Текст книги "В семье"

Глава X

Неизвестно, как долго проспала бы Перрина, если бы прикосновение чего-то теплого к лицу не разбудило ее. Девочка испуганно открыла заспанные глаза и увидела большую косматую голову, наклонившуюся над ней.

В первое мгновение она инстинктивно хотела было отпрянуть в сторону, но тотчас узнала обладателя огромного языка, лизнувшего ее прямо в лицо, – нaд ней стоял осел, старый добрый друг.

– Паликар! Мой милый Паликар!

Девочка обхватила шею ослика руками и стала целовать его, заливаясь слезами.

Услышав свое имя, осел перестал ее лизать и, подняв голову, издал несколько радостных возгласов.

В это время Перрина рассмотрела, что он был без сбруи, без недоуздка и со спутанными ногами.

Приподнявшись, чтобы лучше охватить его шею и прижать его голову к своей, поглаживая его одной рукой, в то время как он, в свою очередь, опускал к ней свои длинные уши, Перрина услышала, как чей-то хриплый голос закричал:

– Что там с тобой случилось, старый шут? Погоди немножко, я сейчас приду, мой милый!

На дороге раздался звук торопливых шагов, и Перрина увидела человека в кожаной шляпе.

– Эй, девчонка, что это ты делаешь с моим ослом? – последовал строгий оклик.

Перрина тотчас же узнала старьевщицу Ла-Рукери, опять в мужской одежде. Именно ей она продала Паликара на конном базаре; но старьевщица сначала не признала ее и только спустя некоторое время стала удивленно приглядываться к девочке.

– Я где-то видела тебя! – проговорила она.

– Да, когда я вам продавала Паликара.

– Так это ты, девочка? Что ты здесь делаешь?

Перрина не успела ничего ответить; она вдруг почувствовала такую слабость, что опять опустилась на землю, и только ее бледное лицо да глаза, полные слез, говорили красноречивее всяких слов.

– Что с тобой? – спросила Ла-Рукери. – Ты больна?

Перрина едва шевелила губами, не в силах произнести ни слова; бледная, взволнованная, дрожа как в лихорадке, лежала она на земле, вытянувшись во всю длину своего маленького детского тельца.

– Ну, – воскликнула Ла-Рукери, – что же ты, даже не можешь сказать мне, что с тобой?

Но именно этого и не была в состоянии сказать Перрина, хотя и сознавала все, что вокруг нее происходило.

Ла-Рукери была женщина опытная, отлично знавшая нищету во всех ее видах.

– Она, чего доброго, еще умрет с голоду, – прошептала торговка.

Недолго думая, она направилась к дороге, где стояла маленькая распряженная тележка, боковые решетки которой были украшены кроличьими шкурками, поспешно открыла сундучок, достала оттуда краюшку хлеба, кусок сыра и бутылку вина и принесла все это девочке.

Перрина все так же лежала на земле. Ла-Рукери стала перед ней на колени и приложила горлышко бутылки к ее губам.

– Выпей-ка хорошенько, это тебя подкрепит.

Девочка сделала глоток, другой, и легкий румянец заиграл на ее бледном личике.

– Ты, значит, голодна?

– Очень…

– Ну, так надо поесть, только осторожно, потихоньку… подожди немного.

Ла-Рукери отрезала кусок хлеба, положила на него сыр и подала Перрине.

– Главное – не сразу! Давай-ка я поддержу тебя.

Предостережение было разумно: судя по тому, как Перрина принялась за хлеб, она могла и не послушаться наставлений Ла-Рукери.

Все это время Паликар, лежа на траве, смотрел на происходящее своими большими кроткими глазами; но когда Ла-Рукери села рядом с Перриной на траву, он встал возле нее на колени.

– И тебе захотелось хлеба? – проговорила Ла-Рукери.

– Позвольте мне дать ему кусочек.

– Хоть два, хоть три, сколько хочешь… Когда кончится этот хлеб, я принесу еще. Славное животное так радо, что опять нашло тебя. Знаешь, ведь он и в самом деле очень добрый.

– Вы заметили это?

– Когда доешь, расскажешь мне, как ты очутилась в этом лесу, полумертвая от голода. А теперь мне жалко прерывать твое занятие.

Несмотря на наставления Ла-Рукери, кусок хлеба был быстро уничтожен.

– Ты, может быть, хочешь еще?

– По правде говоря, да.

– Ну, так я дам тебе еще, но только после того, как ты расскажешь мне свою историю; нельзя есть так много после долгого голодания, это вредно.

Перрина стала рассказывать; когда она дошла до приключения в Сен-Дени, Ла-Рукери разразилась целым градом ругательств по адресу булочницы.

– А знаешь ли ты, что она тебя обокрала? – воскликнула старьевщица. – Я никогда не даю фальшивых монет просто потому, что саму меня никогда не обманут. Будь спокойна, она мне ее отдаст, когда я опять буду проезжать через Сен-Дени, иначе я подниму против нее весь квартал; у меня есть там друзья, и мы с ней разделаемся по-своему…

Перрина рассказала свою историю до конца.

– Итак, ты собралась умирать, бедняжка, – проговорила Ла-Рукери, – что же ты чувствовала?

– Я испытывала такие мучения, что кричала, как кричат ночью, когда задыхаются; потом я видела во сне рай и вкусные угощения, которые собиралась есть; мама ждала меня там и готовила мне шоколад на молоке.

– Что ты думаешь делать дальше?

– Продолжать свой путь…

– А что ты думаешь есть завтра? Только в твоем возрасте и можно идти так, куда глаза глядят.

– Что же мне делать?

Ла-Рукери подумала немного и произнесла:

– Вот что, милочка. Я иду до Крейля, не дальше, и буду скупать свой товар в попутных деревнях и городах, а по дороге буду сворачивать немного в сторону, в Шантильи, Санлис; ты пойдешь со мной, если у тебя хватит силы. Попробуй-ка крикнуть хоть вполсилы: «Кроличьи шкурки, тряпки, железо старое покупаем!»

Перрина исполнила это приказание.

– Отлично! У тебя чистый голос, а у меня болит горло; ты будешь кричать за меня и зарабатывать на хлеб. В Крейле я знаю яичника, который возит яйца на продажу в Амьен, а оттуда уже недалеко до Марокура, где живут твои родственники. Я попрошу его подвезти тебя в его тележке, а в Амьене ты сядешь на поезд. Я дам тебе взаймы сотню су, взамен тех, что у тебя украла булочница. Но она мне их вернет; в этом ты можешь быть уверена!

Глава XI

План Ла-Рукери был приведен в исполнение. За неделю Перрина успела побывать во всех деревнях, расположенных по обе стороны леса Шантилльи: в Гувье, Сен-Максимине, Сен-Фирмене, Монлевеке, Шамане, а когда, наконец, они прибыли в Крейль, Ла-Рукери предложила девочке остаться с ней.

– У тебя прекрасный голос, очень подходящий для торговли тряпьем. Оставшись со мной, ты бы и мне сделала одолжение, да и самой тебе это было бы на пользу: ты могла бы зарабатывать хорошие деньги.

– Очень вам благодарна, но мне нельзя.

Тогда Ла-Рукери попробовала пустить в ход другой довод:

– И Паликар был бы всегда с тобой.

Напоминание об осле смутило Перрину, но она тотчас поборола свое волнение.

– Мне необходимо идти к моим родным.

– Разве твои родные спасли тебе жизнь, как это сделал Паликар?

– Я не сдержала бы обещания, дaнного матери, если бы не поехала.

– Ну, так отправляйся. Но если когда-нибудь тебе придется пожалеть, что ты отказалась от моего предложения, то пеняй сама на себя.

– Поверьте, я никогда не забуду того, что вы для меня сделали.

Ла-Рукери хотя и обиделась из-за отказа, но вовсе не до такой степени, чтобы забыть свое обещание относительно дальнейшего путешествия Перрины вместе с торговцем яйцами. Таким образом, целые сутки Перрина ехала в удобной повозке под парусиновым чехлом, вместо того чтобы тащиться пешком по пыльной дороге. В Эссенто она ночевала в сарае, а на следующий день, в воскресенье, была уже на вокзале в Альи и, стоя перед окошечком кассы, протягивала свою монету в сто су, которую на этот раз никто не подумал объявить фальшивой. Кассир взял деньги и вместе с двумя франками семьюдесятью пятью сантимами сдачи вручил девочке билет до Пиккиньи, куда она и приехала в одиннадцать часов утра.

За несколько дней, проведенных с Ла-Рукери, Перрина успела зашить юбку и кофточку, сделать маленькую косынку из тряпок, выстирать белье и привести в приличный вид башмаки. В Альи, в ожидании отхода поезда, она сходила на реку, умылась, причесалась и теперь выходила из вагона чистой, свежей и веселой.

Но такой бодрый вид объяснялся не тем, что в кармане ее позвякивали пятьдесят пять су и что сама она уже не казалась, как прежде, жалкой бродяжкой: ее поддерживала надежда, что после всего перенесенного для нее теперь наступают лучшие времена.

Оставив позади себя вокзал, Перрина перешла мост над шлюзами и весело направилась дальше по зеленому лугу. То тут, то там виднелись небольшие озера, или, скорее, болотца, на берегах которых сидели рыболовы с удочками. Болота чередовались с торфяными ямами, и на пожелтевшей траве виднелись ряды маленьких черных кубиков, помеченных белыми буквами или номерами; это были кучи торфа, разложенные для просушки.

Сколько раз отец Перрины рассказывал ей об этих торфяных ямах и о больших прудах, которые наполнились водой после того, как из них был извлечен торф: это придавало всей долине Соммы своеобразный вид. Благодаря этим рассказам, край, по которому она проходила, не казался ей незнакомым: она именно так и представляла себе и эти обнаженные, лишенные растительности холмы, окаймлявшие долину, и стоящие на их вершинах ветряные мельницы, вертящиеся даже в тихую погоду под веянием морского бриза.

Узнала она и первую попавшуюся ей на дороге деревушку с красными черепичными крышами: то было селение Сен-Пипуа, где находились ткацкие и канатные фабрики, зависевшие от Марокурских заводов. Вдали сквозь зелень тополей виднелись черепичные крыши сельских церквей и высокие красные трубы фабрик, над которыми по случаю воскресного дня не вились клубы дыма.

Когда Перрина проходила мимо церкви, там только что кончилась обедня. Прислушиваясь к разговорам выходивших из церкви прихожан, Перрина узнала медленный, певучий пикардийский говор, подражанием которому так часто забавлял ее в детстве отец.

Между Сен-Пипуа и Марокуром дорога, окаймленная ивами, извивается среди торфяных ям, пробираясь по менее зыбкой почве. Люди, идущие по ней, видят дальнейший путь только на несколько шагов вперед. Поэтому Перрина едва не налетела на молодую девушку, медленно шагавшую с тяжелой корзиной, которая висела у нее на руке.

Перрина уже настолько приободрилась, что даже осмелилась заговорить с девушкой.

– Эта дорога ведет в Марокур, не правда ли?

– Да, все прямо.

– О, все прямо, – смеясь, повторила Перрина, – только сама дорога не слишком-то прямая.

– Я иду в Марокур, и если вы боитесь заблудиться, то пойдемте вместе.

– С удовольствием, если вы позволите мне помочь вам нести корзину.

– От этого я не откажусь: она и в самом деле тяжелая.

Девушка поставила корзину на землю и с облегчением вздохнула.

– Вы из Марокура? – спросила она Перрину.

– Нет. А вы?

– Конечно, я оттуда.

– Вы работаете на фабрике?

– Да, как и все, я работаю при каннетьерах.

– А что это такое?

– Как, вы не знаете, что такое каннетьеры? Да откуда же вы?

– Из Парижа.

– И в Париже не знают про каннетьеры? Чудеса! Ну, так я объясню: это машины, на которых делают нитки для челноков.

– А сколько там платят?

– Десять су в день.

– А работа трудная?

– Не особенно; надо только внимательно смотреть и не мешкать. Вы тоже хотите наняться?

– Да, если меня возьмут.

– Наверное, возьмут, там всех берут, – иначе откуда взялись бы те семь тысяч рабочих, которые трудятся в мастерских. Вам только надо прийти завтра в шесть часов утра к решетке… Ну, довольно болтать: мне нельзя опаздывать.

С этими словами девушка взялась за ручку корзины с одной стороны, Перрина с другой, и они вместе пошли по дороге.

Перрина не могла не воспользоваться случаем узнать кое-что о том, что ее интересовало, но она не решалась прямо расспрашивать эту незнакомую девушку и старалась, болтая обо всем подряд, свернуть разговор на нужную ей тему.

– Вы родились в Марокуре?

– Да, как и моя мать; а мой отец был из Пиккиньи.

– Ваши родители умерли?

– Да, я живу с бабушкой, которая содержит лавку… С мадам Франсуазой.

– А, мадам Франсуаза!

– Разве вы ее знаете?

– Нет… я просто повторила «мадам Франсуаза».

– Ее, правда, все здесь знают благодаря лавке, а еще потому, что она была кормилицей господина Эдмонда Пендавуана. Если хотят выпросить что-нибудь у господина Вульфрана Пендавуана, то обращаются к ней.

– И им всегда это удается?

– Иногда да, иногда нет; господин Вульфран не всегда бывает в одинаковом настроении.

– Если ваша бабушка была кормилицей господина Эдмонда Пендавуана, то почему она не обращается прямо к нему?

– К господину Эдмонду Пендавуану?! Да он уехал отсюда еще раньше, чем я родилась. Он поссорился с отцом из-за каких-то дел, когда его посылали в Индию за покупкой джута… Но если вы не знаете, что такое каннетьеры, то вы, наверное, не представляете, и что такое джут?

– Трава какая-нибудь?

– Конопля, высокая конопля, которую собирают в Индии; ее прядут, ткут и красят на Марокурских фабриках. Благодаря этой конопле господин Вульфран Пендавуан и нажил все свое состояние. Ведь господин Вульфран не всегда был богат: он начал с того, что сам правил своей повозкой, в которой возил нитки и куски полотен, которые ткали наши работники. Я говорю вам это потому, что он сам не скрывает этого.

Девушка остановилась.

– Хотите, переменим руки.

– Хорошо, мадемуазель… Как вас зовут?

– Розали. А вас как?

Перрина не хотела открывать свое настоящее имя и назвала первое пришедшее на ум.

– Орели.

Когда, после краткого отдыха, они зашагали дальше, Перрина опять возобновила интересовавший ее разговор.

– Вы сказали, что господин Эдмонд Пендавуан поссорился с отцом?

– Да, а когда он вернулся из Индии, то они еще сильнее разругались, потому что господин Эдмонд женился там на туземной девушке, а здесь господин Вульфран хотел женить его на девушке из самой знатной семьи во всей Пикардии. Он для того-то и построил свой замок, стоивший многие миллионы, чтобы поселить в нем сына и невестку. Господин Эдмонд опять уехал и с тех пор не возвращался, так что даже неизвестно, жив он или умер. Никто ничего точно не знает, и от него нет писем уже многие годы. Сам господин Вульфран ни с кем не говорит о своем сыне, и племянники его тоже не говорят.

– У господина Вульфрана есть племянники?

– Теодор Пендавуан, сын его брата, и Казимир Бретоннё, сын сестры, которого он взял к себе в помощники. Если Эдмонд не вернется, то все богатство и все фабрики господина Вульфрана перейдут к ним.

– Разумеется.

Так как Перрина не хотела выказывать излишнего любопытства, то прошла несколько минут молча, думая, что Розали, у которой язычок был весьма болтлив, не замедлит возобновить разговор сама. Так и случилось.

– А ваши родные тоже приедут в Марокур? – спросила она.

– У меня нет родных.

– Ни отца, ни матери?

– Ни отца, ни матери.

– Вы как и я, но у меня есть добрая бабушка, и она была бы еще добрее, если бы у меня не было дядюшек и тетушек, которых она не хочет злить. Если бы не родственники, я не работала бы на фабрике, а сидела бы в лавке. Но она не может поступить по-своему. Так вы совершенно одна?

– Совершенно одна.

– Как же это вы надумали приехать из Парижа в Марокур?

– Мне сказали по дороге, что я, возможно, найду работу в Марокуре, и вместо того чтобы продолжать свой путь в тот край, где у меня еще остался кое-кто из родных, я свернула сюда. Неизвестно еще, как тебя примут родные, которых не знаешь…

– Это правда, есть хорошие, есть и дурные.

– В том-то и дело.

– Ну, не горюйте! Пари держу, что вы найдете работу на фабрике! Десять су за целый день, это, конечно, немного, но все-таки это кое-что… Кроме того, вы можете добиться того, что будете получать и двадцать два су. Я хочу вас спросить об одной вещи… хотите, отвечайте… не хотите, не отвечайте… Есть у вас деньги?

– Немного.

– Ну, так если это покажется вам удобным, вы можете жить у бабушки Франсуазы. Вам это будет стоить двадцать восемь су в неделю; плата вперед.

– Я могу заплатить эту сумму.

– Только знайте заранее: я вовсе не обещаю вам за эту цену особенно роскошное жилье: вас будет шестеро в одной комнате. Но все-таки у вас будет постель, простыни, одеяло. Не у всех они есть.

– Я принимаю это с благодарностью.

– У бабушки не только такие жильцы, которые платят двадцать восемь су в неделю; в новом доме у нас есть и хорошие отдельные комнаты для служащих с фабрики: Фабри, инженера; Монблё, старшего бухгалтера; Банди, конторщика по иностранной корреспонденции. Если вам когда-нибудь случится с ним разговаривать, не забудьте называть его господином Бэнди. Он англичанин и сердится, когда его имя произносят «Банди».

– Не забуду. Впрочем, я говорю по-английски.

– Вы говорите по-английски?

– Да, моя мать была англичанка.

– Вот как! Ну, мистер Бэнди будет очень рад поговорить с вами по-английски, и он был бы еще больше рад, если бы вы знали все языки, потому что величайшим развлечением для него является чтение по воскресеньям «Отче наш» по одной книге, где эта молитва напечатана на двадцати пяти языках. Дочитав, он начинает ее снова, потом опять, – и так каждое воскресенье. А, впрочем, он хороший человек…

Глава XII

Между деревьями, в два ряда окаймлявшими обе стороны дороги, уже несколько минут то показывались, то опять исчезали шпиль колокольни и украшенная узорчатой резьбой крыша какого-то величественного здания, за которым, немного подальше, виднелись высокие фабричные трубы из красного кирпича.

– Мы подходим к Марокуру, – объявила Розали. – Скоро вы увидите замок господина Вульфрана, потом заводы и фабрики. А деревенские домики мы увидим только, когда подойдем совсем близко: они спрятались за деревьями; а вон там, на той стороне реки, церковь с кладбищем.

Девушки прошли еще немного и достигли места, где с левой стороны дороги деревья были словно нарочно подстрижены, чтобы дать взору путника возможность насладиться чудесным видом на замок господина Вульфрана и на расположенные неподалеку фабричные здания, с фасадами, отделанными белым камнем или красным кирпичом. Высокие трубы, поднимавшие к небу свои жерла, застыли над зеленеющими кронами деревьев.

Удивленная Перрина невольно замедлила шаги, тогда как Розали, казалось, и не замечала прелести открывшейся картины.

– Вам нравится это? – спросила Розали, останавливаясь.

– Очень красиво.

– А господин Вульфран живет здесь совсем один, с целой дюжиной лакеев, не считая садовников и конюхов, помещающихся вон в тех флигелях в конце парка, у входа в деревню.

Подхватив корзину, девушки продолжили свой путь, и скоро перед ними предстала уже вся масса фабричных зданий; одни строения – новые, другие – старые, и все они сосредоточились вокруг огромной трубы, царившей над всем окружающим; труба эта была серого цвета с черным верхом.

Они приблизились к первому дому. Внимание Перрины теперь всецело было занято происходящим вокруг: ведь она так много слышала про эту деревушку.

Особенно поражала Перрину многочисленность здешнего населения; мужчины, женщины и дети в праздничных одеждах или сновали по улицам вокруг своих домов, или собирались в небольших залах, через открытые окна которых можно было видеть все происходившее внутри; даже в городе нечасто увидишь такое скопление народа.

– Ну, вот мы и пришли, – проговорила Розали, показывая свободной рукой на маленький каменный домик, обнесенный аккуратно подстриженной живой изгородью. – Во дворе и там дальше – помещения, которые сдаются рабочим; в доме лавка, а на верхнем этаже – комнаты для служащих.

Деревянная калитка в изгороди вела в маленький дворик, засаженный яблонями; посредине его проходила небольшая, усыпанная песком аллейка, тянувшаяся к самому дому. Едва девушки сделали несколько шагов по аллее, как на пороге дома появилась еще довольно молодая женщина и приветствовала Розали громким криком:

– Поторопись, лентяйка! За это время можно было успеть сходить в Пиккиньи… Долго же ты шаталась!

– Это моя тетка Зенобия, – вполголоса проговорила Розали, – она не всегда бывает в хорошем настроении.

– Что ты там шепчешь?

– Я говорю, что, если бы мне не помогли нести эту корзину, я бы и теперь еще не пришла.

– Молчала бы уж лучше, белоручка!

– Подождите меня во дворе, – сказала Розали Перрине, – я сейчас вернусь, и мы вместе пообедаем; пока пойдите купите себе хлеба; булочник живет в третьем доме налево. Торопитесь.

Когда Перрина вернулась, она нашла Розали за столом в тени яблони; на столе стояли две тарелки с картофельным рагу.

– Садитесь, – пригласила Розали, – мы поделимся с вами.

– Но…

– Не беспокойтесь; я спрашивала бабушку Франсуазу, и она позволила.

Раз так, то Перрина не заставила себя упрашивать и села к столу.

– Я уже переговорила с ней относительно вас; дело улажено, и вам остается только отдать двадцать восемь су бабушке Франсуазе. Вы будете жить вон там.

И она показала на здание с глиняными стенами, видневшееся из-за кирпичного дома. Постройка выглядела такой ветхой, что оставалось только удивляться, как это она до сих пор не рухнула.

– Там жила бабушка Франсуаза, пока не выстроила этот дом на деньги, заработанные, когда она была кормилицей господина Эдмонда. Там не так уютно, как в доме, но ведь рабочие и не могут жить так же, как господа, не правда ли?

Неподалеку от них, за другим столом, сидел человек лет сорока, серьезный, важный, и внимательно читал маленькую книжечку в переплете.

– Это господин Бэнди читает «Отче наш», – прошептала Розали.

И, не стесняясь оторвать господина от чтения, она обратилась к нему:

– Господин Бэнди, вот эта молодая девушка говорит по-английски.

– А-а-а! – протянул он, не поднимая глаз.

И только спустя несколько минут он, наконец, устремил взгляд в их сторону.

– Вы англичанка? – спросил он Перрину по-английски.

– Я – нет, но моя мать была англичанка, – на том же языке ответила девочка.

На этом беседа кончилась, и серьезный господин снова погрузился в чтение.

Девушки заканчивали свой обед, когда на дороге, за изгородью, послышался шум легкого экипажа.

– Кажется, это фаэтон господина Вульфрана, – воскликнула Розали, поспешно вставая.

Экипаж подъехал к калитке и остановился.

– Это он, – объявила девушка и побежала к нему навстречу.

Перрина осталась на месте и принялась рассматривать прибывших.

В небольшом щегольском экипаже на низких колесах сидело двое: молодой человек, правивший лошадью, и старик в соломенной шляпе, с седыми волосами и бледным лицом с красными жилками на щеках. Даже когда он просто сидел на своем месте, становилось заметно, насколько он высок. Это был Вульфран Пендавуан. Розали подошла к фаэтону.

– Кто-то идет, – проговорил молодой человек, собиравшийся было выйти из экипажа.

– Кто это? – спросил Вульфран Пендавуан.

Ему ответила сама Розали:

– Это я, Розали.

– Скажи своей бабушке, чтобы она пришла поговорить со мной.

Розали побежала к дому и вскоре вернулась, ведя за собой торопившуюся бабушку.

– Добрый день, господин Вульфран.

– Здравствуйте, Франсуаза.

– Чем могу служить вам, господин Вульфран?

– Дело идет о вашем брате Омере. Я только что был у него, но никого не застал дома.

– Омер в Амьене и вернется только к вечеру.

– Скажите ему, что я узнал о том, что он сдал свою бальную залу этим шалопаям… Ну, а я не хочу, чтобы здесь происходили подобные сборища.

– Во Флекселле бывали такие…

– Флекселль – не Марокур. Я не хочу, чтобы мои рабочие превратились в таких же, какими стали флекселльские; мой долг – следить за ними. Вы не кочующие племена из Анжу или Артуа, а потому оставайтесь тем, что вы есть. Я так хочу, это моя воля. Передайте ее Омеру. Прощайте, Франсуаза.

– Прощайте, господин Вульфран.

Старик пошарил в кармане своей жилетки.

– Где Розали?

– Здесь, господин Вульфран.

Он протянул ей руку, на ладони его блестела монета в десять су.

– Это тебе.

– О, благодарю вас, господин Вульфран.

Экипаж покатил дальше, а веселая и торжествующая Розали вернулась к Перрине.

– Господин Вульфран дал мне десять су, – объявила она, показывая монету.

– Видела.

– Лишь бы тетя Зенобия не узнала, а то она отберет их у меня «на сбережение».

– Я думала, что он вас не знает.

– Еще как знает! Он мой крестный отец!

– Он спросил: «Где Розали?», когда вы были возле него.

– Да это потому, что он не видит.

– Как не видит?

– Разве вы не знаете, что он слепой?

– Слепой?!

И Перрина тихо повторила последнее слово раза два или три.

– А давно он ослеп? – спросила он наконец.

– Его зрение давно уже стало слабеть, но никто не обращал на это внимания, – думали, что это от горя из-за отсутствия сына. Здоровье, раньше такое крепкое, ухудшилось; у него несколько раз было воспаление легких, и он теперь постоянно кашляет; и вот как-то утром оказалось, что он не может ни читать, ни ходить один. Подумайте только, какое было бы горе для всех нас, если бы ему пришлось продать или оставить фабрики! Но он ничего не оставил и продолжает работать по-прежнему.

В эту минуту на пороге появилась Зенобия и закричала:

– Розали, ты скоро придешь?

– Я кончаю обедать.

– А прислуживать кто будет?

– Я должна вас оставить, – обратилась Розали к Перрине.

– Не стесняйтесь из-за меня.

– До вечера.

И Розали медленными шагами неохотно направилась к дому.