Текст книги "Слова: сказанные и прочитанные"

5) идентификация структур 2 уровня в качестве «отдельности» «своей» общности («Мы» как особая общность);

6) наделение «отдельности» «другого» отдельным «Я» как выделения из «Мы»;

7) осознание (выделение) собственного «Я».

Что такое бытие? Существует ли оно, бытие, как объективный фактор?

Мы исходим, что существует нечто вне нашего сознания. Формально, это гипотеза. Но пока она всегда подтверждается. Но всегда может прийти «фермер с топориком» (Юнг).

Это нечто мы называем бытием. Что это нечто? Единственно, что мы можем сказать на данный момент о нём, что это нечто есть существующее. Т. е., аналогичное представлению об иудейском Яхве: «Я есть то, что я есть».

Но есть ли существующее? «Вне человека» это сформулировать, по видимому, нельзя. Для человека то, что воспринимается как нечто в пространстве и времени, всегда одновременно. Обычно, под реальным мы понимаем существующее в физическом пространстве – времени. Такого рода «нечто» мы именуем физическими телами – объектами. Сюда входят и физические «фантомы», объясняемые, в конечном итоге, в терминах пространства-времени. Такие объекты обладают сущностью, т. е. внутренним наполнением. Если «нечто» существует только в физическом времени, но вне физического пространства, то мы имеем дело с временной структурой фантомного типа. Вмещающим пространством для них являются «мыслимые», «виртуальные» пространства, отождествляемые, в конечном итоге, с физическими. К фантомам такого типа можно отнести информационные поля, сновидения, мыслительные поля-образы, возникающие в процессе рационального мышления, как под влиянием подсознательных структур, так и под воздействием медицинских средств. К ним можно отнести и феномены коллективного бессознательного. Хотя не очень ясно, что это такое.

Оба эти «нечто» являются бытием, хотя различающегося вида. Их объединяет одно – оба эти «бытия» возникают и существуют в мыслительном поле человека, сформированного в процессе восприятия «существующего» как внутри, так и «вне». Независимо от природы «существующего», для человека оно всегда объективно, воспринимаемое независимо от желания человека и, исходно, «вне» его. Даже его мысли и сны.

«Бытие» есть продукт переработки данных восприятия и всегда продукт индивидуального восприятия. Каждый человек формирует своё бытие. В процессе общения в обществе формируется «пересечение» этих множеств бытия. Ядро «пересечений» формирует «общественное бытие», которое и принимается в качестве такового в ходе общественной артикуляции. Это ядро – общественное бытие усваивается обществом в ходе социализации и формирует коллективное бессознательное, которое воспринимается обществом в качестве «бытия», существующего вне и независимо от индивидуального сознания, равно как и от сознания общества в целом. Оно воспринимается как нечто постоянное и неизменное (почти по Пармениду – бытие и мысль о бытие суть одно и то же.).

В этом смысле, призыв «Познай самого себя» является беспредметным. Во-первых, средства познания объективируются как обобщение индивидуальных и неприменимы (точнее, лишь частично сопоставимы) к индивидуальному познанию, реализуемому фактически. А сами индивидуальные познания представительны либо в большей своей полноте только для самого индивида, либо в меньшей через процесс объективизации для других индивидов. Т. е. степень познания «другого» определяется конвенциальными согласительными процедурами, принятыми в обществе. История даёт этому массу примеров. Да и сама история является предметом соглашения мнений о той или иной эпохе.

Тем самым, человечество в принципе лишено средств объективного познания не только природы, но и самого себя (как части той же природы). Но между этими объектами познания есть существенное различие: если природа явно или неявно признаётся некой сущностью, существующей вне и помимо человека. Т. е. в качестве объективной реальности существующей, в некотором смысле познания, в замкнутом виде. Существование такой же сущности как некого «нечто», отражающего сущность «себя» человека не только вызывает сомнение, но, скорее всего, в принципе. не существует. Т. е. познавать, в принципе, нечего. Если рассматривать апологетов самопознания, то все их аргументы и предметы исследований относятся к рассмотрению чисто нравственных целеполаганий и способов их достижения. То, что не существует «абсолютной нравственности» безотносительно собственно человека (нечто вроде платоновского «благо») вряд ли в настоящее время кто-то может сомневаться. Разве что, кроме христианского Бога, познаваемость которого признаётся апофетической. Даже утверждение его существования лишь частное мнение верующих, пусть и объективизированное. Но не подкреплённое ничем, кроме этой веры. В отличие от природы, объективность существования которой может быть показана, хотя бы частично, инструментально. А не только как некая теоретическая модель.

«Познай самого себя» – это исследование не сущности самого себя, но средств этого исследования. Т. е., по существу, замкнутый круг. Сущность, даже в виде модели, не сформулирована. Это углубление не в «нечто», а в «ничто», в пустоту. В этом смысле, восточное медицирование вполне логично провозглашая углубление в самого себя, как углубление в пустоту – пустоту познания, не сущности, но процесса как самоцели. «Конечная цель – ничто, движение всё». Или более определённо: «Если нет цели, то ни один путь не уведёт в сторону». Главное двигаться – движение увлекает само по себе, создает иллюзию полноты бытия, самовнушения конечности движения и существования цели движения. Если хоть на миг остановиться. то мираж иллюзии рассеивается. Это была иллюзия движения при реальности неподвижности субъекта мысли.

Можно провоцировать бурное движение мысли о бытии, но нельзя двигать, изменить само бытие. В этом Парменид прав. Но бытие мыслится только в качестве целого. Можно ли ставить вопрос о «части целого»? Например, о «пространстве во времени» и о «пространстве вне времени». Теория начальной точки возникновения Вселенной позволяет говорить о полубесконечном времени её бытия. Т. е. в известной мере, о существовании части времени бытия. По крайней мере, в математическом смысле. Но если «большой взрыв» есть момент возникновения времени, то относится ли он и к возникновению пространства? Все современные теории исходят из их безусловной взаимосвязи. Можно ли представить модель типа «большого взрыва» как инверсию направления времени в неизменяющемся пространстве?

Бог – способ разрешения вопроса о смысле жизни. И способ ухода от прямого ответа, способ делегирования окончательного ответа непознаваемой и безответной перед человеком «высшей силе». Это признание неспособности человека дать самому себе этот ответ, отказ от попытки попробовать сделать это.

«Новое» в гуманитарных науках и в естественных различно по генезису. В последнем случае оно восходит, в конечном итоге, к новому «факту». В гуманитарных науках – это применение новых технологий интерпретаций, преобразования известного прошлого. Если эта интерпретация принимается обществом, то «прошлое» заменяется «новым». Процедура признания в обоих случаях является решающей. Но в первом случае, она, отрицая «факты», лишь задерживает их признание. Во втором – она хоронит «новое».

Бездоказательность философии основана на скрытой установке существования доказательства.

Для биологических систем может быть в принципе применено существование потребности в наличии этого доказательства. Но не в принципе абсолютности существования, но относительность неизменности существования: меняются условия – меняются как формы существования, часто и само существование. На этом основан механизм эволюции. По отношению к ним потребность абсолютности необходимого существования отсутствует.

Слово, Бог, философия и т. д. есть лишь выражение претензий на самопознание самих себя. Т. е. включает в себя, кроме вышесказанного, и методологическую проблему: возможно ли познание системы внутри самой себя? Очевидно, что претензии такого рода являются эмоционально-поэтическими спекуляциями с замахом на всеобщность.

Наука методологически познаёт «извне», интерпретируя свои результаты с позиций «внешнего субъекта». По крайней мере, пытается. Расплачиваясь за это неполнотой знания.

Бог всегда индивидуальная проблема.

Применительно к нему критерий Поппера не работает. Т. е. это неопровержимая гипотеза. Это догмат, по определению.

Хайдеггер, отрицая бытие как сущее, отождествил его с горизонтом, «внутри которого встречается сущее». Основание для такой позиции: человек находится внутри бытия и не может смотреть на него извне. Т. е., по прежнему, выделяется наблюдающий субъект, который «должен» наблюдать бытие. Поэтому бытие выделяется как внешний объект наблюдения – некий внешний «горизонт», понятие наделяемое абсолютностью, но изменчивое, наблюдаемое изнутри. В качестве наблюдателя выступает сущее – человек? Но сущее мыслится независимым от горизонта – бытия. Т. е. старые разделения сохраняются. И человек, по прежнему, «пуп вселенной».

Но бытие – это понятие, определяемое через факт существования, т. е. через процесс, а не через неподвижное сущее. И это процесс неразделим ни мысленно, ни модельно. Он принципиально темпорален, и остановив его, мы лишаем выделяющей его качественности.

Для Хайдеггера бытие тождественно Dasein. Т. е., помимо сказанного, вводится разрыв времени, настоящее как точку останова, ликвидируя тем самым само существование бытия, его обусловленность прошлым и будущим. Но человек всегда живёт «на грани» прошлого и будущего. Настоящее лишь точка связи между ними. Оно всегда лишь неосознаваемая виртуальность. В этом смысле оно «не существует». А о прошлом и будущем человек может только рефлексировать. Поэтому бытие его сводится к функции «вслушивания», «улавливания» бытия – точки своего неустойчивого положения, к попыткам стабилизировать своё существование. Которое (бытие) не поддаётся позитивному определению, «несуществующему» для человека. Его рефлексирование сводится к рефлексам страха и «безумного» ожидания неопределённости пустоты грядущего. В конечном итоге, из познания исчезают и человек, и само бытие. Бытие как процесс существования не фиксируется. Человек погружен в небытие.

Философская антропология ставит своей задачей «укоренение человека», придание ему статуса совершенного сущего (и неизменного в своей совершенности). Причём, не сводимого к иной совершенности (Богу, природе). Но претензии к несводимости, замкнутости определения, приводят к невозможности понятия «человеческого», ибо нет точки отталкивания для определяемого. Отсюда тенденция к «надчеловечности» и «подсознательному», – отход от исходных установок к разным формам проявления «нечеловеческого». Точнее, к человеческим практикам, включая психологические.

Проблема философии состоит в том, что она выдвигала некий априорно построенный утопический идеал (чаще всего по индуктивной схеме, в конечном представлении наделяемый дедуктивным статусом), а затем обвиняла жизнь (и человека), что он не реализуется на практике. На этом основании она определяла жизнь в качестве «неподлинной», а человека «неестественным». При этом она, философия, никогда не ставила вопрос о самой возможности существования идеала вообще и соотносительности его с реальной жизнью. Она обвиняла в неудаче самую жизнь и в качестве меры исправления требовала изменить жизнь в соответствии с идеалом. О возможности существования жизни-идеала вопрос не поднимался. Но идеал требовал для своего воплощения идеальных условий. И не иначе. И так далее…

Жизнь как природное явление есть лишь форма осуществления власти. Борьба с властью – это борьба с самой жизнью, осуществлять насилие над жизнью. Жизнь не может осуществляться вне насилия власти.

Спонтанность, устремлённость к «подлинному бытию», к «природе», – установка романтиков. В каком-то смысле она более естественна, «природна».

Бессознательное – внерациональное, экстатическое. Через него осуществляется прорыв к непосредственному ощущению бытия, не стесненному тисками власти. Оно реализуется не понятием, но чувствованием «воли к жизни» как внутреннего императива.

Ценности теряют свой абсолютный статус не потому, что они заменяются релятивистскими, но потому, что их становится слишком много. Изменяется их масштаб в общечеловеческом ландшафте.

Гегель: «Познание есть форма присвоения и обмена». Т. е. процесс функционирования власти. Высший критерий оценочности – экономия (?).

Включает ли жизнь как явление понятие «смысла»? Очевидно, нет. Приписывая ей смысл, мы пытаемся оправдать самих себя, «укусить себя за хвост».

Суверенный абсолютно человек – человек в вакууме. В рамках природы он всегда ограничен. Его суверенность проявляется в паразитическом подавлении суверенности другого.

«Смерть философии» – признание тупика философии в целом.

Труд как социальное явление стал видовой доминантой homo sapiens, внешним регулятором его самоорганизации. В отличие от других животных и насекомых.

На место «догматической философии» приходят не новые, «более свободные философии», но свободное философствование. Как монументальные горные массивы сменяются свободно движущимися песчаными барханами.

Раньше философы стремились покорить вершины, теперь – устроиться поуютнее в коттедже и позагорать на песчаном пляже.

Изменилась социология знания – изменились и её адепты. Постмодернизм оказался конструктивно несостоятелен. Критика его непроизводительна, а прогнозы бессодержательны.

«Суверенность» столь же бессмысленна, как и «смысл». Впрочем, это одно то же.

Общество не более «больно», чем природа. Она тоже «неправильная».

Разрабатывать новую, «правильную» философскую парадигму? А может, не стоит? Может, просто вглядеться в жизнь? А время парадигм прошло? Или не наступило?

Попытки к феноменологии.

Интенциональность исходно включает разделённость «субъект» – акт познания и собственно объект. Разделённость потенциально предполагает удвоение мира: сам объект и его воссоздание в сознании, его образ.

Чувственное восприятие объекта, его удостоверение, – интуитивный акт сознания, продукт его деятельности на основании предыдущего опыта, запечатленного в памяти (кратко и долговременной), является «сборкой» из пазлов прежнего опыта, а не генерацией собственно сознания.

Интуиция – инсайт, «вспышка» сборки предыдущего опыта.

Феноменология: интуиция – акт сознания, дающий «непосредственно» предмет. В ряду чувственного восприятия, представления, воображения.

«Непосредственное» сознание должно иметь критерии отделения от других проявлений «непосредственности» в том же сознании. Эти критерии навязываются внешними объектами, а не возникают в сознании априорно. Внешний опыт определяет критерии «непосредственности» сознания. Чтобы в сознании могло произойти выделение того или иного объекта, чтобы «понять», что ты думаешь вообще о чём-то определённом, необходимо ограничение потока сознания, придание ему формы некими критериями прежнего опыта. Пусть, даже неосознаваемыми в данный момент. Сознавать «вне опыта» невозможно. Даже для животного.

Т. е. «теория образа» (Платон, Аристотель) вполне конструктивна и доказательна. Но не сущностей. Проблема критики «удвоения» определяется психологической установкой на однозначность истины – «сущность» объекта должна быть едина. Но это проблема наблюдателя, а не вещи.

Не надо придавать образу абсолютный статус, а считать мысленный образ просто неким атрибутом вещи, вроде цвета. Цвет мы воспринимаем глазом, причём, в зависимости от вида глаза (ср. насекомые) мы можем видеть или не видеть этот цвет. Также и образ предмета воспринимается неким рецептором, в качестве которого выступает мозг в целом. Он может «видеть» или «не видеть» объект, не претендуя на видение «сущности», как глаз при своём функционировании не покушается на познание сущности «красного». Он просто связывает воспринимаемый сигнал с отложенным в его памяти опытом «красного». Мозг исходно не знает, что такое «красное» (А дальтоники, вообще, не знают.). И что такое, вообще, такое «цвет»?

Замена «мира образов», несмотря на его условность, миром «объектов», которые даются сознанию различными видами «интуитивных актов», замещает «некую определённость» туманом «интуитивных актов». Что это такое? Что является «следами» их в сознании? Те же образы? Что формирует в сознании чувственное восприятие, представление, воображение? Не сводится ли введение «интуитивных актов» просто к удвоению терминологии?

То же относится и к понятию «категориальной интуиции». Что это? Некая сущность сознания? Некая божественная непознаваемая сущность? Может проще сказать, что это вид божественной эманации и не задавать более вопросов? Категориальная интуиция выполняет функции разума, устанавливая универсальные характеристики объектов и сравнивает их сущности. Таким образом, индивидуальная сторона объекта даётся чувственностью, а универсальная – рассудком, категориальной интуицией. Вполне в духе Канта по методологии, но в другой терминологии. Но универсалии не приписываются, а усматриваются (изымаются) в имеющихся в вещах сущностях. Т. е. возврат к идее средневековой универсальности: идеи изначально находятся в вещах.

По феноменологии: вещи, тем самым, обретают цельность существования (интересно, а вещи с этим согласны?). Но не в онтологическом статусе, а лишь в статусе интенциональных объектов. Тем самым, они – изначальные единства индивидуальных и универсальных фактов. Но эта есть исходная установка, а не полученное, доказанное.

Феноменология: интеллект даёт интуицию. В этом отношении он в одном ряду с разновидностями чувственной интуиции. Тем самым, мир интенциональных объектов даётся сознанию непосредственно, чисто интуитивно (в одном ряду с чувственностью), априорно. Точнее, средства интуиции вводятся априорно, извне; он появляются как «бог из машины».

Интуиция становится универсальным средством общения (и познания) с миром. Он познаётся априори, априорными средствами и критериями классификации. Она становится основной средством характеристики «бытия» в целом, атрибутирования всего сущего.

Но неопределённость «интуиции» ведёт к неопределённости понятия бытия. Неопределённость средств познания определяет неопределённость познаваемого. Собственно, здесь нет места для познания, но «вчувствование» в бытие. Бытие – это вид вчувствования в него, «погружение в него», «увлечение» им, как потоком сознания – интенциональных актов его восприятия» и т. д., и т. п. (см. далее «нирвана», «пустота» и, вообще, Восток).

Познание «неопределяемой сущности объектов неизбежно приводит к «сущности сущностей» и к сущностной «сверхсущности» или «безсущностности», что, как указывалось, одно и тоже.

Изначальный смысл априорности (Хайдеггер) – интерпретация исходно неопределённа.

Принцип принципов феноменологии – «Zur Sache selbst!» – К самой вещи! Вещи как таковой!

Т. е. увидеть вещь как она есть, очистить от предварительных наслоений.

Обобщение максимы: построить безпредпосылочное философское знание (и любое другое).

Но виды интуиций предполагают существование этих интуиций, способы их различений и описаний их функционирований – способов усмотрений сущностей и т. д.

Любое социальное сообщество исходит из принципа изначальной унификации его членов. Оно не представляет особенных требований к своим сочленам. Но распределяет их по ролевым назначениям. Каждый в принципе может быть каждым. Иногда более удачливым, иногда – менее. Ср. у Хайдеггера: «Der Man»– любой.

Требования к уникальности своих членов биологически нецелесообразно. Оно приводит сообщества к гибели. Сообщества, по определению, предельно усреднены, обобщены.

Тезис об уникальности каждого индивида изначально ложен. Является отражением переоценки роли каждого («любого») в виртуальности социального удвоения мира. Если сообщество реализует его на практике, то оно неизбежно исчезнет Спекуляция индивидуализма может существовать в качестве паразитирования на общественном.

«Уникальность индивида» – иллюзия человеческого интеллекта, идущая от Декарта. Хотя начальные предпосылки заложены, по-видимому, в христианстве.

Смерть не более аутентичное событие, чем собственно Dasein. Она столь же заурядна. Смерть – это событие «любого» и для «любого» Man. Она индивидуальна, страшна, лишь для собственного Dasein.

Dasein – по существу, аналог психологии существования, фиксирование установки на мою принадлежность к существованию. Эту установку можно реализовать в форме чувства аутентичности существования, моего личного существования. здесь методологическое сведение к некому философскому первоначалу: Dasein (Хайдеггер), к психологическим комплексам детства (Фрейд). Общим является психологический инструментализм, используемый тем или иным «субъектом» (обычно опускаемым). Собственно, у Хайдеггера этот подход является продолжение рассуждений Декарта: мысль доказывает существование моего «Я» «мне» и только «мне». Другому она ничего не доказывает. Доказывает только вид моего тела.

Смерть фиксирует окончание моего, индивидуального Dasein, моей аутентичности. Но не мне, а любому другому. И не моего Dasein, как некоторого отвлечённого самоощущения, а моего тела. Относительно исчезновения моего Dasein никакой «любой» ничего сказать не может. Для него оно опосредованное существование.

Т. е. ни мысль, ни смерть ничего не являют другому. Но если о мысли ещё можно говорить в некотором роде как о «Я», то смерть ничего сказать о моей аутентичности не может. Некому.

Dasein не доказывает существование другого Dasein. оно может лишь допустить, предположить, его существование Оно замкнуто в себе, по определению. Оно «открыто» подобно «черной дыре», которая способна лишь вбирать в себя, но непроницаема снаружи.

Его можно рассматривать как очередную претензию индивида на всеобщность существования.

Dasein не несёт никаких черт индивида. Оно предельно обобщено и стерильно. Его привязка к индивиду безотносительна.

Сознание – процесс обработки результатов воздействия на мозг органов чувств чувственных ощущений, результатом которого являются последовательности «мыслей» в качестве неких ментальных образов (паттернов). Последние, обычно (но не всегда), формулируются с помощью языковых конструкций (при наличие языков).

Сознание формирует ментально – языковую реальность, т. е. мировоззрение – то, что для человека является бытием.

Но: может ли человек сформировать «бытие», не обладая тем или иным языком?

Язык – инструмент формирования, актуализации ментальных процессов, активно их деформирующий и определяющий форму их явленности.

Содержание сознания («суть») – синтез объектности восприятия, его ментальной обработки и формы языковой явленности.

«Представление – синтез – образ» включает особенности сознания субъекта и познаваемого объекта в неразделимой общности. При неявно признаваемой исходной их раздельности независимого существования.

Наркотическое действие – организация необусловленного множества новых связей, создание новой реальности.

Сновидение – хотя и кратковременное, но, как правило, законченная связь событий, в момент реализации являющейся доминирующей. В отличие от режима бодрствования.

И Руссо, и Ницше исходили в своих построениях из «естественного человека», свободного индивидуума, руководствующегося волей. Но если у Руссо эта воля была направлена на слияние индивидуальных воль в целях создания единой воли абсолютного статуса, определяющей жизнь общества в целом, то у Ницше господствующей волей над обществом становится индивидуальная воля сверхчеловека. Но странным образом для конкретного члена общества результат идентичен: правовые основания воли отдельных индивидуумов, составляющих общество, полностью определяются сверху. Безотносительно, будь это «единая воля» по Руссо или «воля» сверхчеловека.

Символы – точки опоры «для интеллектуальной интуиции». Они не раскрывают сущее вещи, но указывают на её существование.

Существование этики определяется процедурой выбора.

Категории «добра» и «зла» возникают как исторические предпочтения общества. «Общее благо» лежит вне этики, ибо не связано с выбором. Оно безальтернативно.

Для Ницше вся его философия – это самоанализ его чувствований и намерений, заявленных миру в вызывающей форме и тем заставляющих к себе прислушиваться.

Любопытно, что такое явление общественной психологии, как ressentiment, характерно преимущественно для западного общества.

Только в нём появляется стремление к переоценке ценностей, причём в направленности низложения ценностей высших общественных слоёв с заменой их на ценности низших, с наделением последних абсолютным позитивным статусом. Это движение прослеживается в морали, в политике, в искусстве. Т. е. общая доминирующая тенденция в деструкции структурных основ ценностей. В новейшей философии это явление выделил Ф. Ницше. Хотя симптомы этой тенденции отмечались уже в Древней Греции. Христианство обозначило торжество её на Западе.

Для Востока такого рода движение общественной мысли менее выражено. По крайней мере, как целенаправленная тенденция. Скорее, всегда обозначалось стремление заменить одни ценности на более высокие или, по крайней мере, сохранить их (в виде поддержки традиций).

«Эксплуатация» – одна из форм организации общественной жизни человеческого общества. И не только экономической.

К вопросу о «морали господ» и «морали рабов». – Есть ещё один род морали – обслуживающей. Морали интеллигенции, как промежуточного общественного слоя, в значительной мере, с одной стороны, сохранившей мораль своего происхождения (часто из низов), но, с другой стороны, связавшей свою судьбу и приоритеты с господствующими слоями и их моралью.

В этом смысле, она «аморальна», ибо у неё отсутствуют самостоятельная мораль собственного общественного существования.

Форма всегда бессодержательна, содержание не имеет определяющей формы. Но наше сознание способно актуализировать содержание лишь в оковах той или иной, часто случайной, формы.

Максима автоконструкторов: идеальный автомобиль тот, которого нет, но функции его выполняются. Но то же можно отнести и к человеку.

Социальная революция имеет историческую перспективу только в том случае, если она происходит в условиях существования достаточно представительного социального слоя, разделяющего, хотя бы частично, новые ценности. В этом случае революция даёт шанс формирования новой элиты управления обществом.

/В России 1917 года это условие было нарушено, т. к. слоев принявших новые ценности на экономическом и психологическом уровне не существовало. Была лишь чувство эмоциональной невозможности продолжения неизменности дальнейшего существования. Рабочий класс, провозглашённый основой нового общества, в силу хотя бы экономической зависимости в общественном разделении труда, не имел шансов и возможностей выработать собственную идеологию самодостаточную элиту. Интеллигенция по существу отказалась участвовать в разработке идеологической общественной прагматики. Российское общество вынуждено было использовать существующий де-факто менталитет традиционного общества (крестьянской общины) с естественным организационным его оформлением государственности в форме диктатуры, принявшей, с учетом требований времени, оболочку партийной бюрократии/.

Не всё выглядит так, как это представляется на первый взгляд. Непримиримая жестокость большевизма несла в своей сути колоссальный смысл объединяющего гуманизма и оптимистической культуры, в то время как толерантность либерализма оставляет за собой общество разъединённых индивидуалистов, лихорадочно потребляющих объедки разлагающейся пессимизмом культуры.

Деятельность Путина в качестве некого компромиссного варианта вряд ли приведёт к созданию устойчивого сообщества, ибо, во-первых, она, фактически, воспроизводит и углубляет экономический и социальный раскол общества, и, во-вторых, не содержит объединяющей людей внутренне принимаемой ими содержательной идеи.

PS. Патриотизм может служить объединяющим средством в осуществлении выбранной цели развития общества, но не может быть самой целью.

Политика Путина оставляет за собой минные поля компромиссов, разминировать которые придётся последующим поколениям.

Путин приостановил процесс полураспада России, но не остановил. Главное – он не определил направленность её дальнейшего развития.

Гарантией сохранения страны часто являются не элиты, которые в силу условий своего функционирования неизбежно ослабляют свою национальную идентичность, но те слои общества, для которых идентичность является условием совместности выживания.

В современной русской элите очевидным образом нарастают внутренние напряжения грядущего раскола, поводом для которого могут стать внешне незначительные поводы. По существу, в России зреют основания для гражданского противостояния, которые в любой момент могут выплеснуться наружу.

Похоже, мир входит в новый период великого переселения народов. Он содержит как переселение прежнего типа – «варваров в империю», так экспансию «имперских народов» (Китай, Индия) в мировое пространство в целом.

Революции начинает многоговорящие, завершают – делающие для решения возникшей ситуации.

О моральной ответственности за появление зла в мире: христианство возлагает вину на непослушание Адама, Бог – вне возникшей ситуации; гностицизм считает, что несовершенный мир создан несовершенными богами, при этом роль благого Бога теряется в неясности. Кстати, ап. Павел, по существу, разделял эту точку зрения.

P. S. Самосознание российской интеллигенции вполне созвучно позиции христианского Бога – не чувствовать себя ответственными за свою деятельность.

Христианство навсегда отказало человеку в притязании на самоуважение, заставив его выбрать в качестве идеала униженного Мессию.

Наша интеллигенция с умилением повторяет весьма сомнительную фразу в высшей мере экзальтированного русского писателя: «Красота спасёт мир», не отдавая себе отчёта в её смысловой разрушительности. По существу, она ориентирует на замену видения реальностей мира виртуальностью фантазии условности.

В христианстве событие (воскресение) создаёт истину – субъекта, её воплощающего.

В памяти людей остаются лишь успешные деятели, сумевшие осуществить задуманные ими изменения в жизни общества. История выделяет их по достигнутым конечным результатам, оставляя в забвении используемые методы, равно как и их критиков.

Память в обществе о Наполеоне, Сталине и т. д. тому подтверждение.