Текст книги "Б-1, Б-2, Б-3. неженский нероман"

– Ну что? Искал счастья, да снова мимо? То это тебе не так, то – то. То толстая, то тупая, то уши большие, то семечки лузгает, то Куросаву твою глядела, да вдруг храпанула. А та президента не любит! На тебя не угодишь! Не задумывался, почему сто тысяч женщин – полные дуры, а вокруг них летает этакий супермозг! Орёл, сука, нашёлся! Все дураки – один ты умный! А мобыть наоборот? Тогда всё зараз сходится!

– Есть такое выражение, дед: почему все дуры такие бабы? Вроде – ерунда, а как задумаешься – и верно! С другой стороны – чё ты лезешь куда не просят? По ночам подслушиваешь! Может ты извращенец? – отвечаю я ему. – Настроение и без тебя – не очень. Чё припёрся? Я не пью с Пасхи, а ты припёрся! Соскучился? Поцелуй мои нижние уста?

– Ты три дня назад пиво сосал! Алкашом жил, алкашом подохнешь! Даже могу сказать – где и когда! Хочешь?

Его борода затряслась, но смеха я не услышал. Убиенные не смеются. Они только обозначают, что им в данный момент было бы смешно, будь они живы.

– Три дня назад я выпил одну бутылку «Клинского». Это вообще не повод для твоего визита! И свои прогнозы оставь при себе. Я их уже сто раз слышал. То я утону, то повешусь, то замёрзну, то меня зэки на зоне зарежут. Я уже все твои сроки пережил, так что прогнозам твоим цена – как прогнозам погоды. Пальцем в небо!

– Ну да, ошибся пару раз. Но согласись: каждый раз было близко! В том, что ты не помер – моей вины нет никакой. Видать, кто-то ещё на тебя прогнозы делает. Судя по всему – баба какая-то. Никак – кандидатша твоя нерасчёсанная. Ты всё на баб время тратишь, а она индийских богов изучает! Уже триста зазубрила, ещё три тысячи осталось. Хочет, небось, чтоб ты ей дитё заделал. Потому-то ты тогда на Подлысане не замёрз и в Каче не потонул. И прокурор дело закрыл на тебя, охломона, когда ты карточку с голыми титьками той дуры замужней на всеобщее обозрение выставил. Только оба вы со своей кандидатшей – идиоты! Она думает, что индийские боги есть, а ты думаешь, что загробной жизни нет. Дураки оба!

– Ага, – отвечаю я ему полусонно, потому что даже во сне спать хочу, а этот гад всё болтает и болтает, – и повеситься как-то не получилось, и на зону не отправили, хотя два раза к прокурору таскали, и из-под машины успел выпрыгнуть. Было дело. Теперь всё? Иди, дай поспать!

– Ты кроме меня ещё жену мою убил! Двух коз с козлёночком голодом уморил! И курей! Тебе за это мучаться и на этом свете, и на том. Так и знай!

– А ты моего дядьку зарезал! На меня своего пса натравил! Так что помолчал бы уж, праведник!

– Я его за дело зарезал, а ты мою жену просто так голодом уморил!

– Ну, всё! Ты меня достал! Да будь моя воля – всех бы вас до пятого колена этапом на Сахалин отправил! – рявкнул я на него и проснулся.

За окном стояла темень. В щель окна проникал шорох дождя. Я включил телевизор и глянул на часы. Четыре утра. Понятно: час быка минул, петух прокукарекал, нечисть сгинула. А ты тут лежи как дурак и вспоминай всё, что накопилось за годы неправедной жизни.

* * *

В маршрут по Малому Караголю я пошёл один. Ходить одному в маршруты геологам вообще-то запрещено. Но не категорически. В книге по технике безопасности перечисляются вещи, которые геологам во время полевых работ делать запрещено либо не рекомендуется: ставить палатку в затопляемую пойму реки, ставить палатку около сухих деревьев, переходить реку вброд босиком, стрелять на звук, подходить к вертолёту и коню сзади, трахать мозг медведю с апреля по июль, хватать гадюк за хвост с криком «Ни фига себе червяк!», ходить в маршруты в одиночку и т. д. Книга эта довольно толстая, написана, что называется, кровью, и геологи вечерами у костра любят приводить примеры нарушения этих правил и тут же последовавшей расплаты. Но жизнь в рамки не загонишь, поэтому то, что запрещено – делают почти все. А вот то, что запрещено категорически, делают тоже почти все, но реже.

Мой напарник заболел. Простыл, что неудивительно. Стоял октябрь. Ночами доходило до минус десяти. Ноги в резиновых сапогах постоянно мёрзли, да и иммунитет у народа к концу сезона снижается из-за недостатка витаминов. Благо – не Таймыр, до цинги дело не дошло. Но гвоздика и виноград в Сибири не растут, а черемша и дикий лук – продукт сезонный.

Нам оставалось сделать последний маршрут по самому дальнему ручью, взять полсотни донных проб и сделать радиометрию. Но Иваныч поднялся среди ночи и, стуча зубами, начал шарить в своём огромном рюкзаке. Я высунулся из спальника и включил фонарик. Вылазить ночью из спальника жуть как неохота. Дрова в печке прогорели, и через пять минут температура воздуха внутри палатки сравнялась с той, что снаружи. А снаружи температура такая, что лужи глубиной пять сантиметров промерзают к утру до дна. Поэтому телодвижения Иваныча сразу меня насторожили, тем более, что ещё днём он жаловался на ломоту в суставах и слабость.

– Температура попёрла. Аспирин ищу. Один день до победы не дожил! – посетовал напарник, проглотил две таблетки, запил водой из носика закопченного чайника, стоявшего на углу печки, и снова залез в спальник.

Когда в семь утра мы вылезли из палаток завтракать, одного взгляда на Иваныча стало достаточно, чтобы понять: в маршрут я иду один. Он сделал было попытку собраться, но пошатнулся, сел на нары, вытер пот со лба и озадаченно прошептал:

– Ни хера себе мне вставило!

А поскольку под конец сезона в нашем отряде остались только мы с Иванычем и повар, то выбор помощников у меня был не богатый. Поэтому радиометр я решил не брать: барахла за спиной и без того хватало. Взял упаковку мешочков для донки, этикетки, карабин, рюкзак с обедом, полевую сумку, и отправился в глухомань.

Когда по тайге идёшь не просто так, а с работой, то и усталость почти не замечаешь, и время летит быстро. К обеду я добрался до нужного ручья и свернул с большого русла в маленькое. Вокруг громоздились Саянские горы, и русло, по которому я шёл, вскоре стало напоминать миниканьон шириной метров пятьдесят с почти отвесными стенами. Километра через полтора правый борт ручейка резко перестал быть отвесным, и я вышел на огромную поляну, со всех сторон окружённую горами. В принципе, я давеча разглядывал карту-двухсотку и знал, что за маршрут мне сегодня предстоит, но такие контрасты надо видеть вживую: глядя на бумажку, представить реальные Саянские горы сложно.

Место мне показалось – самое пообедать. Прямо какой-то оазис среди скал. Или, по-сибирски – урочище. Но только я шагнул на райскую землю и скинул рюкзак, как на меня с опушки кинулось нечто такое, что вначале показалось мне медведем. Со злобным рычанием на меня через поляну неслось что-то огромное, чёрное и очень быстрое. Я стоял лицом на юг, и низкое октябрьское солнце светило мне прямо в глаза, мешая навести фокус. Я сдёрнул с плеча карабин, передёрнул затвор, загоняя патрон в патронник, и поднял ствол. Зубастая пасть в этот момент хрипела уже метрах в двадцати. С такого расстояния промазать было невозможно. Ведь две последние зимы мы с мужиками пару раз в неделю ходили в наш геологический тир, где отстреливали по полсотни тозовочных патронов за вечер из положений стоя – с колена – лёжа под руководством посечённого шрамами пенсионера с кучей орденских планок на стареньком пиджаке (После его ласкового: «РебятУшки, тренировочка окончена, все молодцы, стволики ставим в сейфик, гильзочки за собой прибираем!» – хотелось встать во фрунт, крикнуть «Ур-ра!» и прослезиться.), поэтому рябчиков и кедровок себе на обед в маршрутах я бил метров с восьмидесяти без проблем.

Зверь не просто бежал – он летел на меня во все четыре лопатки. «Хорошо что носик у пули спилил!» – мелькнуло в мозгу. Я прижал приклад к плечу поплотнее, совместил мушку с прорезью на планке, навёл на пасть, взял чуток ниже и выстрелил. На всю долину раскатились хлёсткий, словно щёлк кнута, винтовочный выстрел и предсмертный собачий визг. Огромный лохматый пёс пролетел по инерции ещё метров пять, пока не упал и не забился в конвульсиях, дико хрипя и визжа. Я не успел ни испугаться, ни что-то обдумать, а просто передёрнул затвор и замер, ожидая продолжения. Как говорится, я сначала выстрелил, а уже потом вздрогнул. «Вторая пуля острая. Будет шить, а не ломать» – констатировало подсознание. Продолжение последовало незамедлительно: с опушки на меня бежал высоченный мужик с косой в руках. Первой моей мыслью было: что он делает в тайге с косой осенью? Под ногами в тени и днём-то похрустывал лёд. Вся трава давно легла. Что тут можно косить? Людей?

Добежав до собаки, мужик остановился. Друг человека к тому моменту уже никаких звуков не издавал, но глаза его оставались открыты и направлены на меня, кончики лап ещё подёргивались, а огромные зубы торчали в мою сторону в последнем оскале. Пёс словно ещё видел меня в перекрестие своего прицела. Словно ещё бежал на своего непрошенного гостя, желая вцепиться ему в горло. Он не сдался даже после смерти! Я продолжал стоять с карабином наизготовку, хотя стрелять, естественно, не собирался. Мужик оказался не мужиком, а дедом в кепке, заросшим бородой по самые глаза, в драном ватном костюме и коротких резиновых сапогах. Лет ему на вид было под сто. Он был худ до последней степени. Но, судя по тому, с какой прытью он перебежал поляну, – здоровья в нём было ещё на троих. Он стоял, словно смерть от Ингмара Бергмана, подняв косу и переводя взгляд с собаки на меня и обратно. И тут мне стало абсолютно ясно, что он сейчас кинется, и второго выстрела не избежать. В его взгляде было столько злобы к людям в целом и ко мне конкретно, что просто так повернуться и уйти он не мог.

– Дед! – заорал я, сбиваясь от волнения на фальцет. – Не дури! Я куплю тебе другую собаку! Я сейчас развернусь и уйду!

Дед глянул мне прямо в глаза, и я понял, что это – взгляд палача. Взгляд человека, которому убивать не впервой.

– Брось! – беззубо, но довольно громко прошамкал он, опустил лезвие косы на уровень колен и пошёл на меня.

Я опустил карабин и выстрелил ему под ноги. Грохнуло веско. Видимо, пуля ударила в какой-то камень, и деду в колени и живот полетел щебень и ледяное крошево. Он на секунду остановился, а я в этот момент передёрнул затвор и поднял ствол, целясь в грудь.

– Назад или стреляю! – заорал я.

Между нами оставалось такое расстояние, что – сделай он ещё один широкий шаг – и я окажусь в поле досягаемости его косы. Возможно, мне стоило отойти назад. Просто схватить рюкзак и дать дёру. Вряд ли он бы меня догнал. Или использовать карабин как дубину и попробовать контузить незнакомца. Но такое мне почему-то даже в голову не пришло. Потому что я пришёл не с войной. Я работал. На меня неожиданно напали. Кто с косой к нам придёт… Дед сделал шаг вперёд, и я выстрелил ему в грудь. Необыкновенный оказался дед!

Я ещё минут десять постоял в безупречной после трёх выстрелов тишине. Журчал ручей. Свистела в кустах какая-то мелкая птаха. Я смотрел на мёртвого старика, на собаку, по сторонам, и ещё чего-то ждал. Потом закинул карабин за спину, обошёл тела и зачем-то двинулся вверх по поляне. У опушки стоял небольшой стог сена. К нему вела чуть заметная тропа, уходящая куда-то в глубину леса вверх по ручью. Я прошёл по ней метров сто, но дальше тропа исчезла. Видимо, ходили по ней редко. Я вернулся, сел у ручья и стал думать – что же делать дальше? В мозгу проносились сцены моего ареста, дознания, тюрьмы. Лампа в лицо, курящий «Беломор» опер, братва в наколках на нарах. Жизнь кончилась, едва начавшись. Внезапно захотелось есть. Меня это так удивило, что я даже хлопнул себя по коленям, умылся ледяной водой и выпил три пригоршни. Тут такие дела, а желудку жрать подавай! Решил вскипятить котелок чаю, открыть банку с кашей и подождать милицию. Но сквозь асфальт шока проклюнулся росток мысли: я же оставляю следы на месте преступления! Раз меня тут никто не видел, следовательно – можно сделать так, чтобы о том, что случилось, никто никогда не узнал! Что это за дед – неизвестно. Места тут совершенно безлюдные. Да и какая к чёрту милиция! До рудника под сотню километров непролазной тайги! Никаких следов пребывания человека мы, готовясь к полевому сезону, нигде не встречали. Никаких упоминаний в старых отчётах, никаких населённых пунктов на картах. Звериные тропы – и те редкость! Может, это какой-то беглый каторжник, о котором все давно забыли? Тогда и искать его никто не станет. Я встал, сел, снова встал и снова сел. Зачем-то посмотрел на трупы, потом – в небо. Подумалось: интересно, а если меня сейчас видели со спутника? Нет, не может быть! Кому вздумается вешать спутник над такой глухоманью! Значит, надо действовать! И я начал действовать.

Нашёл в траве три стреляные гильзы и спрятал их в карман куртки. Мельком осмотрел трупы. Обе пули прошли навылет, значит искать их бесполезно. Геологическим молотком землю копать хуже, чем лопатой, но выбора у меня не было. Я начал рыть яму прямо рядом с дедом. Вначале мешала трава и мелкие корешки. Ниже притаились толстые корни каких-то давно умерших деревьев, так что пришлось задействовать здоровенный нож. Потом дело пошло быстрее. Грунт ниже дёрна оказался рыхлой смесью песка и камешков, поэтому яма углублялась споро. Однако молоток – не лопата, и я провозился часа два, прежде чем углубился в дресву метра на полтора, а молоток ударился в скалу. Дальше копать было некуда. Я расширил дно и вылез из могилы в состоянии, близком к какому-то осатанению. Сил не оставалось ни физических, ни моральных. Всё время, что я боролся с удавами корней, копал землю и выкидывал её из ямы то плоским куском кедра, похожим на доску, то просто руками – в голове крутились мысли одна ужаснее другой. Меня словно перебросили в другое измерение, и я не понимал – где я и что со мной. Пять минут назад я был пай-мальчик, а теперь превратился в убийцу. В довершение набежала небольшая тучка, из которой посыпалась тонкая белая крупа. Сразу стало темно и холодно, и я понял, что пора выбираться. Огляделся в последний раз: никого. Шелест первых снежинок о траву и монотонное журчание воды.

Первым я столкнул в яму труп деда. Он оказался очень тяжёлым и в придачу начал коченеть. Стук от падения смешался с хрустом какой-то небольшой кости, и меня замутило. Следом туда же я стащил за задние лапы пса. Весил он едва ли не больше хозяина и тоже становился деревянным. Странно! Только что бегало существо – а ныне лежит бревном, и ничего ему больше в жизни не надо.

Я зарыл яму, сверху аккуратно положил дёрн. Конечно, было видно, что тут копали землю. Кругом валялись комья чернозёма, трава была примята и залита кровью, причём преимущественно собачьей: видимо, из деда вытекать было нечему. Но ничего другого я уже сделать не мог. Темнело, снег усиливался. Я достал флакон «Бензилфталата», которым мы мазались от комаров, и вылил содержимое на кровь. Подумалось, что если придёт медведь, то обнаружит неизвестный запах и не станет раскапывать мою яму. Ещё раз осмотрелся, вымыл в ручье руки, отмыл молоток с ножом, закинул в кусты косу и быстрым шагом пошёл в лагерь.

Ещё через четыре часа я сидел на кухне, ел макароны по-флотски, пил чай и слушал новости по радио. Леонид Ильич вновь кого-то лично встретил в зале и тепло поблагодарил изо рта в рот. Крестьяне обещали сохранить без потерь весь урожай, а не сожрать как в том году. Металлурги забожились до конца пятилетки отковать втрое больше рельсов, чем необходимо стране: нехай родная подавится! Милиция с трудом отловила для награждения билетом в кукольный театр спрятавшегося в туалете миллионного пассажира метро.

Иваныч спал в палатке. Полусонный повар сказал, что днём больному сделалось совсем худо. Он наелся разных таблеток, пропотел, температура спала, и он уснул незадолго до моего прихода. Потом повар помыл мою одинокую тарелку и тоже пошёл спать. Я остался в кухонной палатке один. На столе горела керосиновая лампа. Заправленная солярой, она немного чадила и пованивала, распугивая последних осенних сонных комаров. По старенькой брезентовой палатке, предусмотрительно покрытой целлофаном, шуршали снежинки. Я подкинул в кухонную печь дрова, увидел на поленнице сигареты «Ту», оставленные на просушку поваром, и закурил, тупо глядя на огонь. Сил что-либо делать и о чём-либо думать не оставалось. Я только курил, пил чай и молил бога, чтобы он завалил всё двухметровым слоем снега. Когда дрова прогорели, я добрёл до своей палатки, кое-как разделся и залез в ледяной спальник.

Утром меня разбудил Иваныч. Выглядел он дерьмово, но удачно пошутил, что смерть в такую даль забраться не сумела, поэтому он ещё жив. Я от такой шутки внутренне сжался и вдруг понял, что с сегодняшнего дня перестану смеяться над многими шутками. Я ещё полежал с закрытыми глазами, вспоминая какой-то жуткий сон про собаку и старика с косой. Горло саднило от табака, спина и руки болели от нагрузок, и мне пришлось признаться самому себе, что случилось это наяву, а снов нынче я не видел. Потом вышел на свет божий и не поверил своим глазам: всё вокруг было белым бело. С непривычки я прищурился, потом отошёл за палатку, набрал полную пригоршню снега, умылся им и, глядя в небо, прошептал:

– Спасибо!

Снег валил не переставая до обеда. Мы вышли на связь и сообщили, что сезон благополучно окончен. На другой день к вечеру к нам еле пробился наш ГАЗ-66. Водитель собрал всех богов с боженятами и рассказал в красках, как один раз заблудился и трижды садился на пузо и разматывал лебёдку. И вообще не понимает, зачем геолог что-то ищет там, где никто ничего потерять не мог в принципе. А я вновь поймал себя на мысли, что вчера я бы над этой старой шуткой посмеялся, а сегодня лишь кивнул головой. Водило поужинал и сказал, что переночует у нас, так как на ночь глядя по такой дороге ехать невозможно. На следующее утро мы свернули лагерь и уехали в город. Снег валил не переставая неделю и больше не растаял, а я сидел в камералке, смотрел в окно, и мне всё казалось, что снега мало.

Дед пришёл ко мне на девятый день. В тот момент я спал на своей продавленной кровати в общежитии, был сыт, пьян и обласкан соседкой по этажу. Эта соседка отличалась редкой любвеобильностью, была отзывчива и весела, поэтому обвинять почти сорокалетнюю активистку предприятия в развратных действиях ни у кого язык не поворачивался. Просто помощь коллегам, только что прибывшим в город после почти полугодового пребывания в глухомани. Я же помог ей в своё время поменять смеситель и достать картошку из подвала! Вот и она мне помогла! Но в ту ночь Б-2 около меня не было. То ли ей не нравился водочный выхлоп, а мы как раз хорошо отметили окончание сезона. То ли кто-то ещё попросил о помощи после трудного лета. Но в ту ночь я спал один. Дед явился и начал просто смотреть на меня. У меня тоже слов подходящих как-то сразу не нашлось, и мы помолчали. Потом он наконец шевельнул бородой и сказал:

– Сука! Иди жену добей! Она зиму не переживёт. Долго умирать будет. Ты умирал когда-нибудь один зимой в тайге? Так вот: умрёшь как моя жена! Я об этом позабочусь. Все пороги тут обобью!

– Ни фига ты молодец! – подал я какой-то ватный голос и понял, что собеседник меня не слышит.

– Ни фига ты молодец! – заорал я и проснулся.

В комнате было жарко, душно, и даже мне стало противно от запаха собственного водочного перегара. Сколько же мы вчера выпили? Сначала по бутылке «Столичной». Окосели с непривычки в драбадан. Потом пришли двое ребят, что работали по Западному Саяну. Принесли каждый по два пузыря. Выпили за дружбу Алатау и двух Саянов, противопоставили их Енисейскому Кряжу и Солгону, плавно перешли на баб и внезапно протрезвели. Стало обидно. Сбегали ещё, хотя закусывать уже давно было нечем. Как добрался до дома – помню смутно. Какой же сегодня день? Двадцать восьмое октября. Значит с того момента прошло девять дней. Дед пришёл на девятый день. Совпадение или я просто перебрал? Я добрался до холодильника, выпил всю жидкость из всех банок с соленьями, открыл окно и вновь упал спать.

Из утреннего сна я вылазил, словно из бочки с клеем. Как же хорошо было просыпаться в тайге! В палатке, на свежем воздухе! Болит спина, болят руки-ноги. Но не трещит с похмелья голова и не вбит ржавый гвоздь в желудок. Я почистил зубы, попил воды и снова лёг. Потом вспомнил деда и понял, что теперь я буду вспоминать его каждый раз, когда буду просыпаться. Что мне необходимо сделать, чтобы этот тип от меня отстал – я на тот момент не представлял. Видимо, надо просто жить дальше. Жизнь длиннее, чем кажется в молодости. За годы в памяти сглаживаются такие горы, которые некогда казались неприступными пиками. Проходит десять лет – и нет заснеженных скал. Так, равнина, покрытая приветливыми зелёными холмиками. Ты забираешься на один из них и понять не можешь: неужели это то место, на котором ты в тот раз так сильно расшибся? Место изменилось или ты сам вырос? Видимо, и то, и другое. Одним из моих пиков, на котором я осознал себя дерьмовым скалолазом, оказалась В-2.

* * *

Она оказалась на год младше моей старшей дочери. Восемнадцать лет. Хохляцкая фамилия. На единственном размытом автофото на мобильник – лицо ангелочка и длинная русая коса вокруг головы. Она нашла меня на сайте сама. Я никогда не ставил возраст искомой женщины меньше тридцати. В малой весовой категории совсем другие требования к участникам гонки за личным счастьем, поэтому я всегда рыбачил в другом пруду и на мелководье, где водится молодь, удочки не кидал. Жизненный опыт партнёров должен быть хоть в какой-то мере сопоставим, да и выглядеть дурачком я ненавижу! Разница в одиннадцать лет между мной и Н-1 стала едва ли не решающим фактором нашего болезненного разрыва. А тут мне пришёл не просто «Привет! Как ничего дела?», а прямо-таки крик о помощи: «Мне срочно нужно с тобой встретиться!»

Я, конечно, удивился и даже задал пару наводящих вопросов на тему – не перепутала ли она меня со своим папой или олигархом районного масштаба? Но получил вполне уклончивый ответ и просьбу – приказ явиться к часовне в одиннадцать вечера. Что сие могло означать – для меня оставалось загадкой до того момента, пока она не подошла ко мне, каким-то образом опознав в полной темноте. Я топтался у часовни уже полчаса, смотрел на всех подходящих и подъезжавших, но как она оказалась рядом – не понял. Стояла глубокая осень, было совершенно темно, дул ветер с ледяной крошкой, которая проносилась в свете пары фонарей на крыше церквушки, делая пейзаж красивым, но совершенно нежизнепригодным. Народ приезжал на машинах, фотографировал на какую-нибудь одноразовую мыльницу очередное милое личико на фоне ночного города, кто-то опрокидывал рюмашку, кричал что-то о романтике, с кем-то целовался, хлопал дверкой и терялся в темноте. Получаса мне хватило, чтобы промёрзнуть до костей. Я и так-то не особо рассчитывал на романтичный вечер, а теперь и вовсе решил, что меня просто развели как последнего простака. Я прихватил с собой нож, потому как предположил, что это муж Н-1 продолжает мстить мне за рога и приготовил засаду. Я взял с собой деньги, потому как не исключал вариант, что это шлюха. Но только тут, окоченев как та чёрная собака, я сообразил, что это вполне могла быть детская шутка! Девочка пошутила! И теперь сидит с подружками в чате, хохочет в голос и пишет мне в личку что-нибудь типа: «Ну как? Хорошо поблядовал?» Я достал из кармана фляжку с коньяком и высосал половину, глядя одним глазом на огни миллионного города под ногами. Ну что ж! В этой ситуации тоже есть плюс! Не давил диван, а прогулялся. Посмотрел, как живёт ночной город. Или по крайней мере – эта его часть. Нашёлся достойный повод допить содержимое фляжки, которое болтается там со времён закрытия шашлычного сезона.

Тепло разлилось по желудку, слёзы, выжатые то ли ледяным ветром, то ли жалостью к своему одиночеству, высохли, и тут она подёргала меня за локоть и сказала, что тоже замёрзла и хочет выпить и согреться. «Шлюха!» – успокоился я. Протянул ей фляжку и предупредил, что закуски нет. Она сделала маленький глоточек, зажмурилась, замотала головой и вернула тару. Я взял её под руку, и мы пошли на стоянку такси. Через десять метров она перекрутила руки, сама взяла меня под локоть и прижалась ко мне плотнее. Все её сто пятьдесят пять сантиметров и сорок три килограмма мелко тряслись.

– Куда едем? – спросил я, стараясь не стучать зубами.

– Греться! – только и смогла ответить она.

В темноте я плохо видел её лицо. Понял только, что она красива, молода, с огромными глазами на округлом личике.

В такси мы немного согрелись. Она перестала трястись, но всё так же молча прижималась ко мне. Выйдя из машины, я ещё раз уточнил:

– Идём ко мне? Возражений не будет?

– Никаких. Делайте… делай всё что считаешь нужным! – слабым голосом пробормотала она.

Огромные её глаза слипались, она еле держалась на ногах. Я завёл её в аптеку рядом с домом. В небольшом зале никого не было. В-2 сразу опустилась в кресло у двери и засунула нос в куртку. Она словно свернулась в клубок, и от кошки отличалась только отсутствием хвоста.

– Презервативы! Те и вон те! И «Виагру» – соточку! А то моя дама замёрзла, пойдём лечиться старым дедовским способом! – нагло гаркнул я не окончательно старой работнице в белом халате: коньяк делал своё чёрное дело.

Провизор невозмутимо дождалась денег и только после этого подала мне товар через узенькое окошечко и отсчитала сдачу. Я поднял В-2 из кресла, и через пять минут мы были дома.

– Можно я немного погреюсь в ванне? – жалобно попросила она, снимая куртку в прихожей.

Я глянул на неё при свете и просто обалдел. «Интересно, – подумалось мельком, – сколько она попросит за ночь? Да, плевать! Деньги – навоз. Надо же, как обидно! Такая красавица – и приходится вот такими методами на жизнь зарабатывать! Хотя поведение для ночной бабочки какое-то нехарактерное».

– Конечно! Глубоко только не ныряй! – я выдал ей чистое полотенце, а сам пошёл на кухню.

Пока она плавала в моей ванне, которая была длиннее её на пятнадцать сантиметров, я поджарил яичницу с ветчиной, открыл бутылку красного вина и разлил по фужерам. Гулять так гулять!

Она вышла из ванны в плавках и майке, раскрасневшаяся, но всё такая же полусонная. Волосы она распустила, и я подумал, что у моей старшенькой волосы почти такие же длинные. В-2 встала посреди комнаты между расправленным диваном и накрытым столом и вопросительно посмотрела на меня.

– Первое, что хочется сделать, глядя на тебя – это накормить! – сказал я ей, указывая на стол. – Садись, полуночница! Рассказывай – каким ветром и что всё это должно означать? А то у меня в голове непонятки.

Мы выпили за встречу, поели, хотя у меня аппетита не было. Ночью мой организм привык спать, а не питаться. Она тоже обжорством не страдала, хотя постепенно съела всё, что было на тарелке. Смотрела только в тарелку. Молчала. Пару раз взглянула на меня, коротко улыбнулась и тут же спрятала глаза. Когда я встал из-за стола, она тоже подскочила и так осталась стоять. Я взял её на руки и отнёс к дивану. Весу в ней было не просто мало, а болезненно мало. Я так носил на руках младшую дочь в детский сад. Она закрыла глаза и замерла. «Странно! – подумал я. – Шлюхи, вроде бы, себя так не ведут. Но тогда я вообще ничего не понимаю!».

Пока я чистил зубы, она сама разделась и легла голая поверх одеяла. Вытянутые вдоль тела руки. Закрытые глаза. Раскиданные на всю подушку волосы. В свете ночника она походила на труп из концлагеря: кожа да кости. Я присел на край дивана и начал раздеваться. Тут она тихо произнесла:

– Детей у меня не будет, так что не волнуйся. А если вдруг что-то родится, то это будет только моя проблема.

Я как снимал футболку, так и остался сидеть, как громом поражённый. Потом всё-таки доснял, лёг рядом и обнял этот суповой набор за то место, где у нормальной женщины обычно бывает грудь:

– А почему у тебя не будет детей, если не секрет?

Она была очень горячей. Я прикоснулся губами к её лбу. И опять в мозгу всплыли дочери: я всё время так проверял их температуру, если они вдруг начинали жаловаться на самочувствие.

– Неудачный аборт. Такое бывает! – просто, без эмоций ответила она и через секунду добавила: – Это совершенно тебя не касается, это только мои проблемы. Мне просто нужен мужчина. Хотя бы на одну эту ночь. Просто опытный мужчина!

Мне захотелось встать перед этим ребёнком на колени и попросить прощения от имени всех мужиков. Что ж мы, козлы, с вами делаем! Что я, козёл, делаю! Ещё ребёнок, а уже пустота в глазах! Всю душу вытоптали, даже подрасти не дали. Взваливает на себя проблемы, какие и взрослому решить порой не под силу, вместо того чтобы в куклы ещё играть. Ветер сильный дунет – переломит такую пополам! Не кормят её дома, что-ли? И есть ли у неё вообще дом?

Я ошарашено сел и понял, что сейчас мне не поможет даже «Виагра». Я не мог отделаться от чувства, что передо мной – моя дочь, что она больна и пришла за помощью.

Я достал электронный градусник и засунул ей подмышку. Машинка долго думала и запищала только на цифре 39,1.

– Мама дорогая! – ахнул я, глядя на цифру, лично для меня почти смертельную.

Выудил свою небогатую аптечку и понял, что аспирином уже не обойтись.

– Как же тебя так угораздило? На часовне поди простыла? Вот что: давай-ка залазь под одеяло, я сейчас сбегаю до аптеки и вернусь! – я старался говорить спокойно, но голос немного дрожал.

– Я ещё вчера неважно себя чувствовала. А на часовне сильно замёрзла и, видать, добавила. Я час там пробыла. Вас… тебя увидела, испугалась и за деревьями спряталась. Всё думала: подходить или нет.

– Детский сад! – только и смог выдавить я, доставая деньги из стола.

Она не открывая глаз покивала головой и залезла под одеяло, а я за секунду оделся и побежал в аптеку. Вид у меня, видимо, был уже не такой боевой, как час назад. Аптекарша глянула на меня с тревогой то ли за меня, то ли за себя.

– У неё температура тридцать девять. Простыла! – сообщил я даме в белом.

– Дедовский метод не помог? – саркастически заметила та, сразу начав копаться в бесконечных ящичках и выуживая разноцветные упаковки. – Кашель? Насморк? Горло болит?

Такой простой вопрос разом поставил меня в тупик. Кашля я не помню, насморка особого тоже не заметил, в горло не заглядывал. И тут я вспомнил, как она пару раз сморщилась, пока ела мою яичницу.

– Подождите минуту! Я сейчас про горло узнаю!

– Жду! – невозмутимо ответила дама в белом.

Похоже, такой клиент для неё был лучшим за ночь аттракционом. Будет что утром мужу дома рассказать.