Текст книги "Грустный оптимизм счастливого поколения"

Глава пятая
Научная работа

Экспериментальная работа физика подобна продвижению в глухую ночь по бездорожью через лес с завалами, оврагами, ямами, болотами и топями. Разве что изредка выходящая из-за туч луна осветит ненадолго окрестности или какая звезда невзначай укажет направление пути.

В прикладных исследованиях дело обстоит несколько иначе. Они подобны поиску пути в сложном лабиринте. Гарантированный успех можно обеспечить, поручив разным группам проверить все маршруты. При решении стратегических оборонных задач часто именно так и поступают, не жалея ни сил, ни средств. При организации фундаментальных исследований подобная массированная атака не годится. Здесь нет ясности не только в путях решения задачи, но даже в самой ее постановке.

Выбор направления исследований в научной работе – самый ответственный момент. Именно здесь, в первую очередь, требуются знания и опыт. Ученых на земле много, и работают они не покладая рук не одну сотню лет. Поэтому нерешенных научных проблем, лежащих на поверхности, практически не осталось. При выборе задачи приходится исходить из простого правила: все, что могло быть сделано до тебя, – уже сделано. Иными словами, следует точно определиться в том, какие преимущества имеешь ты по отношению к многочисленным конкурентам и предшественникам. Это могут быть новые теоретические гипотезы, новые технические возможности или новые материалы. Самая благоприятная ситуация, когда налицо все три предпосылки.

Любое исследование – всегда творческий процесс, и начинается он не с конкретных действий, а с многочисленных и длительных дискуссий. Наш «художественный совет» на первых порах был предельно малочисленным – Саша Волков да я. Со временем он разросся до пяти человек. Рассуждали, прикидывали и спорили обычно долго. Пока не появлялась ясность хотя бы в основных деталях, к делу не приступали. Так обычно удавалось сформулировать перспективную задачу и наметить путь ее решения.

Фактор мирового приоритета в технике эксперимента в нашем конкретном случае присутствовал. Он базировался на уникальных источниках субмиллиметрового излучения, созданных отечественной промышленностью, и на наших многолетних целенаправленных усилиях по разработке спектрометров и методов исследований.

Новых непроверенных гипотез у теоретиков обычно предостаточно, но как непросто преломить их в конкретную экспериментальную задачу, предназначенную для решения именно тебе, точнее, нам. Когда же и с этим наступает какая-то ясность, нужно еще раздобыть необходимый для исследования объект (в нашем случае подходящий кристалл).

Новые материалы с интересными свойствами появляются опять же не вдруг. Это тоже результат многолетних кропотливых исследований. Искать кристалл, подходящий для реализации замысла, приходится иногда по всему миру. Создатели уникальных кристаллов готовы делиться своей продукцией либо за большие деньги, либо с тем, с кем в соавторстве можно получить интересные научные результаты. Мы имели возможность идти только по второму пути. Чем больше успешных работ у нас накапливалось, тем выше становился авторитет и тем с большей готовностью коллеги шли на сотрудничество с нами. С годами ситуация стала столь благоприятной, что уже не мы выпрашивали кристаллы для исследований, а нам предлагали поработать с ними.

Подготовка образцов к измерениям, как правило, сложна сама по себе и требует индивидуального подхода. Непревзойденным специалистом этого дела был А. Волков. Вершиной его мастерства стало изготовление пластинки из тончайших игольчатых кристаллов органических одномерных проводников. Сначала он превратил каждую иголку в брусочек, а затем плотно уложил их в пластинку и отшлифовал. Когда мы доложили на конференции о полученных результатах, нам просто не поверили, что подобные образцы возможно сделать. Приезжали даже посмотреть и перенять опыт.

После того как наступила ясность с задачей, получены кристаллы и подготовлены образцы, предстоит, наконец, приступить к их исследованиям.

Каждая новая задача существенно отличалась от предыдущих и требовала не только творческого подхода, но и существенных новшеств в экспериментальной технике и подготовке образцов. Кристаллы, например: одни ядовитые, другие боятся влаги или перегрева, третьи существуют только в темноте, четвертые ни к чему не приклеиваются и т. д. и т. п. Исследовать их приходилось тоже в разных условиях: в сильном магнитном поле, под высоким давлением или электрическим напряжением, при воздействии лазера, охлажденными до предельно низких температур, а то и одно, и другое, и третье вместе.

Серьезный эксперимент всегда связан с реализацией предельных (на данный момент) технических возможностей, и оттого его ход труднопредсказуем. Способность проанализировать складывающиеся во время эксперимента обстоятельства и найти им объяснение – необходимое качество научного работника. В период проведения эксперимента и особенно в период его подготовки нередко рабочий день заканчивается очень поздно, если вдруг что-нибудь ломается и возникает непредвиденная проблема и уже нет ни сил, ни времени что-то предпринять в этот день. Избавиться от проблемы не удается в мыслях даже дома, не перестаешь думать и ночью. Утром, как правило, появляется прозрение, и спешишь на работу проверить свою идею. В таком же возбуждении приходит и Саша. Каждый первым старается изложить свой замысел или объяснение. Научные сотрудники не лишены гордыни.

Наконец основные технические трудности преодолены, образцы установлены и начинается таинство измерений. Это один из решающих моментов в эксперименте. Именно здесь экспериментатора подстерегает бо́льшая часть неожиданностей и вскрываются все просчеты подготовки. Напряжение обычно столь велико, что ошибки неизбежны, да и без них что-то из работающей на пределе техники обязательно выйдет из строя, причем в самый неподходящий момент. Как в детской игре с продвижением фишки по маршруту, попадаешь на неудачное поле и скатываешься к самому началу. Приходится все выключать, ремонтировать и начинать работу заново. В тех редких случаях, когда аппаратура работает без сбоев и результат, что называется, пошел, экспериментатор уже не прервется на обед и не уйдет домой, пока его не поторопит совершающая ночной обход охрана института. Далеко не факт, что утром все снова заработает как надо. Птицу удачи приходится ловить, а поймав, уже не выпускать из рук, забыв об отдыхе и семье.

Редко, но бывают случаи, когда эксперимент идет «как по маслу» и интересный результат удается получить буквально за пару недель, но обычно на это уходят месяцы, а то и годы. Иногда победы не удавалось достичь и вовсе. Чем сложнее задача, тем более крупным успехом является ее решение, поскольку оно связано и с усовершенствованием техники, и с новыми навыками, и, конечно, с ростом уровня научного признания.

Но вот экспериментальные данные получены, проверены и перепроверены. Наступает черед их обработать, а затем и интерпретировать. Здесь опять очередной лабиринт. Порой на эту часть работы времени уходит больше, чем на все остальное. Вновь и вновь приходится все обсуждать, спорить, считать и пересчитывать, применяя разные теоретические модели. Выбрав неправильную гипотезу, можно прийти к заключениям, далеким от истины, и загубить всю проведенную работу.

Начинающий исследователь может не заметить в полученных результатах даже «бьющих в глаза» открытий, тогда как опытный ученый может сделать далекоидущие выводы на основе малейших деталей и особенностей экспериментальных данных. Это как астроном по особенностям свечения звезды делает заключение о ее химическом составе, температуре, возрасте, а то и о наличии планетарной системы.

Как нам не хватало на первых порах подобного наставника и собственного опыта!

Ошибки в интерпретации – весьма распространенная вещь. Для того чтобы проверить свои заключения, авторы выносят результаты на суд общественности – научные семинары. Сначала это общественность лаборатории, то есть фактически все те люди, которые участвовали в работе. Это первая «проба пера», здесь доклад может быть еще «сырой». Затем семинар института, тут ответственность много выше и аргументация должна быть не только убедительной, но и достойно оформленной. Чем выше научный уровень коллектива института, тем острее, но и полезнее обсуждения. Бывает, что докладчика разносят в пух и прах. Это очень неприятно, но исключительно ценно, так как позволяет обнаружить и устранить ошибки.

После семинара можно садиться писать статью. При подготовке публикаций важно четко определиться с уровнем своих претензий на оригинальность полученного результата. В фундаментальной науке слово «новые» применимо только к тем результатам, которые имеют мировой приоритет. Поэтому авторы статьи должны быть в курсе работ всех своих предшественников и конкурентов, чтобы правильно на них сослаться и определить место своим достижениям. Предшественников обычно бывает много, и литературу приходится анализировать за десятки лет.

В научном журнале эксперты (обычно прямые конкуренты автора) самым детальным образом изучат присланную статью. При наличии серьезных замечаний могут вернуть на доработку или вообще не принять к печати. В отличие от литераторов, авторам научных публикаций гонораров не платят, хотя усилий они часто затрачивают намного больше.

Нет другой такой сферы человеческой деятельности, пожалуй, кроме спорта, где, отстав с публикацией от какого-нибудь немца или американца на один день, теряешь приоритет. Но, с другой стороны, и спешка крайне опасна. Ошибка сразу снижает рейтинг ученого, делает его очень уязвимым. Ее боятся, как моряки пробоины судна.

Подготовка научной статьи является одним из завершающих этапов работы, и от ее качества зависит очень многое. Для научного сотрудника добротная публикация – это как медаль для спортсмена, даже больше. С тремя-четырьмя неплохими статьями можно претендовать на степень кандидата, а с тремя десятками – доктора наук. Ну а там, глядишь, и в академики путь не заказан. Конечно, количество работ – не единственный критерий значимости ученого. У некоторых деятелей науки бывает по нескольку сотен статей, но среди них не найдется и пары, достойных войти в анналы. Но бывает, и за единственную работу присуждают доктора, академика, и даже Нобелевскую премию. Тогда это должно быть открытие нового эффекта, которому можно присвоить имя автора (или группы авторов).

Кстати, о присвоениях. Происходит это совершенно демократично, без всяких комиссий и регистраций. Просто в статьях последователей появляется авторизированное название эффекта. Во многих случаях оно приживается и становится общепринятым. Например, эффект Черенкова или теория сверхпроводимости БКШ (авторы Бардин, Купер и Шриффер). Бывают весьма сложные ситуации, когда один и тот же эффект открывают независимо две группы исследователей, и в разных странах он получает различные названия. Во времена СССР советским ученым при упоминаниях эффектов в подобных случаях нужно было строго придерживаться национальных названий, отличающихся от общепринятых в мире. Хотя таких нелепых ситуаций было совсем немного.

Завершающим аккордом научного исследования обычно становится выступление с докладом на конференции. Международная конференция – это (продолжая спортивную аналогию) как чемпионат мира для спортсмена. Здесь авторы оригинальных работ, сумевшие выступить с хорошим докладом (на иностранном языке), попадают на своего рода пьедестал почета и впервые за весь длинный изнурительный путь срывают аплодисменты.

Конференции очень важны еще и тем, что на них, общаясь с коллегами со всего мира, узнаешь массу нового. Именно здесь завязываются полезные контакты. С конференции всегда возвращаешься обогащенный новыми замыслами, с которых начинается очередной рабочий цикл со всеми проблемами, огорчениями, радостями и победами. И так до конца, пока хватает сил.

Необходимым дополнением к нашим зарубежным поездкам на международные конференции и в научные центры является практика приглашения зарубежных ученых с ответными визитами по линии Академии наук. Естественно, мы в этом также участвовали, хотя это и довольно хлопотно. На неделю, а то и на две приходилось забыть о работе и с утра до вечера заниматься гостем, организуя посещения лабораторий в различных институтах в Москве и других городах, да еще и культурную программу на каждый вечер. Проблемы возникали на каждом шагу – где накормить, куда повести, где добыть билеты? Но все это не идет ни в какое сравнение с тем, что случилось однажды при проводах японского профессора Дж. Кобаяси, гостившего у нас с супругой.

Эта пара достаточно известна в узких кругах специалистов. Завсегдатаи международных конференций, они много путешествовали по свету. Как и все иностранцы, очень боялись КГБ. Поездки в СССР для них всегда были экстримом.

По статусу провожать гостей должен был я, но в этот день у тестя был юбилей и я попросил осуществить эту ответственную миссию Волкова. Вот его отчет. Дословно.

«С супругами Кобаяси, как обычно в таких случаях, мы встретились у входа в Академическую гостиницу. Осенний вечер. Всклокоченный Джинзо, миниатюрная Мичико и я. Пришел еще коллега из Кристаллографии. Тоже провожать. Потолкались у служебной “Волги”, распихивая багаж: чемоданы, тульский самовар, мой подарок – баян и большую куклу в коробке. Уселись, поехали. Я – с шофером, Джинзо, Мичико и коллега – сзади. Неслись быстро. С фарами. В основном молчали. Чувствовал себя при исполнении.

В аэропорту светло, людно и шумно. Рейс Москва – Хабаровск – Ниигата раз в неделю. Подошла очередь к стойке регистрации. Нам индифферентно дают от ворот поворот:

– Нет ОКея – гуляйте!

– …???!!!..

– Да-да, гуляйте! Как холодный душ!

Джинзо буквально оцепенел, став еще страшнее обычного. Внешность у него типично самурайская. Суровое лицо, всклокоченные волосы. Мичико тоже оцепенела, но красиво, с улыбкой. Коллега гулял в стороне и сначала не понял. Потом оцепенел и он.

Спиной ощутил, что теперь все на мне. Помочь может только какой-то начальник. Выгреб у Кобаяси все документы и рванул в лифте наверх искать. Метался по служебным кабинетам и коридорам. Всем было не до меня. По ошибке заскочил в зал авиадиспетчеров. Те, сидя в наушниках перед экранами, никак на меня не прореагировали. Игнорируя секретаршу, ворвался к начальнику аэропорта. Огромные окна. Летное поле как на ладони. Начальник обалдел и только выругался, как меня к нему пустили.

Понял, что идея с начальниками провалилась. Кто-то подсказал бежать прямо к самолету и решать вопрос там. Скатился вниз к подшефным. Гурьбой понеслись с вещами по галерее к выходу. Прорвались через турникеты, накопитель, стеклянные двери. Останавливать нас никто даже не пытался. Видимо, наш безумный вид был достаточно убедителен. Вывалились на летное поле. Кругом темнота. Бегаем от самолета к самолету. Нашли наш. Он стоял дальше всех и красиво светился. Полный. Посадка закончилась. У пустого, готового отъехать трапа служительницы по рации переговаривались с экипажем. Наша группа “в полосатых купальниках” их немало изумила. Здесь нас тоже не ждали. Я выпалил, что случай экстраординарный. Государственной важности. Японцы должны улететь!

Связались с экипажем. Спустились двое. Типа пилотов. Нормальные, спокойные. Один стал слушать меня, другой – коллегу из Кристаллографии. Под самолетом у шасси я предложил своему 25 рублей, одной бумажкой. Все что было. Он заинтересовался. Как-то договорились. Забавно! Другая пара тоже договорилась. И мы втроем полезли в самолет – Джинзо, Мичико и я. У каждого “в руках и зубах” багаж под завязку. “Диван, чемодан, саквояж, картина, корзина, картонка…” Вверх по трапу, по узкому проходу, баяном по головам сидящих. Такого здесь, наверное, не видали.

Сгрудились в хвосте у туалета. Свободных мест нет. Сидеть негде. Прибежали стюардессы. Неразбериха. Появился командир корабля. Кричит: “Всем сесть!!!”. Дернул меня за рукав. Я огрызнулся: “Без рук! Я провожающий!” Командир: “Что за бред?!!! Какой еще провожающий?!!!” Меня облепили и потащили к выходу. Я не сопротивлялся: “Ха-ха! Дело сделано. Пожалуйста, выкидывайте!”

Но не тут-то было! Нашу дрейфующую к выходу кучу догнал Джинзо и вцепился в меня, как бульдог, буквально перед люком. Свирепого Джинзо, конечно, все испугались. Заминка. Он в истерике что-то сбивчиво кричит. На каком языке? Японском, английском, русском? А-а-а-а, понял! Документы! У меня их паспорта и билеты. Лихорадочно шарю по карманам – не могу найти. Плащ, пиджак, правый карман, левый, передний, задний, за подкладкой… Почти разделся. Документов нет. Шок. Где-то оставил… Где?

Но чудеса бывают! В сотый раз лезу в карман, и… там они, родимые, лежат себе тихонечко. Уф! Отдал, обмяк, как спущенный мячик, и, полностью умиротворенный, отчалил на трапе. Застегнулся. Спустился по ступенькам вниз. В темноте нашел коллегу. Просквозили с ним зал аэропорта. Отыскали “Волгу”. Разбудили водителя.

– Ну, вы даете! Что так долго? Все планы порушили!

А супруги Кобаяси… вместо первого класса так при туалете и полетели. В Хабаровск. На приставных местах. Всего-то… часов восемь».

Потом Кобаяси сказал, что, когда летел, испытал счастье.

Небольшие пояснения к отчету.

1. В те, не столь отдаленные времена мало было иметь билет, следовало еще за несколько дней до вылета получить подтверждение – «OK». Кобаяси это и в голову не могло прийти, а нам должно было, но не пришло, поэтому в аэропорту наших гостей никто не ждал.

2. Оставить японцев в Москве еще на неделю до следующего рейса было в принципе невозможно: кончалась виза, и по тогдашним законам их ни в коем случае нельзя было приютить у себя даже на ночь. Не было ни гостиницы, ни денег на проживание… Они могли разве что бомжевать на вокзале.

Если бы самолет улетел без них, нам бы лучше дальше просто не жить. Тут Волков проявил себя во всей своей мужественной красе. Я всегда знал, что на него можно положиться.

При последующих встречах с Кобаяси первым делом вспоминался этот случай. Кобаяси русским языком владел слабо, и в его пересказе все выглядело лаконичнее, но не менее эмоционально.

– Нет.

– Нет.

– Нет.

– Да? Да! Да!! Да!!!

Ничего более яркого и волнующего в его жизни никогда не было.

Вернемся, однако, снова в институт.

Существующая в Академии наук свобода в выборе тематики исследований и решаемых задач сбалансирована системой контроля эффективности работы лабораторий в целом и каждого научного сотрудника в отдельности. Ежегодно утверждается план работы лаборатории. Как правило, он составляется самим руководителем. Занимаясь этим, я обнаружил удивительную вещь. Как только включишь работу (обычно уже близкую к завершению) в план, с ней тут же начинаются осложнения, которые иной раз так и не удается преодолеть до конца срока. С учетом этого самые перспективные и ответственные работы в план я никогда не записывал.

Научные сотрудники крайне чувствительны к оценке своих идей и прозрений, критика со стороны руководителя должна быть очень взвешенной и щадящей. Интересно, что люди редко адекватно оценивают свои творческие способности. Большая часть склонна их преуменьшать и скрытно завидует другим, более одаренным. Но бывают и обратные случаи. Как ни странно, но завышенная самооценка в науке часто помогает продвижению. Не зря, видно, говорят, что другие ценят тебя так, как ценишь себя сам.

Люди, попавшие в науку, прошли через многоступенчатый отбор в школе, вузе, аспирантуре, при устройстве на работу. Все они по своим способностям относятся к элите общества. Но, несмотря на это, далеко не всем удается достичь научного признания. Огромную роль здесь играет окружение и моральный климат в коллективе.

Научные сотрудники, являясь творческими людьми, разнообразно проявляют себя и вне стен лаборатории. Они или горнолыжники и яхтсмены, или заядлые туристы и альпинисты, или поклонники камерной музыки, знатоки живописи и тонкие ценители литературы. Загляни внутрь любого, и найдешь там что-нибудь глубоко нетривиальное.

Работая в научном коллективе, очень важно научиться радоваться чужим достижениям, иначе жизнь может превратиться в сплошные страдания, лишающие сил и бодрости духа.

Окружающая среда в научном мире не всегда дружелюбна в силу постоянно присутствующей конкуренции. Наиболее жесткие формы она принимает среди собратьев, работающих над схожими научными проблемами. Когда же дело касается высокопрестижных исследований, обстановка просто напоминает боевые действия. В армейских терминах потенциал сторон определяется уровнем применяемой техники, выучкой личного состава и творческим потенциалом штаба.

Техника. В американских и европейских физических лабораториях техника практически вся покупная. Самоделки встречаются только в тех случаях, когда требуется что-то сугубо специальное для данного эксперимента. Приобрести требуемый прибор или приспособление для них элементарно просто и быстро (несколько дней). Были бы только деньги. Это давало нашим зарубежным конкурентам неоспоримое преимущество. Сейчас и в России, в принципе, почти все зарубежное оборудование тоже стало доступно. Вот только с деньгами не очень.

В былые же времена ситуация была совсем иной, требующей от исследователя творческого подхода не только в экспериментальной практике, но и в организационных делах. Приборы (отечественные) нужно было заказывать за год, притом не все заявки удовлетворялись. В силу этого была большая потребность в самоделках. В физических институтах существовала целая сеть вспомогательных подразделений, таких как конструкторское бюро, механическая, оптическая, стеклодувная, радиомонтажная, ремонтная, столярная мастерские, кузница, гальваника, службы научно-технической информации и поверки приборов. В каждой лаборатории, кроме того, были свои мастерские, а в каждом подразделении еще механики и техники. Фактически полное многоуровневое натуральное хозяйство. В верхних эшелонах оно было не очень мобильно. Для продвижения своих заказов важно было иметь дружеские отношения с руководителями соответствующих мастерских и служб. Подарки, а тем более деньги в этой сфере хождения не имели. Валютой был исключительно спирт, который выдавался научным сотрудникам для промывки и протирки контактов и оптических деталей, но обычно шел на более насущные нужды.

Покупные приборы советского производства обычно уступали по своим параметрам западным аналогам и к тому же не отличались высокой надежностью, зато были габаритными, что придавало установкам солидность. Так, наши спектрометры занимали площадь с десяток квадратных метров и были смонтированы в три яруса. Приборы, собранные на радиолампах, гудели в разных тональностях своими вентиляторами и давали столько тепла, что даже зимой в лаборатории было жарко.

Перевод электроники на полупроводники, а затем и на интегральные схемы не только радикально уменьшил габариты установок, но и лишил их прежней убедительности и фотогеничности. Это как с заменой паровозов на тепловозы и электровозы: полное разочарование для художников – ни тебе труб с развевающимися на ветру клубами дыма и пара, ни топки с гудящим пламенем, ни огромных раскрашенных колес с шатунами. Даже движение передать нечем. Аналогично и с компьютерами – первые, ламповые занимали целые залы, весили десятки тонн и потребляли полторы сотни киловатт. Работать на них могли только избранные, специально обученные и очень уважаемые люди.

В общем, наша родная техника была много более впечатляющей, чем западная, хотя и уступала ей по некоторым другим существенным параметрам. Последнее обстоятельство компенсировалось энтузиазмом исследователей. Заграничные ученые уже тогда жили широко и красиво, на уик-энд ездили к морю, а в отпуск на Мальдивы. У нас же ничего интереснее работы не было. К тому же и жили тесновато, как правило вместе с тещей, так что на работу шли как на праздник. Помимо этого, наше преимущество точно отражено в русской пословице: «Голь на выдумку хитра». К примеру, американцы в радиолокаторах прежде делали две отдельные антенны – одну на излучение, вторую на прием. А наши – исхитрились их совместить в одну, что сильно озадачило заграничных коллег.

Выучка. Массовое образование у нас было посильнее, чем где-либо. Даже из сельских школ ребята поступали в центральные вузы. Причем стремились именно к знаниям, а не только к получению заветного диплома. Среди физиков в Москве более других котировались МГУ, ФИЗТЕХ и МИФИ.

Сейчас с образованием дела весьма плохи. Дипломы стали важнее знаний. Университетов – море, но добыть диплом можно, вообще не учась. Плати и ни в чем себе не отказывай. Выпускником любого вуза можно стать, не выходя из метро. В руки подобных специалистов и попала страна. В науке стало немало липовых аспирантов, уклоняющихся от призыва в армию. Так что с выучкой и творческих кадров у нас дело обстоит сейчас тоже не очень. Хорошо еще, что наши люди от природы большие выдумщики и затейники, а вот в части реализации слабоваты. Отсюда и проблемы в соревновании с более системными конкурентами.

Штаб. Руководители науки у нас и самые опытные, и самые старые в мире. Среди них встречаются уникумы вроде Прохорова, сохранившие до преклонного возраста здравый ум и живой интерес к делу. Но природа даже в среде академиков берет свое. В девяносто лет они уже редко помнят начало десятиминутного разговора. Но самое печальное, что и замену-то им не всегда сыщешь. В вузах шестидесяти-, семидесятилетний профессор считается перспективным кадром на должность заведующего кафедрой или декана. Слава богу, пенсионеры (в отличие от остальных) оказались весьма живучими. Видимо, достигнув почтенного возраста, человек чувствует себя спокойнее, как-то привычнее к неприятностям и оттого увереннее. Короче говоря, штаб пока есть, но уже на исходе.

Подводя общий итог, видим, что конкурировать в науке на мировом уровне нам с каждым годом становится все труднее.

Оглядываясь назад, могу с уверенностью сказать, что период научной работы, когда нашему коллективу удалось достичь мирового приоритета и признания, был для меня наивысшей точкой успеха. Первоосновой этого была преданность делу сотрудников лаборатории, наделенных яркими творческими способностями. Не обошлось и без удачного стечения обстоятельств. Это не значит, что судьба защищала нас от всех трудностей и невзгод, нет, но плотность их на жизненном пути была достаточно хорошо дозирована, с тем чтобы стимулировать к действиям и не подавить при этом оптимизма. Более того, не раз бывало так, что неприятности оборачивались вскоре своей противоположностью. К примеру, когда из-за каких-либо интриг срывались планы и замыслы, часто оказывалось, что они по своей сути были пустыми хлопотами. К тому же трудные ситуации заставляют искать нетривиальные решения, что также частенько приводит к успеху.

Бывали и совсем быстрые превращения поражений в победы. Так, когда мы в очередной раз представили работу на институтский конкурс, жюри ее отклонило, ссылаясь на то, что в прошлом году премию мы уже получали. Выдвинутая нами работа была интересной и к тому же нравилась Прохорову. Узнав от меня о решении жюри, он слегка разгневался, но вмешиваться не стал. И тут буквально на следующий день в институт пришла разнарядка на один орден «Дружба народов» и несколько медалей. Прохоров тут же распределил орден мне, несмотря на активное противодействие недругов. Таким образом, в 1985 году вместо грамоты на институтском конкурсе научных работ я получил правительственную награду. Так часто бывает – работают все, а награду получает начальник.

За пять лет до этого вместе с Прохоровым и Ирисовой мы в коллективе двенадцати человек были удостоены Государственной премии СССР за цикл работ по освоению субмиллиметрового диапазона. В отличие от случая с получением ордена, это была значительно более сложная и длительная эпопея. Оставив на время научные распри, удалось объединить в авторском коллективе «коня и трепетную лань». В результате вместе получили премию сотрудники разных организаций, в том числе активно доказывавшие годом раньше несостоятельность работ друг друга.

Низкая подвижность научных кадров в СССР способствовала высокой стабильности научных сообществ, которые с годами подчас превращались в настоящие научные школы с несколькими поколениями исследователей. Иностранцы все без исключения завидовали нашей возможности систематически заниматься избранной проблемой в условиях хорошо подготовленного и слаженного научного коллектива.

Научная работа, как уже отмечалось, связана с жесткой конкуренцией, переходящей порою в острейшую борьбу. Не была исключением и наша деятельность.

Началось все с того, что где-то в 1970 году в лабораторию колебаний обратился соискатель, назовем его В. М., с просьбой дать официальный отзыв на докторскую диссертацию, которая прямо соответствовала тематике нашей работы. Уровень диссертации был настолько низким, что нужно было обладать большой, скажем так, смелостью, чтобы ее защищать. После ряда обсуждений В. М. под тяжестью неопровержимых доводов диссертацию забрал на переработку. Через каждые два года ситуация повторялась. Диссертация претерпевала кое-какие изменения, но из хлопчатобумажной майки даже при большом желании невозможно сшить шубу.

Публикации В. М. по времени частенько опережали наши, и в своих статьях мы были вынуждены проводить сравнение результатов. Почти всегда экспериментальные результаты находились в противоречии, и поэтому дискуссии носили острый характер. Не хочу сказать, что наши данные всегда были безупречны, но перевес по качеству мы имели уже тогда, а с годами он стал просто подавляющим. Мы закрыли большую часть обнаруженных В. М. эффектов и вскрыли вызвавшие их методические ошибки.

Уровень очередного варианта диссертации был по-прежнему низким, но у В. М. появился активный напарник из Киева – Ю. М., который тоже представил докторскую диссертацию, используя результаты совместных с В. М. работ.

Взвесив все «за» и «против», мы с Волковым решили принять бой и выступить с критикой обеих диссертаций. Чего здесь только не было, страшно вспомнить. Продержались мы примерно год, а потом, будучи увлеченными новыми исследованиями, махнули рукой. На защиту В. М. мы даже не пошли, только слышали, что прошла она блекло с перевесом положительного голосования всего в один голос.

В ВАКе диссертацию В. М. ждала трудная судьба. Как потом выяснилось, ее дважды направляли «черному» оппоненту. Первый вообще отказался писать отзыв, а второй дал очень плохой. В. М. был уверен, хотя и совершенно безосновательно, что это наших рук дело. Мы даже не были в курсе всех этих коллизий. Диссертация объективно была очень слабой, отсюда проистекали все его беды.