Текст книги "Ричард Длинные Руки"

Глава 5

Перед тем как сесть на коней, все встали на колени, молились. Даже принцесса грациозно опустилась рядом со священником, глаза долу, лицо стало строгим и сосредоточенным. Я тоже встал на колени и беззвучно шевелил губами. Молитв я не знал, да и их сейчас даже попы не знают, прислушивался к Бернарду, старый рубака ближе всех, старался запомнить на всякий случай. Вообще-то, никто из этих воинов не просит сокрушить врагов впереди или расчистить дорогу – молитва смахивает, скорее, на обряд самовнушения, ибо каждый просит укрепить его дух, дать силы для бестрепетности, не дать устрашиться сил Зла. Есть Бог или нет, но после такого обряда аутосуггестии любой атеист ощутит себя сильнее…

Да, такая молитва не унижает, это, скорее, психиатрия, а не молитва. Я старался запомнить побольше слов и формул, хоть память у меня, естественно, как у любого, кто для легкости пользуется калькуляторами и прочими облегчальниками жизни, – дырявая.

А потом снова проклятое седло, ноги разведены в стороны так, что я ощутил себя князем Игорем в последний час его жизни. Вообще не понимаю, почему двигаемся настолько осторожно. Ланзерот и его воины старались не исчезать из виду, но все же уезжали далеко вперед и в стороны, рыскали, предупреждали о возможной опасности. Повозка тащилась медленно, тяжело, хотя шестеро крупных волов выглядят молодыми и крепкими. День прошел без приключений, остановились задолго до ночи, тщательно устроились на ночь, а костер снова поместили в глубокую яму, чтобы в ночи никто не заметил издали искорку огня.

Бернард отмахивался от расспросов, наконец пробурчал:

– Тебе просто не понять… Ты когда был в церкви последний раз?

Я подумал, что в церкви вообще был только один раз, когда друзья затащили показать это отгроханное безобразие – храм Христа Спасителя, шедевр безвкусицы прошлого, рекорд по дурости и тупости нынешних правителей страны. Мы тогда походили по этому расписанному каменному амбару, поязвили, поязвили…

– Да дело не в посещении церкви, – ответил я дипломатично. – Церковь должна быть из ребер, а не камней или мрамора.

Бернард – воин, морда даже не ящиком, скорее каменный блок из Баальбекской долины, но глаза блеснули остро, понимающе.

– Ну-ну, – прорычал он, – а когда был в самом храме, то как туда попал? Забежал от дождя?.. Или от собак прятался?

Я развел руками. Я простолюдин, потому даже спорить должен смиренно, ведь со мной говорит воин, а воин на пару ступенек выше, ведь здесь различия в Табели о рангах блюдутся очень строго.

– Я ж говорю, – сказал я, стараясь, чтобы голос прозвучал смиренно, – главное – иметь бога в сердце.

– Знаешь, что везем?

– Понятия не имею.

– Мощи святого Тертуллиана!

Я запнулся. Насколько я слышал краем уха, Тертуллиан – один из отцов церкви. Один из тех, кто создавал само христианство. Только неграмотные старушки полагают, что Иисус что-то сделал для религии, на самом же деле он изрек пару прекрасных и совершенно нелепых и нежизненных сентенций, вроде того, что подставь щеку ударившему или возлюби врага, он не оставил ни одного пророчества или хотя бы строчки из «своего» учения, это все сделали его именем энергичные ребята, которых и назвали отцами церкви. Одним из этих горячих и умных деятелей был Тертуллиан. А эти ребята, Ланзерот, Бернард и принцесса, каким-то образом выкопали или где-то украли его кости, и вот теперь мощи Тертуллиана двигаются на новое место жительства. Вот вроде как демократы, что добились перезахоронения Ленина.

Бернард смотрит не просто очень серьезно, а торжественно, выпрямился и благочестиво перекрестился. Я на всякий случай тоже с осторожностью перекрестился, тщательно копируя его движения, ибо помню из истории, что запорожские казаки предлагали всякому встречному перекреститься, и если тот крестился не в ту сторону, то с радостным воплем: «Католик!» рубили на месте.

Похоже, я перекрестился верно, топор Бернарда остался на месте. Серые глаза смотрели пристально, чего-то ожидая, и я сказал:

– А-а-а… А я думал…

– Что думал?

– Ну… думал, что это везете… Ну, такое тяжелое?..

Бернард с отвращением смотрел, как я барахтаюсь в словах, не зная, что сказать, ибо сказать что-то надо, но сказать на самом деле нечего.

– Дурак ты, братец, – произнес он с чувством. – Что, в благополучном мире все такие?.. Давно у вас не был, отвык.

Я возразил, оправдываясь:

– Я полагал, что вы везете что-нибудь… Ну, что-то более…

– Более что?

– Более подходящее, – ответил я. – Если бы вы приехали… скажем, за оружием – тогда все понятно! Вы ж там воюете, значит – оружие покупать в самый раз. Острые мечи, тяжелые топоры, крепкие доспехи. Здесь могут сделать что угодно, а у вас там, наверное, и оружейников нет, одни кузнецы. А кузнец хороший меч не скует, даже я знаю. Кузнецы куют мечи простые…

Я говорил торопливо, убеждающе, но сам чувствовал, что это не звучит убедительно. Бернард кивал, потом спросил неожиданно:

– Значит, святые мощи не могут быть чем-то важным?

Я пожал плечами.

– Разве что для священников. Но войны ведутся мечами.

– Ошибаешься, – обронил Бернард.

– Почему?

– Просто ошибаешься, – ответил Бернард.

– Так объясни.

– Долго, – буркнул Бернард. – Такие вещи объяснить трудно, надо понимать самому.

Он толкнул коня, тот пошел боком в сторону повозки.

Священник почти не показывался из повозки, что и понятно, как же – приобщается к святости. Прямо напитывается ею. День и ночь стучит лбом перед мощами, вот-вот днище пробьет. Правда, повозка на влажной земле увязает чуть ли не по оси. Рудольф и Асмер часто слезали, хватались за колеса. Я тоже, хотя мне никто не говорил, но это само собой разумелось, я ж простолюдин, потому я молча хватался за колеса, тащил, волок, подталкивал повозку сзади.

Бернард и Ланзерот озабоченно поглядывали на следы. Я слышал, как Бернард сказал негромко:

– Думаешь, поймут?

– Эти следы надолго, – ответил Ланзерот холодно. – Даже если завтра пойдет дождь, все равно…

Они проехали дальше, Бернард остро посмотрел в мою сторону, я поспешно опустил глаза. Бабушке своей рассказывайте, что везете одни только мощи. Даже если Тертуллиан был великаном и кости занимают всю повозку, то и тогда колеса не оставят такой глубокий след. Разве что кости железные. И гроб из литого чугуна.

Я догнал Рудольфа, поинтересовался тихонько:

– Вы все такие… славные рыцари! Вот только…

Он улыбнулся на похвалу, даже не поправил, что рыцарь в отряде только один, кивнул с видом обожратого медом медведя.

– Что тебя беспокоит?

– Вы четверо – понятно. Как я попал к вам – тоже знаю. Но почему… принцесса? Священник?

Он хохотнул.

– Думаешь, везем выдавать ее замуж? Со своим священником?

– Н-нет, – ответил я скомканно, подумал, что мне такая мысль почему-то неприятна. – Просто не понял…

Он ухмыльнулся:

– А кто бы нам вот так просто отдал мощи святого человека? Даже если принцесса с нами?.. Нет, наш Совнарол неделю уламывал тамошних церковников! Не хотели отдавать, не хотели…

– Но как отдали?

– Наше королевство в опасности, – ответил он, улыбка исчезла, голос посуровел. – И там наконец поняли… Не нас пожалели. Сообразили, что Тьма и силы дьявола придут и по их шкуры. А нам надо успеть привезти, тогда на защиту мощей поднимутся все окрестные бароны! Сейчас они отсиживаются в своих замках. Дурачье, надеются, что беда минует…

Брови сшиблись, глаза стали злыми. Я ощутил, что пора потихоньку в сторону, но не утерпел, спросил напоследок:

– Неужели и принцесса… за мощами?

– Нет, – ответил он совсем недружелюбно. – У нашего короля, благородного Шарлегайла, погиб единственный сын… Сам король плох. Трон опустеет, начнутся свары. Дочь Шарлегайла, принцесса Азалинда, росла в Срединном Королевстве, что-то там изучала. Мы призвали ее, и Ее Высочество изволила согласиться срочно прибыть к отцу. А монастырь святого Тертуллиана был там, в Срединном…

Он пустил коня вперед, я благоразумно отстал.

Господь не позволяет твориться чудесам, вспомнил я каноны христианства. Когда где-то сообщают, что какая-то икона излечивает больных или плачет кровавыми слезами, это всего лишь происки Дьявола. Господь есть Дух, он не вмешивается в дела житейские. Так что кости праведника не могут нести в себе ничего необычного, в них нет той силы, которую им приписывает простонародье, что так и не отошло от язычества, они ничем не смогут наделить тех, кто их защищает или целует гроб, где они лежат.

С другой стороны, если их привезти в город, то он как бы отметится особой благодатью. Дух защитников взыграет, как боевой конь при звуке боевой трубы, а Сатана будет посрамлен. И под знамя короля, в церкви которого святые мощи, начнут стекаться даже те, кто сейчас прячется по лесам.

Внезапно солнце померкло. Я пошатнулся в седле, почудилось, что наступило полное затмение. Лазурная голубизна жалко померкла, стушевалась, небосвод залила жуткая чернота, и лишь долгие мгновения спустя проступил немыслимо яркий звездный рой. У меня остановилось сердце: голову под топор, но с Земли такого не увидеть! Звездный рой понесся на меня, завертелись галактики…

Я беззвучно ахнул, и тут же все исчезло. Мир залит солнцем, конь идет ровным шагом. Колышется трава, над вершинками стеблей порхают неуклюжие бабочки и проносятся стремительные стрекозы. Но сердце еще сжималось в страхе и непонятной муке, прикоснувшись к чему-то огромному, непостижимому, нечеловеческому.

Ланзерот подождал, когда мы подъехали ближе. Высокомерное лицо оставалось ровным и бесстрастным, тем страшнее прозвучало:

– Справа в нашу сторону двигаются человек пятнадцать… Слева – восемь конных. Полагаю, одна из птиц над нашими головами не совсем… птица.

Бернарду, чтобы посмотреть на небо, надо ложиться на спину, не повел и бровью, Асмер быстро обшарил взглядом небо, сказал с жалостью:

– Уже улетела…

– Сделала свое дело, – буркнул Бернард.

– Я бы попытался достать, – сказал Асмер звонким нежным голосом. – Я тут новую тетиву поставил…

Бернард взялся за рукоять топора, рявкнул:

– Двенадцать с одном стороны, да еще пешие? И всего восемь с другой?

Рудольф сказал возбужденно:

– Надо ударить им навстречу! Сомнем, как… К тому же они не ждут. Уверены, что догоняют убегающих…

Ланзерот, бледный и аристократически красивый, сказал холодным металлическим голосом, будто стучал себя кончиком меча по железной груди:

– Но мы в самом деле убегаем! Во Имя Господа, запомните, мы – убегаем!

Я ощутил почти жалость к блестящему рыцарю. Эти люди, порождение Приграничных Королевств, не только не знали страха… нет, страх они как раз знали, но страх им не холодил тело, а, напротив, вбрасывал море адреналина в кровь, наливал мышцы силой, а мозг начинал работать в ускоренном режиме. И сейчас все оскалили зубы, рычат, глаза налились кровью, а в руках смертоносные топоры…

Священник выскочил из повозки, закричал:

– Именем Господа!.. Святые мощи!..

Бернард первый совладал с приступом бешенства, соскочил на землю и бросился к повозке, ухватился за колесо.

Мы гнали повозку почти на рысях. Я не думал, что рыцари могут бегать в доспехах, но они еще и помогали тянуть повозку, и все это с такой силой, что повозка не шла, а летела. Я тоже крутил колеса, если она пыталась застрять, а в остальное время бежал следом, упираясь руками.

Принцесса пересела на одну из запасных лошадей, у нее была любимая, почти красная, с огненной гривой и рассыпающим искры хвостом, и теперь принцесса то и дело проносилась мимо, раскрасневшаяся, глаза возбужденно горят, в руках арбалет, настоящий, не такой игрушечный, как у Ланзерота…

В такие минуты я начинал толкать повозку так, что она едва не давила бегущих впереди волов. Ланзерот носился, как коршун, кругами, частый стук копыт его коня грохотал в моей голове, как камнепад.

К счастью, небо затянуто серыми тучами, потом потемнели, нависли едва не над самыми головами. Птицы попрятались, начал накрапывать мелкий гадкий, совсем не летний дождик.

Впереди разрастался лес. Мы смотрели с надеждой, блестящая фигура в доспехах нырнула под зеленые ветки, надолго исчезла. Бернард тащил и толкал повозку рядом со мной, он первый вскрикнул:

– Там пусто!.. Прекрасно…

В голове уже не камнепад, а ядерные взрывы. Задыхаясь от жары, я кое-как сообразил, что нахлынувшая со всех сторон тьма не тьма, а сумерки леса, мы уже под сенью, а сень – это сомкнутые над головой в несколько этажей зеленые кроны разбросавших во все стороны ветви деревьев. Ветви переплелись, сверху не то что не углядеть, но и сбрось с неба камень, он пробьет пару слоев ветвей, потом неизбежно зависнет в этом зеленом плотном месиве…

Повозка остановилась под сенью могучего дуба. Рудольф и Асмер распрягли волов, Бернард принялся разводить костер. Мелкий гадкий дождик усилился, мы слышали, как наверху шелестит, будто сто мириадов крупных муравьев вылезло из дупел и стрижет листья, но земля сухая, ни одной капли не удалось пробиться через многослойный зеленый панцирь.

Мокрые от собственного пота, мы едва сумели пообедать, на что ушли последние ломти хлеба и сыра. Ланзерот пообещал подстрелить оленя, кабана или хотя бы зайца. Бернард проворчал, что до этого еще нужно дожить. Хотя летние ночи коротки, но на этих землях уже нет твердой власти короля Алексиса, а шайки сил Тьмы забираются и гораздо дальше этих земель…

Я содрогнулся, помнил тех жутких тварей, которых убил. Бернард бросил короткий взгляд:

– Сильно озяб? Это от усталости. Поспи, ты трудился, как никто другой.

– Спасибо, – прошептал я.

В самом деле чувствовал, что мясо сползает с костей, а суставы распухли, как у старика, и жутко ноют.

Голова коснулась седла, и почти сразу же увидел сон. Даже не сон, а смесь обрывков сна, когда над головой грохочет голос огромного существа, что-то предрекает, повелевает, а я, как муравей, прячусь под листком, то без всякого перехода скачу на коне через реку по мелководью, то лежу у костра, а некто темный, пряча лицо в тени, неслышно скользит мимо, кинжал в руке…

Я порывался крикнуть, поднять всех на ноги, но язык прилип к гортани. Пытался ухватить неизвестного за руку с ножом, но тело не слушалось. А тот, пряча лицо, наклоняется над каждым, выбирает, с кого начать резню. Я чувствую, что знаю, кто это, догадываюсь, но все же увидеть бы лицо…

Проснулся среди ночи с бешено колотящимся сердцем. Над головой страшное звездное небо, от ямы с багровыми углями поднимается горячий сухой воздух. В тишине слышно, как фыркнул конь, вздохнул.

Я опустил голову, но сон так и не вернулся. А я до утра мучительно пытался вспомнить, кого напомнили движения неизвестного. Не подсказка ли раскрепощенного подсознания, что среди нас в самом деле враг?

На рассвете быстрый подъем, молитва, короткий завтрак – и снова изредка помукивающие волы покорно тянут повозку, а мы едем по сторонам, бдим, в готовности к схваткам.

За долгий переход солнце накалило спину, будто висит надо мной в двух-трех метрах. Затылок уже как сковородка на газовой горелке, пот стекает по шее такими струями, будто меня поливают из лейки. Плечи и спина зудят, словно их грызли большие красные муравьи. Далеко впереди маячит прямая спина Ланзерота, он на своем белом коне двигается через раскаленный полдень, как сверкающая глыба льда.

Я воровато огляделся по сторонам, руки сами торопливо взъерошили мокрые волосы. Даже при полном безветрии чувствуешь себя легче. Вкрадчивый голос сразу начал нашептывать, что хорошо бы снять и эту грубую рубаху из толстой, как мешковина, ткани, как хорошо бы ехать обнаженным до пояса, а то и вовсе плюнуть на все и лечь в холодке, вот там под дубами что-то блеснуло, явно ручеек с холоднющей водой, а мы, дети раскрепощения от всего, привыкли себе ни в чем не отказывать…

Я вздохнул, привстал в стременах, осмотрел окрестности. Не пристало воину Христа, как здесь говорят высоким штилем, слушать шепот мелкого беса. Поддаться желаниям – услужить силам Тьмы, пусть в малом. Падение начинается с крохотного шажка… и все такое. А я хоть и простолюдин, но тоже воин Христа, ибо в этом мире все воины, время такое. Дивно, что еще не встретили ни одного грандиозного костра с вопящей на нем ведьмой. По школьному учебнику их сжигали на каждом шагу пачками.

Зной доводил до исступления, но я, дитя все-таки более стойкого века, нашел спасительную лазейку в собственной гордости. Не гордыне, а гордости: не поддамся слабости, буду делать и поступать так, как надлежит человеку третьего тысячелетия… который если сам не истязал себя в лагерях по выживанию, то хотя бы видел это в фильмах, а это уже что-то: тем ребятам приходилось намного хуже, чем здешним рыцарям.

Я заметил, что Бернард дважды украдкой оглядывался, делая вид, что озирает окрестности, однажды поймал внимательный взгляд Рудольфа. Не знаю, что обо мне думают и думают ли вообще, но я не выпаду на их глазах из седла, буду делать «как надо», а не «как хочется», что свойственно простым людям здешнего мира и всему человечеству в моем.

Волы тащат повозку тяжело, с натугой. От усталости хвосты едва подергиваются, нет сил шлепать обнаглевших слепней. Все заметно устали, даже принцесса не показывается из повозки.

Только Ланзерот все такой же ровный, надменный, с холодным бесстрастным лицом и отвратительно выдвинутой нижней челюстью. Я подумал ревниво, что рыцарь всегда помнит, что он один из самых знатнейших, его имя знают, на него смотрят, с него берут пример. Что простительно простолюдину или даже сойдет простому рыцарю, для него, Ланзерота, это тяжелый удар по чести и достоинству. Так что ему нельзя расслабляться, балдеть, оттягиваться. Вообще-то жуткая жизнь… если не предположить совсем уж дикое, что ему как раз и нравится вот это напряжение, что в этом и есть для него самый кайф, в этом его личный балдеж и расслабление…

Но я слежу за ним украдкой и вижу, что Ланзерот просто не показывает виду, что его тревожит, подобно Бернарду, эта зеленая равнина, эта высокая сочная трава, эти редкие рощи могучих деревьев. Издали вся долина ровная, как обеденный стол, но на самом деле в изобилии заросших травой и кустарником старых оврагов и балок. Там можно спрятать целое войско. Не заметишь, пока твой конь не наступит на пальцы затаившемуся воину.

Впереди трава чуть колыхнулась, рука Ланзерота дернулась к арбалету. Прекрасная высокая трава, сочная и зеленая, хороший корм для коней, но и прекрасное укрытие для лазутчика.

Ланзерот внезапно обернулся, вскинул руку. Я обратил внимание, что рыцарь сжал кулак. Бернард тут же начал слезать с коня. Понятно, наш блистательный рыцарь подал знак взять коней под уздцы, даже мне ясно.

– Здесь должна быть деревня, – сказал Бернард хмуро. – Подумать только, всего лишь три года я проезжал здесь по улице, полной народу…

Я огляделся. Да, здесь когда-то жили, вон камни очагов, но жесткая трава уже пробилась даже из трещин утоптанных тропинок, на месте бывших огородов бурно разрастаются колючие кусты, а там, где был сад, жестоко вырубленный неизвестной силой, яблоньки и груши поднимаются уже дикие. Плоды будут мелкие и горькие…

– Но место хорошее, – заметил Бернард.

– Привал, – коротко распорядился Ланзерот.

Волы втащили повозку в тень огромного дуба. Дуб гигантский, картинный, в три обхвата, удался высокий, хоть и на просторе, а уж ветки раскинул так, что под ними разместятся десять таких отрядов, как наш. И от жары, и от дождя спасет. Земля утоптанная, чистая от травы. Явно здесь на сваленных бревнах сидели старики и молодые, устраивали колхозные собрания, проводили народные гулянья, кулачные бои и божьи суды, жгли под лузганье семечек колдунов и ведьм.

Я слез с коня, топтался на месте, не зная, что делать. Ланзерот подвел к Бернарду в поводу уже расседланного коня. Шлем рыцарь снял, ветер с трудом шевелил взмокшие, слипшиеся волосы.

– Не то беда, – сказал он резко, – что деревню сожгли!.. И что жителей убили или увели… Хуже то, что здесь никто не селится.

Вообще-то мне, как человеку, признающему все права личности и сверхценности человеческой жизни, возненавидеть бы рыцаря за такую жестокость и равнодушие к убитым, но с другой стороны – людей на планете уже столько, что как-то не жалко, если пару сел или даже городов слизнет вулкан или землетрясение. А Ланзерота тревожит более важное. Если не селятся, значит, здесь уже опасно. И не просто для нас, везущих мощи святого Тертуллиана, такой опасностью этот блистающий герой с выпяченной челюстью пренебрегает, к тому же всегда готов умереть с мечом в руке… а опасно вообще для края, для этого королевства. Похоже, эти земли все больше попадают под власть или влияние сил Тьмы. А добрым христианам, как вот ему, Бернарду и – особенно принцессе! – здесь не выжить…

Ланзерот вытер лоб платком, только у него отыскался платок, шлем беспечно блестел на луке седла. Бернард расцепил пряжку плаща, хотел забросить на седло, но решил, что коню сейчас и собственные уши в тяжесть, швырнул на растопыренный куст. Там затрещало, куст осел, жалуясь.

Ланзерот сказал прохладным голосом:

– Я пройдусь до конца рощи.

– Да там подходы паршивые, – сказал Бернард. – Завалы, камни…

– Это для коней паршивые, – ответил Ланзерот. – А человек – такая тварь…

– Не опоздай к ужину, – ответил Бернард.

– Когда ты у котла, – отмахнулся Ланзерот, – всегда оказывается, что я опоздал на сутки.

Рудольф и Асмер быстро набрали сучьев для костра, принцесса начала выбивать огонь. Я подивился, полагал в наивности по прошлому разу, что это делают только мужчины, хотел предложить свои услуги, не женское дело бить тяжелым кресалом по огниву, но вовремя вспомнил, что с моим гуманитарным образованием только в прометеи, ушел к ручью и с наслаждением влез в ледяную воду. Почудилось, что струи вскипели вокруг потных раскаленных ног. Глубина всего до колен, я лег, ухватившись за камни, чтобы не сносило, тут же появились мелкие рыбки, стали жадно пощипывать кожу, срывая лохмотья, драгоценные крупинки соли.

От наслаждения я даже закрыл глаза. Но, когда, продрогнув, начал вылезать из ручья, в десятке шагов из-за деревьев вышли мужчины. Шестеро, бородатые, в лохмотьях, с угрюмыми злыми лицами. Они не спешили, не бросились, просто начали сразу расходиться в стороны, охватывая дуб полукругом.

Сердце мое затрепыхалось, как рыба на разделочном столе. Ланзерот ушел осматривать рощу, Асмер и Рудольф на охоте. Принцесса и священник в повозке, здесь только мы с Бернардом. Но и Бернард снял доспехи, оружие. А у них за поясами ножи, в руках зловещего вида топоры. У одного из-за спины выглядывают лук и оперенные концы стрел.

Передний из незнакомцев сказал почти дружелюбно:

– У вас, я вижу, что-то есть пожрать?.. Отойдите от мешков. Разденьтесь и уходите. Мы не тронем.

Бернард сказал угрюмо:

– С чего это вы такие добрые?

Мужик ощерил в улыбке широкий рот с гнилыми желтыми зубами.

– Погода хорошая. В плохую погоду мы злее.

Бернард выпрямился.

– Славный мир создал Господь, – ответил он. – И дал ему хорошую погоду. Потому идите своей дорогой с Богом. Я вас отпускаю.

Улыбка на лице вожака стала напряженнее. Он сунул пальцы за пояс, совсем рядом торчит рукоять ножа.

– Почему ты такой грубый? – спросил он укоризненно.

Бернард ответил так же небрежно:

– Потому что я видел таких, как ты. А вот ты подобных мне еще не видел.

Вожак сказал успокаивающе:

– Я же сказал, мы вам ничего не сделаем.

– Потому что не сможете, – отрезал Бернард. – Вы мне надоели. Даже Господь долго терпит, но потом больно бьет. Убирайтесь!

– Что с тобой? – спросил вожак.

– Я не так терпелив, как наш Господь, – отрубил Бернард.

Вожак облизнул внезапно пересохшие губы. Его соратники начали поглядывать на него выжидающе. Но он колебался, не понимая, что за спокойствие в этом крупном немолодом человеке. Парень, что выглядит здоровым и крепким, это обо мне, явно нервничает, вон покрылся весь испариной, а этот спокоен, чересчур спокоен…

– Где твой меч? – спросил он.

Бернард буркнул:

– Ты еще не понял? Чтобы справиться с вами, мне меч не понадобится.

Вожак впился взглядом в его лицо, стараясь увидеть признаки страха или неуверенности. Все-таки их шестеро против двоих. Шестеро вооруженных против двух безоружных. Но этот чересчур спокоен, словно в его власти разом оборвать их жизни. Может быть, это какой-то странствующий колдун?

Я в изумлении видел, как толстые губы вожака раздвинулись в примирительной усмешке.

– Ты прав, – сказал он, – мир прекрасен! Нехорошо в такой светлый день причинять друг другу неприятности… Мы уходим.

Я перевел дух. Вожак повернулся, явно доверяя Бернарду свою спину, сделал шаг-другой…

– Дик! – взревел Бернард.

В мою сторону метнулись двое с поднятыми мечами. Сам Бернард словно исчез, затем там завертелось, послышались крики, звон металла, но я видел летящее в мое лицо острие, метнулся в сторону, закричал по-заячьи, кого-то сшиб, в плечо больно кольнуло, сильный удар по черепу высек искры из глаз. Я кричал, размахивал кулаками, бил, а потом сквозь красный туман услышал брезгливое:

– Перестань!.. Не по-христиански глумиться над мертвыми.

Я тряхнул головой. Тело сотрясала крупная дрожь, зубы стучали. Двое на земле с вывернутыми шеями, у одного голова треснула, как спелая тыква, но оттуда вытекло столько крови, что мой желудок начал подниматься к горлу.

– Сильно ранило? – спросил Бернард.

Я осмотрел себя дикими глазами. На боку распорота рубашка, из длинного пореза сочится кровь. Второй порез на плече, но лезвие лишь срезало клочок кожи. В голове все еще звон, словно угодили по ней камнем. Пальцы нащупали быстро растущую опухоль.

Бернард тяжело дышал, в глазах бушевало пламя. Но он цел, в руках два чужих меча, а за его спиной четыре тела. Один стонал и все пытался приподняться.

Убедившись, что мне ничто не угрожает, Бернард вернулся, деловито наступил на горло раненому, я услышал хруст, будто трещала яичная скорлупа. Я потащился обратно к ручью, долго смывал кровь свою и чужую, прикладывал мокрую рубашку к голове. Боль постепенно утихла, но шишка осталась громадная, и еще я догадывался, что принцесса увидит меня с громадным безобразным кровоподтеком.

Ланзерот, вернувшись, взглянул в мою сторону недобро, поморщился. Я слышал, как он велел Бернарду:

– Все, от повозки больше ни на шаг.

Бернард возразил:

– Да это случайные бродяги!.. Увидели, что нас двое, решили поживиться. Это не люди Той Стороны, точно!.. Даже Дик вон сумел двоих заломать голыми руками. Странный он у нас…

– Это не люди Тьмы, – согласился Ланзерот. – Но они прекрасно понимают, что перехватить нас вслепую – это искать иголку в стоге сена. Зато могли нанять десятка два разбойничьих шаек. Вообще пустить слух, что везем несметные сокровища! И сообщить наши приметы.

Бернард сказал бодро:

– Побьем. Но ты прав, рука устанет всех… Да и след потянется…

– А кого-то могут все же ранить или убить, – закончил Ланзерот жестко. – Тем временем настоящие враги нападут на след… Так что, Бернард, давай лучше считать, что нападали не случайные разбойники.

Бернард поднялся.

– Ладно, – ответил он со вздохом. – Господи, и это в мирных землях!.. А что за перевалом?

Я с похолодевшим сердцем смотрел вслед. Что я странный – нехорошо. Сплоховал. Ведь я по своему статусу должен был броситься первым расседлывать коней, таскать хворост, стараться услужить господам, а я сразу в ручей плескаться, как будто это я принцесса. Да тут и принцессы моются только по большим праздникам. Хуже того, мне никто ничего не сказал. Как будто и они считают меня казачком-то засланным. Причем паршиво засланным.

Я пугливо взглянул в сторону тел. Рудольф, явившись первым, быстро оттащил всех в ближайшую низинку, забросал хворостом. Остались только широкие лужи крови, но даже принцесса не обращала на них внимания.

Понятно, эти повозочники – вроде элитных коммандос, а разбойнички – это первогодки… нет, даже куча подвыпивших слесарей, у которых вообще не бывает шансов против профи. Вообще, если вспомнить всех этих Ахиллов, Зигфридов, Добрынь, Сосланов и прочих пандавов, то получается, что и тогда были элитные войска и простые, были герои для особо важных заданий и герои попроще, вроде нынешнего ОМОНа.

Но и я, гм… Мое счастье, что здесь до акселерации еще века. Даже вожак, самый крупный из разбойников, ниже меня на голову, а весит не больше двух пудов. Скорее, меньше. А во мне все-таки восемьдесят пять кило. Не мускулов, я ж не спортсмен, но и не жира…

Я смывал кровь и слюни с одежды, но трясло меня не от ледяной воды. Хорошо, что оставят в мирной деревне, как только минуем земли герцога… Пожалуй, уже миновали, здесь королевства не крупнее московского микрорайона, но лучше пройти земли и его друзей-соседей.

Бернард у костра чинил седло. Под его весом оно вообще могло превратиться в желе, но пока лишь обрело форму лепешки. Коровьей.

– Спасибо, – сказал я. – Как ты понял, что они… не передумали?

Он хмыкнул, глаза неотрывно следили за стежками крупной иголки. Помню, у нас их зовут цыганскими.

– Дик, – ответил он благодушно, – ты жил хоть не в тесном каменном городе, а в малой деревне… так ведь?.. но ты все равно глух и слеп. Ты не видишь, что вон там в кустах затаилась лиса… Боится нас, но уйти не может, под веткой лисенок, еще дурной, не понимает, что надо сидеть тихо. Прямо под нами крот наткнулся на корни, грызет… Толстый крот, матерый! Слева косуля, не слышишь? Если пойти по запаху, то через сотню шагов наступишь ей на голову, спит в кустах, набегалась. А не чувствуешь, какие летучие мыши над головами? Не мыши – коровы с крыльями!

Я прислушался, но едва-едва уловил какой-то странный хруст, что никак не мог быть шелестом кожистых крыльев.

Бернард усмехнулся.

– Жуку не повезло.