Текст книги "Грустный оптимизм счастливого поколения"

По мере того как физические силы покидали Витю, включалась его невероятная сила воли. Фактически он уже не поднимал груз, а подлезал под него всем телом и затем миллиметр за миллиметром выпрямлялся, раскачиваясь и теряя равновесие. От красноты на лице не осталось и следа. Оно приняло сначала желтый, а потом бледно-зеленый цвет.

Это добровольное насилие продолжалось примерно полчаса. При счете «восемьдесят» мы стали опасаться, что Витя потеряет сознание. Когда же дело дошло до девяноста, то смотреть на его муки было просто невозможно. Мы пытались остановить его, я давно во всем признался и раскаялся, но он уже не реагировал ни на что, кроме счета.

Подняв гантель сто один раз, Витя рухнул на стул и, посидев без единого движения примерно двадцать минут, держась за стенки, вышел из комнаты.

На следующий день он уже пришел в себя, но примерно неделю не мог поднять правую руку. Здороваясь, он осторожно приподнимал ее левой рукой и протягивал безжизненные пальцы. Я думаю, что, если бы мы засняли тогда его самоистязание, этот фильм ужасов не уступил бы современным триллерам.

Кандидатскую диссертацию я защитил в марте 1971 года и в соответствии с традициями устроил дома банкет. Саша в тот момент лежал в больнице после сложной операции колена, но, будучи человеком рисковым, на костылях сбежал из клиники. Пропустить такое торжественное событие считалось недопустимым.

Традиции отмечать научные успехи в лаборатории колебаний были в то время очень сильны. Успехи при желании всегда можно было найти в достаточном количестве. А такое желание у кого-нибудь да было. В связи с этим частенько после работы мы собирались с колбасой и селедкой в закутке у Ирисовой, которая на следующий день всегда недоумевала по поводу необычного запаха от своего стола.

В какое-то время наши застолья стали столь частыми, что жены, объединившись, объявили нам войну, закончившуюся, к счастью, их победой. После этого мы сосредоточились только на официальных праздниках.

Подготовка к ним начиналась заранее, и сил на это не жалели. Своей наивысшей точки культура празднования достигла у нас в мае 1972 года, когда Ирисовой исполнялось пятьдесят лет. К этой дате мы подготовили оригинальные подарки и даже сняли получасовой игровой фильм, в котором мне единственный раз в жизни удалось сыграть главную роль. Была подготовлена обширная программа, включающая веселую «спартакиаду».

Все действо происходило у Наталии Александровны на даче и закончилось далеко за полночь фейерверком. Правда, порох был самодельным и ракеты плохо взлетали, но зато иногда громко взрывались на старте. Праздник имел большой успех и надолго запомнился всему дачному академгородку.

В дальнейшем наш праздничный энтузиазм постепенно начал угасать, уступая место научным проблемам, однако несколько интересных замыслов удалось реализовать и в последующие годы.

К следующей годовщине Ирисовой мы уже специально не готовились и хватились лишь накануне. Она к тому моменту завела прожорливого щенка и постоянно искала для него геркулес. Мы решили раз и навсегда снять эту проблему, купив ей в подарок пятьдесят одну пачку овсянки. Стоила она тогда недорого. Быстро собрав необходимые деньги, мы отправились всемером в продовольственный магазин, что напротив института. Двоим из нас предстояло купить по восемь пачек, а остальным по семь.

Среди нас был очень осторожный человек, когда подошла его очередь в кассу, он, наклонившись в окошко, тихим вкрадчивым голосом попросил выбить чек на семь пачек геркулеса. Эта таинственность сразу привлекла внимание всей очереди. После того как еще несколько человек выбили чеки по семь и восемь пачек, уже и другие покупатели, поддавшись ажиотажу, решили не оставаться в дураках. Такое мне довелось видеть единственный раз в жизни. Вместе с нами массовую закупку геркулеса совершили еще человек пять. Получив товар, они не знали, что с ним делать, и, проклиная все на свете, пытались у нас выяснить цель закупки.

Ирисова и особенно пес обрадовались подарку, но, к несчастью, за лето он не сумел съесть всю овсянку, и зимой на дачу на дармовой корм сбежались мыши со всей округи. К весне, невероятно размножившись, они превратили весь дом в сплошное мышиное гнездо, а глубокую эмалированную ванну – в мышиное кладбище. Это несколько смазало общее положительное впечатление от нашего подарка.

Через три года к защите Волкова мы сделали почти в натуральную величину деревянную цыганку, чистящую ботинки. Нарядно одетая, она сидела с двумя сапожными щетками в руках. Механизм включался устройством, изъятым из автомата для продажи газированной воды. Щель для монеты была прорезана посередине пышной цыганской груди.

Банкет проходил в ресторане «Узбекистан», и наш подарок имел у публики ошеломляющий успех. Подвыпившие посетители, как дети, облепили цыганку, установленную на столе, и подставляли под ее щетки вместо ботинок свои головы. Вскоре явился метрдотель и стал уговаривать нас продать ему цыганку, предварительно переделав на валюту.

Приход в лабораторию Волкова существенно повлиял на ход развития производственных событий. Помня свои мытарства первых месяцев аспирантуры, я решил, что он первым делом должен заняться созданием своей экспериментальной установки. Путем всеобщего уплотнения мы выкроили кусочек пола у раковины на самом проходе. Теперь в шестнадцатиметровой комнате нас работало уже пятеро: Ирисова, ее секретарь, техник и мы с Сашей.

Строительство новой установки шло быстро. Саша оказался парнем рукастым, а у меня к тому времени уже было припасено все необходимое. Некоторые проблемы возникли только при наладке высоковольтного блока питания, в котором возник пожар.

Через два месяца создание установки удалось завершить, и мы приступили к измерениям свойств кристаллов. Буквально сразу обнаружилось удивительное явление, не укладывающееся ни в какие известные представления. В состоянии все увеличивающегося психологического возбуждения мы с утра до ночи множество раз проверяли эксперименты, и они повторялись во всех деталях.

Наконец, перед тем как сообщить об открытии человечеству, мы решили еще раз более детально прокалибровать источник излучения. Тут-то и выяснилось, что все особенности были связаны с его фокусами.

Разочарование было большим. Луч надежды, возбуждавшей наше воображение, угас. Месячная напряженная работа в одно мгновение потеряла весь свой смысл.

На самом деле этот урок оказался весьма важным и даже переломным, так как продемонстрировал всю ненадежность придуманного нами нового метода. Я понимал, что придется вернуться к прежнему, опробованному в моей диссертации. Однако его безумная трудоемкость заставила всерьез задуматься над автоматизацией процесса измерений.

Случилось так, что именно в это время в лаборатории появилась первая малая вычислительная машина «Мир-1». Прохоров, имея блестящую интуицию, сразу понял, что это начало большого пути. Он пригласил на работу в лабораторию известного специалиста по этим машинам и поручил ему курирование работ по автоматизации эксперимента. Замечу здесь, что машины «Мир» совершенно не были для этого приспособлены.

Примерно через полгода специалист со своими соратниками сделал первое устройство, позволявшее в виде, понятном для машины, записывать на бумажную перфоленту экспериментальные данные. Об этом было доложено на семинаре, и я сразу загорелся сделать нечто подобное для нашего спектрометра.

Полученный в школе, точнее в проектном институте, опыт по автоматизации позволил мне достаточно быстро представить и изобразить структуру требуемого прибора. Он существенно отличался по замыслу от прототипа, так как должен был не только собирать и записывать информацию, но и анализировать ее в процессе измерений. Ознакомившись с моим проектом, специалист, имевший тогда непререкаемый авторитет, пожал плечами и сказал, что задуманное дело очень сложное и, не имея никакого опыта, мы его не сможем реализовать. Но каким-то образом я уговорил его (скопидома) дать нам необходимые для этой цели три десятка электронных модулей от машины «Мир».

Перед собой и соратниками я поставил задачу сделать всю систему за один месяц. У «специалиста» это вызвало раздраженное умиление:

– Дай Бог, чтобы что-то получилось через полгода.

Годы были молодые, и работать мы могли энергично и сосредоточенно. Для реализации задуманного, кроме всего прочего, требовалось добыть цифровой вольтметр, перфоратор, блоки питания, разъемы, изготовить корпус, платы, соединительные кабели и кое-какие другие узлы. Подключив к делу всех своих бойцов, я дал каждому отдельное задание, и работа закипела, несмотря на то что к тому времени у нас еще не было даже полной принципиальной схемы прибора.

Месяц пролетел моментально. Никто из помощников не подвел. В назначенный день предстояло собрать все воедино и включить. К этому волнительному моменту собралась вся группа. На столе у Ирисовой уже порезали колбасу и развели спирт.

Я включил прибор в сеть. Дым не пошел, а на передней панели обнадеживающе загорелись некоторые сигнальные лампочки. Нажимаю кнопку «пуск» – цифровой вольтметр заморгал, но перфоратор молчит, как мертвый. Пытаюсь сообразить, в чем дело? Время идет, и народ за шкафом уже нервничает. Наугад дергаю провода, и тут же комната наполняется пулеметной очередью перфоратора. Всеобщее ликование. Я вижу, что перфоратор колотит все дырки подряд без всякого разбору, но эти детали уже никого не интересуют. Успех был тут же тщательно зафиксирован.

После торжественного пуска я еще пару недель копался в электронных платах, пока не устранил все ошибки и не довел прибор до ума. Мы его ласково назвали «ПУП», что означало «прибор управления перфоратором».

Смело браться за незнакомое дело стало со временем нашим правилом. Не всегда нам сопутствовал успех на этом пути, но в большинстве случаев мы добивались задуманного.

С появлением «ПУПа» вся наша жизнь сильно изменилась. Во-первых, в комнате стоял непрерывный стук перфоратора. Во-вторых, мы попали в полную зависимость от вычислительной машины, поскольку теперь все наши экспериментальные данные были понятны только ей.

В ту пору в лаборатории было всего две подходящих нам машины, и для работы на них всегда стояла очередь. Нам доставалось только самое позднее время, но мы были рады и этому. Хуже всего было то, что машины без конца отказывали, и очень редко нам удавалось до полуночи закончить работу. Теперь у нас были горы необработанных перфолент.

Стало ясно, что настало время добывать свою машину. К такому выводу пришли не мы одни. Спрос в стране на вычислительную технику был такой, что вся она распределялась через Госплан, так что нам ничего не светило.

Я уже много раз убеждался в том, что, как только вопрос встает ребром, решение обязательно находится. Нашлось оно и в этот раз, но оказалось для меня весьма дорогостоящим.

Прошел слух, что вычислительный отдел ФИАНа заключил договор с венгерской фирмой на поставку десяти компьютеров, специально предназначенных для автоматизации физических экспериментов. Слух, как спичка, поджег костер наших желаний. Я пошел к Прохорову и изложил ситуацию. Он уже был в курсе и сказал:

– Давай действуй, а там посмотрим.

Смысл второй части его наказа мне не был понятен, и я не придал ему должного значения. А зря! Хотя, может быть, и нет, ибо развитие ситуации в противоположном случае неизвестно.

Начальник отдела вычислительной техники встретил меня не очень приветливо и сказал, что желающих заполучить машину много и он будет выбирать счастливчиков по важности и качеству проектов. Началась длительная волокита, окончившаяся одобрением нашего проекта. Но машин все не было и не было.

Главным событием начала семидесятых годов стал переезд лаборатории колебаний в новое, специально построенное здание. Прохоров бился над этим строительством почти десять лет, и вот в 1973 году стройка была наконец закончена.

Для группы Ирисовой отвели пять лабораторных модулей по тридцать шесть квадратных метров, кабинет и небольшую мастерскую. В результате вместо десяти квадратных метров мы с Волковым и еще несколькими сотрудниками сразу получили восемьдесят. Помещения были светлые и просторные. Переезд и обустройство на новом месте заняли несколько месяцев.

Ирисова добилась превращения разросшейся группы в сектор. Я стал руководителем группы и получил должность старшего научного сотрудника. В то время это была одна из самых трудных ступенек на жизненном пути научных сотрудников. Коллеги подчас оставались младшими научными сотрудниками вплоть до пенсии.

Вскоре после переезда в новое здание в институт наконец поступили долгожданные венгерские машины, и мы получили одну из них. Тут-то выяснился скрытый смысл фразы, сказанной Прохоровым в начале всей эпопеи: «Давай действуй, а там посмотрим».

Оказалось, что он поручал мне только раздобыть машину, а определение ее владельца оставлял за собой. Получилось же так, что машину выделили под конкретный проект (как и все остальные), и отобрать ее у нас было теперь трудно. Я был обвинен в нарушении договоренности, и наши отношения с Прохоровым надолго охладились.

Переехав в новое здание, мы решили с самого начала не пожалеть времени и все организовать как следует. В первую очередь это касалось строительства спектрометра, который решено было сделать на новом уровне с учетом всего накопленного опыта. Полученная венгерская машина открывала для этого хорошие перспективы.

На строительство чудо-спектрометра были брошены главные наши силы. Работали все увлеченно, не считаясь со временем. Казалось, еще вот-вот, и можно будет реализовать на новом приборе все наши замыслы. Но этого не случилось. Проблема пришла оттуда, откуда ее не ждали. Один из разработчиков, вложивший в дело немало сил и времени, заявил, что на этом основании он является хозяином спектрометра и исследования на нем будет вести лично. Бесперспективность этой затеи нам была очевидна с самого начала, так как каждый эксперимент требовал больших навыков по его подготовке.

Мы долго искали компромиссы, но так и не нашли. Спектрометр, отнявший много сил и ресурсов, не дал ожидаемой отдачи.

Хорошо, что он был у нас не единственный. В новое здание мы перевезли оба прежних прибора, постепенно их модернизировали, и они успешно работали.

В 1975 году Саша закончил аспирантуру, и настало время защиты диссертации. Официальным руководителем у него значилась Ирисова, но с самого начала она передала его мне и поэтому даже делилась со мной деньгами, причитавшимися за руководство. Это было с ее стороны весьма благородно, далеко не все начальники в подобных ситуациях поступали так же. Но вот когда дело дошло до представления диссертации, она не захотела, чтобы моя фамилия значилась в автореферате в качестве второго руководителя, мотивируя свою позицию тем, что я не был утвержден официально.

Это меня возмутило до глубины души, тем более что подобные примеры с двойным руководством в лаборатории уже были. Ирисовой пришлось отступить, но было уже ясно, что инцидент явился предвестником серьезного конфликта. Так и случилось.

По прошествии некоторого времени Ирисова вызвала меня в кабинет и объявила, что собирается писать докторскую диссертацию и включает в нее все наши совместные работы. Я не знал, что такая практика была в порядке вещей, и полез на рожон. Больше всего я был возмущен тем, что меня просто информировали, как подневольного крестьянина.

Я заявил, что с такой постановкой вопроса категорически не согласен. На это Ирисова спокойно ответила, что в своих планах она заручилась поддержкой Прохорова.

Разговор перешел в более высокую тональность. Я пошел на неслыханную дерзость и поставил под сомнение ее компетентность в наших совместных работах, а также заявил, что буду добиваться правды всеми методами, включая обращение в партком.

На этом разговор закончился и началась война. Я собрал сотрудников и изложил им ситуацию. Они оценили мои действия как правильные и приготовились к обороне.

Встретив сопротивление, Ирисова с готовностью вступила в борьбу, вместо того чтобы просто реализовать свой замысел. Думаю, что это было ее ошибкой, ибо борьба стала беспредметной. Напиши она любую диссертацию, и я бы ничего не смог сделать.

Итак, за короткий промежуток времени в отношениях с руководством позиции мои, а значит, и всей группы, резко ухудшились. А, как известно, научный сотрудник очень уязвим, поскольку для нормальной экспериментальной работы ему всегда что-то нужно. Достаточно перекрыть пару «кранов», и дело встанет, а дальше неэффективно работающую группу можно пустить по ветру.

Перед нами в полный рост встала проблема укрепления своих позиций в институте. Для этого, прежде всего, были нужны научные успехи и, что еще важнее, их официальное признание. Предпосылки для успешной работы к тому времени уже имелись, и возникший конфликт выполнил роль катализатора, стимулировавшего нас к самым активным действиям. Если раньше мы могли себе позволить работать для удовлетворения собственного любопытства, то теперь каждый добытый результат доводился до публикации, выступления на семинаре и конференции. Число научных работ в эти тяжелые годы у нас было рекордно большим.

Мы стали систематически участвовать в институтском соревновании научных групп и, как правило, побеждали. Без нас не проходило ни одного конкурса научных работ. Мы были первыми по приему и выполнению социалистических обязательств. Для упрочения позиции я даже стал председателем профкома. Это была самая высокая общественная должность, которую я мог занять, не являясь членом партии.

Получилось так, что трудности пошли нам на пользу. Они не давали расслабиться и сплотили наш небольшой коллектив. Резко повысился наш авторитет в стране и – особенно – за рубежом. Более половины наших публикаций явилось результатом совместных исследований с учеными Чехословакии, Японии, США, Франции, Германии, Польши, Нидерландов. Появились публикации в самых престижных отечественных и зарубежных журналах. Резко вырос индекс цитирования.

Укрепились позиции группы и внутри института. К нам, в частности, перешло несколько «беженцев» из других подразделений. Существенно расширился круг объектов исследования. Мы обнаружили целый ряд интересных явлений динамики решетки кристаллов, зарегистрировали и предсказали новые фазовые переходы, впервые в мире научились одновременно измерять диэлектрические и магнитные спектры кристаллов. Без нашего участия не обходилась уже ни одна профильная международная конференция, куда нас систематически приглашали с пленарными докладами.

В 1983 году А. Прохоров добился преобразования своей лаборатории во вновь создаваемый Институт общей физики. Таким образом были ликвидированы острые моменты в его взаимоотношениях с Н. Басовым, возглавлявшим в то время Физический институт. Многие сотрудники сразу получили повышения, научные группы превращались в лаборатории, лаборатории – в отделы и отделения. День образования Института стал ежегодно отмечаемым праздником.

Подготовка к празднику начиналась за пару месяцев. Мы подбирали старые любительские фильмы, повествовавшие о труде и отдыхе сотрудников, репетировали капустники, готовили конкурсы и соревнования.

Не менее значимым праздником в институте всегда был день рождения Прохорова. Он удачно приходился на самую середину лета – период массовых отпусков. Уходить в отпуск до дня рождения начальника считалось плохим тоном.

Большое внимание уделялось подготовке подарка. На семидесятипятилетний юбилей решили заказать портрет А. Прохорова у И. Глазунова или А. Шилова. Однако проведенные переговоры показали, что даже самые льготные расценки были нам не по карману. В те годы все юбилеи проводились исключительно за счет средств юбиляра и окружающего его народа.

В качестве альтернативы я предложил сделать самим мозаичный портрет Прохорова из мелких фотографий сотрудников института. Надоумил меня где-то виденный портрет Ленина, изготовленный путем написания с разным нажимом статьи Ильича. Замысел с фотографиями в своей технической реализации был несравненно более сложным, но и возможности наши были уже существенно иными.

Портрет в золотой раме повесили на доску в зале, и он сразу стал «гвоздем программы». С десяти метров был виден только Прохоров, а с одного метра только фотографии сотрудников, напечатанные с разной степенью черноты. Прямо наглядное пособие, как из маленьких зернышек складываются школы великих людей.