Текст книги "Ричард Длинные Руки – эрбпринц"

Глава 13

По возвращении велел созвать лордов на военный совет, а сам пока заглянул к отцу Дитриху. Он давал указания троим священникам, но едва увидел меня на входе в шатер, сразу властным жестом отправил прочь, и все трое смиренно опустили головы и, не выразив ни малейшего протеста – вот бы мне таких лордов! – гуськом и неслышными шагами быстро потянулись к выходу.

Отец Дитрих выждал, когда за последним опустится полог, указал мне на кресло напротив. Лицо его оставалось утомленным, строгим и очень невеселым.

Я медленно сел и, выпрямившись, ждал с неподвижным лицом. Он посмотрел испытующе в мои полуприкрытые верхними веками глаза.

– Сын мой, я очень тщательно перечитывал Библию. Должен сказать, к своему удивлению, в самом деле обнаружил некоторые моменты… гм… которые истолкованы нашей церковью…

Он запнулся на миг, я сказал торопливо:

– В духе времени, ваше преосвященство! В духе времени.

Он вздохнул с некоторым облегчением, очень уж не хочется произносить слово «неверно».

– Да-да, в духе времени.

– Мир развивается, – сказал я, – потому и церковь должна была развиваться! Иначе ей гибель. Как погибнет та апостольская ветвь, что уже перестала питать себя живительными соками. Как хорошо для нас, что нечестивый Мунтвиг принадлежит именно к той угасающей!

Он вздохнул.

– Сын мой, что именно задело тебя?.. Мы не сможем закрыть все бреши в один день по мановению руки. Но если ты давно обратил на это внимание…

Он сделал намеренную паузу, сердце мое екнуло, вот тот момент, к которому я давно подводил, и я сказал со всем смирением:

– Ваше преосвященство…

Он поморщился.

– Ты знаешь мое имя.

Я снова уже привычно сделал нам по большой чашке горячего сладкого кофе, наполнил под его взглядом вазу печеньем.

– Отец Дитрих, – сказал я чуть жарче, но только чуть, – в нашем обществе назрел подспудный конфликт, который пока что не выходит наружу в силу бедности населения, постоянных войн и лишений, но как только общество станет чуточку благополучнее…

Он медленно взял чашку и снова задержал ее в ладонях, согревая старческую кровь.

– Продолжай.

– …а общество станет богатым и благополучным, – сказал я с жаром, – пусть для этого мне придется истребить всех несогласных… Я имею в виду еретиков, несогласных с железной поступью прогресса. Конфликт в том, что церковь, провозглашая наличие души только у человека, заранее лишила весь остальной мир каких-либо прав на существование, если это только не по милости самих людей.

Он вскинул брови, взгляд стал острее. Мне показалось, что он даже дыхание задержал, слишком уж я покусился на основы основ.

– Отец Дитрих, – сказал я горячо, – я еще в первые дни в Зорре изумился, что даже ревностные христиане поддерживают торговые связи с гномами и прочими нечеловеками… если это крайне важно для человека!

Он сделал глоток, удовлетворенно кивнул, я угадал как по крепости, так и по сладости, но сказал строго:

– Это все запрещено.

– Для человека благочестивого, – согласился я, – или просто совестливого – это мучительно! Никто из нас не желает поступать «неправильно», пусть даже и в интересах дела. Потому крайне важно утвердить доктрину, что все эти гномы, эльфы и даже тролли – это тоже человеки, только заблудшие, одичавшие и озверевшие порой, однако им не закрыт путь в Царство Небесное, ибо велика милость Господа!

Он нахмурился, отпил чуть, подумал.

– В Библии нигде не сказано, что Господь дал души и этим существам. Не так ли?

– Он дал душу Адаму, – напомнил я. – Но люди воевали, сражались за существование, многие не выдерживали тягот и зверели, опускались, превращались в животных… или почти животных. Господь устроил всемирный потоп, чтобы погубить вместе с грешным человечеством нефелимов, стоккимов и прочих гигантов, что развратили людей… но все-таки он дал возможность людям раскаяться в своих грехах, повелев Ною посадить кипарисовую рощу, чтобы из деревьев, когда те вырастут, построить ковчег. На это потребовалось сто двадцать лет, как мы помним из Библии. Почти все смеялись над Ноем, но кое-кто на всякий случай начал готовиться по-своему: углубляли пещеры в горах, готовились их плотно закупорить, если в самом деле вода поднимется так высоко…

– Вода поднялась выше самых высоких гор, – сухо напомнил отец Дитрих.

– И потому погибли великаны-нефилимы, – согласился я, – что намеревались дождаться конца потопа, стоя на вершинах гор. Однако спаслись те, кто укрылся в пещерах и закупорил вход.

Он задержал чашку у рта, покачал головой.

– На это нет указаний.

– Но нет и отрицания, – возразил я. – Это вполне могло быть! Я уверен, такое толкование потопа возникнет. Оно должно возникнуть, что разрешит нам общаться с гномами, эльфами и прочими существами, уже и забывшими, что они тоже… гм… люди.

– Это слишком радикально, – возразил он. – Нет-нет, церковь на это не пойдет.

– Не всегда идут добровольно, – ответил я.

Он насторожился, глаза блеснули гневом.

– Что?

– Бывают обстоятельства, – напомнил я, – когда нам приходится соглашаться с… реальностью. Когда начнется реформация церкви…

Он сделал два глубоких глотка, в наслаждении закрыл глаза, а после паузы ответил мирно:

– Если начнется!

Я ответил почтительно:

– Мы сами ее начали и подбрасываем в ее костер дровишки, продолжая печатать Библию. Потому со всей почтительностью должен заметить, все-таки не «если», а «когда». Самое большее, на что можем рассчитывать, – это чуть-чуть скорректировать курс… раз уж первыми поняли, где именно прорвет дамбу.

Он слушал, иногда чуть-чуть кивал, словно соглашался, что да, именно так и нужно будет говорить будущим реформаторам церкви, а я сделал голос совсем сладким и закончил почти льстиво:

– Отец Дитрих, я просто уверен, что ваш авторитет в церкви заставит остальных иерархов церкви прислушаться к вашим словам насчет некоторых уязвимостей в современном строительстве Церкви. Если она сама не реформирует себя сверху, народ реформирует ее снизу. И тогда мало не покажется!..

Он поморщился.

– Народ?

– Я имею в виду простых священников, – уточнил я. – Они постоянно среди простого народа, потому они народ тоже. Папа Римский когда видел простой народ? Раз в году с высокого балкона?.. Да и то на площади собирался не народ, а ради такого случая вся знать королевства.

Он покачал головой.

– Я постоянно перечитываю Библию. И да, вижу, где нужно кое-что поправить. Но это поправки, а не реформы!

– Править придется очень много, – сказал я настойчиво. – Ваше преосвященство, я обращаю внимание, что когда народ возьмется вносить поправки сам, то мало не покажется. Он сам не знает, где остановится, и будут гореть церкви и костелы, священников начнут убивать, как только увидят, монахинь насиловать, разрушат монастыри и разобьют типографские станки…

Он вздрогнул, перекрестился, а на меня посмотрел с ужасом.

– Ты предрекаешь скорый приход Антихриста?

Я пробормотал:

– Что такое Антихрист… Боюсь, он в каждом. Из Египта мы еще не вышли, каждый день выходим… и должны выходить! И не должны выпускать Антихриста.

Он помолчал, затем сделал некий ограждающий знак, словно бы закрыл нас двоих особым святым щитом со всех сторон.

– Сын мой…

Голос его звучал несколько необычно, сердце мое заколотилось в ожидании чего-то важного.

– Отец Дитрих?

Он понизил голос и произнес, как мне показалось, с некоторой неловкостью:

– Я архиепископ церкви и легат, это все, что известно мирянам и даже священникам. И что известно также и тебе. Но то, что скажу сейчас, должен хранить в тайне.

– Отец Дитрих, клянусь!

Он допил кофе, почти не прикоснувшись к печенью, хотя одобрил, даже похвалил, и сказал совсем шепотом:

– Дело в том, что я еще и… кардинал in pectore.

Я тихохонько охнул:

– В груди, в сердце… ах да, в тайне! Вы – тайный кардинал?

Он чуть наклонил голову; в глазах оставалось смущение.

– Его Святейшество, – произнес он, – слишком высоко оценивает мою деятельность в Сен-Мари и… других королевствах, куда вас привела жажда справедливости.

Я уже пришел в себя, возразил довольно бодро:

– Ничего подобного!.. Я не знаю, чем заняты остальные кардиналы, но вы, отец Дитрих, восстановили на этих землях римскую церковь и упрочили ее власть и влияние!.. Его Святейшество лишь воздает вам по справедливости!..

Он наклонил голову, я понял, поцеловал ему руку и покинул шатер в почтительном смирении. Новость, в самом деле, весьма… То, что Папа Римский назначил отца Дитриха втайне от других кардиналов и вообще церковников in pectore кардиналом, хорошо и плохо.

Хорошо – понятно, мы дружим, несмотря на разницу в возрасте и положение, а плохо то, что как кардинал, отец Дитрих, будет вынужден крепить устои римской церкви даже там, где их надо расшатывать.

Лучше всего пашут новички, а отец Дитрих окажется в том кардинальнике именно тем, на кого взвалят всю работу. И очень не хотелось бы, чтобы он укреплял то, что нужно разрушить, и боролся против того нового, что должно прийти на смену.

Возможно, отец Дитрих является даже одним из папабилей, хотя это и маловероятно в силу удаленности от двора Его Святейшества.

Правда, папабильство не дает никаких преимуществ на трон папы. В истории столько же папабилей, избранных папами, как и неизбранных, а еще больше непапабилей, что к изумлению всех получили большинство голосов на конклаве и заняли трон Его Святейшества…

– Хватит! – сказал я вслух резко. – Разумничался!.. Ишь, образованность все хочут показать. И ты туда же…

Полдня я потратил на объезд в быстром темпе войск, выдвинутых на защиту Варт Генца, а вместе с ним и всех дорог на юг, теперь уже наших, переговорил с военачальниками, рассказывая новую диспозицию и сегодняшние требования, а потом вспрыгнул, не касаясь стремени, в седло, развернул арбогастра в сторону своего шатра, его поспешно установили, как только я появился.

Он бодро донес меня к цели, я соскочил на землю, намереваясь войти в шатер, но Бобик насторожился, быстро-быстро завилял хвостом и ринулся навстречу всаднику, что вскачь мчится в мою сторону на красивой белой лошади с пышной гривой.

Я охнул, узнав Бабетту. Все такая же сочно-зовущая, яркая и смеющаяся, осадила коня на полном скаку, я протянул руки, и она без колебаний упала мне в объятия.

Свежий аромат ее сочного жаркого тела охватил меня с такой силой, что я непроизвольно и жадно сдавил ее в руках.

Бабетта счастливо пискнула, я задержал на груди и с великой неохотно поставил задними лапками на землю.

– Что ж так традиционно? – спросил я. – На коне…

– А что, – спросила она, смеясь, – обязательно на метле?

– Ты ведьма высшего класса, – напомнил я, – обязана… соответственно. На метле, в ступе, на большом нетопыре…

Она смеялась, в глазах вспыхнули звезды, а на щеках и подбородке появились умильные ямочки.

– Рич, разве я ведьма? – протянула она лукавым голоском.

– Все женщины – ведьмы, – изрек я, – а ты лучшая из женщин, значит…

– Ну спасибо, – почти пропела она, но звезды в глазах разгорелись ярче, – умеешь, гад, говорить такие изысканные грубости, что ни один светский щеголь не додумается… Ох, Рич, как я счастлива тебя видеть снова!

– Ага, – сказал я понимающе, – вот так мчалась через лес и вдруг – я!.. Случайно так это наткнулась. Даже как бы удивляешься, верно?

– Неверно, – возразила она, – мое чуткое и нежное сердце тянется к тебе, как цветок к солнцу, потому я чую тебя издали.

– Хорошее объяснение, – согласился я. – Бабетта, против кого дружим на этот раз?

Она сделала огромные глаза.

– Рич, я здесь просто на отдыхе!..

– Я тоже, – сказал я саркастически. – Что на этот раз сожжешь: Рим, Персеполис или Александрийскую библиотеку?

Она сказала с негодованием:

– Библиотеки я не жгу!.. А Персеполис… гм… что-то помню, но это, как мне кажется, было так давно? И вроде бы не совсем библиотека?

– У женщин короткая память, – согласился я. – Да и зачем вам долгая? От нее морщины. Бабетта, хотя ты приносишь бури, но я тебе все равно рад. И все еще не готов удавить.

Она сделала большие глаза.

– Почему?

– Красивая ты, – сказал я искренне.

Она бросилась мне на шею.

– Ой, Рич! Никто не говорил мне таких комплиментов.

Я отстранился, спросил с недоверием:

– Быть такого не может.

– Правда, – заверила она. – Начинают заворачивать такие сложные конструкции, что и сами в них запутываются, а у меня раздирает рот зевота…

– …шире Мексиканского залива, – сказал я автоматически. – Да это я так, мысли вслух. Умные, значит.

– Умные умеют выражать мысли просто, – возразила она. – Вот как ты. «Красивая»!.. И ничего лишнего. Рич, ты просто необыкновенный! Какой комплимент, подумать только…

– А это комплимент мне? – спросил я. – Женщин нельзя обезоружить комплиментом, мужчин – да. В этом разница… Но я ее знаю!

Она возразила:

– Умной женщине комплименты служат для оценки мужчин, глупой – для самооценки! Потому уже по стилю твоих комплиментов ты выше всех мужчин.

Комплимент, подумал я, обязательная ложь и почти всегда обязывающая, вон как улыбается, играет глазками и голым плечиком, намекая на сползающую лямку платья, это у нее коронный номер.

– Погоди-погоди, – сказал я и выставил руку, не давая ей снова броситься мне на шею, а то, чувствую, еще раз прижмется горячей грудью и этим вот отзывчивым телом, моя стальная несокрушимость станет мягче воска на жарком солнце. – Пойдем в шатер, там тебя покормим… ты еще есть не разучилась?.. а потом признаешься, с какой целью, почему, кто послал, какие пароли, отзывы, явки, спецзадание, контакты с местной агентурой, особые задания…

Она слушала с улыбкой, но во взгляде – напряженное внимание, сказала с одобрением:

– Раньше не замечала, что ты и в этих делах знаешь… много.

– Так и ты приоткрывала раньше только сиськи, – напомнил я, – но не секреты императорской Тайной Службы.

Она улыбнулась.

– А если откроюсь еще больше?

– Откроюсь и я, – пообещал я. – Или думаешь, я вот так все сейчас и выложил?

– Мужчины так и поступают, – сообщила она. – У этих петухов ничто не держится. А вот ты – орел!

– Что деревья клюет, – согласился я. – Понял, понял, не разжевывай. Бабетта, грустно признаваться, но, чем выше я поднимаюсь, тем недоверчивее становлюсь.

Ее улыбка чуть померкла, в глазах проступило сочувствие.

– Рич, это у всех. Только у других растягивается на всю жизнь и заметно не так остро. Ты же изменился быстро и… очень сильно.

– Серьезно? – спросил я. – Ну-ну, давай говори!

– Что?

– Обожаю, когда говорят обо мне и хвалят, хвалят… ты же будешь хвалить?

Она сдержанно улыбнулась.

– Конечно, тебя попробуй не похвали! В этом ты все тот же, а так, в целом, изменился. Это не просто заметно… даже бросается в глаза! Но в какую сторону?

– Помудрел, – объяснил я обстоятельно, – стал красивше… Я же стал? А вот так, если в профиль?.. Ну вот, видишь! Я всегда был совершенством, пусть и недоделанным, но сейчас пообтесался еще больше и почти сверкаю самобытными и редкими талантами.

Она засмеялась.

– Ты и раньше сверкал!

– Раньше, – объяснил я, – они были полускрыты, я же скромный, а теперь вот я как бы весь нараспашку, как дурак какой.

Глава 14

Она улыбалась, понимая и принимая мое нежелание говорить серьезно. Я распахнул полог в свой шатер, его добросовестно установили и здесь точно на самом высоком и видном месте.

Бабетта переступила порожек, сказала, что у меня все очень мило, никогда не пойму, что женщины вкладывают в это понятие, потому что мило у них может быть все, от букета цветов на столе до крокодила возле кровати.

Усадив ее за стол, я постарался блеснуть, создавая лакомства праздничного ужина. Бабетта смотрела с восторгом, и я верил, что восторг неподдельный, даже у императора может быть только лучшее из того, что бегает, летает и плавает, но не больше. Даже простейшее мороженое его повара вряд ли умеют делать, а все эти деликатесы с морского дна, так и вовсе…

В шатер заглянул часовой, им кланяться не положено, сказал ровным голосом:

– Ваше высочество, военачальники собрались.

– У Меганвэйла? – спросил я.

– Да, как вы и велели.

– Сейчас иду, – ответил я, он исчез, я повернулся к Бабетте: – Извини, ужинай пока одна. Я вернусь к десерту.

Она сделала большие глаза.

– Пусть подождут!

– Неприлично, – пояснил я.

– Но ты же принц!

– Да будь хоть сверхимператор, – ответил я, – у нас боевое братство, милая! Вам, тиранам и деспотам, не понять. Как не понять и того, почему мы победим.

Я чмокнул ее в щеку и вышел.

Издали увидел красочную толпу лордов вокруг шатра Меганвэйла, оттуда пулей выметнулся Бобик, исчез на мгновение, а через секунду уже мчится обратно с булавой в зубах. Понятно, военачальники развлекаются, кто дальше забросит булаву, а счастливый Бобик тут же приносит ее обратно и тычет в руки, умоляя зашвырнуть еще дальше: собаки обожают служить и счастливы, когда их хвалят.

Заприметив меня, подъезжающего солидно и неспешно, развернулись ко мне лицом. Я показал кулак, запрещая преклонять колени, торопливо спрыгнул и пошел обнимать и прижимать к груди, чувствуя, что в самом деле соскучился.

Впереди осанистый Хродульф, самый богатый магнат Варт Генца, рядом с ним Хенгест Еафор, гигант с лошадиным лицом, чуть победнее Хродульфа, земель тоже меньше, да и родни такой огромной и разветвленной, как у Хродульфа, тоже не имеется, а вот третий из верховных лордов, Леофриг, по праву гордится самой крупной, мощной и закаленной в боях дружиной, которую вместе с ним водят его два старших сына.

Четвертый, Меревальд, что больше похож на купца, чем на воинственного лорда, в отдаленном родстве с одним из древних великих королей, но, конечно, верховным лордом стал за богатства, которые скопил умом и хитростью.

Я обнял всех поочередно, всем сказал добрые слова, следом подошли Геллермин и Шварцкопф, я обнял их и упрекнул, что прячутся за спинами, а они же сыграли едва ли не самую решающую роль в битвах, когда чаша весов уже клонилась на сторону противника.

Последними подошли трое братьев Хорнегильды: Арнольдус, граф Гогенбергский, барон Витториус и сэр Тири, совсем юноша, но уже не оруженосец, а баннерный рыцарь.

– Приветствую, – сказал я, – птенцов гнезда Хорнблауэров!.. Уверен, вы еще покажете себя и прославите свои гербы великими подвигами. Сэр Меганвэйл…

Меганвэйл сделал шаг вперед и сказал быстро:

– Столы для пира уже накрыты!

– Тогда приступим, – ответил я. – Жаль, нет благороднейшего Зигмунда Лихтенштейна с братьями…

Меганвэйл напомнил:

– Сейчас он идет по вашим следам, ваше высочество, догоняя прославленную ударную армию!

– И Растера, – сказал я со вздохом.

– С троллями, – пояснил Меганвэйл с улыбкой. – Он охотится за мелкими отрядами противника, что пытаются пробраться в Варт Генц. Они делают мир чище!

Для успешного пира, как я заметил, пришлось сдвинуть два шатра, убрав разделяющие их стенки, столы тоже сдвинули, слуги и оруженосцы быстро натаскали вина и жареного мяса, в походе обходимся без изысков.

Я дважды провозглашал здравицы, слушал ответные, улыбался, потом перевел разговор на будущие действия, все-таки любой пир для людей простых – повод нажраться и напиться, а для лордов – это возможность обсудить свои дела и отыскать новые возможности для их улучшения.

Для меня пир – это военный совет, где в непринужденной обстановке можно поговорить и на темы, которые на трезвые головы избегают, выяснить настоящие настроения, стремления, осторожно вызнать, в каких отношениях кто с кем, прикинуть, на кого можно положиться, а на кого можно положиться почти во всем…

Снаружи опустилась ночь, когда простучали копыта, грубые голоса часовых потребовали, хто и чего, затем полог отлетел в сторону, вошли два рослых немолодых и чем-то похожих лорда в доспехах вестготской работы.

Я вскочил, шагнул к ним с распростертыми объятиями.

– Рейнграф, стальграф!.. Ну, наконец-то!.. Что так долго?

Филипп Мансфельд сказал виновато:

– Мы свои армии расположили в десяти милях отсюда.

– Там есть тропы, – добавил Чарльз Мансфельд, рейнграф и отныне владелец земель королевства Сильверланд в Гандерсгейме, – надежнее их держать перекрытыми. Ваше высочество, мы безумно рады видеть вас в добром здравии и на пиру среди обожающих вас соратников!

Я повернулся к сидящим за столами.

– Все знают стальграфа Филиппа Мансфельда, командующего ударной армией, так блестяще зарекомендовавшей себя в битве за столицу Сен-Мари Геннегау?.. Кто не знаком, пользуйтесь случаем пообщаться с героем… у которого впереди еще более великие подвиги!

Я толкнул сэра Филиппа к столу и повернул лицом к пирующим сэра Чарльза.

– А кто еще не знаком с командующим великолепной и боеспособной армией рейнграфом Чарльзом Мансфельдом, спешите пообщаться с героем!.. Его войска способны совершать длинные переходы и вступать в сражение, не теряя боеспособности!

Он смущенно улыбался, я усадил его за стол, им сразу налили вина и положили в тарелки мясо прямо с углей, а я посидел еще малость и тихонько удалился, сославшись на государственную необходимость.

Судя по звездам, уже полночь, я вернулся в своему шатру, там Бабетта, нимало не смущаясь, рассматривает на моем столе карту.

Увидев меня на пороге, светло улыбнулась.

– Кто бы мог подумать, что у варваров могут быть такие точные карты!

– Можешь воровать, – разрешил я, что делать, если уже своровала, – пусть на диком Юге ахнут нашей картографичности и скрупулезности, что свойственна только продвинутым.

Она сладко зевнула, без всякого стеснения показывая свои возможности и зовущий красный влажный рот.

– Что-то устала в дороге…

Набычившись, я смотрел, как она без всякого стеснения разделась и устроилась в моей постели, а там подрыгала ногами, расправляя одеяло.

– Ложись, – пригласила она по-хозяйски, – пока я тепленькая.

– А потом какая будешь? – поинтересовался я.

– Горячая, – сообщила она страшным шепотом. – Обжечься можно.

– Любопытненько, – сказал я.

Она тут же откинула край одеяла, приглашая лечь поближе, пока там еще не испарилось ее тепло.

Я сбросил одежду, не к месту подумал о доспехе Нимврода, но эта штука, выполняя мой панический наказ во сне, отныне прячется где-то под кожей или в коже, проявляясь только в опасные мгновения.

Бабетта чуть подвинулась, когда я ложился, но едва распростерся на спине, тут же чисто женским движением закинула ногу мне на пузо и положила голову на мое плечо.

От нее пошло сладкое тепло, наполняя тело истомой. Я расслабился и позволил себе погрузиться в океан покоя, когда все хорошо, безопасно и защищенно, а с тобой верная, преданная и любящая тебя женщина, которая гладит тебя и чешет в самых нужных местах, именно там, где у нас чешется чаще всего.

Она наблюдала за моим лицом, спросила заинтересованно:

– О чем думаешь?

– Да так, – ответил я лениво, – фантазии… Когда мозг засыпает, можно такое себе нагрезить…

– Ты мечтал о чем-то очень приятном, – сказала она знающе. – У тебя было такое лицо… словно ты наткнулся на блюдечко с теплым молоком.

– Фантазии, – сказал я. – Грезы… это не мечты, которые можно реализовать хотя бы в принципе. Мы с тобой ворочаем реальными делами, Бабетта!.. Не думаю, что ты о чем-то грезишь вот так глупо и непродуктивно.

Она ответила после паузы:

– Не думаешь?.. Ну и не думай, а то твой упорядоченный мир рухнет. Если время от времени не погружаться в грезы, то можно вообще с ума рухнуться.

Я посмотрел на нее в удивлении.

– Что, и ты?

– Увы…

– Я думал, – проговорил я чуточку обалдело, – ты так прекрасно устроилась в жизни, что тебе не нужны никакие грезы. У тебя все есть, все сбылось!

– Откуда ты знаешь, – спросила она, – о чем я грезила? Ага, то-то же. Может быть, я очень грезливая… ну, мечтательная и романтичная дура?

– Почему дура? – спросил я с неудовольствием.

– А вы все дур больше любите, – сказала она обвиняюще. – Ты тоже такой! Потому я с тобой всегда дура!

– Если это дура, – сказал я опасливо, – то какая тогда умная?

– Не отодвигайся, не отодвигайся, – сказала она. – Это дуры кусаются, они ж дуры. А я умная, с первой нашей встречи влюбилась, потому что мы, женщины, чувствуем внутренностями… дай руку!.. вот этим местом чувствуем настоящих мужчин, и тогда у нас все становится таким податливым, на все согласным…

– Ну, – пробормотал я, – не так уж далеко я с того дня и ушел. Так, барахтанье. Количественный рост, но не качественный.

– Качественный тоже есть, – сказала она знающе. – Только ты слишком строг к себе. И придирчив!.. А вот не придирайся к моему Ричу! Ты знаешь, сколько он успел за это время сделать?

Я слушал, слушал ее милый щебет, а она смотрела на меня и говорила все серьезнее и медленнее.

– Как силен, – проговорил я задумчиво, – был бы мужчина, если бы Господь сотворил его из ребра Евы!.. И как бы много сделал…

Улыбка нехотя сползала с ее лица, а веселые глаза потемнели.

– Рич?..

– Бабетта, – ответил я с тоской, – о чем ты щебечешь?.. Лучше меня знаешь о приближении Багровой Звезды. Не пройдет и года, даже меньше, как этот Маркус зависнет в небе и сожжет все, зачем-то сперва набрав в трюмы людей.

Ее лицо помрачнело.

– Рич…

– Говори.

– О Маркусе знают, – проговорила она, – и на этот раз готовятся заранее. Лучше, чем все прошлые разы.

– Как?

– Накоплен огромный опыт, – ответила она сдержанно. – Уже ясно, что Маркус сжигает все на поверхности, но в глубоких пещерах сохраняется жизнь…

– Погоди, – прервал я. – Насколько я слышал, мощи Маркуса достаточно, чтобы вызвать движение тектонических плит. А это значит, по всем землям, как сказано в летописях, горы будут проваливаться, моря закипят, а твердь взволнуется, аки гладь морская… И, разумеется, растечется по земле кипящей лавой, закупоривая все щели.

Она пробормотала, мрачнея все больше:

– Это учтено. Однако на этот раз все спустятся в самые глубокие пещеры, которые отыскали за последние столетия. И плотно закупорятся изнутри. Сейчас туда спускают зерно и муку, которые для этой цели запасали несколько последних лет.

– А вода?

– Там подземные реки, – ответила она, в ее голосе я уловил скорбь и надежду. – В этот раз из пещер поднимутся не дикие шахтеры, как бывало в прошлые разы!..

– А что насчет подводных городов? – спросил я.

– Каких?

– Я слышал, – объяснил я, – на дне морей сохранились города, построенные еще до первого прибытия Багровой Звезды.

– Я тоже слышала, – ответила она. – И все слышали эти легенды. Но это только, увы, мечта и надежда, что кто-то из рода людского уцелеет в любом случае… Так что, Рич, хотя все наши усилия вроде бы тщетны, однако никто не опустит руки и не скажет: «Прекратим войны! Все равно Багровая Звезда испепелит любые плоды победы».

Я пожал плечами.

– Возможно, нежелание человека принять реальность и ведет его от победы к победе?.. Хотя не проще ли было бы оставить наши дрязги… все равно мир после Багровой Звезды станет другим!.. чтобы…

Она сказала едко:

– Чтобы вернуться к ним, когда Маркус отбудет с добычей?

– Да, – ответил я.

Она покачала головой.

– Рич, я консультировалась… со многими, скажем так, не называя ни имен, ни титулов. И каждый уверен, что, когда поднимутся на поверхность разрушенного мира, все отношения сохранятся, все прерванные прилетом Маркуса споры нужно будет все равно решать… Потому то, что делается, самое правильное из того, что возможно.

Лицо ее было милым и печальным, как у женщины, вдруг ощутившей, что не все проблемы мужчины могут взять и решить, что-то придется делать самим, и это «что-то» далеко не самое легкое и приятное.

– Неужели никто никогда не задумывался, – спросил я с тоской, – как дать бой этой проклятой Багровой Звезде?

Она поморщилась.

– Что за наивный вопрос… Конечно же, задумывались. И не единицы, а… даже не знаю, мне кажется, отпор хотели бы дать все.

– А церковь?

Она посмотрела на меня исподлобья.

– Сложный вопрос. Церковь говорит насчет кары Божьей за грехи людские. Примерно так Господь сжег Содом и Гоморру, но в то же время церковники перетаскивают в самые глубокие пещеры все свои сокровища, книги, готовят места для священников и монахинь.

– Гм, а если бы вдруг Маркусу дали сдачи?

Он искривил губы.

– Церковь заявила бы, что Господь позволил человеку отвести занесенный над его главой меч.

– В общем, – сказал я мрачно, – все в руках человека. Но, что бы он ни сделал, все окажется деянием Господа.

Она улыбнулась.

– Рич, ты такой серьезный…

– Сам удивляюсь, – согласился я. – Совсем же недавно был веселым и беспечным идиотиком, для которого мир был так прост и понятен!

Она улыбнулась и, обняв меня, прижалась всем телом, горячим, нежным и податливым.

– Я и сейчас такая… А ты?

– Я умный, – ответил я. – Но в горизонтальном положении мозг не выше других органов.