Текст книги "Встревоженные тугаи"

Встретился первый наряд. Все в порядке. Старший лейтенант приказал, как стемнеет, сменить место, залечь там, где дорога от геологов выходит из ущелья. Поехал вправо. Остался тоже доволен: наряды замаскировались отменно. Если бы не условные сигналы, которые подавали пограничники, никого бы не заметил.

– Давай обратно к геологам, – приказал Ярмышев водителю.

Вечерело. Солнце побагровело и, казалось, стало холодным. От скал в ущелье протянулись пики-тени, становясь с каждой минутой все длиннее и длиннее.

– Поднажми. Успеть бы до темна.

– Есть, – ответил Кочанов и прибавил газу.

Хмурые скалы проносились мимо. Вершины их были освещены закатным солнцем, но темнота уже заползала в ущелье, и все, к чему она прикасалась, становилось тусклым и зловещим.

– Странные горы. Давно здесь, а не могу привыкнуть. То от их красоты дух даже захватывает, – словно самому себе говорил Ярмышев, – то в душу робость вгоняет, ни отделаешься от нее. Очень странно, – потом, уже обращаясь к водителю, распорядился: – В долину как завернем – остановка. Переговорю с заставой.

– Ясно.

Небольшой поворот и – долина. Тускло она освещена заходящим солнцем, которое медленно, но неотвратимо опускалось в седловину между двумя снежными пиками. Там, где оно задевало своими круглыми боками за лед, вспыхивали кровавые всполохи и веером рассыпались по небу. Ярмышев с минуту любовался картиной заката, прекрасной и тревожной, затем включил рацию.

– Удод… Удод… Я – Ястреб. Как слышите меня. Прием…

Радостная новость с заставы: группа отвлечения задержана. Только один скрылся в камышах. Главных – двое. У них – взрывчатка. Начальник заставы передал, что наряд Акимова потерял след и получил приказ спешно двигаться к геологам. Приказано сделать все, чтобы диверсию предотвратить.

«Буровые надежно прикрыты, – принялся анализировать свои действия Ярмышев с учетом более ясных данных. – На ту, где народ авралит, не сунутся. На другой – засада. Охрана поселка и конторы слабовата. Самому придется остаться. И геологов снять из засады нужно. Поскорей бы Акимов со своими прибыл».

Старший лейтенант, выключив рацию, скомандовал водителю:

– Вперед!

Дальше ехали молча. И только когда въехали в поселок, Ярмышев поставил задачу водителю:

– Придется тебе на время оставить баранку. Припаркуй машину в укромное местечко и – на вторую буровую. Предупреди, что я останусь в поселке. Насторожи, чтоб смотрели в оба. О взрывчатке скажи. Потом – обратно. Быть наготове, но без сигнала не двигаться никуда.

– Так точно!

Пока доехали до поселка, совсем стемнело. Водитель поставил машину за третьим домом от конторы, почти вплотную к стене, и поспешил на вторую буровую, а старший лейтенант собрал всех оставшихся для охраны поселка, рассказал им о своем разговоре с заставой, затем добавил:

– Иное решение я принял. Разбейтесь на две группы. С гитарами. Гитары есть?

– Как геологу без гитар? Конечно, есть, – подтвердили ему о наличие гитар сразу несколько человек.

– Вот и ладно будет. В крайних домиках справа и слева на крылечках соберитесь. В комнатах свет пусть горит. Вам лучше будет видно. Определенно, нарушители собираются выкрасть документы, услышав вас, они подойдут к конторе со стороны ручья. Там мы и встретим их.

– Вы так говорите, будто знаете замысел гостей незваных, а они, гости, знают поселок, как свои пять пальцев: где контора, где документы, ради которых, как мы предполагаем, они сюда решили нанести визит.

– Не вам, геологам, сомневаться. Вы же изучаете место, где начинаете разведку, а они что – вслепую пойдут что ли? Знают они. Все знают. И план осмысленный имеют. Вот нам и предстоит поступить так, чтобы они не по своему плану действовали, а по нашей указке, то есть, как нам выгодно. Одно твердо прошу: ни в коем случае не нарушать моего приказа. Что бы ни случилось, своего места не покидать, пока не получите новой команды.

– Понятно, – нестройно ответили геологи и начали расходиться, договариваясь, кто возьмет гитары и кто начнет первым играть.

Со старшим лейтенантом остался рядовой Нечет. Солдат второго года службы. Высокий. Плечистый. Со спокойным скуластым лицом.

– Ну что? Вдвоем мы, Яков, остались? Как кавалеристы говорят: нас мало, но мы со шпорами. Пойдем.

– Так точно. В барбарисе устроимся. Я там, товарищ старший лейтенант, два куста хороших приглядел.

– Верно мыслишь. Перчаток только нет, руки пообдерем.

– Подживут.

– Логично.

Вышли. Постояли на крыльце минуту-вторую. Тихо-тихо. Потом все громче и громче звон комариный. На пир собратьев собирают. Неприятный, раздражающий. От скал, приглушенный расстоянием, донесся глухой стон, а следом раскатистый смех совы. Ярмышев уже много раз, когда допоздна задерживался у Божены, слышал стон и смех совиный, но тогда не казались они ему такими тревожными, сейчас же старшего лейтенанта охватило непонятное беспокойство.

– Пошагали в логово колючее, – вполголоса позвал он Нечета, и они пошагали к густым барбарисовым кустам. Кусты эти совсем близко от конторы. Похожи они на большие приплюснутые шары. Барбарис – хорошее укрытие. И зайцы, и лиса в таких кустах прячутся, птицы гнезда вьют. Не сыскать лучшего места для маскировки. Только люди обычно с собой плащи брезентовые да перчатки прихватывают: уж больно остры крючковатые колючки. Шел Ярмышев к зарослям, слышал размеренные шаги солдата, его ровное дыхание, и на душе становилось покойнее.

«Подживут», – мысленно повторил слово Нечета старший лейтенант, когда подошел к облюбованному кусту, и, осторожно раздвигая веточки, полез в его середину. Колючки цеплялись за гимнастерку и брюки, прокалывали их и жалили тело, царапали руки и даже щеки, и все же Ярмышев улегся поудобней, раздвинул веточки впереди, чтобы наблюдению не мешали, и замер.

Сова ухнула тревожно, захохотала, и будто в ответ на этот раскатистый хохот, полились робкие аккорды гитары.

Время шло медленно-медленно. Геологи уже начали повторять песни. И гитары, и голоса звучали все менее стройно. Чувствовалось, по обязанности поют, а не по зову души. Ярмышев досадовал на геологов, думая, что и нарушитель может догадаться, для чего в этот поздний час звучат гитары. Насторожиться, во всяком случае. Но потом решил: будет ли он, нарушитель? Может, зря все эти приготовления? Представил себе, как Кондрашов своим мягким, приятным голосом скажет: «Умозаключение не подтвердилось практикой». И он с досадой подумал о главном инженере: «Ну, тип!»

А что ложного в тех, предполагаемых Ярмышевым словах Кондрашова? И начальник заставы, и сам Ярмышев действительно только выдвигали свои версии. И не одну. Какая же из них окажется верной?

Правда, версии строились не на песке, имели основу. Действия пока что так и разворачивались, как предполагал Антонов, но все может круто измениться, и тогда он, Ярмышев, сам скажет геологам примерно те же слова: версия не подтвердилась, извинится за то, что нарушил привычный ритм их работы. Если кто-то и пошутит, мол, перестарались, он ответит пограничной шуткой: «Лучше перебдеть, чем недобдеть». Без всякой обиды. Но Кондрашов?.. Так уж бывает в жизни: все, что делает соперник, – все вызывает раздражение, все неприятно.

Тугой волной громыхнул воздух. Гитары, вздрогнув, смолкли. В наступившей тишине Ярмышев отчетливо услышал, как геологи побежали ко второй буровой. Забыли все наказы. Ярмышев и сам готов был кинуться туда, но сдержал себя. А вот мысленно был там, на буровой.

«Неужели просмотрели?! Не может быть. Не может… А Акимов с собакой медленней черепахи!»

Думая так, вслушивался в тишину. Не шевелится ли Нечет? Нет. Тихо. Самому же старшему лейтенанту казалось, что делает он ошибку, оставаясь здесь в то время, когда на буровой сейчас он нужней. То оправдывал свое действие, то вдруг возникало желание отправить Нечета или водителя Кочанова на буровую, но вновь и вновь Ярмышев приказывал, именно – приказывал, себе лежать на месте, потому что в поселке остались лишь они вдвоем.

«Почему выстрелов нет? – возник вдруг недоуменный вопрос. – Что-то не то. Что? Что произошло? Ждать нужно. Ждать!»

Совсем уже не было сил лежать под кустом барбариса, уже последний раз приказал он себе решительно: «Лежи! Не шевелись!» – наступал момент, когда не останется сил удерживать себя под кустом, кинется он к буровой. И в это самое критическое мгновение старший лейтенант услышал легкие шаги. Определил: обувь мягкая.

Силуэт мелькнул в темноте. Вот уже человек вбежал на крыльцо и потянул за ручку дверь. Оглянулся, прислушался, еще раз со всей силы рванул дверь – она не поддалась. Спрыгнул с крыльца – и к окну.

Ярмышев, не обращая внимания на то, что острые колючки впиваются в тело, начал выползать из куста. От нарушителя он не отрывал глаз.

«Крепкий орешек. И рост выше моего. Как Нечет».

Нечет щелкнул прицельной планкой – сигнал подал, что тоже выбирается из куста.

«Сейчас окно разобьет», – прикидывал Ярмышев, выбравшись из своего укрытия и наблюдая из-за куста за действиями нарушителя, выбирая нужный момент для броска. А тот что-то вынул из кармана, стал приклеивать к стеклу.

«Лента. Ишь ты, все предусмотрел».

Нарушитель нажал на стекло, оно едва слышно хрустнуло. Оглянулся. Постоял без движения. Ничего подозрительного. Ухватился за раму, легко подтянул свое тело и стал протискиваться в створку с выбитым стеклом.

Старший лейтенант рывком поднялся и побежал к конторе. Пять, десять шагов. Еще пару, и можно крикнуть, чтобы сдавался. Но нарушитель услышал шаги Ярмышева, сильно оттолкнулся от окна и, едва его ноги коснулись земли, выстрелил. Фуражка слетела с головы старшего лейтенанта, пуля обожгла макушку. Он выстрелил в ответ, но не попал. Нарушитель кинулся в темноту, а перед ним с автоматом Нечет.

– Руки!

Подоспел и старший лейтенант. Обезоружил диверсанта, защелкнул на запястья наручники и только тогда почувствовал Ярмышев, что воротник гимнастерки мокрый и липкий. Понял, кровь. И на висках кровь. И на щеках тоже. И тут только у него сильно закружилась голова. Сказал через силу:

– К крыльцу.

Когда вышли на свет и Нечет увидел, что лицо старшего лейтенанта залито кровью, он крикнул нарушителю, огрев его прикладом:

– Ложись, подлюка!

Тот остановился, вроде бы не понявши, что от него требует пограничник, но Нечет вновь замахнулся прикладом.

– Ложись! Мордой в землю! – и уже старшему лейтенанту: – Я сейчас перевяжу вас…

– Потом, Яков. К Кочанову давай. Пошли на буровую. Что у них там? Вернешься – перебинтуешь.

Ярмышев остался один. Он стоял в паре шагов от нарушителя, который лежал на земле вниз лицом. Ноги Ярмышев расставил широко, но все равно его покачивало. Он чувствовал запах теплой крови, набухший воротник прилип к шее, ему хотелось сесть на крыльцо, но он продолжал стоять, боясь, что если попытается сделать шаг, упадет. А он должен выдержать, дождаться Нечета. Должен! И старший лейтенант стоял, не спуская глаз с нарушителя и держа наготове пистолет с взведенным курком. Голова кружилась. Ноги подкашивались. Сильно тошнило.

Различив торопливые шаги, подумал обрадованно: «Нечет спешит. Значит, выдержал».

Потом услышал, как заурчал газик. Одобрил: «Верное решение. На машине быстрей. Скрывать, что мы здесь, смысла теперь нет: выстрелы были».

Но вот его слух уловил топот солдатских сапог – бегом приближалось несколько человек.

А Нечет уже рядом. Обхватил за талию и ведет к крыльцу.

– Сейчас перебинтую. Все подживет, товарищ старший лейтенант, до свадьбы.

Нечет приложил к ране бинт – Ярмышев стиснул зубы, чтобы не застонать.

В это время из темноты вынырнула овчарка, за ней – ефрейтор Акимов, следом – Семятин. Собака рванулась к нарушителю, ефрейтор придержал ее, приказав: «Рядом!» – и начал докладывать Ярмышеву:

– Товарищ старший лейтенант…

Ярмышев перебил его вопросом:

– Что там за взрыв был?

– Да это мы. Спустились в долину, гляжу – овчарка моя, умница, поворотила уши, забеспокоилась. Отстегнул поводок, она и прихватила нарушителя. Спрашиваю его, где остальные, отвечает, что никого не знает, никого не ведает. Случайно, мол, перешел на нашу сторону. Сбился, дескать, в пути в горах незнакомых. Развязали рюкзак, глядим, в нем – взрывчатка. Спрашиваю, куда направлялся с взрывчаткой, вроде в рот воды набрал. Буровую, говорю, взрывать? Ни слова в ответ. Ну что же, говорю, молчи-молчи, тебе же хуже. А потом Семятину умышленно предлагаю, чтобы, значит, не нести такую тяжесть, подорвем ее прямо здесь. Диверсант сразу же себя выдал. Вещественного доказательства, говорит, у вас не останется. Охотник я – и все тут. Тут мы и поняли, что напарники его, один или два, начнут активно действовать по их плану только после взрыва. И именно на буровой. Вот и рванули. А задержанного на второй буровой оставили., к вам спеша. Кочанов за ним поехал.

– Молодцы! – похвалил Ярмышев. – Уж куда, как молодцы.

Вскоре вернулся газик. Кочанов выпрыгнул из машины и кинулся к старшему лейтенанту. Встревоженное лицо.

– Сильно?!

– Нечет обещал, что подживет до свадьбы, – ответил, даже улыбнувшись, Ярмышев, и после небольшой паузы приказал Акимову: – Отбой дай. Доложи на заставу. Обождем геологов. Поблагодарю их – и домой.

6

Ярмышев проснулся, отбросил привычно одеяло, чтобы, как всегда, сразу встать и, нагнувшись, извлечь из-под кровати гантели; он даже приподнял голову, но сразу же опустил ее на подушку: затылок словно сдавило тисками, и боль пронзила все тело. Он вспомнил все: и выстрел, и заботливость бойцов-товарищей, и испуганное лицо Кондрашова, увидевшего кровь на бинтах, его холодную вздрагивающую руку, поданную на прощание, и мягкий голос: «Не умозаключение, а научный вывод на основе анализа обстоятельства руководил вашими действиями. Да-да! Именно – научный. Не улыбайтесь. И как вы можете, вам же больно». И дорогу вспомнил, на сей раз непривычно ухабистую, и хирурга совхозной больницы, который наложил швы, сказав, как и Нечет, что до свадьбы заживет, вспомнил встревоженное лицо Тамары Васильевны, которая торопливо вошла в его комнату, когда услышала разговор солдат; она помогла уложить его в постель, спрашивая беспрестанно: «Больно?! Больно?!» – потом поспешно вышла, быстро вернувшись с термосом и плиткой шоколада, налила горячего, круто заваренного чая.

– Попей и подкрепись. Сейчас для тебя это – главное.

Вспоминая все это, Ярмышев неподвижно лежал в постели и прислушивался к боли в голове. Боль постепенно утихомиривалась. Захотелось пить.

«Встать, наверное, нужно. Да, встать».

Он осторожно, стараясь не делать резких движений, поднялся и сел на кровати.

«Теперь в столовую завтракать идти. Надо. Сейчас вот пойду. Боль только утихомирится».

Ярмышев услышал шаги в коридоре, стук в дверь, хотел сказать: «Входите», – но не успел. Дверь отворилась, и в комнату вошел майор Антонов. Фуражка, гимнастерка, брюки словно выстираны в белой камышовой пыли. Серебрилась она и на белесых бровях, и на щетине небритого подбородка, а на щеках – грязно-белые потеки от стекавшего с висков пота, смешанного с камышовой пылью.

– Что вскочил? Давай, гвардеец, ложись. Давай-давай. Не чапайся. Уж не на заставу ли намылился?

Голос нестрогий, радостный. В глазах тоже радость. Помог своему заму лечь, поправив подушку и заботливо укрыв одеялом, затем взял стул и сел у изголовья.

– Прямо из камышей к тебе. Взяли последнего. Чабанов поднять пришлось. Дорофей Александрович хорошо помог. Вот кто знает камыши отлично! Пройдусь я как-нибудь, в самое ближайшее время, по старому руслу. Чтобы каждый уголок посмотреть. Потом еще вместе пройдем. Вернешься вот из госпиталя.

– Не поеду я никуда. Работы столько. Особенно, с молодыми.

– Думаешь, без тебя свет клином?..

– Не поеду, товарищ майор! Решен вопрос.

Антонов пожал плечами. Он понял, что по двум причинам не хочет ехать в госпиталь Ярмышев. О первой сказал четко: считает, что с такой пустяковой раной не имеет права покидать заставу. О второй – Божене, умолчал. Замечал Антонов, что в последнее время возвращался Ярмышев от геологов хмурый, да и вообще стал более замкнутым, хотя все свои обязанности выполнял, как и прежде, аккуратно и с душой. Видно, что-то нарушилось у него во взаимоотношениях с Боженой, однако ничего майор не спрашивал, ждал, пока Ярмышев сам все расскажет. Но старший лейтенант помалкивал. Даже сейчас, когда можно было бы откровенно объяснить свой отказ от госпитализации веской причиной: опасается надолго расстаться с Боженой.

– Что же, гвардеец, скорее всего, ты прав, – кивнул Антонов, и после небольшой паузы пообещал: – Попробую убедить начальника отряда и отрядного медика. Расскажи, как у тебя люди действовали?

– Молодцы. Особенно Акимов и Нечет.

Ярмышев принялся подробно рассказывать начальнику заставы, как он распределил силы, как подоспела группа Акимова и, задержав в пути нарушителя, устроила взрыв. С улыбкой вспомнил геологов, побросавших гитары и кинувшихся ко второй буровой, забыв, чего ради остались в поселке. Однако такой поворот событий, как теперь выяснилось, оказался пограничникам на руку. Не убеги геологи к месту взрыва, второй диверсант мог бы заподозрить, что в поселке засада.

Пока Ярмышев рассказывал обо всем этом, вошел старшина Голубев. Спросив о самочувствии, сел рядом с Антоновым, чтобы тоже послушать старшего лейтенанта.

– В моей группе тоже все орлы, – похвалил подчиненных Антонов, когда Ярмышев закончил рассказ, – и молодые пограничники не растерялись.

– И Рублев? – спросил Голубев у майора. – Струсил, говорят. А ну, если бы в два автомата врезали по бандиту, ушел бы он в камыши? Вряд ли. – Старшина помолчал немного и сердито спросил: – Почему такие хлюпики получаются?! Мать с отцом на руках носили. В армию приехал, командиры руки подставили. Учебный называется! В трусиках и тапочках на физзарядку. Не перенапрягся бы солдатик, ноженьки бы не натрудил сапогами. Тьфу! А им сколько, этим шалопаям? Восемнадцать. Разве это дети?

– Помнишь мой вопрос: какие глаза у Рублева? – спросил Антонов у старшины. – Не пригляделся? Не успел. Но впереди много времени. Вот тогда и оценим.

– Да и приглядываться нечего, товарищ майор. Бездумные у него глаза. Бездумные.

– Вот и нужно все силы приложить, чтобы мысли нужные в них появились.

– А солдаты как с ним будут разговаривать?

– Формально, какие к нему претензии? – вопросом на вопрос ответил Антонов. – Спросить, почему не стрелял? Ответ убедительный: впереди Карандин был, мешал. Не по нему же стрелять? Вот так. Но солдаты, думаю, потолкуют все же с ним. В курилке.

Начальник заставы не ошибался. В курилке собрались почти все пограничники. Молча сидели поначалу, дымили сигаретами. Сергей Кочанов первым заговорил.

– Замполит наш – что надо, я вам скажу. В огонь и в воду с ним можно.

– А майор что? Он, брат ты мой, всем нос утрет, – добавил Кильдяшев.

Вновь долгое молчание. Хотелось некоторым провести сравнение поведения старшего лейтенанта с поведением Рублева, но никто не решался, ибо не находилось убедительных слов. Нарушил в конце концов молчание Бошаков:

– В общем-то, все действовали умно и смело. Вот только мой земляк за спиной товарища укрывался.

– Он сам меня загор-родил… – начал было оправдываться Рублев.

– Ну-ну! Не пеняй на зеркало, коли рожа крива. А еще москвич. Представитель сердца Родины! – сердито оборвал Рублева Павел Бошаков. – Скажи спасибо, что я комсорг, а то поговорил бы с тобой, как с земляком!

Рублев пожал плечами и развел руками.

– Выдер-ржка из «Вечер-рки». Она твер-рдит: москвич – всегда москвич. Убедительно, дор-рогой земляк. Я это всегда буду помнить…

Встал Нечет. Неприязненно смерил взглядом Рублева.

– Вот что, друг, запомни…

Но ни Рублев, ни все остальные солдаты не успели узнать, что должен был запомнить Рублев: в курилку вошел дежурный по заставе и громко скомандовал:

– Выходи строиться!

Молча пошли во двор. Не смотрели друг на друга. А когда к двери подошел Рублев, расступились. Пропустив вперед, шли за ним в нескольких шагах.

– Становись! – скомандовал дежурный и, подождав, пока солдаты построятся и подравняются, сообщил, что на заставу едет начальник отряда и нужно быстро подмести двор и навести порядок в казарме. Он определил, кому что нужно сделать, и все разошлись по местам приборки.

Рублеву предстояло подмести участок двора между гаражом и складами. Он водрузил метелку на плечо, как винтовку-трехлинейку и не спеша зашагал туда. Подойдя к складам, снял с плеча метелку и в это время увидел лежавшего у стены верблюда. Такого же, как в московском зоопарке на Большой Грузинской. Двугорбый лениво пережевывал жвачку.

Рублев приблизился к нему, постоял немного, толкнул легонько горб. Горб пружинисто качнулся. Толкнул тогда посильней – верблюд продолжал жевать, не обращая внимания на шалуна.

– Пр-ребываешь, кор-решь, в др-реме нежной? Недур-рственно, – ухмыльнулся Рублев. – Можно я посижу между двумя твоими мохнатыми кусками сала? Ты не пр-ротив, кор-решь?

Он сел верхом и привалился спиной к горбу, как к спинке кресла.

– Видишь, скотинка, и тебе веселей, и мне тепер-рь хор-рошо, – протянул блаженно Рублев, похлопывая верблюда по горбу. Тот засопел и поднялся вначале на передние ноги. Рублев от неожиданности ткнулся носом в передний горб – верблюд начал подниматься на задние ноги, и Рублев, чтобы не упасть, вцепился руками в передний горб.

Верблюд проглотил жвачку и важно зашагал к воротам – Рублев, качаясь, как в люльке, закричал чуть ли не благим матом:

– Стой, безмозглая скотина!

Солдаты, увидев растерянного и перепуганного «наездника», заулыбались, ожидая, чем все это закончится.

В это время из офицерского дома на крыльцо вышли Антонов с Голубевым. Увидев шагающего к воротам верблюда и восседавшего на нем Рублева, старшина побежал наперерез, скомандовав:

– Назад поворачивай! Назад!

Рублев не знал, как можно повернуть верблюда, который продолжал важно шагать к воротам.

Верблюд жил на заставе в полулегальном положении. Прежде он был водовозом, стоял на довольствии, как положено, а когда поставили новую заставу, пробурили скважину, необходимость возить воду из Ташхемки отпала, и хозяйственники дали команду передать верблюда совхозу. Но какой старшина заставы выпустит из рук несколько килограммов отличной шерсти, которую каждый год давал верблюд и которая, стараниями Тамары Васильевны, превращались в теплые носки и перчатки для солдат? Голубев звонил в отряд, просил, доказывал и добился послабления.

– Ладно, пусть живет, – согласились в конце концов тыловики. – Только без довольствия. И начальнику отряда чтобы на глаза не попадался.

Голубев пообещал следить за этим лично, и обещание выполнял, но сейчас Рублев мог его подвести. С минуты на минуту ожидается начальник отряда, а верблюд – рядом с воротами.

Старшина успел преградить путь верблюду. Тот остановился, спокойно посмотрел на Голубева, потянулся губами к его руке, ожидая привычного угощения, но Голубев отмахнулся.

– Уходи отсюда! – И еще раз приказал Рублеву: – Поворачивай назад.

– Не могу я, товарищ старшина. Он не слушается.

Оставалось одно: положить двугорбого и согнать с него Рублева. Голубев похлопал верблюда по шее.

– Чек-чек. Чек-чек.

Верблюд опустился на колени, и надо же такому случиться, в тот самый момент машина начальника отряда въехала во двор и остановилась вроде бы у склонившегося в приветствии дорогого гостя.

Полковник Федосеев со смехом вылез из машины.

– Ну, цирк! С поклоном начальника встречают. Наездник вот только не того. Горб целует с перепугу.

Антонов тоже смеялся, а старшина стоял пунцово-красный и молчал. Рублев слез с верблюда и встал рядом со старшиной. Ссутулился. Опустил расслабленно руки.

У заставских ворот в это время появился еще один газик. Это приехала Божена.

7

– Бет-Тельц, Коронадо, Литл-Крик – сколько баз! Тысячи головорезов, по которым тюрьма плачет. Тысячи изменников день и ночь учатся убивать, взрывать. Миллионы, миллиарды долларов, фунтов и марок тратятся ради того, чтобы всадить нам нож в бок! – возбужденно говорил полковник Федосеев, прохаживаясь по канцелярии от стола к двери мимо майора Антонова и старшины Голубева. – История старушки Земли еще не знала такого. Деньги, умы ученых и инженеров расходуются без экономии. Не жалеют даже людей, которые им служат. На явную смерть посылают. А результат? Рушатся их планы! А почему? Ставку на подлость делают. На подлость! На мораль звериную. Я горжусь своими солдатами, горжусь народом, который имеет таких защитников, который сумел вырастить их. Горжусь!

Всплеск эмоций вызвал только что проведенный допрос задержанного Ярмышевым и Нечетом диверсанта. Держал тот себя спокойно, говорил не спеша, с достоинством, подчеркивая свою принадлежность к храброму люду – казачеству. На вопрос о цели перехода границы, ответил точно: получил задание выяснить, что ищут геологи и будет ли иметь результат их поиска военно-стратегическое значение.

– Два раза посылали сюда агентов, но они не вернулись. Послали меня, – с ноткой гордости признался диверсант. – Я уважаю себя как разведчика. Я провел много красивых операций. Но сегодня я оказался слабей. Я уважаю силу и преклоняюсь перед ней. В чем-то я ошибся и теперь готов платить за эту ошибку. Мне велено умереть в случае неудачи, но я хочу жить. – Нарушитель осторожно извлек изо рта ампулу и положил ее на стол перед полковником Федосеевым. Помолчал. Заговорил уже иным тоном, как бы прикидывая свою вину. – Офицера я не убил, только ранил. Ущерба вашему государству нанести не удалось. Меня, конечно, осудят, я знаю. Считаю, не так большой срок дадут. Отсижу. Задавайте вопросы. Скажу все, в чем осведомлен.

И полковник Федосеев, и майор Антонов были удивлены таким поворотом дела.

– По каким маршрутам может быть повторена попытка проникновения в партию в случае вашей неудачи.

– Не осведомлен.

– Когда готовили вашу диверсионно-разведывательную группу, сколько маршрутов разрабатывали?

– Шесть.

И нарушитель подробно рассказал обо всех вариантах, раскрывая, со своей позиции, положительные и отрицательные стороны каждого.

– Ясно, – закончил допрос Федосеев. – На все остальные вопросы отвечать будете следователю.

Когда вывели из канцелярии задержанного и полковник выхлестнул эмоции, попросил Антонова:

– Давай-ка, Игорь Сергеевич, карту. Поразмыслим над вводной, которую диверсант нам подбросил.

Антонов расстелил карту, убрав со стола пепельницу и чернильный прибор, и они склонились над ней. Важно было еще раз основательно изучить маршруты, которые диверсионная группа посчитала наиболее удобными для перехода через границу. Вместе с тем они понимали, что вряд ли могут быть использованы уже провалившиеся маршруты, хотя и такое не исключено.

– Не успокоятся и после этого провала, – вроде бы отвечая на свои мысли, проговорил полковник Федосеев. – Нет. Не успокоятся. По любому маршруту могут пойти. По любому. По самому неожиданному. Дам я людей, Игорь Сергеевич, из своего резерва. Старослужащих. Проверенных в службе. Плотнейшим образом перекройте опасные направления. Договорись с геологами, пусть домик выделят для вас. На реке выставь пост наблюдения. Круглосуточный. Со сменой на месте. Только, мне видится, без прожектора, замаскировав его в тугаях. Прожектор демонстративно стоит использовать в горах. Согласен?

– Да. Вполне рационально.

– Вот и хорошо. Соседа тоже усилить придется. Особенно на правом фланге, – Федосеев будто бы самому себе определил задачу и, помолчав немного, заключил: – Вроде бы все вопросы решены. – И, повернувшись к Голубеву, хмыкнул: – А ты здорово верблюда натренировал. Как в цирке.

Лицо старшины вновь стало пунцовым.

– Я его, товарищ полковник, строго накажу!

– Кого, верблюда? – с недоумением спросил Федосеев, будто и в самом деле не понял, о ком идет речь.

– Рублева. Убрать его нужно с заставы. Трус он и нахал несусветный.

– Ого! Характеристика. И материальное подтверждение, так сказать, имеется?

– Так точно, – ответил Голубев и рассказал начальнику отряда о происшествии у юрты во время перестрелки с группой отвода. И озвучил свой окончательный вывод: – Не приобретение он для заставы. Час назад мы говорили о нем с начальником заставы, майор Антонов почти убедил меня, что можно Рублева оставить и перевоспитать, теперь я уверен – ничего не получится. Все работают, а он…

– Ну, во-первых, можно было бы и не устраивать аврала к моему приезду. Тем более после поиска.

– Извините, товарищ полковник, но никакого аврала ради вас не было. Откуда няньки у солдата? Сегодня поиск, завтра на службу ночь ни ночь, а то опять – поиск. Это наша пограничная работа. А любая хозяйка разве не после работы убирается в квартире или по дому?

Антонов слушал Голубева, соглашался с ним, что на заставе нельзя иначе, что здесь нет мирной жизни, здесь нельзя сделать завтра то, что можно сделать сегодня, ибо может случиться, что завтра будет некогда и послезавтра, – так зарастешь, что самому станет противно. Жизнь заставы подчинена, по сути, нормам военного времени. Случись сейчас нарушение границы, и солдаты, и старшина, и он, начальник заставы, да и начальник отряда полковник Федосеев – все забудут об усталости, о положенном отдыхе и сне, будут искать, пока не найдут нарушителей. А вернутся, нужно обязательно чистить оружие, убирать помещения, заправлять на вешалках шинели и куртки, чтобы висели они петлица к петлице. Еще и обувь приводить в порядок.

– И молодые пусть сразу поймут, что на заставе они в своем доме, который ухода требует, – продолжал тем временем старшина Голубев, – что на границе они, а не у тещи на блинах.

– Ты словно убедить меня собрался, что требовательность, даже строгость, разумная, конечно, для нас необходима? В этом я, Владимир Макарович, еще в войну убедился. Ты мне ответь лучше, почему верблюд на заставе?

– Старшина начальника тыла упросил, – счел нужным пояснить нарушение приказа майор Антонов. – Жена моя из верблюжьей шерсти бойцам перчатки и носки вяжет.

– Значит, хозяйственник может понять нужды солдатские, хозяйственник проявляет заботу о солдатах, а командир нет? Постановочка вопроса! Но об этом у меня с начальником тыла будет отдельный разговор. А сейчас давайте с Рублевым решим. Доложи, Игорь Сергеевич.

Антонов открыл сейф, достал папку и, найдя нужное, прочитал выдержку из автобиографии Рублева.

«Окончил десять классов. Остался временно на иждивении родителей. Не мог найти себя. Не мог определить свой жизненный путь, решая, влиться ли мне в рабочий класс, пополнив его сплоченные ряды, или стать техническим интеллигентом либо гуманитарием, поступив в институт…»

– Как провел он эти полтора года, я могу пояснить. Я видел его в Москве.