Текст книги "Водярник"

Геннадий Бублик
Водярник

Ангел с обрубленными крыльями

Кирилл Вешкин, мужчина навскидку лет сорока или около, возвращался со службы домой. Конфигурацией туловища Кирилл обладал не то чтобы заурядной, однако не редкой для служащих офисной сферы: покатые плечи, торс в виде помятого цилиндра (без одежд обнаруживалась мягкая вислая грудь первого размера), перетекающий без намека на талию в округлые женские бедра. Картину довершали Х-образная кривизна коротеньких ножек и сплюснутый от долгого сиденья на жестком деревянном стуле зад. На большеротом лице с выкаченными глазами застыло удивленно-восторженное выражение лягушки, испытавшей оргазм.

Шел Вешкин по тротуару, словно альпинист, восходящий на пик Коммунизма в горах Памира. Придерживаясь одной рукой за заляпанные высохшей грязью стены домов, мужчина осторожными шажками обходил мелкий мусор на тротуаре: окурки, плевки, обрывки бумаги, оброненные мелкие монетки. На монетки Вешкин поглядывал с вялым интересом, но наклониться и поднять не решался. Проходил мимо.

На перекрестке, дойдя до угла дома, долго стоял, не решаясь отнять от стены руку. Наконец, собрался с духом, подошел к краю тротуара и, склонив по-птичьи голову на бок, посмотрел на светофор. Выражение лица при этом не изменилось. Все тот же удивленный восторг окружающей действительностью. Дождавшись третьей смены светофора на зеленый, Кирилл еще раз убедился в отсутствии транспорта, желающего совершить на него наезд и, предварительно подпрыгнув на месте, быстро побежал через улицу, широко, по-девчоночьи раскидывая в стороны ноги. Ступив на тротуар, долго переводил дух, придерживая ладонью левую сторону груди. Он почти добрался до дома.

…Открыв дверь, втянул тело в темную, стойко провонявшую мочой вагину подъезда. С уверенностью живчика, знающего цель и направление движения, на ощупь поднялся по ступенькам лестницы на площадку между первым и вторым этажами. Здесь было заметно светлее – грязная серость проникала через пыльное стекло. Поднялся на второй этаж, привычно отпер ключом дверь квартиры. Вошел и, придавив спиной дверное полотно, постоял, приходя в себя. Здесь он чувствовал себя почти уверенно. Почти, потому что полной уверенности в этом мире, готовом вот-вот обрушиться в себя и погибнуть, не было.

Кирилл о скорой гибели мира знал наверняка и часто пытался предупредить об этом друзей.

– Замрите, – говорил он с восторженно-удивленным выражением лица друзьям, – замрите и прислушайтесь. И оглянитесь вокруг. Мы доживаем последние мгновения этого мира. Он уже покинут всеми разумными и предусмотрительными. Остались лишь мы, невосприимчивые к пока незаметным колебаниям пространства. Бог поддался искусу и проиграл бытие в карты Лукавому. Всмотритесь в глаза Бога. И увидите вертикальные зрачки и желтую радужку. Лишь я мог бы спасти вас, но сил недостает, и крылья мои надломлены.

Друзья лишь улыбались внутрь себя и хитро переглядывались. Кирилл чувствовал, что нет способа достучаться до их умов. Только одна Люда, его сожительница, все знала и понимала. Но это и понятно, Люда работала санитаркой в прозекторской и ежедневно видела смерть. Более того, держа каждый день смерть в руках, Люда и сама давно уже стала мертвой, но не догадывалась об этом. Кирилл очень этому завидовал и прислушивался к словам сожительницы, когда речь заходила о потусторонних удовольствиях.

Вешкин разулся и прошел в кухню. Включил свет, устало опустился на трехногий табурет с сиденьем, оклеенным пластиком бледно-салатного цвета. По столу, пересекая по диагонали из угла в угол, промчался большой рыжий таракан, быстро перебирая суставчатыми лапками. Кирилл со стуком накрыл бегуна кулаком, посмотрел на измазанную тараканьей мерзостью руку, вытер о штаны.

– И даже такая бесполезная тварь обладает крыльями, а у меня исчезли.

Щелчком отправил трупик таракана в последний полет на пол, прошел к холодильнику, достал початую бутылку самопальной водки, из шкафчика стакан, сел снова к столу. Плеснул в стакан, понюхал, с отвращением передернулся и, зажав в горсть нос, залпом опрокинул в себя водку. Насколько хватило сил, задержал дыхание. Отщипнув кусочек хлеба, зажевал. Взглянул на часы. Скоро вернется с работы Люда.

В последнее время Кирилл вливал в себя только низкопробное пойло. Если не самопальную ханку, то политуру или жидкость для мытья стекол. Даже принимая гостей или ходя по приглашению сам, пил только это.

– Не могу я пить качественные напитки, – объяснял Кирилл. – Как только подумаю о БОМЖах, так и не могу. Эти святые, светлые души, что на помойках и теплоцентралях травят себя, чем придется, и спазм в горле происходит. Совестно становится: я вот тут пью с вами водку «Кристалл» или текилу, а они, бедняжки, растворителем для краски давятся. Солидарность проявлять надо. Иные-то из них получше нас будут.

Вешкин поднял бутылку, посмотрел на просвет и поставил опять на стол.

– Нет, погожу. Скоро Люда придет, с нею вместе и посидим чинно. А пока возьму-ка вот сюрприз сделаю, ужин сготовлю.

Налил в кастрюльку воду, поставил на газ. Когда вода закипела, вытащил из упаковки «Макфа» пучок длинной тонкой вермишели и, ухватив пучок за один конец, второй принялся медленно погружать в бурлящую воду. Твердые бледно-желтые палочки, попадая в вар, обмякали и начинали извиваться. Когда Кирилл опустил их целиком, в кастрюле кружилась, словно играла в салочки, вермишель, похожая на стайку молодых глистов.

Услышав звук открываемой входной двери, поспешил в прихожую. Люда с работы пришла нагруженная сумками – зашла в супермаркет, затоварилась продуктами.

Пока выкладывала на стол и в холодильник покупки, рассказывала о работе.

– Сегодня, Кирюша, казус случился. Молодежь шалила и одному прохожему на голову сбросила презерватив, наполненный водой. С пятого, не то с шестого этажа. А в презерватив, кроме воды, еще и самодельное взрывное устройство сунули. Оно возьми и взорвись. Прохожему мужику полбашки начисто – как и не было. «Скорая» решила, что у пострадавшего сотрясение головного мозга и привезла его прямиком в травмпункт. А там, когда анамнез собирать начали, и обнаружили, что у мужика не то что рта, рожи целиком нет. Только затылок с одним ухом остался, и мозги текут на костюм. Ну, вот его тогда на каталку, да и к нам в прозекторскую. А костюм хороший, парадно-выходной, жалко. Уж потом выяснилось – новоиспеченная вдова прибежала, рассказала – она его оказывается, в ЗАГС послала, на развод подавать, вот он и принарядился в лучшее.

– А шалунов тех поймали?

– Да кто ж их ловить будет? Вдова рукой махнула. Не надо, говорит, дело заводить. Я все равно с им разводиться собиралась, так и так из жизни своей вычеркивать.

– Люсь…

– Кирюша, ты меня сегодня Люсьен зови, – в зависимости от настроения, жена просила называть ее то Люсьен, то Люси, то Люсьендой, а когда и попросту – Людой.

– Люсьен, – покладисто согласился Вешкин, хотя так до сих пор и не понял зависимость имени от настроения. – Я сегодня вот чего про себя понял: у меня вот тут (он постучал себя пальцем по голове), в черепной коробке, вырос мозговой зуб сверхмудрости. Большой, на все пространство черепное. Коренной, и корнями глубоко уходит, до самого сердца достает. А на работе почувствовал, кариесный он. Дупло образовалось, глубокое, до нерва. И сижу за столом, бумажки перекладываю, а в голове ноет и ноет, и в сердце дергает. Не могу больше глядеть на тупость людскую.

– Тяжело тебе, Киря, ой тяжело! – сочувственно покивала головой Люда. – Это же страшно подумать, одни мертвые вокруг тебя. Как есть трупы. Иные и рождаются мертвыми, только мышечные сокращения и подергивания телами движут. А разума-то и нету. Сознание и понятие Высшего отсутствуют. Мне куда как легче. У моих мертвых мышцы устали сокращаться, вот и лежат тела, как трупы, спокойно. А давай-ка поужинаем, милый, – Люда принялась сервировать стол.

Кирилл достал из холодильника вмиг запотевшую бутылку «Finlandia» – для жены. Себе – вонючую самопальную ханку. Разлил по стаканам.

– Ну, за твои крылья, ангел мой!

– Эх, Люсьен, да не утрать я крылья, разве болел бы мой мозговой зуб? Распахнул бы я их, укрыл крылами своими мир, оборонил от грядущего конца. Но нет крыл, обрубили мне их, и ползаю, как последняя тварь в грязи среди ходячих мертвецов.

Выпив, Кирилл подцепил вилкой несколько вермишелин-глистов и звучно всосал их в рот. Последняя, словно прощаясь, вильнула хвостиком и мазнула Вешкина по ноздрям.

Людмила, подперев щеку рукой и оплыв на табурете рыхлым, тестообразным телом затянула свою любимую песню:

 
«Ох, надоел мне, надокучил
Вот этот самый мир вонючий…»
 

Тухлый взгляд ее при этом был обращен в себя и куда-то дальше, за спину.

– Люсьен, а вот разъясни мне, как это можно девять месяцев вынашивать в утробе мертвое, а потом это мертвое и родить. Как женщина объясни.

– А и ничего странного в этом нет. Женщины сами мертвые. И понесли от мертвых. Что можно взрастить в себе и выпустить в этот мертвый мир? Только такое же мертвое. Мертвизна расползается все шире. Уже и ничего живого не осталось в этом мире. Только воздух. Только воздух. Еще живой пока, но и он скоро умрет. И мы с тобой, Кирюша, живые. Потому что ты – ангел, а у меня иммунитет. И боле ничего живого вокруг. А пойдем-ка, милый, в постель.

…И они лежали на супружеском ложе и яростно, апокалиптически любили друг друга. Мокрые, потные тела с чмокающим звуком отлипали и снова приникали. Раз за разом. А вокруг лежал мертвый мир.

Антисказочка о полёте

Горб ему не мешал. Горб был всегда. Как данность. Так привыкают к родинке на щеке и перестают обращать на нее внимания. Правда, приходилось спать на боку, но это было единственным напоминанием о недостатке.

В один из дней, такой же обычный, как и все остальные, он поднял голову и увидел Звезду. Звезда приветливо улыбалась и подмигивала ему. Он удивился. Раньше звезды никогда не уделяли ему внимания. Или он не замечал? Так или иначе, эту Звезду он никогда не видел раньше. А Звезда продолжала все так же приветливо улыбаться. Она даже коснулась его щеки своими ласковыми лучами.

От этого ли прикосновения или от чего другого он ощутил легкую боль в спине. Что-то происходило с горбом. Он не только болел. Горб покраснел и начал увеличиваться в размерах. Словно нарыв. И так же, как нарыв, в итоге прорвался. Но излил не потоки зеленовато-желтого гноя. Большие белые крылья.

Он взмахнул белым великолепием, прислушиваясь к новым ощущениям. Сделал шаг, без разбега, высоко подпрыгнул и – взлетел. С каждым взмахом и без того большие крылья продолжали расти. Они легко держали его в воздухе. Стремительно, по туго закрученной спирали он устремился ввысь. К поманившей его Звезде.

Ничего не существовало более. Только он и зовущая Звезда. Он рвался к ней с такой силой, что, казалось, душа прорвет телесную оболочку и растворится в свете Звезды.

Он совершенно не обратил внимания на росчерк высоковольтных проводов на своем пути. Это было ошибкой.

Беспорядочно кувыркаясь, он рухнул на землю. В грязь. Боли в сожженных крыльях он не ощущал. Болело сердце. И еще были в сердце горечь, сожаление и обида. Обида на концлагерный барьер высоковольтных проводов. И горечь, что не удалось коснуться Звезды.

А Звезда все так же приветливо продолжала улыбаться и подмигивать всей вселенной. Его падения Звезда не заметила.

Экспансия
(вариант возможного будущего)

Пробуждение

В постели рядом со мной лежала свинья. Не симпатичный (условно) маленький розовый поросенок, а полноценная взрослая свинья. И, судя по длине щетины и серому цвету шкуры, дикая. Свинья ворочалась и довольно похрюкивала во сне.

«Надо же такому присниться», – не осознавая спросонья реальность происходящего, подумал я и постарался снова уснуть. Как ни странно, – удалось.

Причиной следующего пробуждения было неудобное положение. Чувство было такое, словно тело скрутили в тугой клубок и нет возможности выпрямиться. Взгляд упирался в слабо пропускающую свет серую поверхность, плотно лежащую на лице. И это явно не была простыня, которой я укрылся, ложась вечером спать.

Попытался отбросить серую завесу рукой, но не смог пошевелить ею. Более того, мой мозг, будто не понимая, чего от него требуют, отказывался посылать приказы рукам. После череды безуспешных попыток я не то чтобы смирился, – решил немного передохнуть. Затем, напрягая все мышцы тела, вновь попытался вырваться из этого плена. Внезапно (я не ожидал этого так скоро) серая преграда с легким треском лопнула (разорвалась – так будет точнее), и я вывалился наружу.

Я лежал на подушке, на кровати в своей спальне. Обстановка была насквозь знакомой, но что-то изменилось… Всмотревшись, понял, – все предметы приобрели нехарактерный для них синеватый оттенок. От линялой голубизны женских теплых рейтузов до глубокой синевы предгрозового неба.

Повернув голову, увидел, что свинья лежит на прежнем месте, но не серая, как при первом пробуждении, а насыщенно красная.

«Что за хрень?» – подумал я и легонько, осторожничая, толкнул спящую свинью… головой!? Руки по-прежнему не повиновались. И внезапно, скользнув взглядом вниз, вдоль туловища, я с ужасом осознал, что рук у меня нет. Как, впрочем, и ног. Есть только туловище. Змеиное, покрытое чешуей.

– Шшшшшто случилоссссссссь? – вопрос повис в воздухе, поскольку в этот момент свинья, проснувшись от моего толчка, обратила рыло в мою сторону и со словами: «Доброе хрютро!», распахнула маленькие глазки.

– Иииииииииииииииииииииииииии!!! – пронзительный поросячий визг взорвал мозг.

С легкостью, которую было трудно предположить при таких габаритах, свинья слетела с кровати. В ее крохотных, заплывших жиром глазках разгорался яростно-злобный настоянный на страхе огонек.

«Я – змея. Я сохраняю покой», – всплыли в памяти слова из песни гуру молодежи 70-х прошлого века. Одновременно высверком молнии в мозгу пронеслось слышанное или читанное когда-то и где-то – свиньи, особенно дикие, с удовольствием поедают змей.

Тело действовало на автомате. Скользнув ужом (каламбур, блин!) с подушки на кровать, с кровати на пол, я устремился прочь из спальни.

Моя противница и бывшая соседка по постельному ложу (я надеялся, что не любовным утехам) оказалась не менее прыткой. С грацией беременной слонихи она устремилась вслед. Топот копыт отдавался во всем моем теле, плотно прилежащем при движении к полу.

Благословен будет тот, кто изобрел паркет и тем более – паркетный лак! Ноги свиньи разъехались, и она, падая, лишь успела двинуть меня копытом, придав ускорение. Меня завертело на скользком полу и со всего размаха шваркнуло головой о ножку журнального столика, на котором у нас стоит телевизор.

Свет померк.

Под столом

Пришел в себя опять-таки от неудобного положения. В голове бесновался пасхально-колокольный перезвон. Позже я обнаружил и изрядную, размером опять же чуть ли не с пасхальный кулич, шишку. Телом непонятно как разместился между ножек журнального столика. Попытался выползти (мозг пронзило дежавю) и окончательно пришел в себя от грохота телевизора. Аппарат сверзился на пол, в результате моей попытки освободиться из подстольного плена.

В спальне я был один. Из соседней комнаты и кухни не доносилось ни звука. Жена в ванной? Либо в Политотделе? Политотдел – тесная кабинка, типа избирательной, с урной для голосования, а у нас там стоит унитаз, и лежит стопка нечитанных газет. При современном ритме жизни – единственное место, где можно спокойно почитать прессу и не спеша обдумать прочитанное. Отсюда и семейный эвфемизм – Политотдел.

Взглянул на «Ориент» на руке. Настоящий Джапан! Мне его лет двадцать назад привезли из Эмиратов, и до сих пор ни одного ремонта. Не отстают и не забегают вперед. Как Куранты на Спасской башне. Таким ходом отличались в Советские времена часы «Командирские». Стрелки показывали 7.30. Ясно – умчалась на работу, не растолкав меня.

Прошелся по комнате. Помимо сброшенного мною телевизора, «Шарпа» малазийской сборки, на полу валялась опрокинутая на бок прикроватная тумбочка жены. Из распахнутой дверцы высыпались всякая мелочь, столь необходимая в жизни любой женщины. Кровать не заправлена, и это очередная странность. На своей подушке увидел кожистую скорлупу яйца, из которого вылупился. Или вызмеился? Значит, не привиделось? Значит, не дежавю? Я действительно на какое-то время превратился в змею?

В этом случае кое-чему нашлось объяснение. Например, цвету предметов. У змей тепловое зрение, они видят окружающее в зависимости от температуры, излучаемой предметами. Потому вещи я видел окрашенными в холодный синий цвет, а свинья… тьфу!., любимая знойная жена, конечно, полыхала красным.

Но почему свинья!? Я люблю жену и не то что обозвать, но даже и помыслить ее свиньей никогда не позволял себе. Еще можно понять, если в постели со мной оказалась бы симпатичная морская свинка… Стоп! При виде морской свинки у змеи (меня) вполне мог проснуться инстинкт охотника, и я мог попытаться заглотить ее… или тогда уж – розовокожий поросенок. Но свинья!

В кухне на столе лежала записка. «До тех пор, пока не разберешься с проблемой, ноги моей в этой проклятой квартире не будет!».

Наскоро перекусив, я уже собрался бежать на работу, но вовремя вспомнил – сегодня суббота.

В квартире было душно, и я приоткрыл балконную дверь для проветривания.

Отрицательные стороны закаливания организма

Подсев к телефону, попытался разыскать жену. Скорее всего, она ушла к родителям. Там у нее был оборудован запасной аэродром, куда она крайне редко совершала вынужденные посадки. Я уже говорил, что очень люблю свою благоверную. Живем мы не то чтобы душа в душу, но без долговременных конфликтов.

У тещи никто не поднимал трубку. На даче? Маловероятно. Обычно об этом нам сообщают заблаговременно. Дня за три до поездки. Меня это всегда веселило, словно на Канары отъезжают. Устав слушать длинные гудки вызова я опустил трубку на рычаг и задумался. Где может быть сбежавшая супруга? Ну, конечно! Проще всего ее вызвонить по мобильнику! Как сразу не подумал?

Рывком выбросив тело из кресла, я встал и сделал шаг в сторону балконного окна, где на подоконнике лежал мой «Samsung». Перед глазами все поплыло, предметы резко начали терять четкость и наливаться синевой. Я рухнул на пол.

Тело корежило и ломало. Я натуральным образом извивался, лежа полу.

Есть такой старый, еще советский фильм-сказка «Королевство кривых зеркал». И в этом вывернутом королевстве одна из отрицательных героинь носит имя Анидаг. Так вот эта Анидаг в конце фильма, извиваясь и корчась на пыльной горной дороге, превращается в гадюку. Гадину. Со мной происходило нечто подобное. С той лишь разницей, что превращался я то ли в Ваду, то ли в Нотипа, а может, и в непристойно звучащего Золопа.

В гада ползучего превращался.

Тело обдало струей морозного воздуха из открытой балконной двери. Я попытался отползти, но и без того холодная кровь пресмыкающегося под струей ледяного воздуха мгновенно загустела, как клюквенный кисель. Я впал в оцепенение…

В очередной раз меня привел в чувство все тот же холодный воздух. Я лежал на полу в одних трусах и майке. Тело сотрясала крупная дрожь. С трудом подняв окоченевшую руку, я дотянулся до распахнутой двери и попытался прикрыть ее. Некоторое время полежал, согреваясь и пережидая, пока кожа пройдет метаморфозы от змеиной через гусиную к нормальной человеческой.

Согреться долго не удавалось. Несмотря на то, что я напялил на себя массу теплых вещей, меня еще долго колотило.

Трудно передать словами, какое неизъяснимое удовольствие – обладать конечностями. Я не стоял на месте. Постоянно подпрыгивал и приплясывал. Поминутно трогал руками то волосы, то уши, то и дело проверял, застегнута ли ширинка на брюках, хотя знал, что застегнута. Словно не мог поверить, что снова в облике Венца природы, вершины Мироздания.

Где-то над головой шуршали мыши – кадык инстинктивно дернулся, рот наполнился слюной.

Готовить или разогревать пищу не было никакого желания, и я, набросав на поднос из холодильника, что подвернулось, направился в сторону спальни. Утолять голод лучше лежа в постели, рассудил я, на случай нового превращения. Насытившись, крепко заснул.

Ночь, как и последовавшее воскресенье и новая ночь, прошли в человеческом облике.

Выходить на улицу я опасался, благо еды и сигарет запас был. Однако утро понедельника выгнало меня из квартиры – надо было идти на работу.

Мулечка, Чапа и дорожная пробка

От жены известий не было. Перевернув ее записку, все еще лежавшую на столе, я быстро написал на обороте: «Милая, я на работе. Вернусь – обсудим» Точку не поставил, тем самым подчеркивая, что жизнь продолжается.

Выйдя из подъезда, лифтом пользоваться не стал, сбежал, прыгая через две ступеньки, по лестнице, осмотрелся. Все, как и прежде. Расчищенные от снега дорожки вели к подъездам. Посреди – сугроб детской песочницы, качели и горка с вытоптанным детскими ногами пространством вокруг. У дальней глухой стены складских помещений какой-то фирмы, образующих одну из замыкающих нашего двора, ряд автомобилей, ночующих под открытым небом. У нас не очень большой уютный двор с выходом в большой мир через арку, поэтому многие владельцы предпочитают оставлять своих коней здесь же, у коновязи, так сказать, а не гонять их в далекие стойла гаражей. Вот стоит Lifan Сагадеева из восьмой квартиры. Не знаю, кем он работает, но график у него свободный, похоже, может и целый день его машина простоять на приколе. Старенький Opel Kadett моего соседа по площадке Селезнева в виде большого сугроба – значит, все еще в командировке. Тут же Калина и бежевая «шестерка». Остальные уже разъехались.

Пикнув брелоком сигнализации, я сел в машину и завел двигатель. У нас Chery Amulet цвета «идеи Мао живут и побеждают». Ей нет еще и года. Жена любовно зовет ее «наша Мулечка». И пусть владельцы лексусов, инфинити и мерсюков презрительно косятся на мою Мулечку, мы с нею отлично ладим. С зарплатой советского, простите, российского (но это дела не меняет) эскулапа только на такую иномарку и можно накопить.

Пока двигатель прогревался, вышел покурить. Из соседнего подъезда показалась Матвеевна, ведя на поводке свою болонку Чапу. Матвеевна – одинокая пенсионерка, из близких у нее только и осталось, что Чапа, такая же пожилая и одышливая, но преданная ей безмерно. Имя у Матвеевны замысловатое – Деменция. Но, несмотря на столь неудачный подарок родителей-оригиналов, она сохранила, вопреки возрасту, ясные ум и память. Всю свою сознательную жизнь старушка проработала учительницей начальных классов. И каким же светлым человеком нужно быть, чтобы тебя не забыли и периодически навещали давно повзрослевшие ученики? Сменившие после нее в старших классах множество других учителей, но неизменно приезжающие именно к ней. Поздравить с Днем учителя, Новым Годом, днем рождения. Я подошел к ним. Мы поздоровались.

По двору беспорядочно кружила стая бездомных собак. В массе обычных двор-терьеров виднелись и породистые представители лучших друзей человека.

– Принесут щенка в дом, а когда родное дитятко собакой натешится, ее выбрасывают на улицу, – укоризненно кивнула в их сторону головой Матвеевна и подхватила на всякий случай Чапу на руки. Та благодарно лизнула хозяйку в нос. Даже в этой ситуации бывший педагог не осуждала людей, а сожалела об их жестокосердии.

Мы поговорили еще немного, и я, раскланявшись с интеллигентной старушкой, сел за руль и выехал из двора.

Улица являла странное зрелище. По тротуарам, проезжей части бродили животные. Словно в местных зоопарке и цирке дали увольнительные.

«Хотя какие могут быть увольнительные зимой?» – почему-то подумалось мне.

Немногочисленные прохожие испуганно пробирались вдоль стен, но звери не проявляли агрессии. Влившись в поток машин, я медленно двинулся в сторону работы. На протяжении квартала попалось несколько разбитых машин, но гаишников на местах ДТП не наблюдалось. Судя по всему, они просто не успевали на все вызовы.

Метров за 20 до светофора попал в пробку. Встречная полоса была пуста. Рядом со мной, в соседнем левом ряду стоял канареечного цвета Geely. На переднем пассажирском сидела симпатичная дама и держала на руках пушистого оранжевого кролика. Я не разбираюсь в кроличьих породах, но, кажется, таких называют шиншиллами. Мы медленно продвигались впереди, наконец, стало понятно, что причиной затора являлся не столько светофор, сколько стоящая рядом с ним корова. Или бык. Непарнокопытный представитель КРС меланхолично пережевывал жвачку, перегораживая половину полосы.

За перекрестком движение ускорилось, я несколько расслабился и чуть не влетел в черную «Великую (Китайскую) стену»[1]1
  Великая стена (Great Wall) – китайский внедорожник.


[Закрыть], маячившую передо мной. Дело в том, что посреди мостовой, заполошно махая крыльями, словно курица, метался дракон. Нет, ДРАКОН!!! Он был не очень велик, размером с автобус Man и благо не плевался пламенем. Но выглядел точно так, как их изображают в фентезийных романах.

Удачно миновав его под прикрытием «Великой стены» и не встречая более на пути сколь-нибудь существенных препятствий, я, наконец, подрулил к своей поликлинике.

Коза свинье – не товарищ

Чуть ли не единственная моя привилегия – «зарезервированное» место парковки под окном регистратуры – сегодня показала мне длинный язык: место было занято диковинным в наше время «Москвичом 408». Последний раз подобного ветерана автомобильного движения я видел в ранней юности. Этот не в счет: его, как и его хозяина, встречаю в поликлинике с завидным постоянством. Точнее, внутри поликлиники вижу только владельца этого рыдвана, сутяжного ветерана Отечественной. Толстый, румяный ветеран ходит всегда в пиджаке, от плеч до пупа увешанный медалями. Самое интересное, ни одной боевой награды, все медали сплошь юбилейные. Не иначе мне предстоит с ним встреча, а это значит – испорченное как минимум часа на полтора настроение.

Но я отвлекся. Обычно место под окном регистратуры всегда пустует в ожидании меня. Бдительная старший медрегистратор Шурочка гонит любого посягнувшего. Но Шурочку понять можно, воевать с владельцем 408-го – себе дороже, похлеще блокады Ленинграда будет. Поставив Мулечку рядом, под тополем (придется отмывать воробьиные автографы), я вошел в здание.

Шурочки на месте не оказалось. Вместо нее за стойкой регистратуры стояла неоседланная лошадь неясной масти и меланхолично жевала листы журнала записи больных на прием к узким специалистам. Не прекращая процесса поглощения целлюлозы, лошадь проводила меня преданным взглядом перламутрово отблескивающего карего глаза.

Я опаздывал на три минуты, и у кабинета уже сидело человек двенадцать жаждущих исцеления пациентов. Хотя приди я за полчаса до работы, очередь была бы не меньше. Ветерана среди них не наблюдалось, и это меня обрадовало. В следующий момент я, споткнувшись, едва не упал. В очереди, вместе со всеми страждущими, переминалась на копытцах коза. Самая натуральная коза-дереза, грязно-белого цвета, рогатая, какими нас пугали в самом ранне-сознательном детстве. Но эта коза пугать явно никого не собиралась. Рогатая, сама донельзя испуганная, жалась к ногам бабульки, сидящей на стуле. Бабулька отпихивала козу сухоньким кулачком, но та лишь плотнее прижималась к ее юбке.

«Совсем обалдел народ, – осуждающе покачал головой я. – Понятно, что поликлиника обслуживает в основном частный сектор, но тащить скотину с собой… Или у бабки маразм уже махровым цветом цветет, и она не соображает, где ветлечебница, а где людей пользуют?»

Делать замечание пожилому человеку желания не было, в конце концов, на то есть церберы-санитарки. Я прошел в кабинет.

Медсестра Настя смущенно спрятала зеркальце в стол. Настя молода и красива и, как все красивые девушки, словно не до конца веря в это, часто смотрится в зеркало, чтобы в очередной разубедиться в своей привлекательности. В остальном же она прекрасная девушка, грамотная, с ней легко работать.

Надев халат, я сел за стол и кивнул Насте: можно начинать прием.

Первым пациентом оказалась уже знакомая мне бабулька. Вошла одна. Без козы. Уже хорошо, что догадалась попросить очередь присмотреть за животиной.

– Что вас беспокоит, бабушка? – вопросы по сбору анамнеза доведены до автоматизма.

– Кашель замучил, доктор. В грудях прямо разрывает, – больная легонько постучала кулачком в районе бывшего бюста.

– Раздевайтесь, – коротко бросил я и, повернувшись в пол-оборота к ней, подышал на мембрану фонендоскопа. Прикосновение холодной головки фонендоскопа к теплому телу всегда неприятно.

– Ой! – полный растерянности возглас Насти заставил меня вернуться в прежнее положение. На стуле, где только что сидела старушка, восседала свинья. Не та, что лежала со мной в постели, а розового поросячьего цвета. Раза в полтора крупнее пациентки, с внушительным бюстом, ярусами ниспадающим вниз. Свинья подслеповато щурила на меня маленькие глазки и смешно подергивала пятачком.

– Прикольно! – Медсестра быстро пришла в себя и, взглянув на первую страничку амбулаторной карты бабули, воскликнула. – Она и по гороскопу свинья! – Настя каждую свободную минуту листает всякие сонники, гадания, гороскопы и знает, о чем говорит.

И вот тут наступило прозрение. Конечно же! Все эти звери-животные дома, здесь, на улице были, так сказать, определенного набора. Помимо тех, кого я уже называл, по улице метались тигры и обезьяны. Все эти мыши, скребущиеся под потолком! Только сейчас я осознал, что утром, было еще темно, меня разбудило пение петухов. Петухов! В центре города! Откуда бы им там взяться? А если присовокупить заполошного дракона, получается полный китайский гороскоп.

Но вот почему именно китайский? Почему не все эти Стрельцы, Водолеи, Козероги? И Девы! Перед мысленным взором пронеслась вереница соблазнительно обнаженных женских тел. Я задумался, не обращая больше внимания на сидящую передо мной в ожидании свинью.

Теряясь в догадках, я машинально вертел в руках фонендоскоп. Внезапно взгляд зацепился за надпись на хромированной трубочке «Made in China». Получив толчок, мозг заработал с бешеной скоростью. Мой «Chery Amulet», все эти «Великие стены», «Лифаны» – «Made in China», в лучшем случае российской сборки. Дальше – больше. Шариковые ручки и у меня, и, бросил взгляд в сторону медсестры, у Насти – китайские.

Шмотки и обувь, которую носят многие – китайские.

Допустим, я избавлюсь от автомобиля и пересяду на нашу «Ладу». Допустим. Но что это изменит? Что делать с домашней бытовой техникой? Со всеми этими соковыжималками, миксерами, телевизорами… Компами и модемами для выхода в интернет? Для многих товаров в нашей стране просто нет аналогов. Не выпускаем. Игрушки – из Поднебесной. Да что там товары, – продукты питания, всяческие консервы, даже свежие овощи: лук и капуста – тоже Китай!