Текст книги "Грустный оптимизм счастливого поколения"

После длительного рассмотрения диссертацию ВАК все-таки утвердил, после чего В. М. вообще исчез из нашего поля зрения. Он почти ничего не печатал и никак не реагировал, когда мы в очередной раз по ходу дела опровергали его прежние работы.

В 1981 году для написания докторской диссертации созрел и я. Результатов у нас было более чем достаточно. Прослышав о моем замысле, возбудился Ю. М. – киевский соратник В. М. Он попросил принять его вместе с другим профессором из Прибалтики и ознакомить с работами. Мы согласились, благо показать у нас было что.

Сначала экскурсанты вели себя подчеркнуто сухо и официально, но постепенно прибалт стал выражать положительные эмоции. В конце же он так к нам расположился, что тайно признался в предписанной ему Ю. М. роли быть свидетелем нашей научной несостоятельности. Вышло же все с точностью до наоборот. Ю. М. попался на свою же наживку. Для того чтобы совсем не пасть в глазах приведенного свидетеля, он вынужден был признать наши успехи и заявить о прекращении борьбы. Желая, видимо, усилить эффект своего прозрения и объективности, он попросил прислать ему автореферат моей будущей диссертации и обещал дать хороший отзыв.

Наступил «час Х». В. М. на защиту пришел, а киевлянина не было. После доклада я ответил на вопросы, и секретарь совета стал зачитывать отзывы. Выполнив эту обязанность, он открыл дискуссию. Тут В. М. встрепенулся и стал выяснять, почему не огласили его отзыв. Секретарь развел руками: других отзывов не было.

Выяснилось, что В. М. передал свой отзыв через дочку, которая проходила в ФИАНе практику. Кому конкретно был передан отзыв, так и осталось неясным. У В. М. с собой «случайно» оказалась копия, и он ее зачитал. Это был, видимо, хорошо продуманный трюк, позволявший заставить меня отвечать на замечания, что называется, с листа.

Отзыв был длинный, ставил под сомнения многие результаты и имел отрицательное заключение. Ответить на замечания мне было нетрудно, тем более что обо всех имевших место разногласиях мы открыто заявили в статьях, а В. М. публично на это никак не реагировал. В результате ученый совет единогласно поддержал диссертацию. Таким образом, выступление В. М. только привнесло острую интригу и оживило обычно весьма скучную процедуру защиты.

Вскоре выяснилось, однако, что борьба далеко не завершена. От киевлянина в ученый совет пришло длинное письмо отнюдь не положительного содержания. Из него я узнал много интересного и неожиданного о себе и своей работе. Половина письма была просто враньем, а другая носила вздорный характер.

Вскоре в ВАК поступило еще одно заявление от В. М. Все было написано с таким перебором, что найти убедительные контраргументы не составляло труда. В результате ВАК утвердил диссертацию без каких-либо задержек.

Сейчас задаюсь вопросом: нужно ли было вообще ввязываться в борьбу за «чистоту рядов»? В те молодые годы подобный вопрос для меня просто не стоял, была полная уверенность, что все должно быть по-честному. Казалось бы, итогом борьбы стало лишь появление серьезных недругов, но это поверхностный взгляд. В результате из не нюхавших пороха новобранцев мы превратились в закаленных бойцов, прошедших «горячую точку». Через несколько лет на защите докторской диссертации Волкова уже не было ни затерявшихся разгромных отзывов, ни даже заявлений в ВАК.

Победа была полной и окончательной.

Глава шестая
Из жизни экспериментаторов

Физики-экспериментаторы должны многое уметь, чтобы успешно работать. По своим способностям и склонностям каждый научный сотрудник занимает в коллективе свою особую нишу. Мои наблюдения позволяют выделить здесь некоторые категории.

«Рукоделы». Очень важная, я бы даже сказал, ключевая категория специалистов для любого эксперимента. «Рукоделы» важны на всех уровнях, начиная от рабочих, техников и кончая самими учеными. Подчас работа по подготовке экспериментальных образцов ведется на уровне Левши, и любая ошибка сводит все на нет. Последовательность действий и даже все движения должны быть продуманы до мельчайших деталей. Необходимые инструменты и материалы готовятся и раскладываются как у хирурга, а «операция» длится иной раз целую неделю.

«Технари». Научные сотрудники этого типа в экспериментальном деле также котируются очень высоко, ибо технику приходится постоянно совершенствовать, переделывать, а то и просто создавать заново, а наша родная имеет обыкновение еще и ломаться. Подчас технари терзаются комплексом неполноценности из-за того, что не стали «учеными с большой буквы». Он возникает на базе того, что изготовленную ими экспериментальную технику используют другие. И эти другие получают на ней интересные научные результаты, интерпретируют их, ездят с докладами на конференции, защищают диссертации и т. д. Проблема эта серьезная.

«Хозяева». В экспериментальной работе в любой момент может понадобиться все что угодно, начиная с болтов с левой резьбой и кончая восковыми свечами. «Хозяин» собирает и копит все это. «Хозяева» известны всем, и дружба с ними высоко ценится. Все они большие куркули и никогда не открывают публике всех своих запасов.

«Энтузиасты». Способны делать любую, самую неприятную и тяжелую работу. Долгими часами без устали и ропота они ведут изнурительные измерения. Они готовы по первому зову прийти на работу ни свет ни заря и уйти за полночь. Это настоящие «пахари». Типичным недостатком, свойственным, по-видимому, большинству «энтузиастов», является значительная вероятность ошибки. Это приходится каждый раз учитывать.

«Раскопщики». Решая ту или иную задачу, они не оставляют без внимания ни одной мельчайшей детали, попадающейся на пути или лежащей рядом. Такие люди по прошествии лет становятся очень эрудированными и опытными. Они чрезвычайно полезны как консультанты и эксперты. Однако их научная карьера редко оказывается успешной. Путь к цели растягивается на многие годы и иной раз вообще исчезает из виду. Диссертацию они никак не могут представить, все считая свою работу незавершенной. Обычно они не слишком удачливы и в семейной жизни.

«Эрудиты». Больше всего времени проводят в библиотеках. С ними можно обсудить любую проблему и за полчаса получить ориентиры, на самостоятельный поиск которых ушел бы месяц. В науке между коллегами как-то не принято рассчитываться за подобные услуги. В лучшем случае «эрудитов» благодарят в печатных трудах. Случается, что у них самих научных работ почти не бывает.

«Писатели». Их функция очевидна. Они должны обладать не только хорошим слогом, но и способностью акцентированно подать материал. Один и тот же результат можно изложить так, что его примут в самый престижный научный журнал типа «Nature» или отвергнут в вузовском вестнике.

«Генераторы идей». Самые творческие личности. Идеи и фантазии приходят к ним в голову постоянно. В их изобилии нужно отыскать подходящие и не поддаться соблазну заманчивой нереальности.

«Критики». Это самый привередливый народ. Они способны охаять любую работу, поставить под сомнение состоятельность решений и выводов. Этим людям можно и полезно показывать только уже завершенную работу перед публикацией. В начале работы их критика неуместна и деструктивна, после нее просто опускаются руки. Это своего рода «санитары леса», они редко имеют много друзей, и характер их, как правило, с годами сильно портится.

«Коммуникаторы». Сами они часто никаких исследований не ведут, но знают всё обо всех и обо всем. Целыми днями они курсируют между лабораториями и институтами, посещают все семинары и конференции. Реже их встретишь в библиотеках. Их приход всегда связан с научными или околонаучными новостями, не всегда, правда, надежными, но всегда интригующими. Такие коллеги тоже полезны. Через них быстро устанавливаются деловые связи и организуются совместные исследования. Именно с этого они обычно и «кормятся», становясь соавторами многих работ.

«Организаторы». Прежде всего, должны иметь авторитет в коллективе и обостренное чувство ответственности за принятые решения. Они должны быть и хорошими психологами, и хорошими ораторами. Им приходится все время работать с народом и часто выступать на высоких собраниях с сообщениями об успехах и новых проектах. На них лежит ответственность за стабильность отношений в научном коллективе. Они должны первыми замечать и предупреждать конфликты. Разразившийся конфликт отнимает много сил и времени, как правило, его удается погасить, но рубец остается навсегда.

В организации научной деятельности, по моим наблюдениям, есть одно неразрешимое противоречие. Связано оно с тем, что статус и зарплата научного сотрудника возрастают по мере увеличения организационных обязанностей. По этой причине все стремятся к занятию руководящих должностей вне зависимости от наличия способностей. Сплошь и рядом хорошие и даже выдающиеся ученые становились некудышными руководителями и, получив заветную должность, больше теряли, чем находили. Сейчас другая крайность – ставку делают на менеджеров.

Думаю, что доверять им научные коллективы не стоит. Руководить творческой деятельностью – это не людьми и деньгами распоряжаться. Тут нужно глубоко разбираться в сути вещей.

Невозможно даже представить себе человека, который бы одновременно обладал всеми необходимыми экспериментатору качествами. Именно поэтому экспериментаторы существуют в природе группами, в которых каждый выполняет одну или несколько функций. Эффективность работы научного коллектива, как в любых командных делах, определяется, точнее, ограничивается слабым звеном. Нашей ахиллесовой пятой было отсутствие легких на руку писателей. Существуют буквально горы экспериментального материала, которые по этой причине не увидели свет.

Приведенная классификация экспериментаторов далеко не единственная. Так, их можно еще подразделить на «пластилинщиков» и «фундаменталистов».

Первые нетерпеливы в своем желании поскорее проверить замыслы и идеи. Их установки порой выглядят просто несерьезно. Все здесь собрано из чего попало, крепится на веревочках и пластилине. Тем не менее им частенько удается обнаружить новые эффекты, хотя далеко не всегда они доводят работу до уровня количественных измерений. Их любимая поговорка: «если эффект есть, он обнаруживается и на пластилине».

В противоположность им «фундаменталисты» для проверки даже плохонькой мимолетной идеи начинают рисовать чертежи и заказывать специальное оборудование, которое к моменту изготовления часто оказывается уже совершенно ненужным.

Последний и самый важный срез, на котором стоило бы остановиться, подразделяет экспериментаторов на везучих и невезучих. Каждый настоящий эксперимент всегда ведется на грани возможного, и многое зависит от стечения обстоятельств. У нас был один студент, с которым что-то опасное случалось буквально каждый день, и в конце концов он вообще куда-то исчез.

Низкой везучестью отличался и один из очень уважаемых наших сотрудников. Он работал в институте очень долго, но так и не защитил диссертацию. Закончив с отличием физфак и обладая редчайшей памятью и несомненными способностями, он никак не мог зафиксировать даже малейший научный успех. Обстоятельства всегда были против него.

Такие люди как-то даже привыкают к неудачам и воспринимают их как должное. Показателен в этом отношении один очень простой случай.

Вечером мы долго засиделись на работе. Наш герой жил тогда за городом, и ему нужно было успеть на последнюю электричку. Мы его несколько раз поторапливали, пока он наконец не побежал. Утром я его спрашиваю:

– Ну, как добрался?

– Да, все нормально.

– На электричку-то успел?

– Нет, не успел. Но опоздал всего на одну минуту.

От успеха таких людей часто отделяет один только миг, но это их не слишком раздражает, скорее согревает своей незначительностью и близостью удачи.

Общий досуг – непременная черта здорового научного коллектива. У нас общность проявлялась прежде всего в том, что мы всегда с готовностью помогали друг другу в решении значимых житейских проблем, как то: переезды, строительство, ликвидация последствий стихийных бедствий.

Решать при этом приходилось, как и в экспериментальной практике, самые разные задачи. Одной из них стала ликвидация огромных засохших дубов на дачном участке, зажатом со всех сторон соседними домами.

Только мы начали работу, как за забором на стук топора стали собираться соседи. Что-то обсудив между собой, они направили к нам небольшую делегацию, потребовавшую прекратить повал дуба из-за опасения, что при падении он разнесет соседний дом. Я действительно этого немного опасался. Поваленное дерево на земле всегда оказывается много длиннее, чем выглядело стоя. Исходя из этого, мы очень тщательно выбрали азимут падения дуба между домами в угол участка.

Наши аргументы их, однако, не убедили, но и нам отступать было некуда, так как дуб к тому моменту был подпилен уже на две трети. Переговоры зашли в тупик, и нам пришлось делегатов просто выгнать, чтобы их не придавило.

Вскоре дуб покачнулся и, наконец, начал падать. Возмущенные крики соседей мгновенно смолкли. Набирая скорость, махина приближалась к земле и через мгновение грохнулась так, что под ногами прошла волна наподобие легкого землетрясения.

Азимут выдержать удалось. В углу огорода вдребезги разлетелась старая собачья конура, но ни один забор, тем более дом, не пострадал. Настроение соседей резко переменилось, и они наперебой стали приглашать нашу небольшую бригаду валить дубы и на их участках.

Другим ответственным делом стало восстановление крыши дачного дома после пожара. За осенний день нам предстояло возвести стропила, уложить обрешетку и покрыть крышу. Если учесть, что высота стропил была больше трех метров, то объем работы выглядел просто пугающим. Сначала на пепелище дело шло медленно. Стропила мы поставили, когда уже начало смеркаться. Но затем открылось второе дыхание, и мы без всяких перекуров прибили тес и уже в темноте положили рубероид. Наутро соседи просто ахнули, увидев вместо пожарища новенькую крышу. Это была одна из самых наших ударных строек.

Были и курьезные случаи. Отец Саши Волкова, военный врач-педиатр, выйдя на пенсию, купил участок со стареньким домом и полуразвалившимся сараем. Его мечтой стало восстановление заброшенного хозяйства. Начать планировалось с сарая. Зимой он завез стройматериал, но вскоре слег в больницу на несколько месяцев. Желая сделать ему приятное и отплатить за ту неоценимую помощь, которую он оказывал нашим детям, мы решили возвести сарай к его выздоровлению. Размеры и архитектурное решение были выбраны исходя из объема имевшегося материала и последних достижений советской архитектуры, воплощенных в конструкции советского павильона на Всемирной выставке в Монреале. Старый сарайчик физики-экспериментаторы смели с лица земли практически мгновенно.

Процесс созидания не был таким скорым, но, поскольку мы работали усердно и слаженно, к вечеру каркас сарая уже возвышался над огородом. Потом Саша самостоятельно обил его досками. Выглядел сарай гораздо солиднее дома, и сходство с советским павильоном, привезенным с монреальской выставки, было поразительным. Саша был доволен и с нетерпением ждал приезда на дачу отца, от которого для усиления положительного эффекта вся стройка держалась в тайне.

Эффект превзошел все ожидания. Отец был просто потрясен и чуть снова не слег. В своих замыслах он видел куда более скромный сарайчик, а доски, брус и шифер купил с учетом ремонта дома. Но уж зато на сарай действительно не стыдно было смотреть.

Весной каждого года мы устраивали спортивные праздники, включающие соревнования по стрельбе, городкам, боксу, велосипеду, толканию ядра и, конечно, футболу и волейболу. Победители каждого вида получали красивые деревянные медали на шелковых лентах.

Понятно, что наиболее эмоциональными и зрелищными были соревнования по боксу. Самая тяжелая участь ждала соперников Саши – разрядника и большого энтузиаста данного вида. Однажды жребий свел его с гонористым аспирантом, тоже имевшим в боксе определенные навыки. Бой был жесткий и имел явную воспитательную направленность. Минут через пять у аспиранта был разбит нос, а уважение к своему научному руководителю существенно повысилось.

В 1985 году вместо традиционного многоборья было решено организовать велопробег. Маршрут длиною в сто километров брал начало в Калинине и вел в деревню Савельево, где один наш сотрудник купил старый крестьянский дом.

Непосредственно в велокоманду вошло шесть человек, а остальные отправились к месту финиша на более быстром автомобильном транспорте. Выехать из Москвы в Калинин намечено было электричкой в шесть часов утра, с таким расчетом, чтобы прибыть в деревню часам к пяти вечера. Накануне я отправился на дачу за велосипедом, планируя присоединиться ко всей компании прямо в электричке.

Ранним утром я занял место на платформе у остановки назначенного вагона. Вскоре подошла электричка, и из нее навстречу мне вышли три наших велогонщика, что было не совсем по плану. Остальные, как выяснилось, опоздали, и их предстояло подождать. Приехали они на следующей электричке буквально через пятнадцать минут, но электричка была ближнего сообщения, а до калининской оставалось почти два часа.

Для придания динамизма возникшей паузе мы решили не торчать бессмысленно на платформе, а продвигаться в нужном направлении на ближних электричках, которые были к тому же не столь забитыми, как калининские.

Так и поступили. Электричка попалась клинская, но до конечного пункта мы на ней не поехали, так как в дороге возникло еще одно интересное решение – выйти где-нибудь на тихой станции, чтобы спокойней сесть в калининскую электричку с нашими громоздкими велосипедами.

Замысел «более чем удался». Долгожданная электричка просвистела мимо нас и станции без остановки. Снова образовался двухчасовой антракт. Но и здесь творческий подход не иссяк. Было решено противопоставить превратностям организации движения на железной дороге еще более активные ответные действия. Внимательно изучив расписание и выяснив, что все калининские электрички точно останавливаются в Покровке, мы отправились туда на велосипедах.

Расстояние до Покровки, судя по карте, было порядка десяти километров. Какой велосипедист не покроет его за два часа? Однако то ли со сборкой велосипедов провозились долго, то ли дорога оказалась существенно длиннее, только на станцию мы вкатили в тот самый момент, когда следующая калининская электричка неспешно от нее отходила. Теперь уже двенадцатичасовая. С учетом очередного антракта, наше отставание от графика приблизилось к шести часам.

Как и подобает научным сотрудникам, мы внимательно проанализировали причины предыдущих неудач и приняли решение изменить тактику, отказавшись в своих действиях от излишней суеты. За появившееся в нашем распоряжении время нам удалось не только спокойно поесть, но и передохнуть.

К приходу двухчасовой электрички мы были готовы заранее. Двери открылись, но народ, битком заполняющий тамбур, выходить вовсе не собирался, а с сочувствием и умилением смотрел на нашу дружную компанию с громоздкими железными конями. Наши жалобные просьбы потесниться и пройти в вагон не возымели никакого действия. Пришлось отступить.

Не скажу, что очередная неудача совсем не отразилась на нашем настроении, но духом мы не пали. Следующую, четырехчасовую электричку мы встретили, рассредоточившись по платформе, каждый у своего вагона. Такая тактика оказалась настолько верной, что четверо сумели сесть, и только двое остались.

В Калинине мы воссоединились в восемь вечера, добравшись туда за какие-то четырнадцать часов. Чем не сюжет для Книги рекордов Гиннесса? Настроение у нас, скажем прямо, было противоречивое, но мы нашли в себе резервные силы и от плана решили не отступать, несмотря на приближающуюся ночь.

Первый час пути все шло как нельзя лучше. Жара спала, низкое солнце окрашивало весеннюю зелень леса в приятные для глаза золотистые тона. Застоявшиеся, а точнее, засидевшиеся ноги с удовольствием крутили педали. Приятный встречный ветерок быстро развеял впечатления от недавних неурядиц.

Вечерняя прохлада сначала приятно освежала, но постепенно тепло ушло куда-то глубоко внутрь тела, а руки и лицо начали мерзнуть. В дополнение к этому ноги от неожиданной сверхурочной работы стали какими-то ватными и тяжелыми. Мягкое кожаное сиденье превратилось в жесткую палку, на которой организм просто отказывался сидеть. К тому же стемнело. Без фар ехать было страшновато. Остановились посовещаться, как быть, а заодно и поужинать. Совещание результатов не дало, а вот ужин подействовал положительно, вселил уверенность и открыл второе дыхание. Через пару часов и Старица осталась позади, докрутили до поворота, свернули в лес, а за полем и деревня рядом.

Ни одного окошка в деревне не светилось. Шел второй час ночи, и нас, судя по всему, уже не ждали. Тем не менее наш душевный подъем быстро распространился на всех уснувших было товарищей.

Утром деревня открылась нам во всем своем скромном очаровании. Домов в ней осталось всего с десяток, и только три семьи жили постоянно. Тишина и раздолье вызывают у горожанина столь необычные и сильные ощущения, что боишься нарушить окружающую благодать своим неловким поведением. Ярко-зеленая искрящаяся каплями росы трава, голубое небо, отраженное во множестве луж на дороге, умудренный пережитой зимой серый бурьян и вросшие в землю избы, утопающие в цвету огромных одичавших яблонь и вишен.

В километре от деревни Волга, совсем небольшая по ширине, с перекатами и быстрым течением. Берега крутые, каменистые, заросшие лесом. Огромные валуны, покрытые пятнами мха, привносят в пейзаж северную суровость и обнаженную откровенность. Ни машин, ни людей – только шум прозрачной воды и невидимый воздух. Хочется затаиться и слиться с этой нетронутой природой.

Когда-то здесь по Волге до Ржева ходили водометные катера. Туристы сюда забираются редко, как правило, во второй половине лета, когда поспеет малина и пойдут грибы. Ягод в лесу можно набрать немерено. Грибов много не всегда. Рыбалка в Волге непростая. Осенью местные колют рыбу острогой. За ночь берут по несколько килограммов. На удочку столько не поймаешь и за неделю.

День до обеда пролетел мгновенно. Пора было ехать обратно. Лесная дорога от деревни до шоссе была совершенно разбитой и вся в глубоченных лужах, несколько раз с велосипеда приходилось сходить. Удивительно, что мы так легко проехали по ней ночью.

Добравшись до Старицы, загрузились вместе с велосипедами в автобус, и он докатил нас до Калинина. В электричке тоже проблем не возникло. Утомленные впечатлениями и бессонной ночью, глаза как-то сами собой закрылись и с трудом открылись в Москве. Вся обратная дорога уложилась в один миг, компенсировав вчерашние потери времени.

В описываемые годы одним из обязательных атрибутов научной работы были шефские сельхозработы. Институт был прикреплен к Приокскому хозяйству, где у нас имелся свой дом, способный приютить на ночлег примерно пятнадцать человек.

Однажды на привычный размеренный ритм помощи селу наложились чрезвычайные обстоятельства. Где-то в начале октября метеоцентр сообщил о приближающемся резком похолодании. Температура, по его оценкам, через два дня должна была упасть много ниже нуля, к тому же ожидался сильный снегопад. Партийные органы, давно скучавшие по настоящему делу, объявили всеобщую мобилизацию ученых Октябрьского района на борьбу за спасение оставшихся в поле картофеля, моркови и других не менее важных овощей и корнеплодов.

Буквально за день были сформированы бригады и звенья, назначены ответственные руководители, определен час и порядок отъезда. Учитывая важность предстоящего мероприятия, дирекция института выдала отъезжающим десять литров спирта, чтобы непогода не смогла сломить трудовой энтузиазм.

Вереница автобусов с «научным десантом» была воистину впечатляющей, она занимала всю улицу. Для ее сопровождения было выделено несколько милицейских машин. Маршрут нашего следования держался, вероятно, в глубокой тайне от всех, включая водителей, так как вскоре колонна свернула с шоссе раньше положенного и сбилась с пути. Выяснилось это в ближайшем населенном пункте. Тронулись обратно. Когда развернувшиеся головные автобусы подъезжали к шоссе, хвост колонны еще только сворачивал с него, и его пришлось пропустить.

На место дислокации в пионерлагерь мы прибыли к вечеру, чтобы с раннего утра выйти в поле. Тут у партийного руководства был явный просчет, свидетельствовавший о его слабой связи с массами. Всю ночь вывезенная за город научная молодежь не сомкнула глаз. Кругом горели костры, народ отдыхал, всей душой припав к родной земле. Заморозков пока еще не было, но все на всякий случай согрелись, некоторые даже излишне. Только к рассвету уставшие бойцы трудового фронта начали собираться в лагере и укладываться на отдых.

Вполне понятно, что за ночь произошло несколько мелких ЧП, и начальство, учитывая ответственность момента, решило провести разборку по горячим следам. Лучше было этого не делать, так как растревоженные рано утром люди с головной болью не всегда соблюдают политес и подчас неадекватно реагируют на происходящее.

Обстановка накалилась до предела, когда на линейку готовности в восемь часов не вышло и половины списочного состава. Только к обеду в поле на свежем воздухе участники трудового десанта слегка взбодрились, и дело стало потихоньку налаживаться. Нормы выработки, однако, достигнуты не были, и в Москве нам грозили серьезные неприятности. К счастью, синоптики ошиблись: климатическая катастрофа не случилась, и напряженность как-то спала сама собой ввиду бессмысленности мероприятия в целом.

Через пару лет ситуация повторилась, но на этот раз я уже ехал ни много ни мало бригадиром научного десанта. Бригада была укомплектована индивидуально подобранными людьми, но, вопреки всему, после активной ночевки в поле смогли выйти только несколько человек, поднятых с матрасов на сцене клуба, отведенного нам под ночлег, исключительно чувством долга и невероятной силой воли.

Убирать нам предстояло кормовую свеклу. Огромные корнеплоды весом в пять и более килограммов следовало вытащить из земли, собрать в корзины, снести в кучи, отделить от ботвы и затем погрузить на машину. Норма дневной выработки была определена в два гектара.

От безысходности в связи с тяжелым физическим состоянием приступать к работе категорически не хотелось. Чтобы хоть как-то оттянуть этот момент, мы стали обсуждать возможные технологии сбора и погрузки свеклы, и вскоре родилось интересное рационализаторское предложение, которое сразу взбодрило всю бригаду.

Первые два человека, идя вдоль боровка с двух сторон, выдергивали свеклу и аккуратно укладывали ее в ряд, ориентируя корнеплоды строго перпендикулярно борозде. Двое других длинными ножами обрубали ботву прямо на грядке. Погрузка готовой продукции осуществлялась на медленно продвигающийся по полю грузовик. Производительность труда возросла настолько, что за день мы сделали две нормы. Немалую роль сыграл и творческий энтузиазм первопроходцев, стремящихся на практике доказать верность своей идеи.

Местное начальство, ознакомившись со сводкой, решило, что это сплошная липа, так как нормы отродясь никто не выполнял, и приехало на поле с целью уличить нас. К тому моменту мы как раз заканчивали погрузку свеклы. Увидев ровные ряды корнеплодов на поле, руководители колхоза заподозрили, что мы произвели уборку не вручную, а с помощью какого-то мистического комбайна. Все наши доводы о нелепости данного предположения разбивались контраргументами о неспособности человека так ровно уложить свеклу вручную. В итоге я с трудом избежал партийного взыскания.

Периодически нас посылали на помощь и работникам районной овощной базы. Это тоже воспринималось с пониманием. К сожалению, на фрукты попадали редко – обычно на морковь или капусту. Однажды нас поставили на совсем неперспективную работу – разгружать свеклу из вагона.

Пытливый ум ученых вскоре выявил, что в соседнем закрытом вагоне – арбузы. Пробраться в него можно было только в небольшое окно под крышей. Туда и направили самого юркого. И надо же – тут как тут местное начальство.

Юркий к этому времени выбрал самый большой арбуз и стал просовывать его в окошко, гордо призывая принять зеленого красавца. Ни у кого из нас, в отличие от начальников, его предложение интереса не вызвало. Юркий быстро устал держать тяжеленную добычу. Ничего не видя из-за арбуза, он очень нелестно стал отзываться о нашей медлительности. Ситуация обострялась с каждой секундой, и наконец наступила развязка – арбуз выпал и вдребезги разбился о землю. За ним в окне появилась орущая голова. Оценив изменившуюся обстановку, она затихла. Наступила пауза.

Мизансцена была недолгой. Комизм пересилил драматизм, и рассмеялись все. Юркий под общий хохот вылез наружу и на всякий случай сбежал.

Гораздо более драматическое событие случилось в стенах института – произошел взрыв в комнате, находящейся почти прямо под нашей лабораторией. У меня было такое ощущение, что пол под ногами подпрыгнул на полметра. Придя в себя, мы кинулись вниз. Там уже царила паника и неразбериха. Хлестала вода, пахло паленым, и в клубах пара и дыма метались люди. Взорвалась самодельная стальная камера высокого давления с ацетиленом. Взрывом выбило окна и двери. Жители близлежащих жилых домов, насмерть перепугавшись, сообщили в райком партии, что в ФИАНе взорвалась атомная бомба.

Камера, сваренная из тридцатимиллиметровой стали, разлетелась на несколько крупных кусков. Один из них пробил насквозь книжный шкаф и врезался в кирпичную стену. Второй раскрошил батарею центрального отопления, из которой хлынула горячая вода с паром. Все в комнате было разворочено и покорежено. К счастью, незадачливый экспериментатор остался жив, его слегка контузило и в клочья разорвало всю одежду. Серьезной медицинской помощи не потребовалось, но что-то в его поведении с тех пор определенно изменилось.