Текст книги "Ричард Длинные Руки – король-консорт"

Глава 7

Он ушел, я в самом деле лег, постель вполне себе, а мне тем более, я могу у костра с седлом под головой, хотя не пробовал и как-то не тянет к такой романтике… поворочался, сердце стучит громко и сильно, я же не устал, можно пойти взглянуть, как там устроен Зайчик и какие опустошения Бобик учинил на кухне…

В коридоре слуга шарахнулся в испуге, я сказал миролюбиво:

– Не бойся, пока бить не буду. Если меня спросят, скажи, погулять вышел.

Он торопливо закивал так усердно, что вся морда затряслась, как студень, оказываясь то на макушке, то под нижней челюстью.

– Как скажете, ваша светлость!

– Живи пока, – милостиво сказал я.

В сторону главных покоев пока не стоит, там предаются печали насчет барона Джильберта. Слишком горячий сын поставил не на ту лошадь. А вот множество служебных, где охранники, конюхи и прочие, могут представлять интерес как источник неофициальной информации о жизни в королевстве Бурнанды…

Бобик отыскался, сытый и довольный и тем, что перепугал простой народ и что в конце концов заставил их чесать его за ушами и гладить. Дальше потащился за мной, позевывая и уговаривая найти коврик помягче и завалиться спать, а если нет коврика, то можно и на голом полу, какая для нас, мужчин, разница?

Через полчаса вроде бы хаотичных, но все же целенаправленных блужданий я узнал, что этому замку, как рассказывают старики с гордостью, уже тысячу лет, а он стоит на руинах крепости, которой не меньше трех тысяч, что вообще кажется немыслимым, стоит попытаться вообразить такую даль. И вроде бы из подвалов ведут туннели в подземелья, через которые люди поднялись из еще более глубоких пещер, где прятались при появлении Маркуса в прошлый раз.

Так что да, я еще раз убедился, что на поверхности нет строений, которым больше пяти тысяч лет, даже фундаменты редко где уцелели, но можно встретить артефакты намного более древних времен, которые удалось отыскать в самых глубоких пещерах, куда их занесли беглецы.

Про положение в королевстве что могут знать слуги, я могу только делать выводы на косвенных сведениях, зато узнал, что в тавернах часто пересказывают свистящим шепотом про таинственные клады в пещерах нижнего уровня, куда не достигают катаклизмы. Там золото, драгоценности, а также, что куда важнее, амулеты и талисманы, которые в состоянии сами творить золото, а также дать нашедшему нечеловеческую силу, мудрость и долголетие.

Конечно, может быть, это в этом замке так хорошо и спокойно, однако же, похоже, местный король все же держит власть крепко и правит по большей мере мудро. Что-то я не слышал насчет вторжения армии бурнандийцев к соседям или об их требованиях выплатить дань, а то и уступить какие-то земли.

Королевство, за которым не гремит слава яростных воителей, самое удобное для жизни и медленного всползания по тропке прогресса.

Бобику надоело меня уговаривать уйти наверх, тащился сзади такой жалобный, что я остановился и сказал строго:

– Я тебя люблю, лось ты мой, но не позволю помыкать мною!.. Так что иди в те покои сам, ляг и спи. Я приду. Понял?.. Иди-иди, не смотри такими глазами!

Он вздохнул и потащился прочь такой жалобный, что я едва не позвал обратно, но убедил себя в том, что как только он скроется за углом, тут же помчится вприпрыжку.

Задумавшись, я все спускался, открывал какие-то заплетенные толстой паутиной двери, пока не обнаружил, что в благородной задумчивости великого государственного деятеля спустился именно к дверям склепа. Возможно, как раз того самого, которым меня пугал управитель.

Дверь отворилась с таким зловещим скрипом, что у меня не просто мурашки побежали, а кровь застыла в жилах. На пол пали холодные синие тени от недоброй луны, заглядывающей в окна, хотя что-то не понял, какая луна, какое окно, я же в глубоком подвале…

Настоящий зал, пусть не громадный, но все-таки зал со всеми атрибутами колонн, ниш в стенах, каменными изваяниями святых, арочными дверьми, точнее – имитацией, там везде темный камень, в самом центре каменный постамент, с барельефами на двух обращенных ко мне стенках, и таким же каменным гробом наверху.

Каменные статуи с каменными же капюшонами, некоторые надвинуты так низко, что вижу только губы, а то и вовсе подбородки, а у некоторых я рассмотрел, чуть пригнувшись и заглядывая снизу, мертвые слепые глаза.

Я все же сделал шарик света, однако он тут же погас, холод все сильнее начал заползать под кожу. Низкие своды и толстые колонны, что должны удерживать не просто свод, а чуть ли не весь замок; пусто и мертво в просторном помещении, а к центру, где гроб, я некоторое время просто не решался приблизиться, пока не обругал себя трусом, и тогда нарочито уверенными шагами на подрагивающих ногах приблизился к постаменту.

Крышка гроба на уровне моей груди, дыхание застыло в моей груди, потому что крышка либо настолько прозрачная, либо ее вовсе нет…

Женщина выглядит молодо, хотя в то же время видно, что не молода, на вид ей чуть ли не восемнадцать, только уверенность черт, властность и сила в лице подсказывают, что намного старше…

Очень красивая, зловеще красивая, хищно и опасно, однако мертвее мертвой, это же очевидно, словно высечена из белого мрамора.

Я осторожно начал опускать руку к ее лицу и с великим облегчением ощутил, что та уперлась в прозрачную преграду. Ура, все-таки крышка есть…

Везде пыль и запустение, а здесь то ли чьи-то руки постоянно смахивают пыль, то сама крышка сбрасывает грязь.

Я поводил пальцами по невидимой поверхности, ничего более гладкого не встречал. Неудивительно, что частичкам пыли не за что зацепиться.

Я наклонился к самой крышке гроба, почти касаясь губами прозрачной до незримости поверхности, и сказал негромко:

– Эй… Ты слишком красивая, чтобы оказаться злой ведьмой. Мне кажется, красота и злодейство несовместимы. Но все-таки, я ведь человек осторожный… если вдруг придумаю, как помочь освободиться, признаешь меня господином?

Не знаю, зачем и сказал такое, то ли нарочито, чтобы отогнать сгущающийся мрак, то ли глупая бравада, даже наедине с собой и то петушимся, а тут все же чувствую себя в присутствии женщины, а в их присутствии всегда стараемся казаться сильными и всемогущими.

Ее лицо оставалось мраморно неподвижным, я картинно вздохнул, дескать, сама не хочешь, а я предлагал, теперь оставайся лежать, дура, повернулся и нарочито медленно пошел к выходу. Мол, даю шанс окликнуть и умолять меня хоть что-нибудь да сделать…

Но дура почему-то оставалось мертвой, и я с чувством исполненного мужского долга, дескать, предлагал помощь, сама отказалась, поднялся по ступенькам в подвал выше, а затем уже из него появился в помещениях для прислуги, попетлял малость и вышел в одном из залов.

Почти сразу же навстречу ринулся управитель, еще издали вскричал плачущим голосом:

– Ваше Высочество!.. Как можно? Куда вы исчезли? Стол уже накрыт, все ждут только вас.

– Правда? – спросил я обрадованно. – Тогда пойдемте, пока там все не сожрали. Не очень люблю ложиться на пустой желудок. Правда, если пустой желудок у молодой девушки…

Он торопливо засеменил рядом, указывая дорогу, на ходу снял с моего рукава ниточку паутины.

– Господи!..

– Да, – ответил я вежливо, – слушаю вас.

– Вы что же, – проговорил он свистящим шепотом, – опускались в подвалы?

– У вас знатные винные склады, – сказал я с одобрением. – Ваше счастье, если король о них не знает.

Он перевел дыхание, но тут же посмотрел еще пытливее.

– А в склеп не заходили?

– В склеп? – спросил я удивленно. – Зачем мне склеп?.. Я человек жизнерадостный. И женщин люблю живых и теплых. Надеюсь, тут найдется молоденькая служаночка, что захочет согреть мне постель?.. А склеп не совсем как бы в моих интересах… И та ведьма, что там в гробу, показалась мне вообще как будто и не человек вовсе, а статуя из мрамора. Правда, превосходного мрамора. И выполнена достаточно весьма.

Он вздрогнул, торопливо перекрестился.

– Господи, зачем вам это было надо?

– Что?

– Смотреть на нее!

– Я ее и пальцем не тронул, – ответил я честно. – И вообще… Посмотрел достопримечательности и удалился. Как я понял, больше осматривать нечего?.. Ну там горгульи на крыше, горгоны в саду, джаббергаки в конюшне…

Он указал на распахнутую дверь зала, где, судя по запахам, уже остывает горячее.

– Ваше Высочество…

– Бегу, – сказал я бодро.

В зале за столом мирно ужинают старый лорд и вся его семья: жена, две дочери и единственный сын, которому я помог добраться до замка чуть быстрее, чем это получилось бы у него самого. А еще с ними ужинает священник, сидит, как и положено, слева от хозяина, в то время как жена справа.

Впрочем, там еще одна женщина, довольно уверенная с виду, сразу окинула меня оценивающим взглядом, словно козу на базаре, что мне очень не понравилось, что-то сказала тихонько священнику.

Тот на меня зыркнул с некоторым неудовольствием, сразу же поинтересовался:

– Вы опоздали на ужин, Ваше Высочество, потому что молились в часовне?

– Вера в сердце, – ответил я коротко, – а не в коленях.

Он нахмурился, я ощутил, что один недоброжелатель в этом замке уже есть, но не все ли равно мне, который сегодня здесь, завтра там.

Я сел на указанное мне место, самое лучшее, на мой взгляд, как раз посредине между сестрами барона Джильберта, милыми и домашними, но все-таки эти не придут ко мне в постель, чувствую, это же хорошо, еще не родился на свете мужчина, который в темноте отличит на ощупь герцогиню от служанки.

Под столом завозилось нечто огромное и грузное, вроде носорога, горячий язык лизнул мне пальцы.

– Ну да, – пробормотал я, – как же без тебя… Уверен, ты даже молитву пропустил…

Атмосфера за ужином печально торжественная, я посматривал искоса, настоящая рыцарская семья со старыми традициями и древними идеалами чести: даже мать не умоляет сына бежать за пределы королевства, спасая жизнь, отец суров, часто вздыхает, но и он считает, что сын должен вернуться в столицу и положить голову на плаху, раз уж дал слово.

Только у сестер глазки на мокром месте, хотя он сам, несмотря на смертельную бледность, силится улыбаться, часто и невпопад шутит, на что его отец всякий раз усмехается с полным одобрением мужественному поведению сына.

Когда одна из сестер спросила робко, нет ли возможности спасти жизнь, даже если пришлось бы повиниться перед королем, отец оборвал ее суровым голосом:

– Благородный человек знает только долг, низкий человек знает только выгоду… Не так ли, ваше высочество?

Я задержал перед открытой пастью жареную ножку ягненка, все обратили на меня взоры, я все это время помалкивал, прошлось пробормотать:

– Дорогой сэр Карвин, я трудно и усердно учусь быть сюзереном… и уже понял, что бесстрашие и мужество – не одно и то же. Мужество есть у наиболее стойких, дерзкая же отвага и бесстрашие свойственны очень многим – и мужчинам, и женщинам, и детям, и животным.

Он взглянул на меня остро.

– Юность – время отваги.

– Отвага, – сказал я, – в лучшем случае опрометчива. Я предпочитаю храбрость. Она посредине между самонадеянной отвагой и робостью. Что делать, я, как уже сказал, сюзерен…

Он нервно дернул щекой, да и на лицах других я уловил больше сдержанного презрения, чем понимания: молчал бы уже, консорт несчастный…

Священник произнес благочестиво:

– Друг, жена, слуга, рассудок и отвага познаются в беде.

Я сказал с укором:

– Святой отец, в Библии сказано, что на свете больше дураков, чем людей!.. Вы Святое Писание читаете?

Он посмотрел на меня строго.

– Какой бы стала жизнь человека, убери из нее отвагу и способность жертвовать собой?

– Разум без отваги, – возразил я, – свойство женщины, а отвага без разума – свойство скотины!.. Хотя в какой-то мере я согласен: отвага – это много. Это важно. Признаюсь, совсем недавно и я полагал, что отвага – превыше всего. Но теперь понимаю, все же долг выше. Благородный человек, наделенный отвагой, но не ведающий долга, может стать мятежником. Низкий человек, наделенный отвагой, но не ведающий долга, может пуститься в разбой.

Старый лорд нахмурился, я хоть и гость, но вроде бы начинаю исподволь разрушать героический образ любимого сына, что красиво сложит голову на плахе, спросил у Джильберта:

– Я слышал, лорд Чедвик попытался передвинуть границы своих земель в нашу сторону?

Джильберт ответил с тяжелым вздохом:

– Да, отец. И очень жаль, что я не смогу…

– Исполни свой долг, – ответил отец торжественно, – а мы исполним свой.

Я поинтересовался:

– А что за лорд Чедвик?

– Сосед, – ответил лорд Хрутер, – у которого отваги на сотню львов, а ума на пару ослов.

Священник перекрестился и сказал таинственным голосом:

– Говорят, мать его носила в чреве сорок лет и сорок дней. Потому и родился уже с бородой и усами.

Я зябко передернул плечами.

– Младенец с бородой? Отвратительно.

– Повитуха упала в обморок, – сообщил священник. – Остальные разбежались. Мать сама перегрызла пуповину и облизала его, как волчица щенка.

– Потому он такой и злой, – сказал лорд Хрурт с видом знатока. – И если падет от нашей руки, то Господь простит, а в небесах ангелы возрадуются и даже, может быть, воспоют осанну!

– Но король вряд ли, – сказал Джильберт трезво.

– А почему король?

– Королю из столицы не видно, – объяснил Джильберт, – что этот Чедвик редкая сволочь. Король требует, чтобы казнить и миловать мог только он или королевский суд, а не на местах, как мы все предпочитаем. И как завещано нашими великими предками!

В его голосе звучало искреннее негодование, а я напомнил себе, что нужно помалкивать и не лезть со своим мнением. Конечно же, казнить и миловать должна только высшая власть, а не мелкие лордики в своих уделах. Это понимал даже Иисус, когда заявил, чтобы никто никому не смел мстить, а оставил отмщение только ему лично.

Глава 8

Одна из сестер указала слуге, что у меня опустело блюдо, тот приблизился быстро и переложил из большой кастрюли уже не ножку ягненка, а баранью ногу, хорошо прожаренную, пахнущую березовыми ветками.

Я сказал ей тихонько:

– Спасибо, леди…

– Леди Мелисса, – подсказала она, – а мою сестру зовут Карентинной, но она очень застенчивая и с вами ни за что не заговорит.

Я шепнул ей на ухо:

– Прекрасно, тогда нам ничто не помешает общаться?

Она грустно улыбнулась.

– Но не в этот печальный день.

– Это день печали, – согласился я. – Но и день славы для вашего древнего рода.

– Все равно, – сказала она упавшим голосом, – для меня только день печали. Как я теперь буду без старшего брата… Господь несправедлив, если заберет его от нас!

Я сказал участливо:

– К великому сожалению, в политике Законы Господа не срабатывают.

Лорд Хрутер ел мало, пил тоже умеренно, лицо оставалось печальным и гордым одновременно, священник рядом часто крестится и что-то говорит очень тихим голосом, но старый лорд почти не слушает, брови то и дело сдвигаются над переносицей.

Я не вслушивался, обычные банальные слова утешения, старому лорду нужны слова ободрения, и я сказал с участием:

– Некоторые неписаные законы тверже всех писаных. Ничего на свете не заслуживает такого уважения, как человек, умеющий мужественно переносить несчастья.

Он произнес невесело:

– Спасибо, Ваше Высочество. Но смею сказать, мы черпаем свое мужество из стойкости и подвигов наших предков.

– Да, – согласился я, – были люди в ихнее время. Богатыри, не мы!.. Однако наша задача быть достойными. Нельзя, чтоб зазря!.. Хотя сейчас и другое время, но должны как бы не посрамить. Ваша светлость, благодарю за удивительный ужин в теплой и героической обстановке. Это было весьма патриотично и воспитательно. Буду вспоминать и другим рассказывать! Чтобы на живом пока еще примере учить и поучать, как надо и как не надо. Спасибо!

Я встал, откланялся, спеша уйти раньше других, чтобы не пришлось ни провожать барышень до их спален с недремлющими тетками, ни выслушивать старого лорда о подвигах предков.

Бобик, на удивление, выбрался вслед за мной, но я посмотрел в его честные глаза и махнул рукой.

– Ладно, пируй. Только не буди, когда явишься за полночь. И без пьяных песен…

Уже оказавшись у двери своей комнаты, подумал, что сна ни в одном глазу, проворочаюсь до утра, первый раз, что ли, в голове все время рождаются новые планы, как быстро уладить все с отделившимися королевствами и как можно скорее отыскать отмычку к проблеме Маркуса.

Самое время вспомнить об Эркхарте. И хотя она всего лишь простейший транспортник, запрограммированный возить переработанную руду из пункта А в пункт Б, но все-таки смотрит сверху, должна знать больше, если не убрала это все вместе с эмоциями, что когда-то нанесли ей жесточайшую травму…

Кто-то из слуг поклонился по дороге, я вздрогнул, обнаружив себя на ступеньках, что ведут в подвал, и там, как я помню, еще ниже и ниже, пока передо мной не окажется дверь могильного склепа…

То ли меня самого тянет туда, то ли это ведьма как-то зовет, не знаю, самое умное и даже правильное сейчас бы повернуть обратно, там постель уже готова, управитель точно намек понял и служаночку послал погреть мне постель если не холодной попкой, то горячим пузом, а я, как дурак, еще и колеблюсь…

Но если человек и карабкается по крутой, но опасной дороге прогресса, то лишь потому, что частенько ведет себя по-дурацки и рискует там, где рисковать совсем не обязательно…

Я бурчал на себя, ругался, стыдил и укорял, но продолжал спускаться, пока не толкнул дверь и не оказался в склепе, а там уже умолк, пришел, отступать поздно, да и стыдно, она хоть и не смотрит, но вдруг как-то видит…

Наверное, именно потому я направился к гробу той глуповато-развязной походочкой, как бы подчеркивающей, что нам сам черт не брат, кому угодно рога собьем. Ничего не боимся и все нам, как с гуся вода.

Она в гробу вся такая же застывше-мраморная, хотя удивительнее было бы, если что-то изменилось, я перевел дыхание, чего-то да ожидал, трус несчастный.

– Ну что, – сказал я покровительственно, – мое предложение пока еще в силе. Я уполномочен набирать добровольцев в элитный обряд по борьбе с самым опасным противником!.. Ты же боец, вон у тебя какие…

Ее лицо, к счастью, не изменилось, я пощупал ее взглядом, подумал, сказал с сомнением:

– В моих краях полагалось поцеловать, после этого тебе нужно моментально проснуться. Но я человек приличный, а целовать незнакомую женщину до того момента, как выкажет ужимками, что еще как не против… можно и по морде схлопотать. В общем, леди, на случай, если просто пребываете в медитации… дескать, здесь все обрыдло, сообщаю, что можете подняться.

Она по-прежнему оставалась мраморно-белой и недвижимой, я ощутил досаду, чувства меня все-таки обманули, никакого зова не было, померещилось, но прежде чем повернуться и уйти, сказал весомо:

– Маркус нагрянет вот-вот. Уже этим летом. Все превратится в пыль… как и этот замок с его склепами, тайнами, трупами и мышами в подвалах. Подумай над моим предложением.

Она не двигалась, я пожал плечами, дескать, сделал все, что мог, даже предложил помощь, все-таки женщина, да еще красивая, пошел к оставленной в распахнутом виде двери.

За спиной как будто раздался вздох. Хотя, конечно, не вздох, но что-то произошло.

Холод прокатился по телу, я круто развернулся. Рука привычно шлепнула по бедру, но на поясе пусто, как и за спиной. Теперь, когда наловчился призывать свое оружие, обычно оставляю его поблизости, чтобы меньше усилий на перенос.

Торопливо сосредоточился, пальцы ощутили прикосновение рукояти меча и торопливо сжались на рифленой поверхности.

Я выждал, но ничего не происходит, хотя холодок не уходит, заползает поглубже.

С мечом в обеих руках я двинулся осторожным приставным шагом к гробу, вытягивая шею и стараясь увидеть все с безопасного расстояния.

Лицо ведьмы остается мраморным, но губы медленно наливаются алым, сперва едва-едва заметно, как робкий рассвет, что еще не уверен насчет успеха, затем заметнее, стали пунцовыми, ярко-красными и почти вдвое более пухлыми, чувственными, четко и красиво обрисованными.

Я вздрогнул, меч остался в одной руке, а другой торопливо сотворил крестное знамение. Ноги сами по себе сделали робкий шажок назад, у них своя голова, что ближе и умнее, а я с дрожью всматривался в ее лицо.

Кроме покрасневших губ все мертвое, я же вижу, и не просто мертвое, а именно холодный камень белейшего мрамора. Но губы… губы все-таки покраснели и даже… изменили форму.

– Давай, – сказал я. – Ты же сильная! А сильные всегда в цене. Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, пока не предстанет Небо с Землей на страшен Господень суд. Но нет Востока и Запада нет, что племя, родина, род, если сильный с сильным у края земли встает?.. Сильные вне рода, племени, цвета кожи и даже пола, представляешь?.. Так что тебе уготованы почести и даже честь… Давай, просыпайся!..

Смотрится она дивно прекрасной и, увы, мертвой, но все же белизна мрамора медленно уступает более естественному цвету лица живого человека. Настолько медленно, что я не замечаю перехода, но сейчас ее лицо уже почти живое, только все еще смертельно бледное, однако эта бледность живого… нет, пока еще мертвого, но уже не мрамор, точно не мрамор…

Руки сложены на груди, мирная покойная поза, я перевел дыхание, мои уговоры не помогают, попробуем шоковую терапию:

– Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его… врази – это враги, поняла?.. и да бежит от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут! Яко тает воск от лица огня…

Я услышал ее тихий бестелесный шепот:

– Замолчи…

Я вздрогнул, но, собрав волю в кулак, ответил храбро:

– Молчи, женщина, когда говорит доминант!

Она в самом деле замолчала, я продолжил читать молитву, хотя уже и не с того места, в нервозности проскочив пару куплетов.

Ее густые черные ресницы дрогнули, пошли вверх. Мраморно-белые веки раздвинулись. На меня в упор взглянули абсолютно черные глаза, где чернота от века до века, все глазное яблоко абсолютно черное, и холод в моем теле пошел шибче и шустрее вгрызаться в плоть.

Я задержал дыхание, чувствуя, как страх пронизывает меня с ног до головы, сосредоточился, заставляя трусливую кровь, что спряталась где-то в районе печени, пойти на периферию и прогреть застывающие конечности.

– Не думаю, – сказал я, – что ты пугаешь нарочито… Это я сам перед твоей красотой робею.

Она медленно и несколько механически поднялась, села, ни на что не опираясь, очень неудобная поза, я бы точно опрокинулся на спину, затем начала так же неспешно и победно подниматься, словно не сама по себе, а позволяет некой раболепной силе тащить себя вверх.

– А это красиво, – проговорил я дрожащим голосом. – Весьма обло.

Вся в белом, как невеста, вздымалась и вздымалась, уже и ступни оторвались от гроба, красиво зависла в воздухе, вся в развевающемся под незримым ветром платье.

Длинные рукава красиво тянутся следом, как белесый туман, а она, держа ладони открытыми, как богородица на скульптурах, поплыла по кругу, будто пытается зайти сзади, однако я поворачивался за нею, как подсолнух за солнцем… хотя те вроде бы не поворачиваются, ну как флюгер за ветром, оправдывая себя тем, что от красивых женщин неприлично отводить взор.

Сделав круг, она медленно и величаво опустилась, не меняя ни позы, ни выражения, а когда ее ступни коснулись пола, неспешно пошла по каменным плитам в мою сторону.

– Так-то лучше, – сказал я нервно, – только передние конечности опусти, сперва поговорим, а эти обнимания и все прочее потом…

Она ускорила шаг и вдруг ринулась, спокойная и улыбающаяся, только ногти превратились в когти, да и сами пальцы покрылись блестящей чешуей, и эти когти были направлены прямо мне в лицо.

Я выставил меч перед собой, но ведьма за пару дюймов до него остановилась, словно ощутила некую незримую стену.

Ее лицо впервые исказилось в злобную гримасу, но через мгновение снова засияло ангельской красотой.

– Смирись, ведьма, – сказал я как можно более властно, – признай меня хозяином!.. А я постараюсь быть милосердным. Да и не до свар сейчас, над всем миром беда…

Не меняя выражения лица, она пошла по кругу, мне показалось, что все еще во сне, двигается как сомнамбула, это такие лунатики, а вытянутые вперед руки ощупывают тонкими белыми пальцами незримую стену, которую я точно не воздвигал.

Я следил за нею настороженно, все еще не меняет выражение лица, но движения становятся все быстрее и порывистее, а лицо то и дело дергается, словно старается поскорее пробудиться от тяжелого сковывающего сна.

Далеко на грани слышимости прокричал петух. Мертвая ведьма замерла в патетическом изумлении, но некая сила начала ее отодвигать от меня. Пальцы с острыми когтями, нацеленные в мое горло, медленно опустились.

Она отступила еще и еще, не отрывая от меня застывшего взгляда, и так, не поворачиваясь, пятилась до самого пьедестала с гробом, ударилась о него спиной, некая сила воздела ее на нужную высоту, и там улеглась в гроб, все еще не отрывая от меня немигающего взгляда, в котором наконец-то проступило сильнейшее изумление.

И лишь когда сложила руки на груди и закрыла глаза, я ощутил, как жутко все во мне трясется, сердце стучит с истерическими всхлипами, а легким недостает воздуха.