Текст книги "Грустный оптимизм счастливого поколения"

Я воспринял это как черную неблагодарность, но тайну успеха сохранил.

Сейчас я смотрю на этот случай несколько иначе и вполне допускаю, что он был в своем заявлении искренен. Когда наперед знаешь результат, все замаскированные автором детали и мелочи становятся более выпуклыми.

Другой одноклассник – Толик был одержим авто и тратил на свое увлечение все внешкольное время, отчего учился плохо, хотя и был способным. В одиннадцатом классе он решил построить действующую модель бензинового двигателя. Для начала сделал чертеж корпуса, раздобыл здоровенную стальную болванку и начал подобно скульптору вырубать из нее зубилом соответствующую чертежу форму. Нам всем было очевидно, что из этой затеи ничего не выйдет, но, видя то упорство, с которым наш товарищ изо дня в день стучит молотком, мы даже попытались ему помочь. Правда, энтузиазм наш закончился после первого же неудачного удара молотком по руке. У Толика вся левая рука была сплошным синяком.

После недели напряженной работы в болванке появилась выемка весьма неправильной формы глубиной в несколько сантиметров. Взвесив все «за» и «против», Толик сдался и обратился за помощью к фрезеровщику на заводе, где он проходил практику. Через час изуродованная заготовка приобрела форму изящной детали. Толик показывал ее с нескрываемой гордостью, и мы уже даже начали верить в реалистичность его конечного замысла. Но тут нас ждала неожиданность. Толик, который еще вчера с энтузиазмом часами колотил молотком по зубилу, полностью утратил интерес к своему проекту.

Психологию такого поведения я понял не сразу. Помог мне рассказ персонажа одной из последующих глав – Саши Волкова. В детстве он увлекся собиранием народных пословиц. Завел альбом и аккуратным почерком вписывал в него свою «добычу». Родители решили поощрить увлечение сына и подарили ему на день рождения толстую книгу «Пословицы и поговорки русского народа». Саша очень обрадовался… и потерял всякий интерес к своему увлечению. Вывод очень простой: в жизни, особенно в детстве, процесс бывает важнее результата. Собственно вся жизнь – это именно процесс.

В классе была еще одна дружественная мне заметная личность – Владимир. Он олицетворял собой богемную часть нашего небольшого коллектива, жил под маской легкой загадочности и не был конкретен в своих мыслях и поступках. Многим девчонкам он нравился даже больше, чем удалой Гена, поскольку был по-взрослому симпатичен, остроумен и нетривиален в своих суждениях. Нас с ним объединяла именно несхожесть в отношении к жизни. Встретившись с ним лет через двадцать после окончания школы, я сделал вывод, что жизненная неконкретность не всегда приводит к успеху.

Пора, однако, сказать и про девчонок, тем более что их было в классе немало и были они весьма привлекательными. Их внутренние отношения были более тонкими и противоречивыми, чем у ребят, а группировки менее устойчивыми. Самой заводной в классе была маленькая испанка, дочка политических беженцев Жанна. Именно она однажды инициировала письмо протеста в «Комсомольскую правду» против какой-то выходки империалистов, которое с нашими фамилиями напечатали на первой полосе и которое привлекло к нашему классу значительное внимание далеко за пределами школы.

Кстати, в классе был еще и итальянец – Андрей. Он отлично говорил по-русски и к тому же был безупречно грамотным, так что диктанты по русскому языку я предпочитал списывать именно у него.

В отношениях девчонок самое существенное значение имел рейтинг по красоте. Лидерам рейтинга завидовали и в девичьей среде их не любили, поскольку именно они были в центре внимания мальчишек. В нашем классе среди прочих явно выделялась одна – Татьяна. Она была не только красива, но еще и не по годам женственна и умна. У Татьяны в классе не было устойчивых подружек, и было понятно, что ее личная жизнь не ограничивается рамками школы. С мальчишками она тоже особенно не сходилась. Все мы понимали, что для нее мы слишком желторотые. Меня она несколько выделяла своим вниманием, и приятные воспоминания от этого свежи до сих пор.

Учителя в школе практически все без исключения были замечательные, и хотя бы о некоторых из них нужно обязательно сказать подробнее. Явно обращал на себя внимание учитель математики Дмитрий Емельянович – мужчина высокого роста и крупного сложения. Даже в холодную погоду он ходил без пальто с неизменным зонтиком. Класс он требовал проветривать на перемене так, что зимой зуб на зуб не попадал. Математике учил Дмитрий Емельянович столь надежно, что все, успешно прошедшие его школу, поступали в институт без помощи репетиторов.

Совершенно неожиданно и необъяснимо в один прекрасный день директор решил отправить Дмитрия Емельяныча на пенсию. Мы были шокированы, но повлиять на ситуацию не могли. Тогда решили подарить учителю на память часы. Деньги собрали с редким энтузиазмом и на последнем уроке часы вручили. Дмитрий Емельяныч был так растроган, что решил полгода доучивать нас без зарплаты. Вот такие нравы были в то время.

За рамки школьной программы Дмитрий Емельяныч на уроках не выходил и слегка подтрунивал над теми, кто этим увлекался. Душу в компании с Аликом Терлецким и Витькой Степаньянцем (самым способным из нас) мы отводили в кружке, который вел другой математик – Григорий Павлович. Под его руководством мы изучили метод математической индукции, начала дифференцирования и интегрирования. Но не это было главным – большую часть времени мы тратили на задачи из олимпиадного сборника мехмата МГУ. Они коренным образом отличались от рутинных школьных, и при их решении мы впервые столкнулись с непреодолимыми трудностями. Иной раз неделями я безрезультатно бился над самой простенькой на вид задачей. Преподаватель также не мог решить большинства из них и не скрывал этого. Если кто-либо из кружковцев «раскалывал» одну из задач, это становилось событием, специально обсуждаемым и критикуемым. В критике чужих ошибок я оказался особенно силен и на этом заработал значительный авторитет.

Весной наступало волнительное время олимпиады. Проходила она в главном здании МГУ на Ленинских горах. Все было организовано очень торжественно и по-взрослому. В огромных аудиториях нас рассаживали на некотором удалении друг от друга. Вскрывали конверт и объявляли задачи. На решение отводилось четыре часа. На третьем всех угощали булочками с изюмом.

Несмотря на основательную подготовку, успехи нашего кружка обычно были весьма скромными, и лишь однажды из МГУ в школу пришла благодарственная грамота, которой все мы, и особенно Григорий Павлович, очень гордились.

Несколько тоненьких книжечек с олимпиадными задачами в потертых бумажных переплетах я храню до сих пор. Когда при разборке книг они попадаются в руки, я обязательно перелистываю их и как бы ненадолго возвращаюсь в волнительную пору юности, вспоминая олимпиады и многие другие события тех лет. Некоторые из задач сейчас мне уже не представляются столь безнадежными, другие же, особенно по геометрии, так и остались неприступными.

В одиннадцатом классе мы с Витькой решили сыграть сразу на двух «досках» – выступить на физических олимпиадах в МГУ и МИФИ. Дело осложнялось тем, что первые туры совпали по времени. В качестве выхода мы решили, что я пойду в МГУ, а Витька в МИФИ и каждый решит два варианта под двумя фамилиями. Сомнений в успехе у меня не было ни малейших. Но результат оказался ужасным – мы провалились в обоих местах. Не знаю толком, что случилось у Витьки, но я в спешке наделал массу ошибок в задачках, которые в обычной обстановке решал без проблем. Потом в жизни я не раз убеждался, что большая уверенность в победе, как правило, оборачивается большим поражением и, наоборот, опасения и сомнения частенько являются признаком успеха.

Физика нравилась мне ничуть не меньше математики, и я с удовольствием занимался ею сверх школьной программы. Настольной книгой был «Сборник избранных задач по физике» с решениями. Все до единой задачи были настолько интересными, что я изучил их досконально. Понятно, что на уроках после такой подготовки я мог без особого напряжения блеснуть знаниями и сообразительностью, что и делал при каждой возможности.

Преподаватель физики Юрий Львович был человек импозантный и страшно нравился всем девочкам. Не удивительно, что несколькими годами раньше он женился на одной из своих выпускниц. Моя активность вызывала у него двойственное чувство. С одной стороны, его, как преподавателя, радовали мои успехи, с другой – я постоянно нарушал создаваемую им на уроках атмосферу загадочности и его возвышенного превосходства.

Несколько лет спустя я сам оказался в схожей ситуации, когда, будучи студентом МГУ, вел отборочные занятия со школьниками. По замыслу, на этих занятиях предстояло выявить способных ребят для зачисления в физико-математическую школу. Такая процедура представлялась нам более безошибочной по сравнению с обычными собеседованиями и экзаменами.

Стараясь отличить заученные знания школьников от активного владения предметом и сообразительности, я на каждое занятие придумывал свежие задачи. В группе же был один паренек с удивительными способностями. Все мои домашние заготовки он раскалывал на лету, подавляя тем самым остальных. Я тогда все же смог найти против него «противоядие», поручив вундеркинду самому придумывать задачи. Несмотря на безусловные способности, ничего путного он так и не придумал, зато у меня появилась возможность спокойно работать с остальными.

Наш же учитель физики избрал другой путь. Он старался смутить меня, подловив на какой-нибудь ошибке. Чем реже ему это удавалось, тем сложнее становились наши взаимоотношения. Критический случай произошел в десятом классе и не был связан с физикой. Юрий Львович к тому времени стал директором школы.

Учительница истории решила сводить нас в музей Ленина. С самого начала можно было предвидеть, что затея вести в святая святых группу подростков, сплоченных иронией над окружающей действительностью, была небезопасной. Так и оказалось.

С первых же минут мы стали задавать экскурсоводу нелепые вопросы, совершенно не соответствующие торжественности момента. Сначала не подозревавшая подвоха женщина пыталась на них серьезно отвечать, но потом, убедившись в нашей злонамеренности, отказалась продолжать экскурсию.

Об этом ЧП мгновенно стало известно директору школы, и он потребовал назвать зачинщиков, не наказывать же весь класс. Учительница назвала меня. Должен признаться, не без оснований.

Разборка началась прямо на уроке. Мне было велено покинуть занятия и явиться с родителями. С учетом политической составляющей проступка рассматривались два варианта моего наказания: исключение из школы или исключение из комсомола. Ни тот, ни другой меня совершенно не устраивал.

Обсудив сложившуюся ситуацию с секретарем комитета комсомола школы, который был нормальным парнем и к тому же моим приятелем, мы решили ехать в музей и утрясать дело там. Экскурсовода мы нашли без труда. На удивление, встретила она нас очень приветливо и сказала, что меня хорошо помнит. «Еще бы», – обреченно подумал я.

Мы коротко изложили ей суть вопроса и имеющиеся варианты его решения. Реакция ее была поразительной. Она сказала, что никакого зла вообще не держит, а проводимые в школе поиски «козла отпущения» являются вредным последствием культа личности. Еще она сообщила, что сегодня ей выдали долгожданный ордер на новую квартиру. Такое везение (я имею в виду себя) не могло прийти само по себе. Судьба и раньше была ко мне благосклонна, но столь отчетливо я почувствовал ее спасительную руку впервые.

Мы поздравили и тепло поблагодарили счастливого экскурсовода. На прощание она дала нам свой телефон и обещала заступиться в случае необходимости.

На следующий день я пришел в школу без родителей, но в легком волнении. Директор явился вместе с учительницей истории уже на первый урок и потребовал от меня объяснений.

Я слово в слово процитировал экскурсовода. Наступила пауза. Директор повернулся, бросил взгляд на учительницу, от которого та вся сжалась, и покинул класс. Я понял, что победил, но радости от этого никакой не было. Состояние было примерно как в свое время на столбе, когда страховочной цепью я чуть не замкнул магистральные провода. Пуля просвистела у виска.

Следующая, более мелкая угроза нависла надо мной уже в самом конце одиннадцатого класса. У нас не было какого-то урока, и мы втроем играли в дурака, когда в класс вошла новая учительница химии. Карты у нас были необычные – их Алик сделал сам, причем очень искусно. Они были крошечными и помещались в спичечную коробку. Мы играли в них, почти не таясь, поскольку и за проступок-то это не считали.

На вопрос учительницы «Что вы тут делаете?» я честно ответил «Играем в карты. Не хотите ли присоединиться?»

Это был явный перебор расхрабрившегося выпускника.

Далее события развивались стремительно. На следующий урок прибыл директор и, сказав, что за такие дела можно заработать запись в характеристику, с которой и в ремесленное училище не примут, потребовал добровольно признаться в содеянном.

Мы обреченно переглянулись и уже хотели было сдаваться, как вдруг нас опередила другая четверка вставших одноклассников. (В этот раз судьбе спасти меня оказалось много дешевле, чем в предыдущем случае.) Их увели, но вскоре вернули, так как химичка их не опознала. Ребята потом долго недоумевали, как их могли застукать на чердаке?

Вообще же я был активным комсомольцев, и в одиннадцатом классе тот же директор предложил мне стать секретарем комитета комсомола школы. Предложение было очень лестным, но я его по мальчишеской строптивости сразу отклонил, о чем тут же пожалел. Но обратного хода с моим характером уже быть не могло. В дальнейшем подобное со мной случалось еще пару раз в зрелом возрасте и в еще более перспективных ситуациях. Анализируя данный случай, я прихожу к заключению, что мгновенное, неизвестно откуда пришедшее решение было верным, иначе со своей инициативностью я смог бы попасть на заметку в райком с перспективой партийной карьеры. Судьба же уже тогда, вероятно, имела в виду более интересный вариант жизненного пути.

Самые тяжелые школьные воспоминания связаны у меня с уроками русского языка и литературы. Как и чистописание в начальной школе, это была сплошная зубная боль. Редкий диктант, а тем более сочинение приносили мне больше тройки.

И вот однажды на одном из домашних сочинений я решил переломить ситуацию. Трудился я над ним целую неделю, отказавшись от обычного в таких случаях списывания с учебников и пособий. Я пытался изложить свой взгляд на вещи, придав ему хорошо продуманные оригинальность и образность. Сочинение получилось большим. Я его дважды переписывал, а под конец попросил родителей проверить.

Через пару дней состоялся «разбор полетов». Я очень надеялся, что мое сочинение попадет наконец в число лучших, и с нетерпением, буквально затаив дыхание, ожидал этого счастливого момента.

Работа моя лежала отдельно от остальных. Учительница, видимо, хотела сказать о ней специально. Это обнадеживало. Однако, как вскоре выяснилось, смысл ее комментария сводился к тому, что допущенные в домашнем сочинении восемь ошибок свидетельствуют о моем полном пренебрежении к предмету. Мне был поставлен кол, и о нем было публично объявлено на ближайшем родительском собрании, так что мама вынуждена была разделить со мной позор и ответственность.

С этого момента я уже никогда не выходил в своих сочинениях за рамки упрощенных до предела банальных фраз. Эта жалкая по своей сути тактика позволила, тем не менее, успешно закончить школу и получить заветную тройку за сочинение на вступительных экзаменах в МГУ.

Прямыми антиподами преподавателю литературы были учителя черчения и электротехники. Оба они преподавали в вузах, в школу пришли скорее из интереса, чем для заработка, и к делу подходили неформально.

Чертежник на первом же уроке дал задачу по начертательной геометрии и спокойно уселся за стол, предоставив нам возможность помучиться. Наши робкие попытки найти решения все были неверны, и он их аргументированно отвергал. На следующем уроке все повторилось. Казалось, что таким методом мы вообще не сдвинемся с места. Но методика оказалась плодотворной, и дальше все стало развиваться стремительно. Знания легко ложатся на вспаханную напряженным трудом почву. В конце года мы уже уверенно вычерчивали любые сечения и пересечения сложных поверхностей, далеко выходящие за рамки школьной программы. Полученные навыки и знания оказались столь глубокими, что в МГУ преподаватель начертательной геометрии на первом же занятии поставил мне зачет, чтобы я больше не приходил и не выпендривался. Кстати, точно так же получилось со слесарной практикой, но здесь я благодарил уже не школу, а деда.

Преподаватель электротехники был автором учебника о школьных наглядных пособиях и подходил к обучению сугубо с практической точки зрения. Выдал нам небольшие дощечки, провода, ролики, выключатель и патрон для лампочки. Нам предстояло из всего этого собрать схему, имитирующую комнатное освещение. Не говоря уже о девчонках, задание озадачило многих, но только не меня. Я понял, что пробил мой звездный час: за лето в деревне я электрифицировал не один дом.

Привинтить ролики, выключатель и патрон натренированным рукам было столь же легко, как красиво натянуть и соединить провода. Через полчаса все было готово, и я предстал со своим детищем перед преподавателем, к чему тот был явно не готов. Сначала он внимательно осмотрел схему, а затем еще более внимательно меня. После этого пошел искать лампочку, никак не ожидая, что она понадобится так быстро. К изумлению всего класса, лампочка, ввинченная в патрон, исправно слушалась выключателя. Пощелкав несколько раз, преподаватель спросил, как мне это удалось. Я скромно пожал плечами, хотя внутри трепетал гордостью от достигнутого успеха. В заключение преподаватель преподнес мне еще один подарок – направил помогать девчонкам. Тут уж я вообще «распустил перья».

Проучились мы в школе, как я уже упоминал, одиннадцать лет. Наш выпуск был первым, попавшим под очередную реформу образования. Начиная с девятого класса два дня в неделю мы проводили на производственной практике. Сначала мы с Аликом записались на завод, но под нажимом родителей дрогнули и перешли в проектный институт.

Проектный институт № 2, куда нас определили, уже с первого взгляда вызывал уважение своей огромностью и солидностью. Это здание рядом с развилкой Ленинградского и Волоколамского шоссе и сейчас еще выглядит весьма внушительно.

Мы попали в отдел автоматизации технологических процессов. Первое время всерьез нас там никто не воспринимал, но постепенно мы освоились, и на второй год я уже мог самостоятельно разработать принципиальную схему автоматизации того или иного процесса. Самым крупным моим проектом был проект автоматизация линии по производству синтетического спирта на саратовском заводе.

Опыт и знания, полученные в проектном институте, мне не раз пригодились и в повседневной жизни, и в экспериментальной работе. Я не перестаю удивляться тому, насколько легко и быстро человек обучается в молодости и насколько прочными оказываются приобретенные в детстве навыки.

Глава третья
Университет

Решение поступать в МГУ пришло ко мне под влиянием Алика Терлецкого и его родителей. Отец Алика – известный физик-теоретик – был профессором физфака. Физический факультет меня привлекал, но оставались и сомнения, связанные с тем, что конкурс там был больше десяти человек на место. Обнадеживало то, что вступительные экзамены на физфаке были в июле, на месяц раньше, чем в большинстве других вузов, поэтому на случай неудачи у меня был запасной вариант. К счастью, он не пригодился.

Учеба взяла в оборот своей безжалостной рукой с первого же дня. Требования на физфаке были весьма жесткими, и заниматься приходилось много. Сейчас я отчетливо вижу, что наряду со знаниями в нас развивали еще более важный навык – умение напряженно и производительно трудиться. Это как в тренировке спортсменов, где наряду с освоением техники развивается и выносливость.

Не все даже способные ребята сумели преодолеть начальный барьер. Слегка расслабившись вначале, они на первой же сессии попали в такой водоворот проблем, что дальше учеба была им уже не в радость. Немало среди них было детей известных ученых. Иной раз говорят, что на детях великих природа отдыхает.

Я думаю, что все проще. В начале жизненного пути они нечасто сталкиваются с проблемами выживания, а поэтому оказываются не готовыми к тяжелому, подчас изнуряющему труду. Поблажки на экзаменах не ведут к успеху в науке.

Самым сложным предметом на первом курсе считался математический анализ. Для меня же он стал самым любимым, захватывающим красотой своих теорем. Лекции нам читал профессор В. Ильин. Делал он это вдохновенно и даже артистично. Эти лекции не пропускал никто. Обычно я приходил пораньше и садился на первый ряд. Ильин меня приметил и сделал объектом своего внимания. Как опытный лектор он, видимо, имел привычку выбирать в аудитории одного человека и обращаться с лекцией как бы к нему, контролируя степень восприятия материала.

Во время лекции он частенько подбегал ко мне, и я должен был быть всегда начеку, чтобы вовремя кивнуть или другим способом подтвердить высокий уровень понимания. Вскоре это заметили окружающие, и в самые ответственные моменты, когда требовалось продемонстрировать сосредоточенность и глубокомыслие, сидевшие рядом пытались меня рассмешить. Но я держался неплохо.

Однажды, несколько припозднившись, я сел наверху в конце аудитории. Уже на первой минуте В. Ильин, как обычно, подбежал к первому ряду и, не увидев меня, был явно озадачен. Вернувшись к доске, он начал осматривать аудиторию ряд за рядом. Наконец, обнаружив меня, сразу успокоился и приветливо кивнул, а по ходу лекции несколько раз взбегал вверх по ступенькам. Я чувствовал себя виноватым, доставляя ему такое неудобство. После этого случая я уже никогда не пересаживался, а мое место никто не занимал.

Семинарские занятия в нашей группе Ильин не вел, так что мы с ним никогда не разговаривали и, в традиционном понимании, фактически не были знакомы. Через двадцать лет судьба неожиданно свела нас в Кремле во время получения Государственных премий. Без всякой надежды на взаимность я поздоровался с ним. Он мгновенно узнал меня, как будто только вчера видел на лекции, и мы обнялись. Узнал он и жену, с которой мы обычно сидели рядом. Для меня впечатление от этой встречи было не менее сильным, чем от полученной премии.

Другой яркой личностью на факультете был П. Моденов. Его тогда знал каждый абитуриент, поступающий в технические вузы, по знаменитому сборнику подготовительных задач по математике.

Моденов вел у нас семинары, на каждом из которых он обязательно демонстрировал свою исключительную оригинальность. В его арсенале было несколько испытанных приемов. Например, он вызывал кого-нибудь к доске, усаживался за стол спиной к экзаменуемому и давал задачу на дифференцирование. Затем ставил оценку (обычно двойку), не глядя на доску, ориентируясь только по стуку мела. Контрольные работы проходили всегда очень нервно, он опаздывал минут на десять – пятнадцать, раскидывал задачки, через пятнадцать минут собирал работы, выгонял всех из аудитории и практически сразу же объявлял результаты, которые всегда были убийственными.

Моденов любил вспоминать о своей работе в Московском пищевом институте. Там он обычно принимал экзамены в аудитории с двумя дверями. На входе он задавал студенту вопрос на дифференцирование и шел с ним (со студентом) к выходу. В том случае, если за это время студент не давал правильного ответа, экзамен завершался у порога второй двери. Таким образом, за несколько минут он «экзаменовал» целую группу.

Лекции по физике читал уже довольно пожилой профессор, который не мог конкурировать с Ильиным. Тем не менее на его лекции я ходил с большим интересом, так как на них демонстрировалось множество интересных опытов, запомнившихся на всю жизнь. Именно на них, как на гвоздиках, развешены в моей памяти сведения из курса общей физики.

Все дисциплины на физфаке вызывали у меня вполне положительные эмоции, за исключением разве что истории КПСС. Семинары по истории в нашей группе, как назло, вела лекторша, и знала она нас всех в лицо. По этой причине лекции нельзя было пропускать, а кроме того, она требовала от нас конспекты произведений классиков и постоянно устраивала всякие опросы и проверки.

Для меня самым трудным было чтение классиков, не говоря уже об их конспектировании. Я всегда ловил себя на том, что, водя глазами по строчкам произведений исторической значимости, думал совершенно о другом. Хорошо еще, что в моем распоряжении была тетрадь конспектов отца от его учебы в Военно-политической академии. Она была аккуратно оформлена, и это преподавательнице нравилось, хотя невооруженным глазом было видно, что конспекты пятнадцатилетней давности, написанные еще перьевой ручкой.

Семинары по истории партии не любили все. И каждый раз мы пытались отвлечь лекторшу от изнурительных опросов. Мне в этом деле отводилась особая роль, как владевшему навыком длинных выступлений ни о чем. Согласно разработанному сценарию в начале семинара я задавал какой-либо вопрос или заводил разговор о непонимании обсуждаемой темы. Группа поддерживала, втягивая, таким образом, лекторшу в спасительную дискуссию.

Так все повторялось множество раз, прежде чем наш замысел был разгадан. Месть настигла меня на экзамене. Выслушав мой ответ, преподавательница заявила, что ставит мне (отличнику) двойку, так как я грубо исказил позицию классика. Вся группа замерла, а я не поверил своим ушам. Удовлетворившись произведенным эффектом, она предложила мне взять другой билет и после ответа поставила в зачетку четверку.

В дипломе у меня оказалось еще две четверки, и, что интересно, получил я их в ситуациях, когда знал предмет гораздо лучше, чем во многих других случаях. К примеру, на четвертом курсе семинары по квантовой механике у нас вел аспирант, который совершенно не готовился к занятиям и просто их профанировал. Я договорился с ним, что буду ходить в группу теоретиков, где занимался до этого. Как выяснилось, тем самым я нанес ему смертельную обиду. На экзамене он признал мой ответ неверным. Ни секунды не сомневаясь в своей правоте, я стал спорить. Дело дошло до сравнения наших позиций с учебником, который однозначно подтвердил мою точку зрения. Это еще больше вывело парня из себя, и я получил четверку, зная предмет лучше экзаменатора.

Похожий случай произошел и на экзамене по радиотехнике, который принимал подвыпивший майор с военной кафедры. Наша дискуссия была похожа на анекдот о солдате и старшине:

– Из какого материала сделан ствол винтовки?

– Из высоколегированной стали.

– Верно. А из чего сделан затвор?

– Из высоколегированной стали.

– Неверно. Из вышеупомянутого материала!

Нужно сказать, что подобные преподаватели являлись редким исключением. Бессменный декан профессор Василий Степанович Фурсов был человеком очень решительным, твердым и держал все в образцовом порядке. Эти два случая и запомнились мне именно своей исключительной уникальностью.

На экзаменах подчас возникали курьезные и смешные ситуации. Одна из них до сих пор свежа в памяти. Дело было на зачете по методам математической физики – одному из самых сложных курсов. Когда преподаватель раздал нам задачи, я вдруг почувствовал в животе какую-то резкую перемену и понял, что долго высидеть в аудитории не смогу. Никогда – ни раньше, ни потом – я не решал эти жуткие задачи про колебания струн и брусков с такой скоростью, как в этот раз, со сжавшейся в кулак нижней частью тела.

Подозвав преподавателя, я представил ему свой молниеносно-спасительный ответ. Однако он, видимо заподозрив, что я имел «домашнюю заготовку», дал еще задачу, которую я решил прямо при нем. Это его еще больше заинтересовало, и он предложил мне третью задачу. Ее я решил так же мгновенно и, получив наконец зачет, успел удовлетворить свою первостепенную физиологическую потребность. Объяснений этому феномену может быть только два: либо организм имеет невероятные скрытые резервы (как физические, так и умственные) и на него можно положиться в критической ситуации, либо у меня в суфлерах был Всевышний (больше некому), в этом случае я снимаю шляпу перед Его уровнем знания высшей математики.

На экзамене преподаватель даже не стал меня спрашивать и сразу поставил «отлично», признавшись, что поражен моими способностям. К сожалению, подобное озарение на меня больше ни разу не снизошло. Видимо, в дальнейшем ситуации были не столь критическими.

Студенческая жизнь была многогранной и не ограничивалась учебой. Главным культурным событием был, несомненно, зародившийся в те годы праздник Архимеда. Подготовка к нему начиналась за несколько месяцев. Многие студенты и аспиранты в азарте забрасывали учебу и писали стихи, песни и даже оперы. Не случайно среди выпускников физического факультета впоследствии оказалось немало профессиональных артистов, режиссеров, писателей и композиторов. К примеру, на нашем курсе учились Сергей Никитин – известный композитор и исполнитель песен, и Иван Киасашвили – кинорежиссер и автор сценариев «Кукол» (была такая очень смелая и популярная передача на НТВ).

При подготовке к «Архимеду» особенно ценились шутки и остроты, направленные против химиков. Ироническое отношение к химикам и химии было у нас буквально в крови и проявлялось даже на занятиях. Где-то на втором курсе мы проходили практикум на химфаке. Вел его увлеченный и эмоциональный человек. Он настолько подробно объяснял нам простейшие вещи, что вся группа, не сговариваясь, начинала отвечать на его вопросы невпопад. Он это так переживал, а нашим дурачествам не было предела.

Эмоциональностью преподавателя мы умело пользовались и на зачетах, где необходимо было указать направление каких-то химических реакций. Нам раздавались бумажки с химическими формулами. Между ними предстояло поставить стрелочку, показывающую направление превращения веществ. Хитрость состояла в том, что отвечающий уверенным движением руки вел линию справа налево, явно демонстрируя этим предполагаемое направление реакции. В том случае, когда это направление оказывалось неверным, преподаватель от возмущения просто подпрыгивал на стуле. Пока он еще находился в воздухе и не успевал вымолвить ни слова, следовало пририсовать острие стрелочки в противоположную сторону. На стул преподаватель возвращался уже успокоенным и сразу ставил зачет.