печально сказал Гульд.

– Быть не может, – живо воскликнул доктор: – наука так ушла вперед, а спектральный анализ открывает ничтожнейшие следы…

– Все это может быть, когда вы знаете, что вы ищете, но тут вся медицина и химия будет в лесу… Ученые еще не уверены, что даже этот яд существует! – возразил американец.

– Я произведу сравнительные опыты с тем количеством, которое вы мне дали, – сказал доктор; – и тогда…

– Тогда будет уже поздно, – возразил комиссар: – завтра похороны – ждут только приезда мужа, а вы знаете, как неудобно при одном подозрении приступать к разрытию могил.

– Что же делать в таком случае? – спросил доктор.

– Я советую вам, как вы сказали, пока заняться сравнительными опытами, – отвечал комиссар, обращаясь к доктору: – чтобы, в случае надобности, констатировать факт, а мы, со своей стороны, будем продолжать поиски виновных.

– Вы думаете, здесь не самоубийство, а преступление? – быстро спросил доктор.

– Уверен, и постараюсь доказать это! – с уверенностью отвечал комиссар: – да, кстати, я сейчас узнаю, исполнен ли мой приказ, относительно ареста одной личности.

Он позвонил.

– Вернулся ли Вильбуа? – спросил он у явившегося на зов агента.

– Несколько минут назад, вместе с арестованным, господин комиссар.

– Где же они?

– В главном бюро.

Комиссар кивнул головой. Агент удалился.

– Я должен вас оставить, господа, на несколько минут, – сказал хозяин, поднимаясь с места: – впрочем, если хотите, вы можете отсюда слушать наш разговор, я не совсем плотно закрою дверь.

С этими словами комиссар направился к дверям своего бюро, помещавшегося рядом с кабинетом, там его уже ждал агент Вильбуа с арестованным слугой графини Мирабель.

Сев к письменному столу и повернув рефлектор лампы так, чтобы свет падал прямо на лицо арестованного, комиссар обратился к нему с вопросом о личности и так далее.

– Прежде всего, – отвечал тот нахально, на ломанном французском языке: – по какому праву арестовали вы меня, русского, мои бумаги в порядке, я служу у графини Мирабель. Это, кажется, может служить достаточной гарантией?

– Имя, фамилия, откуда родом, – сурово повторил свой вопрос комиссар.

– Леонтий Степанов, родом из Москвы, мещанин. Что еще угодно?

– Были под судом? – записав показание, продолжал допрос господин Фигье.

– Не был! – слегка задержавшись, отвечал тот.

– Давно ли на службе у графини? В какой должности? По чьей рекомендации поступили?

– Полгода. Служу при столе. Прочел публикацию о вызове русского лакея и сам явился.

– С аттестатами? От кого?

– От генерала Карцева и князя Черкасского.

– Собственной фабрикации? – всматриваясь прямо в глаза допрашиваемому, спросил неожиданно комиссар.

– Помилуйте, что вы? – заговорил тот, но в голосе не слышалось больше дерзкой самоуверенности.

– Хорошо, мы наведем справки!.. Еще вопрос: куда посылала вас сегодня утром, около девяти часов, графиня Мирабель?

– С письмом к маркизе де Брион…

– И больше никуда?

– Никуда, я проходил всего меньше часа.

– Подумайте хорошенько, не заходили ли вы еще куда по дороге? – настаивал комиссар. – Может, быть вспомните?

– Никуда, могу вас уверить!.. – лицо подсудимого побледнело.

– Подумайте, может быть, вспомните.

– Допустим даже и так, если я и заходил по своим делам, то кому какое дело?.. Я вовремя вернулся. Думаю, тут нет преступления.

– Очень может быть, важен факт. По дороге к маркизе де Бофор вы заходили… к кому же? Потрудитесь ответить?

– Думаю, что об этом знать никому нет надобности, – путался арестованный: – допустите, что я заходил к своей знакомой и не желаю вовсе открывать её адреса.

– Прекрасно, я вас посажу на ночь в депо, может быть, вы к утру вспомните адрес.

– Но по какому праву вы можете меня арестовать? Разве меня обвиняют в каком-либо преступлении? Наконец арестуют так неожиданно в погребке… Я не успел даже предупредить ни мажордома, ни привратника, я могу потерять место – я буду жаловаться.

– Куда угодно, но до тех пор, пока вы мне не ответите на вопрос, я вас не выпущу из секретной, – решительно и строго сказал комиссар.

– Как вам угодно, я не скажу вам больше ничего.

Комиссар обратился к Вильбуа, со вниманием вслушивавшегося в допрос.

– Сержант! Вы отведете подозреваемого в № 3. Держать под самым строгим секретом и иначе, как по моему личному требованию, не приводить.

– Но позвольте, в чем же меня обвиняют? В чем? – протестовал Луи: – это несправедливо, я ни в чем не виноват.

– Вас обвиняют в таинственном посещении подозрительных личностей, что в связи с убийством – отравлением, может иметь для вас самые роковые последствия.

– Кто говорит, что она отравлена?! Не верьте ей этой, взбалмошной женщине… Графиня может говорить, что хочет… Доктор прямо говорит, что это был столбняк…

– Вы сами себя выдаете, – с улыбкой заметил следователь: – никто еще не обвинил вас в отравлении этой русской, скоропостижно умершей в доме графини, а вы спешите оправдываться!

Луи, или, вернее, Васька Шило – это был он – крайне сконфузился. Он понял, что попался в ловушку и всеми силами старался доказать, почему он заговорил об умершей в их доме мадемуазель Голубцовой, но волнение выдавало его. Он поминутно должен был опускать глаза, боясь встретиться с взором комиссара.

Проницательным взглядом господин Фигье заметил, что арестованный два раза подносил руку к карману жилета, словно опасаясь за что-то, находящееся там.

– Ну, теперь, я надеюсь, что вы ответите, где вы были по дороге к маркизе де Брион?

– Я ничего не имею добавить, – совладав с собой, отвечал Луи.

– В таком случае ведите его, Вильбуа, со всеми предосторожностями. Последнее слово комиссар подчеркнул.

Вильбуа чуть заметным кивком головы показал комиссару, что он понял намек и, взяв за плечо арестованного, направился с ним в первую приемную, где всегда дежурило несколько агентов. Едва вступив в эту комнату, он сделал какой-то знак двум рядом сидевшим агентам; те мигом бросились к нему на помощь и стали по обе стороны арестованного. Было как раз время, рука Луи уже была в жилетном кармане, и он незаметно хотел бросить на пол какой-то маленький сверточек, но ловкий агент был быстрее кошки: он ловко схватил его руку и пакетик замер в его кулаке.

– С поличным! – крикнул он весело: – смотрите, – и он, с силой разогнув пальцы Луи, вытащил из них маленькую китайскую деревянную коробочку. – Это надо показать господин комиссару.

Арестованный побледнел.

– Показывайте… Я хотел принять лекарство от кашля, – оправдывался он.

– Что же, примите, – отвечал находчиво Вильбуа и поднес коробочку прямо к лицу арестованного.

Тот инстинктивно отшатнулся в сторону.

– Ага, брат, хорошо же твое лекарство! – воскликнул, сержант. – Вот уже доктор разберет…

– Подержите-ка его здесь, товарищи, да поищите-ка хорошенько, не найдется ли при нем еще чего-либо.

Сержанты начали обыск, но долго все их поиски оставались тщетными, ни одному из них не пришло на ум поглядеть под подкладкой жилета. Там оказалась узенькая довольно длинная бумажка с печатным текстом и несколькими строками, вписанными чернилами.

– А вот «чек», да на какую сумму! – воскликнул Вильбуа, рассматривая найденное. – Чек на Ротшильда в пятьдесят тысяч франков… От имени какого-то Морица Ленуара и только от сегодняшнего числа.

– Браво!.. Вот и разгадка, – воскликнул комиссар, когда вернувшийся Вильбуа доложил ему о результате обыска. – Введите-ка его сюда, я предложу ему еще парочку вопросов.

– Ну, любезный, – начал он, обращаясь к Луи: – теперь я понимаю, что неприятно сообщать адреса людей, дающих по пятьдесят тысяч франков в подарок, но мы и без вас его знаем… Парк Монсо, № 43, не так ли?..

Казалось, теперь, когда чек был отобран, негодяй окончательно потерял присутствие духа…

– Ну да, ну да, я заходил к господину Ленуару, который был мне должен эту сумму. Я получил ее и не хотел говорить никому, чтобы ее у меня не украли.

– Постойте, точно ли тот, кто заплатил вам эту сумму, носит фамилию Ленуар?

– Разве может быть какое сомнение… вы видите, и чек подписан этим именем.

– Все это прекрасно, но вспомните, не называется ли этот человек, так благородно уплачивающий свои долги, еще каким-либо именем, подумайте? Вспомните?

Арестованный несколько секунд соображал что-то.

– Нет! – воскликнул он решительно: – более вы от меня ни слова не добьетесь… Делайте что хотите, в моих поступках нет ничего предосудительного… Я получил свой долг, не хотел, чтобы знали о моих деньгах люди графини, вот причина моей таинственной поездки… Вы не имеете никакого повода и права арестовать меня, я буду жаловаться русскому консулу, мои бумаги в порядке!..

Никто не ответил на слова арестованного. Комиссар приказал агентам только еще больше следить за ним, и направился в свой кабинет, где его давно с нетерпением ждали доктор и незнакомец американец. Они слышали дословно весь допрос.

– Вот все, что мне удалось найти при обыске, – сказал комиссар, показывая коробочку и чек. – Ответы негодяя так определительны, что я, право, боюсь брать на себя риск его арестовывать… Чек вполне формальный, что же касается до этой коробки, он говорит, что в ней лекарство от кашля.

– Это тот же самый корешок, только в раздробленном виде, я узнаю его слабый, но характерный запах, – воскликнул американец.

– Но ваши слова, ваше голословное заявление не могут иметь для меня никакого значения, если они не подкреплены фактами. – Еще раз говорю, я затрудняюсь задержать этого негодяя, хотя сам почти уверен, что у него на совести преступление.

– И вы решаетесь его выпустить? – озабоченно спросил американец.

– Без всякого сомнения, у меня есть начальство. Он может жаловаться.

– Умоляю вас, в таком случае, прежде чем вы дадите ему свободу, позвольте мне сказать ему несколько слов при вас хотя бы.

Комиссар замялся. Подобное требование было не в его правилах, но он решил.

– Извольте, – проговорил он: – делаю для вас исключение, – и ввел американца в свое бюро. Подсудимый по-прежнему стоял перед письменным столом и рефлектор бросал сильный свет на его фигуру, оставляя всю комнату в полумраке.

Подойдя к столу, американец в упор взглянул на арестованного и при этом повернул рефлектор на себя.

– Узнаешь ли меня, Васька Шило? – спросил он строго, – Атаман! Василий Васильевич! – в каком-то безотчетном ужасе воскликнул негодяй и, закрывая лицо, повалился на колени.

Глава V
Чековая книжка

В богатейшем кабинете, обставленном всей роскошью, доступной миллионеру, который не знает куда девать свои деньги, в дорогом бархатном халате на черном собольем меху сидел человек лет пятидесяти и курил дорогую регалию [Здесь – кубинская сигара].

Это и был сам Казимир Клюверс, сто раз миллионер, золотопромышленник, единственный наследник Карзановских миллионов.

– Странное дело, – говорил он сам с собой: – сейчас только я заезжал к Валери, она еще не имеет никаких известий о Голубцове… Неужели же он разлюбил ее?.. А девчонка ничего… Будь немного посвежее, стоило бы поухаживать… Эта Хеночка мне страх надоела… Только ноет и плачет, и капризничает, терпеть не могу таких… Вот если бы отделаться, полмиллиона бы не пожалел!..

В это время в дверь послышался легкий стук и тотчас же на пороге показалась высокая, стройная девушка или женщина ослепительной красоты. Её лицо носило отпечаток той юной, полудетской прелести, которая так привлекает на английских кипсеках [Роскошное издание гравюр, рисунков, преим. женских головок, иногда с текстом]. Длинные, черные ресницы полузакрывали её большие темно-серые глаза, а волосы, густые, непокорные, так и выбивались из-под большого черепахового гребня.

– Мне скучно, мой дорогой, – протянула она с тем капризным выражением, которое употребляют изнеженные дети.

– Если хочешь кататься, вели запрячь викторию, или прикажи оседлать лошадь… Чарли поедет с тобой…

– Мне скучно… Я не хочу кататься… Мне скучно! – тем же тоном продолжала красавица.

– Поезжай в оперу, поезжай в концерт, – отвечал он рассеянно.

– Все поезжай да поезжай, почему же не поедем?! Мне скучно одной, пойми, мне скучно одной!..

– Чем же я виноват, что у меня дела, дела и дела!..

– Дела, дела и дела! – передразнила она, надула губки и села к окошку. – Я хочу ехать в цирк. Поедем дорогой вместе!

– Я уже сказал, что не могу ехать эти дни, я очень занят, – твердо отвечал Клюверс.

– Но ведь я не могу же ехать одна.

– Я давно уже предлагал тебе взять компаньонку.

– То есть гувернантку. Ни за что на свете! Я итак от них убежала! Я хочу ехать в цирк! – тем же тоном капризного ребенка окончила она свою фразу.

– Кто же тебя держит, Хена! Пошли взять ложу и поезжай!..

Долго еще капризничала молодая девушка, то говоря, что ей скучно, то, что не хочет ехать одна, и совсем разозлила Клюверса. Он вспылил и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Этого только, казалось, и нужно было молодой девушке. Она быстро подошла к его письменному столу и, вынув из кармана ключ, осмотрелась и отперла ящик. В нем лежало больше дюжины чековых книжек в различных обложках. Быстро выбрав одну из них, лежавшую почти снизу, она сунула ее в карман, заперла ящик и села на прежнее место. Черты её лица снова приняли то же детски капризное выражение. Чрез несколько минут вернулся Клюверс… Войдя, он окинул комнату подозрительным взглядом, но увидев, что на столе все в порядке, а молодую девушку в том же положении, в каком он ее оставил, подошел к ней, поцеловал в голову и вложил в руки свернутый в трубочку банковый билет…

– Поезжай, моя радость, сегодня в цирк… Вот тебе, вместо бинокля!

– Ни за что не поеду одна!.. Ни за что не поеду одна! И этого мне не надо! Билет полетел на пол…

– Ну, вот что, Хена, я куплю тебе завтра те самые бриллиантовые серьги, которые тебе так нравились у Фромана.

– Зачем же завтра, почему не сегодня? – с улыбкой отвечала Хена…

– Ну, изволь, изволь, поедем в цирк, я поеду вместе с тобой и куплю серьги, – согласился Клюверс, который, вероятно, имел свои цели не сердить красавицу…

– Милый, дорогой – пожалуйста, но еще одну просьбу… Когда ты завезешь меня в цирк… зайди хотя на секунду со мной в ложу. Хотя на одну секунду…

– Но зачем же?..

– Чтобы видели, что я вхожу с тобой, с тобой, которого знает весь Париж!

Клюверс дал слово и через два часа они ехали в роскошном купе по дороге к цирку.

Цирк был полон. Ложи сияли роскошью дамских туалетов, а избранное общество записных спортсменов толпилось в проходах, ведущих к конюшням. Среди них шмыгали уже совсем одетые артисты, клоуны, вымазанные мукой, гимнасты, затянутые в трико, и воздушные феи в коротеньких юбочках и с цветами на голове.

Представление еще не начиналось, когда Клюверс с своей красавицей Хеной вошел в залу. Проходя мимо целого ряда лож, он поминутно раскланивался со знакомыми из высшего общества, которых у него было без числа. Он крайне редко появлялся в обществе женщин и потому не мудрено, что десятки биноклей направились на его спутницу, которая в дорогом и роскошном туалете, с блестящими солитерами в ушах, казалась еще прекраснее, чем дома.

Пробравшись в свою ложу, бывшую последней слева, то есть рядом с директорской, Клюверс посадил свою даму, подал ей бинокль, афишу, сказал несколько слов и хотел удалиться, но Хена удержала его, и он должен был, чтобы не нарушить приличия, просидеть в ложе первое отделение. Казалось, красавица была вполне удовлетворена, она не настаивала более, и в антракте Клюверс удалился.

С уходом Клюверса молодая женщина почувствовала себя как будто свободнее. Она быстро окинула взглядом арену, публику и пристально стала вглядываться, сквозь бинокль, в густую толпу молодежи, толпившейся у входа в конюшню. Несколько раз она капризно опускала бинокль, протирала стекла и вновь всматривалась. Вдруг чуть заметная улыбка мелькнула на её губах. Она узнала того, кого искала, и с этой минуты, вполне успокоенная, положила бинокль как ненужный.

Рядом с литерной ложей, занимаемой молоденькой красавицей, находилась, как мы уже говорили, директорская ложа. В начале спектакля она была совершенно пуста и только после антракта в ней появились две личности, очевидно, принадлежащие или к персоналу цирка, или к администрации. Один был высокого роста, атлетически сложенный мужчина, с чрезвычайно добрым и симпатичным лицом, другая же была наша знакомая, мисс Эдварс, эквилибристка, из Америки, которую мы уже встретили в Гранд отеле.

Весело болтая, молодая девушка рассеянно оглядывала публику и ложи, и вдруг вздрогнула. Удивленный взгляд её так и замер на мисс Хене, сидевшей всего шагах в трех от неё.

– Она, она, сестра Хена!.. – мелькнуло в её голове, и молодая эквилибристка инстинктивно откинулась за драпировку ложи. Но уже было поздно – молодая красавица ее заметила, узнала и лицо её сначала вспыхнуло, потом покрылось мертвой бледностью… Она закрыла лицо веером, просидела еще несколько минут и, быстро собрав вещи, разложенные по креслам ложи, пошла к выходу.

Это движение не ускользнуло от мисс Эдварс. Она также поспешно вышла из своей ложи и по коридору чуть не побежала к выходу. У самых дверей она догнала Хену и положила руку на её плечо.

– Хена, сестра! – с чувством сказала она. – Неужели ты меня не узнала? Куда же ты бежишь…

– Не здесь, не здесь… здесь тысячи глаз! – отвечала та со слезами в голосе.

– Так поедем ко мне… Едем ко мне! – убеждала мисс Эдварс.

Хена хотела сопротивляться, отговариваться, но Эдварс, быстрая и ловкая, почти насильно свела ее с крыльца, посадила в съемный фиакр, крикнула адрес, и карета покатилась.

– Не презирай, не презирай! – были первые слова, которые произнесла Хена, оставшись наедине с артисткой. – Не презирай!..

– Да за что же, за что же, дорогая сестра? – допытывалась та, но, кроме, рыданий ей ничего не удалось добиться от красавицы. Наконец, экипаж остановился, и обе женщины быстро побежали по лестницам Гранд отеля, стараясь, чтобы встречающиеся не заметили их расстроенных физиономий.

Наконец, они добрались до номера, занятого мисс Эдвардс. Дверь была закрыта, задвижка щелкнула и, давая полную волю своему чувству, Хена с громкими рыданиями бросилась на грудь сестры.

– Прости, пощади, не презирай! – слышалось у неё среди громких всхлипываний. – О, если бы ты знала! Если бы ты только знала!

Мисс Эдвардс утешала и успокаивала сколько могла сестру, дала, наконец, ей каких-то капель и усадила рядом с собой на низком и мягком диване.

– Ну что с тобой, что ты, что мама? Что Лотти? – быстро заговорила мисс Эдвардс, видя, что сестра успокоилась.

– Мама? Лотти? – чуть не вскрикнула Хена и снова заплакала. – Нет, лучше не спрашивай…

– Что… как! Я хочу знать, я хочу знать?.. Живы? Умерли?..

– Живы! Живые, но, Господи! Господи!

– Говори скорее, не терзай мою душу, что случилось?

– С тех пор, как ты ушла… Нет, нет, с тех пор, как тебя выгнал отчим… Ах, какой ужасный человек!.. У меня кровь стынет, как я только о нем вспомню… Нам житья не стало… Он все прожил… Все унес в заклад… Мы умирали с голоду… Лотти заболела… Он отвез меня как будто на место… Ах… нет, не говори, не спрашивай. Он продал меня… продал меня, как животное, как собаку?

– Это ужасно, это ужасно! – воскликнула мисс Эдвардс: – и ты, что же ты сделала?.. Что же ты сделала?

– Что я могла сделать в шестнадцать лет. Я ничего не понимала, ничего не сознавала, меня обставили роскошью, меня осыпали золотом, исполняли мои капризы… Но какой ценой, какой ценой! Боже мой, Боже мой!.. Стыдно, страшно вспомнить. О, как я ненавижу, как презираю этого человека, эту гадину на золотом мешке. Я готова сейчас, сейчас умереть, чтобы только отомстить ему за то, как он надругался над моей молодостью, над моей красотой.

– А мама, мама, где она, что с ней?.. – быстро переспросила мисс Эдварс.

– Целый год я не получала от неё писем… Не мудрено, она не знала, где я, не знала моего адреса. Все письма, которые я писала ей, были перехвачены моим злодеем… Моим тираном… Однажды, в цирке я встретила одного из старых знакомых, помнишь клоуна Биля, который, бывало, провожал тебя. Я просила его узнать о матушке, он написал… Она отвечала… То, что я узнала, до того ужасно, что у меня не хватает силы передать тебе. Пойми, пойми… Нашей бедной Лотти готовится та же участь… И я ничего не могу сделать, ничем не могу защитить бедную девочку!.. Но я решилась, я решилась, я убегу от него, я больше не вернусь в его золоченые палаты. Или я убью и его, и себя!

– Да кто же он такой? Откуда? Фамилия? – допытывалась старшая сестра.

– Клюверс… Поляк или русский, я не знаю, но человек, который не остановится ни перед каким преступлением! О, если бы я только могла, о если бы я только могла ему отомстить!

– Клюверс?! – переспросила сестра. – Знаешь, что, мне кажется, я могу тебе помочь отомстить этому человеку. Но прежде всего надо позаботиться обеспечить мать и сестру, Лотти. Скорей, скорей их адрес, у меня есть кое-какие заработки.

– Ну, нет, я тебе не позволю… Я гораздо богаче тебя, – возразила с горячностью Хена.

– Значит, твой Клюверс был щедр? Очень щедр?

– Скуп, как гарпагон [Гарпаго́н (фр. Harpagon) – главное действующее лицо театральной пьесы известного французского комедиографа Жан-Батиста Мольера в комедии «Скупой»], но… – она замялась: – со зверями становишься зверем. Я приняла свои меры.

– Что ты хочешь сказать, Хена? – с испугом воскликнула мисс Эдвардс.

– Вот его чековая книжка. Я могу вписать сюда хоть миллион, и он будет оплачен! – с торжеством отвечала Хена и вытащила из кармана чековую книжку.

– Он тебе подарил это? Он тебе подарил это? – быстро спросила старшая сестра.