Текст книги "Дети земли и неба"

Доктор сдержанно поклонился. Невысокий, худой мужчина, редеющие волосы, вид суровый для сравнительно молодого человека. Женщина присела на мраморном полу с грацией, выдающей ее высокое происхождение.

«Интересно, – вдруг подумал герцог, – кто был отцом ее ребенка?».

Он понимал, что не может с уверенностью утверждать, что они не пожалеют. Жизнь не позволяла этого сделать. Но так необходимо говорить людям, с годами он в этом убедился.

Он устал, но не мог дать другим это заметить. Только не за этим столом. Ему тоже могут грозить неприятности. Он увидел, как личный помощник у дальней двери сделал знакомый ему жест. Наконец-то.

Герцог снова надел очки и переложил лежащие перед ним бумаги. Кажется, их ждет еще одно дело сегодня ночью. Тот человек пришел – или его заставили прийти. Он не знал точно, как это случилось. В данном случае это имеет значение. Здесь может потребоваться деликатность. Он думал о том, как ему тактично повести этот разговор, как хитро направить мысли следующего посетителя в нужное русло.

– Как ваши стражники осмелились напасть на меня! Это позор! Синьоры, я свободный и честный гражданин республики!

В какой-то момент, во время слишком быстрого марша к дворцу правителя, Перо решил, что он все еще в гневе, что он прямо в ярости, и не собирался показывать свой страх. Немного помогло то, что стражники не обращались с ним грубо. Они даже позволили ему остановиться и подобрать на мосту свой альбом с рисунками.

Это хорошо, не так ли?

– Осторожно, – сказал он. – Там, впереди, бочка.

Они несли факелы и не нуждались в предупреждении. Никто не ответил, но двое из них поставили бочку на прежнее место. Значит, кто-то знал о слепом нищем.

Перо понятия не имел, что делать с этой догадкой. Он был сбит с толку, и, если честно, он все-таки боялся. Нужно быть сумасшедшим, как отшельник в горах, чтобы не чувствовать страха. Совет Двенадцати мог арестовать любого человека вот так, ночью, и не было никакой гарантии, что знакомые ему или любящие его люди увидят его снова.

Никто из живущих людей его не любит, подумал он. Но, может, кто-то из его друзей, из тех, кто, как он надеялся, видел, как его увели, утром начнет задавать вопросы?

Почти наверняка не начнут. Серессцы, особенно бедняки, может быть, особенно бедные художники, убедились, иногда болезненным способом, что Совет Двенадцати не любит, когда ему задают вопросы или обсуждают его действия.

Сересса – формально свободная, чрезвычайно богатая, культурная, могущественная республика. О богатстве и культуре серессцев свидетельствуют их здания, площади, памятники, непрерывная деятельность возле порта и в Арсенале, где строят корабли. Они свободны от тирании короля или князя. Они избирают своих правителей (ну, самые богатые из них избирают самих себя в правители). Купцы здесь обладают статусом, которого не имеют больше нигде в мире. В Серессе легче возвыситься и приобрести влияние, несмотря на низкое происхождение, чем где бы то ни было.

Тем не менее это также таинственный, опасный, пугающий город. И дело не только в масках во время карнавала или в тумане, клубящемся вокруг. Нельзя подойти к дворцу герцога весенним утром и осведомиться о местонахождении друга-художника, которого – по неизвестной причине – увели ночью стражники.

Спросят твое имя. А тебе это ни к чему.

Стражники провели его по площади Джада к маленькой боковой двери дворца. Двое из них проводили его вверх по черной лестнице (не по Лестнице Героев с гигантскими статуями основателей Серессы, стоящими с двух сторон у ее основания).

На взгляд Перо и его друзей, два бородатых человека, изображенные здесь, возможно, и были героями, но скульптор явно им не был. Высеченные фигуры выглядели гротескными, слишком мускулистыми, имели лица, абсурдно лишенные всякого выражения. Их глаза выполнены грубо. Также предметом насмешек молодых художников стало то, что у одного из них, Серидаса, наблюдалась неполная эрекция под туникой.

Если она всегда такая, заявил один из наиболее остроумных друзей Перо как-то ночью, тогда у этого героя внизу недостает героизма, увы. Окрестные проститутки стали использовать имя «Серидас», называя им мужчину, страдающего таким же недостатком.

Все это было так забавно вспоминать. По-видимому, именно этот мир он покидал, шаг за шагом, когда они поднимались по темной лестнице. Здесь статуи отсутствовали. Сырые, каменные стены, окна-бойницы для лучников, истертые, скользкие ступени.

Идущий впереди стражник остановился, и Перо тоже. Стражник отпер дверь тяжелым ключом. Они вышли в красивый, ярко освещенный коридор с гобеленами на стенах.

Снова стражники, и еще кто-то – в очень хорошей одежде, с презрительными манерами, свойственными гражданским чиновникам высокого ранга.

– В таком виде вас вряд ли можно представить Совету, – фыркнул он, разглядывая Перо с впечатляющим для такого низенького пухлого человечка высокомерием.

– Иди в задницу, – ответил Перо.

На этом беседа закончилась.

Но он понял одну важную вещь: его хотят представить Совету Двенадцати. Ночью. Когда такое случалось, люди исчезали. Это безумие. Перо Виллани не принадлежал к людям, имеющим хоть какое-то значение.

Он попытался, совершенно безуспешно, представить себе, чего они могли бы от него хотеть. Долги отца с прошлого года? Выплачены! И Совет никогда бы не снизошел до такого пустякового дела…

Муж Читрани? Нет. Это тоже не то. Тот, если бы узнал, что произошло, просто приказал бы убить Перо, или кастрировать, или сунуть в мешок и отправить на галеру – любой способ отомстить мог прийти в голову аристократу. Но ничего подобного этому.

Чем бы это ни оказалось.

Они подошли к двойным дверям. Высокомерный чиновник еще раз бросил на Перо презрительный взгляд. Взмахнул рукой, и слуга распахнул двери. Перо Виллани вошел в палату Совета Двенадцати, в первый раз в жизни.

Он сам себе удивлялся. Он не ожидал от себя смелости в подобном месте, но он был сердит и напуган, и, по-видимому, эти эмоции могли стать причиной его неожиданного поведения.

Он быстро вошел в комнату, высоко подняв голову. Прошел мимо чиновника, который остановился для поклона. Перо не стал кланяться. Он остановился между двумя светильниками на подставках. А потом обрушился с упреками на герцога Серессы – тощего, сурового, – который сидел во главе стола, его лицо скрывалось в тени. Он вел себя агрессивно, что было совсем ему не свойственно. По крайней мере, так он всегда считал.

Когда он закончил, воцарилась тишина. В этой тишине Перо услышал, как закрылась дверь справа от него. В его воображении внезапно возникла картина, как его пытают в подземелье, в комнате, освещенной красно-желтыми языками пламени, чтобы можно было видеть его боль и наслаждаться ею.

Лекарь Якопо Мьюччи с облегчением выходил из палаты приемов через боковую дверь. Он молча благодарил Джада, что это не та дверь в глубине зала, которая, как все знали, ведет на крытый мостик и в камеры. Женщина шла рядом с ним. Прямо рядом с ним, держа его под руку, будто они были настоящими супругами. Законными.

Он все еще никак не мог привыкнуть к этой мысли. Как и к аромату духов, которые она предпочитала, если уж говорить честно. Дочери Джада в своих приютах не пользуются духами. Они не выходят замуж. И не изображают замужних дам. Они служат богу, молятся днем и ночью. Они ухаживают за больными (получив соответствующее пожертвование, конечно). Они нараспев читают молитвы (тоже за пожертвования) о душах покойных, чтобы те могли удостоиться пребывания в свете. Они дают кров молодым женщинам (неизменно состоятельным), которых нужно спрятать от посторонних глаз ради спасения чести семьи. Конечно, ходили рассказы и о деятельности другого рода в некоторых приютах, но Мьюччи никогда не принадлежал к тем мужчинам, которые любят слушать рискованные анекдоты.

Выходя из палаты, он услышал за спиной громкий, сердитый голос. Следующий посетитель Совета был, очевидно, не слишком доволен тем, что его вызвали. И с внушающей тревогу решительностью повысил голос, чтобы выразить недовольство.

– Подождите, – сказала Леонора Валери и остановилась. – Это может быть интересным!

– Это нас никак не касается! – резко возразил Мьюччи.

Она улыбнулась ему. Стройная, светловолосая, ей не откажешь в аристократичности. Полные губы. Молодая. Ароматная.

– Но я считаю, что должна развивать свои навыки в таких делах.

– А я нет, – парировал он и двинулся дальше.

Она последовала за ним – все равно дверь уже захлопнулась и они ничего не слышали. Мьюччи понятия не имел, кто тот человек, позади них. Ему было все равно.

Женщина шла с ним рядом по коридору, а потом вниз по Лестнице Героев. Она опять взяла его под руку, когда они спускались по мраморным ступенькам, как сделала бы жена.

Мьюччи еще раз украдкой бросил на нее взгляд. Теперь она опустила взгляд – то ли изображала покорность, то ли смотрела, куда ступает, то ли тайком посмеивалась. Он никак не мог определить.

Она сказала, все еще глядя вниз:

– Как вы считаете, нам с вами лучше привыкать так ходить, правда?

Он не смог придумать ответ. Он согласился явиться в Дубраву в качестве человека, женатого на женщине, которую никогда до этого дня не видел. Поразительно, как человека можно втянуть в безумное предприятие. И так быстро. Так удивительно быстро! Ему совсем не дали времени подумать. Возможно, это сделали намеренно. Герцог и Совет так стремительно насели на него, что невозможно было тщательно все обдумать. Якопо Мьюччи в своей лечебной практике, да и вообще в жизни, очень ценил возможность хорошенько подумать.

Но он нуждался в этом назначении. Конечно, нуждался. Все молодые лекари жаждали получить такое назначение. Дубрава платила лекарям необычайно щедро. Через два года можно вернуться домой с достаточным количеством денег, чтобы купить очень хороший особняк и врачебный кабинет, с репутацией знающего лекаря, которого Совет счел достойным занять эту должность за морем.

Но теперь, чтобы поехать в Дубраву, необходимо быть женатым, после того печального случая некоторое время назад.

Следовательно, по-видимому, ради предложенной ему выгодной должности, придется притвориться женатым человеком. А женщина, предназначенная ему в жены, будет выполнять задания Совета. Это опасно, несомненно, что бы ни говорил герцог. Это не может не быть опасным. Ему следовало отказаться. Но тогда кто-то другой сказал бы «да», проявил бы лояльность, пришел бы на помощь республике, ухватился бы за это назначение и за все хорошее, что оно сулит. У этой женщины под шапочкой русые волосы. Он снова взглянул на нее, держащую его под руку. Их поженят, нечестиво фальсифицировав супружество, освященное Джадом. Его священник дома пришел бы в ужас, если бы узнал. И его мать тоже.

Священника – и всех остальных – заставят поверить, что Якопо встретил эту женщину и скоропалительно, неожиданно, женился на ней. Это будет отражено в документах. По-видимому, она родом из Милазии. История их отношений будет повествовать о том, как он благородно спас согрешившую женщину, избавил ее от печальных обстоятельств, после того как его вызвали к ней в обитель в качестве лекаря.

Такое случалось. Не всякая девушка из аристократического семейства, родившая нежелательного ребенка, подходила для жизни в обители, и поскольку она уже не могла рассчитывать на брак в своем кругу…

Идущая рядом с ним согрешившая женщина сказала, сжимая рукой его руку выше локтя, как будто в поисках равновесия и опоры:

– Насколько я понимаю, нам предстоит провести эту ночь в вашем доме. Мне очень хочется поскорее увидеть его и узнать о вас больше, доктор Мьюччи.

Несомненно, ее пальцы крепче сжали его руку.

Столь же несомненно, доктор Якопо Мьюччи, который до этого дня и ночи вел трудолюбивую, не богатую приключениями жизнь, почувствовал, как в нем шевельнулось желание.

«Это из-за ее духов», – сказал он себе. Ароматы обладают силой. Лекари это знают. Они могут помочь при исцелении, успокоить в горе… сбить с пути праведного и совратить самых дисциплинированных мужчин.

Другие особенности этой женщины, кроме ее духов, способствовали дальнейшему совращению лекаря позже в ту же ночь, когда они добрались до дома.

Он объяснил своему слуге, когда тот открыл дверь на его стук, что сегодня женился, и уезжает на работу за границу. Нет смысла откладывать это заявление. Он представил новобрачную трем своим слугам. Они были заметно шокированы. Лучше сказать – ошеломлены. Конечно – он и сам ошеломлен. Три рта открылись, один из слуг протянул руку, чтобы опереться о стену. Мьюччи полагал, что это можно считать забавным. Леонора Валери – теперь Леонора Мьюччи – рассмеялась, но добрым смехом. Она поздоровалась со слугами, повторила их имена.

Эта ночь открывала все новые сюрпризы, подобно шелковому занавесу, раздвигающемуся во время представления. Настал момент, когда они поужинали и поднялись вместе наверх, и Якопо Мьюччи осознал, в темноте своей спальни, что почти полностью смирился с мыслью о том, что им с этой женщиной предстоит в следующие два года, в Дубраве быть мужем и женой.

Это произошло, когда она прошептала – ему показалось, с непритворным удовольствием, – лаская его член снова, возвращая его к жизни, как вели себя с ним раньше только продажные женщины:

– О! Как это очаровательно с вашей стороны, доктор!

Горе живуче. Оно может определять всю дальнейшую жизнь. Леонора постепенно поняла это в течение года. Оно может быть глубоким, как колодец, холодным, как горные озера или лесные тропинки зимой. Оно было жестче каменных стен, жестче лица ее отца.

Ребенка отобрали у нее сразу же после рождения. Она даже не помнила, видела ли его. Парня, который был его отцом, убили ее родные. С тех пор дни протекали среди Дочерей Джада, и ей было совершенно все равно, бодрствовать, или спать, солнце светит, или льет дождь, совершенно все равно.

Раньше она была девушкой, а потом молодой женщиной, сильной духом, веселой, умной. Причины ее бед? Об этом ей сказали в приюте. То же самое сказали дома. Ей необходимо научиться покорности: богу, миру. Воле ее отца, который отправил ее туда.

Ее семейство занимало высокое положение в Милазии, среди семейств самых могущественных аристократов. Величественный дворец в городе, замок у его стен, охотничий домик еще дальше. Ее отец любил охоту. Когда-то он любил брать ее с собой, гордился ее добычей. Известность ее семьи стала еще одной причиной ее бед, разумеется: семейство Валери занимало слишком высокое положение. У него были враги, которые обрадовались бы ее позору. Ее отослали на север, прочь из дома. Окончательно, навечно, пока она не умрет за этими стенами. С глаз долой, прочь из памяти.

Наверное, они всем сказали, что она уже умерла. Болезнь, сказали они, ее отправили на поиски лекаря, который сумеет ее вылечить. Говорят, что в Серессе самые лучшие врачи. Так печально, сказали они. Любимый ребенок, пусть даже девочка.

Она никогда не узнает, где ее собственный ребенок.

Она даже не знает, девочка это или мальчик. Они действовали быстро, вытаскивая ребенка из ее тела. Кто-то другой дал ему имя, кто-то другой будет наблюдать, как он растет, смеется и плачет, видит, как сменяются луны и возвращаются времена года.

У Паоло Канавли, который тронул ее сердце и разбудил ее тело, нет могилы. Его разрубили на куски и оставили волкам у стен Милазии. Ей сообщил об этом старший брат, со злобой, когда вез в Серессу.

Больше он не сказал ей ни слова, ни в дороге, ни в самом конце. Не попрощался. Почти наверняка так приказал отец. Он всегда подчинялся приказам отца. Как и все ее братья. Эриджо Валери привык, чтобы ему подчинялись, и в семье, и вне семьи. Брат привез ее к воротам обители и бросил там на дороге. Он повернулся и ускакал, по направлению к дому, к богатству, которое готовила ему жизнь.

В конце концов, она дернула за веревку и позвонила в колокол. Они ее ждали. Разумеется, ждали. Наверняка им заплатили очень большие деньги за то, чтобы они ее приняли – и чтобы она никогда не ушла отсюда. Леонора вошла, услышала, как за ней закрылись железные ворота.

Время прошло в этом месте. Ее тело росло. Ребенок родился, и его унесли. На рассвете и на закате пели молитвы. Бодрствование, сон, времена года и горе.

Совет Двенадцати прислал двух человек поговорить с ней.

Она даже не могла с уверенностью сказать, как они узнали, что она живет там. Теперь она уверена, что не была первой женщиной в этой обители, которую попросили помочь Совету. За это тоже хорошо платили. Обитель была очень богатой.

Она никогда об этом не спрашивала, но это вполне понятно, и после того визита, после их осторожных намеков, а потом и прямых вопросов, она начала размышлять о том, что в жизни имеет смысл. О выборе и о шансах, о решениях, которые следует взвесить.

Те же два человека чуть позже опять приехали из Серессы, дав ей время обдумать их предложение – а оно сулило возможность снова вернуться в мир.

Она согласилась. Покинула Дочерей Джада сегодня на рассвете. Они привели ей коня. Она из семьи Валери, она охотилась с самого детства, разумеется, она умела ездить верхом. Это они тоже знали. Один раз она оглянулась в сером тумане: каменные стены, купол святилища, колокол у ворот. Ворота уже закрылись за ней.

И поэтому сейчас, в ту же ночь, она в Серессе, вдали от того одиночества, осуждения, фальшивой святости, тисков обиды и страха. Надо быть справедливой – там не все такие, были искренне набожные женщины, добрые. Они старались, но совсем не могли ей помочь: она никогда не была озлобленной, просто ее захлестнуло горе.

И она не хочет прожить вот так всю жизнь под солнцем бога.

Ей необходимо было вырваться из тех стен. И даже если ее новый путь, предложенный этими бесконечно коварными серессцами, возможно, в конце концов еще больше опозорит ее и ее семью – по крайней мере, это все-таки будет путь. Он хоть куда-то ведет. Ее ум, ее характер будет востребован. И она не собирается потратить ни одного утра, ни часа утренней молитвы, ни мгновения мигнувшего огонька свечи на раздумья о семейной гордости, или о позоре, или о мнении отца о том, что она сделала.

Любила ли она Серессу? Республику, которой ей теперь предстоит служить? Конечно, нет. Она не уверена, что большинство серессцев ее любят, хотя, возможно, в этом она и ошибается.

Они гордятся своей независимостью, своей республикой. Они ценят могущество, хотят защищать его и приумножать, осознают угрозы, возникающие во всем мире. Они не хуже всех остальных, говорила она себе, может быть, лучше некоторых. Она может им помочь в обмен на открытые ворота. Она это сделает, и один милосердный Джад ей судья, он все видит и понимает людское горе.

Она мысленно переносилась в этот дом, когда готовилась покинуть обитель.

А потом, так неожиданно, тот врач, жену которого она должна была изображать, оказался застенчивым, порядочным человеком. Она думала, что он, возможно, еще и добрый.

Это она была доброй к нему в ту первую ночь. Кое-чему она научилась (с удовольствием) от парня, которого любила, и который любил ее. Этим можно поделиться. То, что она делала в темноте спальни Мьюччи, было необходимо. Они должны сойти за мужа и жену, за новобрачных, и приставленные к ним в Дубраве слуги будут следить за ними и подслушивать. Но Леонора с удивлением обнаружила, что вызванная ею благодарность несет в себе удовольствие другого сорта, и позволила себе его почувствовать, принять его, как разновидность милости после мрачного года.

Солнце встанет из моря и осветит для нее новый мир. Она будет по-прежнему гадать, и в то утро, и каждое утро потом, поднимаясь с приходом божественного света, где в тот день ее ребенок, жив ли он, заботятся ли о нем, любят ли его, и позволяет ли это Джад в доброте своей.

Якопо Мьюччи, лекарь, обнаружил, что он испытал много неожиданных чувств у себя в постели ночью, рядом с женщиной, которую даже не знал еще сегодня утром, – чувств, далеко превосходящих и превышающих простое желание. Он лежал в темноте без сил, но ему не хотелось спать, и его мозг усиленно работал, перескакивая с одной мысли на другую. Так много всего произошло. Раньше он жил очень спокойно.

Он обнаружил, что вспоминает голос того, другого человека у них за спиной в палате Совета, который яростно кричал: «Как ваши стражники осмелились напасть на меня!».

Это было безрассудно. Но нужно признать, что это также демонстрировало смелость в той комнате, где трудно быть храбрым. Люди могут подняться до смелости. Эта мысль пришла в голову Мьюччи в темноте, рядом с незнакомой женщиной. Он гадал, мертв ли уже тот человек, или приближается к смерти в подземном помещении, с соответствующими орудиями. Его охватила дрожь.

Он чувствовал рядом с собой прижавшееся к нему тело женщины. Он ощущал стойкий аромат ее духов. Если он повернет голову, его лицо прикоснется к ее распущенным золотистым волосам. Он прислушался, лежа неподвижно, и по ее дыханию понял, что она не спит.

– Думаю, я понимаю, почему вы сделали это, – тихо произнес он, – почему вы приняли предложение Совета.

– Неужели, доктор? – пробормотала она через секунду. Он ее не видел, в комнате света не было.

– Может быть… или отчасти понял. Но я… я также считаю, что они не оказали вам должного внимания.

– Не оказали? Но зато вы только что это сделали, – ответила она, все так же тихо. Он слышал в ее голосе насмешку, – или притворную насмешку. Он не был уверен.

Он прочистил горло.

– Нет. Но я бы хотел это сделать, синьора, – вздох. – Есть какая-нибудь причина, по которой мы не можем пожениться утром, как положено? Я мало могу предложить женщине из благородной семьи, но я…

Пальцы прижались к его губам в темноте. Когда она заговорила, он понял, что она сдерживает слезы. В его сердце будто вонзился крючок. Он не из тех мужчин, которые часто переживают такие напряженные моменты.

– Это невозможно, – ответила она. – Но благодарю вас. Спасибо. Это такое щедрое предложение, словами не выразить. Я… совсем не ожидала этого. Но – нет, синьор. Совет может просить нас симулировать брак, просить меня поработать на них. Но, доктор, они не могут отнять власть у моего отца. Я не могу выйти замуж, если на то не будет его воли.

– Сколько вам лет? Если можно спросить.

– Зимой исполнилось девятнадцать.

Он думал, что она старше, она так хорошо владела собой. Такое бывает среди аристократок, наверное. Он редко общался с аристократами. Он начал врачебную практику недавно. Его почти не знали в Серессе. Не поэтому ли его выбрали? Он об этом не подумал. Возможно.

– А он не даст согласия? Ваш отец? Он не согласится, если я попрошу и дам подтверждение, что?..

Опять ее рука зажала ему рот. Она подержала там свои пальцы, нежно, потом убрала их.

В конце концов, он уснул. Когда он проснулся и увидел солнечный свет сквозь ставни, он был один в постели. Он нашел ее внизу: она обсуждала с его слугами (с их слугами), какие из его вещей – книги, одежду, инструменты и снадобья – следует упаковать в путешествие по морю, и как это лучше сделать.

Она приветствовала его поцелуем, как новобрачная.

* * *

Когда закрылась дверь за доктором и шпионкой, герцог Серессы обратил внимание на художника, о котором приказал все узнать заранее, а потом привести ночью.

Он собирался проявить такт. Разве уже ничего больше нельзя сделать должным образом? И именно так все происходит в том мире, где они сейчас живут?

Он устал и был раздражен, но напомнил себе, что следует проявить осторожность, чтобы не навредить их цели. Он хотел отвести больше времени на обдумывание этого предприятия, но это не всегда удается, а тут подвернулся случай, за который стоило ухватиться – если получится. Руководство страной отчасти включало в себя заблаговременное планирование; еще его успех зависел от умения реагировать на то, что подворачивалось под руку, пусть даже неожиданно.

Им был необходим человек без привязанностей, не имеющий причин отказать им – как в случае с девицей Валери и доктором. Этот молодой человек – единственный сын Вьеро Виллани – был еще одним из таких людей. С другой стороны, с самого момента своего появления здесь он ясно заявил о своем недовольстве. Если быть честным, у него имелись основания для недовольства.

– Молчите, пока вас не спросят! – прикрикнул на художника Лоренцо Арнести, сидящий посередине, между началом и концом стола.

Арнести принадлежал к числу тех членов Совета, у которых имелись амбиции. Он не трудился их скрывать. Это его ошибка. Слишком рано для него становиться столь прозрачным.

«Мы носим маски не только на карнавале».

Герцог вспомнил, как эти слова говорил его дядя. Много лет назад. Время может убегать от человека. Сейчас он поднял руку, предостерегающе приподнял палец с перстнем. Арнести бросил на него быстрый взгляд, черты его лица разгладились. Надел маску.

Герцог произнес:

– Совет приносит свои извинения за это, синьор Виллани. Есть причина, по которой ваше присутствие здесь потребовало подобных действий. Надеюсь, вы не ранены, и позволите нам все объяснить?

– А у меня есть выбор, синьор герцог? Мне позволят сейчас повернуться и уйти?

Возможно, слишком колючий ответ после учтивого приветствия власти. Герцог позволил себе задержать на нем взгляд перед тем, как ответить. Он отметил, при свете ламп по обеим сторонам от художника, что до него дошел смысл паузы.

– Конечно, вы можете уйти. Но мы надеемся, что вам хотя бы любопытно, какое предложение мы хотим вам сделать, и вы выслушаете его перед тем, как покинете нас.

Предложение было важным словом. Если этот человек умен, он это поймет.

Он был умен, он понял. Герцог Риччи увидел, как сын Виллани опустил глаза и подождал несколько секунд, чтобы успокоиться. Плечи его чуть опустились. Он был совсем юный. Отчасти и поэтому он здесь, разумеется. Когда он снова поднял глаза, их выражение было другим.

– Предложение? – переспросил он, как и ожидалось.

Герцог Риччи подумал, что людьми в большинстве случаев несложно управлять. Просто нужно достаточно долго этим заниматься. И обладать властью, разумеется. Необходимо иметь возможность их убивать. Его дядя тоже говорил нечто подобное. Отец герцога оказался в числе убитых. Также много лет назад.

– Позвольте мне сначала сказать, – продолжал герцог, – что все члены Совета были поклонниками работ вашего отца, да приютит его Джад в свете своем. На мой взгляд, он был великим мастером, – лесть почти всегда дает эффект.

Почти всегда.

– Вы так считаете, мой господин герцог? – спросил молодой Виллани. – Великим мастером? Как жаль, что ни одна из картин такого мастера не украшает дворец герцога.

Даже спустя столько лет он испытывал удовольствие от встречи с силой духа и умом. Он предпочитал эти качества у женщин, раньше, но теперь ему все больше нравилось видеть их у мужчин. Сегодня ночью у него не было на это времени, но пробудило его интерес. Он не помнил отца этого юноши, встречался с ним пару-тройку раз, но, кажется, тот был совсем не таким.

– Но одна из его картин сейчас висит в резиденции нашего посла в Обравиче, – ответил он. – Вид на Арсенал с противоположного берега лагуны, – он был доволен тем, что вспомнил это. Сомнительно, чтобы Лоренцо Арнести вспомнил.

Сын Виллани пожал плечами.

– Я знаю эту картину. Она оказалась в числе принадлежащего ему имущества, которое вынужденно распродали после его смерти. Продана за гроши. Как я понимаю, республика пробрела ее за те же гроши.

Герцог с трудом улыбнулся. Он снова поднял руку, так как ему показалось, что Арнести готов вмешаться, и ответил:

– Мы, серессцы, всем известны своей бережливостью при покупках. Но, синьор Виллани, я помню вашего отца добрым человеком, преданным республике. Его сын такой же?

Иногда прямые вопросы действуют лучше всего. Они также способны выбить человека из колеи. Он наблюдал за этим юношей. Здесь не дают никаких обещаний; это необходимо оценить.

– В «Дневниках» императора Родиаса Канасса, написанных в ранние годы существования империи, есть высказывание на эту тему, – сказал Перо Виллани своему правителю, ночью, в палате Совета Двенадцати.

Герцог моргнул. Потом опять улыбнулся, еще шире.

– Действительно, есть! «Сын растет рядом с деревом отца, или уходит и ищет более высокое положение вдали от него».

Он увидел, что художник, в свою очередь, поражен тем, что он знает этот отрывок. Это забавно. Забавно, что его знание классики может удивлять. Он помолчал. Это приятно, но их время ограничено.

Он произнес более жестким голосом:

– Что вы предпочитаете, Перо Виллани? Остаться вблизи или уйти от дерева?

Перо думал, что получит преимущество в их дискуссии, упомянув эту цитату. И это было несказанной глупостью, принимая во внимание то, где он находился. Преимущество в дискуссии?

Герцог был стар, он внушал восхищение и ужас. О нем ходило так много слухов. Кое-какие из них, возможно, правда. Если все правда, то он чудовище. Собственно говоря, если все это правда, то он давно уже умер, и Советом Двенадцати руководит демон из потустороннего мира.

Тем не менее его лесть, откровенно неискренняя, вызвала его раздражение. Правда, что две из картин отца республика выкупила у кредиторов, но они тогда сэкономили деньги на искусстве, а не признали мастерство художника.

Однако ему стало труднее поддерживать в себе гнев. «Предложение» – это неожиданно, и приносит облегчение. Его привели сюда, чтобы сделать ему предложение или попросить о чем-то? А почему ночью? Почему его схватили на улице?

Он заставил себя заговорить спокойно:

– Я чтил отца при жизни и чту его после смерти. Молюсь, чтобы Джад даровал ему свет. Что вам от меня нужно? – и потом, когда сам услышал эти слова, то, как резко они прозвучали, прибавил: – Чем я могу помочь Совету?

У герцога было узкое лицо в морщинах и шрамах. Трудно в тени разобрать цвет кожи, но Перо представлял себе, что она бледная, похожая на пергамент. Он снова увидел, что старик улыбается. Он не понял точно, что его позабавило. Возможно, его бравада?

– Вы бы согласились написать мой портрет? – спросил герцог Риччи. Перо с трудом удержал челюсть на месте и не открыл рот. Это потребовало усилий. Он ответил:

– Вы схватили меня ночью, чтобы попросить об этом?

– Конечно, нет! – резко ответил другой член Совета, слева от Перо.

Герцог холодно взглянул на этого человека, потом опять повернулся к Перо.

– Мой портрет предназначен для этой комнаты, его повесят среди портретов других герцогов. Вы его напишете в свое время, в качестве награды, вам заплатят восемьдесят золотых сералей, если вас устроит такая цена.

Устроит? Столько платили величайшим художникам за крупные работы. Это в десять раз больше того, что он получил от Читрани. И для этой комнаты, для палаты Совета? Официальный портрет герцога, который повесят на эти стены рядом с творениями мастеров? У Перо вдруг закружилась голова. Ему необходимо на что-то опереться или выпить.