Текст книги "Ричард Длинные Руки – виконт"

Глава 4

Дорога со скоростью бегущего за дичью пса устремилась к городским воротам, но я чуточку свернул, чтобы проехать как можно ближе к турнирному полю. На мой взгляд, нисколько не походит на те места для рыцарских схваток, которые мы проезжали дважды или трижды по дороге к Каталауну. Там просто удачное место, приготовленное самой природой: ровное поле, покрытое зеленым дерном, а по бокам холмы, на которых так удобно сидеть, и дубовые рощи, где хорошо отдыхать в тени, здесь же огромная площадь, вытянутая в прямоугольник, а по обе стороны – я уж сперва решил, что это многоэтажные дома, однако это многоярусные крытые галереи для публики. Справа и слева, где обычно разбивают шатры для участников соревнований, здесь настоящие конюшни, из открытых ворот выводят под уздцы коней…

Брат Кадфаэль сказал скорбно:

– Вместо того чтобы думать о душе, эти люди погрязают в мирских утехах…

– Еще как погрязают, – согласился я. – Размах-то каков! Чувствуется, что здесь это погрязание поставлено очень серьезно и на широкую ногу.

– Говорят, – сообщил он, – герцог Ланкастерский, что замещает короля Барбароссу, большой любитель рыцарских турниров.

– Этого мало, – сообщил я. – Здесь чувствуется экономическая составляющая. На турниры сколько народу съезжается? Участников с их оруженосцами и слугами, знатной публики, которую надо кормить, поить, устраивать на ночлег?.. Думаю, местные купцы в восторге. Это же какой приток денег в их карманы!

– Что ты о деньгах, – сказал он с укором. – Деньги – зло.

– Да, – согласился я. – Посмотришь на хороший доспех или боевого коня – и зла не хватает! Но мне кажется, деньги все-таки не зло. Зло так быстро не кончается.

Он посмотрел укоризненно.

Вдоль турнирного поля, строго посредине, деревянный заборчик. Невысокий, по стремя, всего лишь разделительная черта для удобства, чтобы больше внимания уделять направлению удара. Заборчик всего в треть длины поля, дальше ровная площадка, там уже можно свалиться с седла, это не поражение, главное – удержаться, пока после страшного удара скачешь вдоль этого заборчика…

Ветерок треплет десятка три разноцветных флагов и стягов, а также великое множество прапорцов на шатрах. Для зрителей уже установили множество лавок в несколько рядов, и только на первом вместо одной из лавок – кресла. Два из них – с высокими спинками, где должны сидеть король Барбаросса и его жена Алевтина, сейчас пока что невеста, и еще шесть кресел попроще.

Кадфаэль, к моему удивлению, вполголоса называл, кто будет сидеть справа от короля, кто слева, и единственное отличие от всех остальных празднеств – что здесь не будет высших иерархов церкви. Как известно, церковь резко выступает против турниров, как и против дуэлей.

Я пробормотал:

– Но как же… Я слышал, церковь собирается проследить, чтобы никакой магии…

– Проследит, – ответил Кадфаэль уверенно.

– Однако, – сказал я, – если церковников не будет…

– Будут, – заверил Кадфаэль. – Одно дело епископ, другое – рядовые священники. Они как бы сами по себе…

– Понятно, – сказал я. – Официально церковь в этом не участвует, ибо супротив ее догматов, но неофициально по-прежнему следит и бдит. Верно?

– Сэр Ричард, вы, как всегда, объясняете все очень точно!

– Понятно, – повторил я. – Церковь не хочет дать распространиться заразе, потому сдерживает, как может. Даже неофициально. Если бы вовсе не участвовала, здесь началась бы резня…

Кадфаэль сказал с негодованием:

– Сэр Ричард, что вы говорите? Собрались все-таки христианские рыцари!

– Да знаю-знаю, – ответил я. – Настолько христианские, что не знают, где остановиться. Они затевают схватки по любому поводу: косой взгляд, неосторожное словцо, криво повешенный щит…

А вообще-то он прав, мелькнула мысль. Трубадуры всячески насаждают мысль, что турнир – это не место захвата пленников и лошадей, а поле чести и доблести, где сражаются только во имя своей славы. Правильная с точки зрения государственности мысль, ибо рыцари даже в реальном бою часто останавливаются среди битвы, чтобы как следует пограбить, из-за чего войско теряет тактическое преимущество и наступательный порыв.

Правда, вельможи, вроде герцогов и богатейших графов, в самом деле могут сражаться и сражаются только ради славы. Им захваченная лошадь противника ничего не добавит к богатству. Их и расхваливают именно за щедрость, из-за чего вельможи, чтобы поддержать репутацию, вынужденно тратят огромные суммы на покровительство бардам, менестрелям, а также отказываются принимать выкуп от побежденных и великодушно отпускают их с конями и доспехами.

Так что турниры способствуют если и не смягчению нравов, то во всяком случае – облагораживанию.

Между шатрами постоянно снуют люди в доспехах, а рыцари проезжают на рослых конях поодиночке и группами. Все как один нарядные, блещут богато отделанные шлемы с пышными султанами или длинными цветными перьями, на панцирях обычно герб, как и на щитах и даже конских попонах. За такими рыцарями спешат оруженосцы, слуги и работники, доспехи богато украшены серебром и золотом, по ветру плещутся знамена, штандарты и флажки на длинных копьях.

Здесь уже настоящее рыцарство, мелькнула мысль. Настоящее в том смысле, что развитое, куртуазное и все такое. Уже формируется общественный статус, почти у всех рыцарей длинные родословные. Класс феодалов резко отделен от черни, где воспевающие рыцарей барды и трубадуры. У рыцарей разработанные гербы, знамена, их восхваляют певцы, в то время как на Севере рыцарь все еще без такого красивого обрамления. У северного нет длинной родословной, часто нет даже герба, нет красивых украшений, у него еще нет больших земель, а барды еще не выделяют рыцарей из числа людей с оружием.

Я вздохнул, выпрямился. Но у рыцарей Севера уже есть их гордость, отвага и то отличие от простых людей, что залегает глубоко внутри. А внешне… ну разве что гордая посадка на коне и надменно выдвинутая нижняя челюсть?

Я выпрямился, надменно выдвинул нижнюю челюсть, и мы с Кадфаэлем подъехали к городским вратам. Пес послушно идет рядом с конем, посматривает на меня понимающими глазами.

Ворота распахнуты, в них нескончаемым потоком идут подводы, телеги, толпы народу, чувствуется веселье, отовсюду возбужденные голоса, крики, вопли. Я ждал, что с нас возьмут за вход и топтание земли, но по случаю турнира все налоги отменены, что, несомненно, даст толчок любой торговле и процветанию города, как в любой офшорной зоне.

Кадфаэль морщился, кривился, наконец сказал с неодобрением:

– Что за дикарская радость?.. Так бы радовались приезду архиепископа!

– В нашей жизни так много праздников, – заметил я, – что только жуткий интеллигент или монах будут изводить себя вопросом, по какому поводу сегодня пьют.

– Брат паладин, лучше бы эти праздные люди о душе подумали!

– В жизни всегда есть место празднику, – сказал я примирительно, – нужно только уметь в это место попасть.

Каталаун обнесен настоящей каменной стеной, в то время как Терц огородился простым частоколом, а где и вовсе земляными насыпями, утрамбованной землей, завалами из камней и стволов деревьев. Каталаун – старый город, это значит, что построен без всякого плана, и если стена у главных городских врат выглядит высокой и внушающей, то с другой стороны к ней с обеих сторон жмутся домишки, их крыши почти на уровне подошв прогуливающихся по стене стражей.

В самом городе могучие дома-башни местных вельмож, две церковные колокольни, а в северной части – приземистый, разваливающийся от древности храм. Рядом с десяток жалких домишек и, к чему мне привыкнуть особенно трудно, поля и луга. Когда-то город расширится, и такое вот поле, где сейчас пасется стадо коров, станет центральной площадью, но сейчас это островок мирной сельской жизни, что оказался внутри городских стен.

Центром Каталауна пока что служит простой перекресток. Правда, там же бьет источник, куда собираются женщины с кувшинами, вроде бы за водой, но в основном чешут языками, для них сходить за водой то же самое, что в мое время – на шейпинг или в фитнес-клуб.

На улице все чаще встречаем возбужденных людей, размахивающих руками, в разорванной одежде, с кровью на руках и лицах, а ближе к центру так и вовсе кое-где группки людей дерутся ожесточенно, как муравьи после дождя. На коне ехать все труднее, я спрыгнул на землю и повел Зайчика в поводу, спрашивая, где здесь постоялый двор.

Кадфаэль больше интересовался дракой, надеялся, что благочестивые христиане изгоняют еретиков, однако, как объяснил один из горожан, жестокая схватка, вернее, драка возникла между двумя могущественными семьями, Монти и Капулы: Монти являются сторонниками строгих христианских правил, везде на своих обширных землях строят церкви и часовни, а Капулы, напротив, выступают против засилья церкви, всячески притесняют монастыри, облагают их налогами, отбирают земли, а самих монахов и священников ограничивают в правах.

Эта драка возникла из-за того, что Монти вознамерились возвести величественный собор в центре города, семья Капулов усмотрела в этом посягательство на их влияние, что на самом деле так и было, собранная толпа разнесла деревянные леса и начала засыпать котлован. В ответ на это по призыву Монти пришли все мужчины их клана, вышибли с площади клевретов Капулов, сейчас драка кипит в переулках, к Капулам прибывают подкрепления.

Объяснявший нам суть стычки горожанин закончил со злобой:

– Такую яму вырыли посреди города!.. Зачем нам этот костел?

– Да, – поддакнул я, – лучше бы казино или ресторан. А то и бордель…

Горожанин кивнул, потом спохватился и посмотрел с подозрением.

– Вы не с Юга?

– Нет, – признался я, – но мечтаю туда попасть.

Взгляд его подобрел, он сказал уже по-свойски, признавая своего:

– А кто не мечтает?.. Там, говорят, бордели на каждом шагу. А церкви – ни одной!

Он вздохнул завистливо. Я поддакнул снова:

– Да, там все дороги либо в бордель, либо в казино, и ни одной – в храм или в школу!

Он вздохнул еще завистливее.

– Увы, нас на Юг не пустят… Там очень строго на границе. Говорят, что границы вроде бы нет, но чем дальше на юг, тем больше в тебе видят чужака. Тогда либо назад, либо умереть. У них даже птицы сверху следят за всеми, кто пробирается на Юг.

Мы пошли дальше, а он остался наблюдать за дракой. Кадфаэль потрясенно покачивал головой.

– Как они могут? Как они могут вот так?..

Я напомнил:

– Любимым развлечением мужчин, детей и прочих зверей является драка.

Он воскликнул:

– Да я не о самой драке! Но, главное, за что?

– За добро, – подсказал я. – Добро должно быть с кулаками, если у него нет под рукой дубинок, мечей, топоров, автоматов… Конечно, народ здесь далек от христианского смирения: плюнешь в рожу – драться лезет! С другой стороны, это же фронтир.

Он воскликнул горестно:

– Да я не о том! Конечно же, здесь должны строить костел, какие могут быть споры, драки? Под Каталауном одна из древнейших святынь христианства: статуя Пресвятой Девы… Брат паладин, нам нужно обязательно побывать там, поклониться святыне.

Я спросил недоверчиво:

– А разве ислам не запрещает… тьфу, церковь разве разрешает сотворять кумиров?.. Ну, статуя Пресвятой Девы не слишком уж далека от медного змия…

Он покачал головой.

– Дело в том, что сотворил ее Симон Волхв. Он был языческим жрецом, то есть очень образованным человеком, крупным ученым, философом, знал сорок языков, был великим математиком и геометром… Но когда ему открылась глубина христианства, он без колебаний принял веру Христа, хотя потом церковь его несколько…

– Подкритиковывала? – подсказал я.

– Да. Он создал свое собственное воззрение на пришествие Христа: не признавал догмат троичности, отрицал его божественную суть, признавал в нем лишь гения, подобного Моисею…

– Так вот кто создал ислам, – пробормотал я. – А что церковь?

– Осудила, заявив, что все его труды – компиляция древних языческих заблуждений. Однако за Симоном пошли многие, его учение стало называться гностицизмом, но для нас важно то, что этот Симон, став христианином, открыл в себе невиданные силы… Говорят, эту статую сотворил за одну ночь непрерывной молитвы! И с той поры статуя охраняет край от нечистого колдовства, от нежити… Более того, годы идут, а мощь Каталаунской Девы только растет. Нечисть начинает скулить и пятиться, едва вступив во владения короля Барбароссы!

Впереди народ поспешно переходил на другую сторону, а там ускорял шаг, буквально размазываясь по стене. Все спешили миновать некое опасное место. Выглядело комично, улочка узкая сама по себе.

Под стеной дома сидит, греясь на солнышке, древняя старуха. Редкие седые волосы падают на спину и плечи, лицо сморщенное и темное, как у яблока, что пеклось на углях костра.

Мы не стали переходить на другую сторону, старуха подняла голову и вперила в нас взгляд. В животе у меня ойкнуло, Кадфаэль осенил старуху крестным знамением.

– Герои, – пробормотала старуха, – сильные… Отважные… За одну монетку предскажу, когда вас убьют…

Кадфаэль перекрестился сам, а я понял, почему народ жмется к другой стороне, когда старуха выходит погреться на солнце. Все мы хотим думать, что только мы можем других по голове, а нас – никто, хотя вообще-то понимаем, что в действительности не совсем так, как на самом деле.

– А кто убьет? – спросил я.

– И это предскажу, – ответила старуха. Посмотрела на меня и добавила: – Еще за монету.

– За обоих?

– За каждого, – ответила она живо, уже почуяв, что перед ней не самые бедные на свете. – Разве такое не стоит?

– Да как сказать, – пробормотал я. В кармане горсть мелочи, я на ощупь выудил четыре монетки, бросил старухе. Она оживилась, увидев чистейшее серебро. – Начни с монашка…

Старуха не стала вытаскивать колдовские принадлежности и даже просить показать ладонь, просто взглянула на Кадфаэля и сказала коротко:

– Его убьет высокий человек с очень черными волосами. Брови у него густые и сросшиеся на переносице. Один глаз ярко-голубой, даже ярко-синий, другой – коричневый. Он – самый опасный наемный убийца в своих землях…

– Ого, – сказал я без всякого интереса, – теперь понятно, почему люди переходят на другую сторону улицы. Тебе и гадать не надо, сразу все видишь… Кому такое понравится? Ну а когда это произойдет? Если моего друга убьют лет через пятьдесят….

– Его убьют уже в этом году, – прервала старуха без всякого почтения к моим золотым шпорам. – Только не знаю, здесь ли.

– А где?

– Не знаю. Может, и здесь. Я вижу только, что солнце сияет ярко, а люди одеты богато.

Кадфаэль не дрогнул лицом, смиренно пробормотал, что все в длани Божьей, а старуха обратила пронизывающий взор на меня. Я выждал, спросил с любопытством:

– Ну что?

Она отшатнулась.

– Ты… ты кто?

– Хоть что-то видишь?

Ее глаза в страхе расширились, она прижалась к стене, будто сама хотела вжаться или размазаться, темное лицо посерело, губы задрожали.

– Я вижу… вижу… облако…

Я ждал, Кадфаэль бросил на меня подозрительный взгляд, спросил быстро:

– Какое? Сверкающее или же темное, грозовое?.. Блеск ангельской славы или адские сполохи ада?

Старуха плотно зажмурилась и затрясла головой.

– Уходите. Уходите! Я этого не вынесу! Уходите!!!

Она закричала, я подхватил Кадфаэля и утащил. Смертный час старухи близок, но не хочу, чтобы старушка скончалась из-за нас. Кадфаэль оглядывался, бормотал молитву. Там остановился народ и пугливо смотрел нам вслед.

Когда мы свернули за угол, я сказал трезво:

– Кадфаэль, слушай внимательно. Высматривай высокого человека с черными волосами и сросшимися на переносице бровями. Его распознать легко: не так часто можно встретить человека, у которого один глаз ярко-синий, а другой – коричневый. Как увидишь, сразу же скажи мне. Лучше, конечно, если убьешь сразу сам, но, боюсь, станешь сопли жевать…

Он посмотрел с укоризной, я не часто бываю таким грубым, спросил тихо:

– А насчет облака… она права?

– Я закрыт нашим паладинским щитом, – ответил я, – чтобы те, кто ниже по рангу, не подглядывали. Потому старуха и увидела только защитное облако. Но уже то, что увидела, заставляет слушать ее серьезно! Берегись человека, у которого один глаз синий, а другой – коричневый.

– Брат паладин…

Он запнулся на полуслове, в сторонке идет смиренно монах в сером балахоне, пояс подвязан скрученной веревкой, концы свисают на правую сторону. Он коротко взглянул на нашу сторону, мы его не заинтересовали, но брат Кадфаэль метнулся к нему, как серая молния, ухватил за рукав. Они заговорили, слов в гаме и уличной сутолоке я не слышал, на вскоре Кадфаэль вернулся ко мне, на лице смущение с ликованием вперемешку.

– Брат паладин, – сказал он торопливо, – вы простите, что я вас оставлю… на какое-то время. Здесь капитул монахов из ордена доминиканцев. Я о них уже говорил. Меня смущают некоторые особенности их Устава…

– Это что ж, – спросил я, – и ночевать не придешь?

– Дружеская беседа может затянуться далеко за полночь, – ответил он уклончиво.

– Ладно, – согласился я, – но когда будут сильно бить, лучше беги – хорошо? А то знаю я ваши ученые диспуты…

Он покраснел, ответил застенчиво:

– Этим грешат больше приверженцы логики… А мы, теологи, стараемся сообща докапываться до сути. И еще, брат паладин…

Он посерьезнел, даже потемнел лицом.

– Ну что, – спросил я, не дождавшись продолжения, – не трусь, говори! Что еще за напасть впереди?

– Да ее можно избежать, – ответил он уклончиво. – Даже надо избегать. Все-все проходят мимо, не подозревая, что совсем рядом затаилось нечто дьявольское… Но оно спит, постепенно разрушается, вот и слава Богу… Я не хотел говорить тебе, брат паладин… и не сказал бы, но страшусь неугомонности твоей натуры, что обязательно сунет голову в петлю дьявола…

– Ну-ну, – сказал я успокаивающе, – не такой уж я и дурак! А если и дурак, то пока что не круглый. Где ты видел, чтобы я совал голову? Когда надо, я брал ноги в руки и убегал, хоть это и несовместимо с рыцарским званием. Говори, чего мне надо избегать?

Он поколебался, сказал тяжелым голосом:

– Постоялый двор. Говорят, в старые времена он вмещал столько народу, сколько приезжало. Сам постоялый двор все перестраивается и расширяется, но главное здание, где ночуют гости, осталось с очень давних времен. Настолько давних, что никто и не помнит. Дохристианских, сэр Ричард!

Он сказал это с таким ударением, что я не стал напоминать, что церковь все-таки признала «своими» Аристотеля, Сенеку, Платона, Пифагора и других мыслителей древности, не стала помещать их в ад, как не знавших учения Христа, а это есть намек на то, что не все из прошлого обязательно отвергать и любую находку затаптывать в пыль.

Я свистом подозвал Пса.

– Ко мне! Сидеть. Сидеть, я сказал!.. Вот так. Теперь слушай, что тебе скажет сюзерен. Иди с ним, понял?.. С нашим братом Кадфаэлем, ведь он и тебе брат, ибо все мы братья и одной группы крови, если верить святому Киплингу… А когда приведет тебя на место, запомни и беги ко мне. Отыщешь, я буду на постоялом дворе. Если не знаешь, что это, ищи по запаху. Я хочу знать, где наш друг остановится. Так, на всякий случай.

Кадфаэль погладил Пса по лобастой голове, Пес слабо вильнул хвостом, умные глаза не отрывали взгляда от моего лица. Я улыбнулся.

– Выполняй!.. Э-э… оба выполняйте.

Я проследил, как они все втроем: Кадфаэль, бенедиктинец и мой Пес – удалились, первые двое сразу начали беседовать, как родные братья, Пес степенно шел рядом, даже не смотрел по сторонам, у него задание. Церкви, мелькнула мысль, кое-что удается для объединения двуногого зверья в человеческое стадо.

Глава 5

Улица изгибается, как шланг, иногда сужается, двум всадникам разъехаться не просто. А в местах, где расширяется, как сытый удав в районе желудка, неизбежный рынок с крохотными лавчонками, передвижными лотками и множеством товаров, разложенных прямо на земле под стенами домов.

Трое рыцарей двигаются по рыночному ряду нам с Зайчиком навстречу, как сверкающие под солнцем айсберги, а серая шушера простолюдья прилипает к стенам, освобождая дорогу поспешно и суетливо. За рыцарями так же горделиво и напыщенно идут оруженосцы, молодые и поджарые, из тех, кто не просто служит, а выслуживается в рыцари, а еще вроде бы целая толпа слуг и прочей челяди с мешками, куда складывают покупки.

Я заранее отодвинулся к лавочке со старинными вещами, разглядывать прохожих в упор – простолюдство, а мне надо привыкать к сеньорству. На широкой доске, заменяющей прилавок, разложены изъеденные ржавчиной вещи, некоторые вообще невозможно узнать, но продавец клятвенно уверял, что это и самое древнее, и самое волшебное, и вообще самое-самое, что в умелых руках сеньора…

– Эй, – раздался за спиной сильный уверенный голос, – этот человек мне кого-то напоминает…

– Кто? – ответил второй голос. – Этот?.. Да, ты прав…

В голосе звучало недоумение, я медленно обернулся. Два рыцаря остановились, рассматривают меня. Третий прошел было дальше, но, увидев, что остался один, остановился, повернулся и стал смотреть в нашу сторону. Оруженосцы и челядинцы остановились тоже.

Я наблюдал молча, ожидая, что дальше. Рыцари не понравились, слишком уверенные в движениях, лица наглые, типичные сынки богатых баронов из провинции. Вообще-то здесь это не считается наглым выражением, это как раз благородное, когда как бы смотрят свысока, сразу подчеркивая дистанцию от всяких там двуногих, простых, от черной кости. Но во мне сразу закипает, когда на меня вот так не смотрят даже, а взирают.

Средний, самый крупный и широкомордый, смотрит со злым прищуром, льняные волосы падают на плечи красивыми прядями, грудь широка, на панцире выдавлен оскаленный лев с задранным хвостом. Двое по бокам моложе, но не уступают ни в росте, ни в размахе плеч, разве что лица тоньше, аристократичнее, без боевых отметин, в то время как у старшего одна бровь разделена белым шрамом, а на щеке багровый вздутый рубец.

– Ну и кого же я вам напоминаю? – спросил я холодно и, подражая им, надменно вскинул подбородок.

Старший проговорил медленно:

– Вора.

Я помедлил, эти трое напрашиваются на ссору, им не терпится пустить хоть кому-то кровь из носа еще до начала турнира. С тремя мне не совладеть, если не прибегать к молоту, но за него хвататься поздно: подошли вплотную, к тому же слишком близко их оруженосцы. А это уже почти молодые рыцари, да и челядь обычно вооружена ножами, дубинами, палицами.

– Вот как? – спросил я. Внутри меня уже закипело, я изо всех сил давил ярость, нельзя, чтобы именно я выглядел начавшим ссору. – И чем же?

Старший помедлил, выбирая оскорбление, рыцарь справа выпалил:

– Всем!.. Краденые доспехи, краденый меч!..

– А лошадь? – спросил я.

Он переспросил:

– Что… лошадь?

– Лошадь, – повторил я, – не краденая?

– И лошадь краденая, – сказал он громко. – И весь какой-то краденый.

– Наверное, беглый раб, – предположил рыцарь слева, в то время как средний рассматривал меня с насмешливым презрением. – Надо проверить, нет ли на нем клейма.

Я притворился испуганным, спросил дрожащим голосом:

– Чего вы от меня хотите?

Все трое улыбались зло и насмешливо, придвинулись, даже чуточку зашли с боков, не давая мне сбежать, а рыцарь справа протянул руку и ухватил меня за ворот камзола.

– Надо проверить…

Я ударил его в лицо, торопливо развернулся и, держа глазами старшего, быстро саданул второго, что зашел слева. И лишь тогда торопливо отступил и успел выхватить меч. Старший отпрыгнул с легкостью большой кошки, в его руке тоже блеснула длинная полоса стали. Он хищно пригнулся, но не бросился сразу, глаза быстро перебегали с одного соратника на другого, обоих шатает, как деревья в бурю, кровь хлещет, словно из недорезанных свиней. Один слепо шагнул вперед и завалился через мешки с репой, второй взвыл тонким голосом, закашлялся, выплевывая зубы со сгустками крови.

Мой меч пускал солнечные зайчики в глаза старшему.

– Ну что, тупая жирная тварь, – произнес я. – Кого я тебе напоминаю, свинья?

Он бы отступил, но смотрят оруженосцы, челядь да и весь базар, побагровел, вскинул меч и ринулся с яростью берсерка. Я невольно отшагнул, двигается быстро, даже слишком быстро, словно и не доспехи на нем, а полотняная рубашка, парировал удары, поглядывал и на оруженосцев, на челядь, однако тех парализовал страх при виде их искалеченных господ. Рыцарь старался прижать меня к стене, лавке или к телегам, я отступал вправо и влево, мой меч непрерывно звенел, выдерживая удары, но те двое начали подниматься, один уже обнажил меч, я сделал ложный выпад и обрушил удар на плечо рыцаря.

Лезвие рассекло панцирь, несчастный вскрикнул, я дернул меч на себя и отскочил. Из глубокой раны хлынула кровь, меч выпал из его руки, в полной тиши громко звякнул о камни. Рыцарь, шатаясь, зажал ладонью левой руки рану. Двое его товарищей с мечами в руках застыли, потом попятились.

– Ну что, твари? – спросил я грозным голосом. – Сейчас вы меня разозлили… Сейчас я всех в капусту!!!

Я зарычал, сделал страшное лицо и затопал ногами. Оба, как вспугнутые воробьи, ринулись вдоль улицы, сбивая с ног прохожих. Вслед неслись оруженосцы и вся челядь, бросая мешки, чтобы легче бежать, улица наполнилась воем и криком, каждый слышал за спиной настигающий топот и свист моего меча, что вот-вот раскроит череп.

Широкомордый побледнел, лицо постарело и обреченно вытянулось, под глазами повисли темные круги. Кровь широкими струйками выбивается между пальцами и стекает по груди и боку на ногу, заполнила сапог и начала переливаться на землю.

– Что, – сказал я все еще злобно, – первый парень на деревне, да?.. И в голову не приходит, что деревня-то махонькая?.. Эй, перевяжите рану дураку!

Я поймал за повод Зайчика, конь за это время сожрал кучу листьев из рук какой-то чумазой девчонки, и мы двинулись по опустевшей улице, где остались лишь подбирающие свое разбросанное добро торговцы. Во время этой нелепой схватки лишний раз убедился, что все эти сведения о необычайном умении рыцарей владеть оружием не то чтобы вранье или преувеличение, но, как бы сказать точнее, все познается в сравнении, а сравнивать можно только с себе подобными. В мое время любой перворазрядник легко побивает все олимпийские рекорды столетней давности, а если взять эти давние времена Средневековья, то я лишь в первые дни уступал рыцарям во владении оружием.

Все верно, с мечом в руке двигаюсь быстрее этих рыцарей, а они – профессионалы, дерусь лучше даже без особой учебы, просто за счет акселерации, спасибо этому непонятному явлению… Теперь надо только не наглеть, эти три дурака – хорошее предостережение. Ибо так же могу нарваться на кого-то, кто превосходит меня, как я превзошел этих самоуверенных идиотов.

На меня не посматривали с таким же почтением, как на тех троих, с большим изумлением смотрели на Зайчика, огромного и невозмутимого, а на меня если и поглядывали с некоторой уважительностью, то лишь из-за size.

Понятно, выгляжу бедным рыцарем уже потому, что без оруженосца и слуг. Похоже, я вообще здесь единственный, кого не сопровождает куча челяди. А без оруженосца так и вообще нет рыцаря, самому всю эту кучу железа не снять и, тем более, не надеть. Вообще, когда рыцарь отправляется в путь, его обязательно сопровождают также лучники, ибо тяжеловооруженный рыцарь становится легкой добычей любого стрелка на быстроногом коне.

Да и хрен с вами, я вовсе не стремлюсь, чтобы на меня смотрели с почтением.

Оглядевшись, я внезапно подумал, что вообще-то я не один, кто не старается привлечь к себе внимание. Более того, эти люди вообще стремятся оставаться незамеченными. Прежде всего, монахи, что понятно, мирские заботы, все тлен, надо только о душе. Кроме того – ворье, эти съехались сюда с разных городов, у них свой турнир. И, кроме того… я осматривался, не в состоянии отделаться от навязчивой мысли, что есть еще одна категория людей, что не хотят быть замеченными.

В другом времени их бы назвали шпионами и террористами, но в сие простое бесхитростное время вроде бы и шпионы все такие, будто каждый носит на груди плакат с крупными буквами: «Я – шпион!», так что здесь нечто другое…

На одной стороне городской площади здание бургомистра, на другой… я вздохнул, в висках простучало чечеткой: вон он, Юг… Пусть до настоящего Юга еще далеко, но дыхание другого мира вот оно: настоящее чудовище, а не постоялый двор: трехэтажное каменное здание, плюс цокольный этаж, ворота широкие, массивные, из толстых досок, обитых железом так, что металла больше, чем дерева.

В распахнутые ворота постоянно въезжают и выезжают как повозки и телеги, так и верховые, я успел увидеть сразу пятерых рыцарей, что уже само по себе немало, рыцари – товар дорогой и потому штучный, не ходят, как гуси, стаями.

Слуги и помощники поваров быстро разгружают подводы с дичью, рыбой и вообще съестными припасами, из кузницы и оружейной несутся удары молотков по железу, из распахнутых ворот конюшни пахнуло ароматом свежего сена и таких же свежих каштанов. На двуколке парнишка бегом провез к главному входу целый груз новеньких свечей, ну и размах, мелькнуло у меня, везде суета, по двору носятся и кричат сорванными голосами многочисленные оруженосцы, слуги, челядь.

Для солидности я вскочил в седло, мы проехали через этот длинный проход, где спереди и сзади могут опустить железные решетки и легко захватить в плен, прямо как в замке, дальше обширный внутренний двор с колодцем и повозками, их не меньше сотни, заняли половину двора. Невысокое крыльцо ведет к зияющему входу в гостиницу, под жилье отведен наверняка весь этот корпус, как и два примыкающих, а из окон четвертого полыхает огонь, вырываются клубы черного дыма, доносится стук молотов. Из других окон тянет запахом свежего хлеба, подвозят выделанные кожи, а крепкого вида ребята выносят части доспехов… Отдельно пристроена лавка, где на длиннющем прилавке разложено все, что может понадобиться странствующим: от иголки и ниток до самого лучшего оружия.

Я осматривался с седла, но двор настолько велик, что через него никто не бежит ко мне и не хватает коня под уздцы, пришлось слезть и, ведя Зайчика в поводу, топать в сторону конюшни. В той стороне как раз из роскошной коляски выбрался с помощью пышно одетых слуг грузный человек в высокой золотой митре и в красной кардинальской мантии, богато украшенной золотом, встал, опираясь на длинный посох, увенчанный золотым знаком вопроса размером с половину головы. Я рассмотрел шипастую змею со злобно распахнутой пастью, шипами служат драгоценные камни, сам посох выше церковного иерарха на пару футов, что наверняка что-нибудь да символизирует. У церкви, как у любой религии или партийной доктрины, все исполнено тайных знаков.