Текст книги "Женщины в истории Рима"

Юлия Домна (? – 217 г.)

История женитьбы будущего императора Септимия Севера (193–211 гг.) на Юлии окутана мистикой.

Элий Спартиан объясняет, каким образом сирийская девушка стала римской императрицей: «Потеряв свою первую жену и пожелав взять вторую, он внимательно исследовал гороскоп невест, будучи сам очень опытным в астрологии. Узнав о том, что в Сирии есть некая девушка, в гороскопе которой значится, что она соединиться с царем, он посватался к ней, то есть к Юлии, и благодаря содействию друзей получил ее; в скором времени он стал от нее отцом».

Север постоянно обращался к помощи предсказателей и халдеев; часто выход из сложнейших жизненных ситуаций ему подсказывали пророческие сны, либо какие-то знамения. Общение с потусторонними силами однажды чуть не сгубило Септимия Севера. Будучи проконсулом Сицилии, он был обвинен в том, что спрашивал халдеев, будет ли он императором. «Однако префекты претория, которым было поручено слушать это дело, оправдали его, так как Коммод уже начал вызывать к себе ненависть; клеветник был распят на кресте» (Спартиан).

Выходец из Африки, незнатного рода, Септимий Север всегда мечтал об императорском титуле и был достоин его если не происхождением, то умом и талантами. Опираясь на предсказания астрологов и иллирийские легионы, он повел жестокую борьбу за Рим.

То были смутные времена. Септимий Север стал четвертым претендентом на императорство: в Риме сидел Юлиан, на Востоке легионеры провозгласили императором Песценния Нигера, в Галлии правил Клодий Альбин. Север блестяще справился со всеми тремя конкурентами, использовав для победы знаменитое римское правило: «Разделяй и властвуй». «Все в нем вызывало удивление, больше всего – присутствие ума, стойкость в трудах, смелость в дерзновениях», – восхищается победителем трех императоров Геродиан.

О семейной жизни Септимия Севера и Юлии Домны известно немного – большая часть жизни императора прошла в войнах. «Однако у себя дома он был менее осмотрительным и удержал при себе свою жену Юлию, прославившуюся своими любовными похождениями и виновную в участии в заговоре», – сообщает Спартиан.

Сведения Спартиана весьма сомнительны. Во-первых, античные авторы не приводят конкретных случаев измен, тогда как в описаниях развратных императриц они изобилуют подробностями. Во-вторых, подобное не могло ускользнуть от всевидящего ока императора, а Север никогда, никому, ничего не прощал. Он не терпел ни малейшего неповиновения, жестоко и беспощадно подавлял всякое недовольство и даже намеки на него. «Он убил многих по действительным или мнимым винам. Многие были осуждены за то, что подшучивали, другие за то, что молчали, иные за то, что не раз выражались иносказательно…» (Спартиан).

Особенно жестоким Север был с теми, кто участвовал в заговорах, либо сражался на стороне мятежных императоров. Во время одной из битв с войском Нигера «столько было убитых, что волны текущих по равнине рек несли в море больше крови, чем воды» (Геродиан). Не менее сурово Септимий разобрался и с галльским императором Альбином, с которым был заключен союз, пока длилась схватка с Нигером. «Он приказал разрезать и разбросать трупы сенаторов, павших на войне. Затем, когда было принесено тело Альбина, он велел отрубить у полумертвого голову и отправить ее в Рим вместе с письмом… Оставшуюся часть его трупа Север велел положить перед его собственным домом, чтобы она долго там лежала. Кроме того, сидя верхом на коне, он направил его на труп Альбина, и, когда конь испугался, он его так подстегнул, что тот, хотя был без узды, стал смело топтать труп» (Спартиан). Уничтожались не только политические противники, но их жены, дети, друзья, и просто знакомые.

У Септимия Севера и Юлии Домны родилось два сына и две дочери. Дочерей император выдал замуж «с хорошим приданным за Проба и Аэция», немедленно сделав обоих зятьев консулами.

С сыновьями было гораздо сложнее, как, впрочем, почти у каждого римского императора. Весьма справедливо замечание Спартиана по этому поводу: «Когда я подумаю о прошлом,… мне становится совершенно ясным, что почти никто из великих мужей не оставил после себя ни одного прекрасного и полезного для государства сына. В сущности, эти мужи либо умирали бездетными, либо в большинстве случаев имели таких детей, что для человечества было бы лучше, если бы они умерли без потомства».

Север всегда мечтал, чтобы сыновья его явились достойными преемниками на императорском троне. Причем, хотел видеть их там вместе: Антонина Каракаллу и Гету.

Вопрос преемственности власти очень волновал Септимия Севера; он даже обращался за советом к богам. И вот во сне явилось предсказание, что ему наследует Антонин. Император немедленно дал это имя старшему сыну. Затем «под давлением жены своей Юлии, которая знала о его сновидении» имя Антонина получил и Гета.

Однако богов и судьбу такой уловкой не обманешь. С самого детства оба Антонина были врагами по отношению друг к другу. «Братья ссорились между собой сначала из ребячьего самолюбия, из-за перепелиных боев и петушиных сражений или когда происходили драки между другими мальчиками. Их увлечения зрелищами или музыкой всегда приводили к ссорам; им никогда не нравилось что-нибудь одно, но все, приятное одному, другому было ненавистно. С обеих сторон их подзадоривали льстецы и слуги, угождая их детским прихотям и сталкивая братьев между собой. Север, узнав об этом, пытался их сблизить и вразумить», – весьма нерадостную картину взаимоотношений подрастающих наследников рисует Геродиан.

После смерти Септимия Севера Юлия Домна взяла на себя обязанность сохранять мир между братьями-императорами. Вместе с ними мать прибыла в Рим, вместе их приветствовал народ лавровыми ветвями. Но едва Каракалла и Гета оказались в императорском дворце, как разделили его на две части, наглухо заколотив все проходы. Вместе они сходились лишь ненадолго, и по государственной необходимости. Совместно воздав посмертные почести отцу «сыновья вернулись во дворец и с этой поры стали враждовать в открытую и с ненавистью строить друг другу козни; каждый делал все, что мог, лишь бы как-нибудь освободиться от брата и получить в свои руки всю власть» (Геродиан).

Империя, объединенная небывалыми жестокостями Септимия Севера, теперь рвалась на части его собственными сыновьями. Дворца, разделенного перегородками, наследникам показалось мало. «Собрав друзей отца, в присутствии матери, они решили разделить империю так, что Антонин получал всю европейскую часть, а материк, лежащий напротив и называемый Азией, отходил к Гете» (Геродиан). То была первая попытка расчленить огромнейшее государство на две империи – Западную и Восточную.

Юлия понимала пагубность подобного раздела; из последних сил она стремилась сохранить единство Рима и мир между сыновьями:

«Дети, вы изобрели способ поделить землю и море; Понтийский проток – говорите вы – разделяет материки; но как вы поделите мать? Что же мне, несчастной, разорваться? Тогда уж сначала убейте меня, и пусть каждый возьмет себе свою долю и у себя схоронит ее. Раз вы делите моря и сушу, поделите таким вот образом и меня». Так она сказала, с плачем и стонами, и, обняв их обоих, притянула к себе, пытаясь хоть как-нибудь свести их. Глядя на это, все расчувствовались, собрание разошлось, а соглашение не состоялось. Оба ушли во дворец, каждый на свою половину» (Геродиан).

Слова матери нисколько не образумили упрямых честолюбцев, наоборот, ненависть между ними выросла до небывалых размеров. «Они уже перепробовали все виды коварств, пытаясь договориться с виночерпиями и поварами, чтобы те подбросили другому какой-нибудь отравы. Но ничего у них не выходило, потому что каждый был начеку и очень остерегался» (Геродиан).

Соответственно, разделились на два лагеря и придворные. Причем, большинство встало на сторону Геты, «потому что он производил впечатление порядочности: проявлял скромность и мягкость по отношению к лицам, к нему обращавшимся, занимался обычно более серьезными делами». Каракалла, теряющий с каждым днем свой авторитет и влияние, был способен на любой поступок, чтобы избавиться от брата.

Мать по-прежнему не отходила от сыновей ни на шаг и не теряла надежды установить между ними мир. Она собирала их вместе в своей комнате и подолгу вела беседы. До поры до времени Юлия Домна служила гарантом безопасности для обоих, и это обстоятельство коварный Каракалла обратил в свою пользу самым кощунственным образом. Он убивает брата прямо в объятиях Юлии. «Облив кровью грудь матери, раненный смертельно, Гета расстался с жизнью. А Антонин, осуществив убийство, выскакивает из спальни и бежит через весь дворец, крича, что он едва спасся, избежав величайшей опасности» (Геродиан).

Братоубийца в первую очередь поспешил заручиться поддержкой войска. Действовал он путем всех случайных императоров: каждому воину было обещано по две тысячи пятьсот аттических драхм, а также в полтора раза увеличивалось получаемое ими довольствие.

Чтобы смягчить ужас преступления и показать народу свою непричастность к нему Каракалла причислил Гету к богам. При этом он не преминул язвительно добавить: «Пусть будет божественным, лишь бы не был живым» (Спартиан).

Кровавая вакханалия накрыла Рим. «В скором времени были убиты все близкие и друзья брата, а также и те, кто жил во дворце на его половине; слуг перебили всех; возраст, хотя бы и младенческий, во внимание не принимался. Откровенно глумясь, трупы убитых сносили вместе, складывали на телеги и вывозили за город, где, сложив их в кучу, сжигали, а то и просто бросали, как придется. Вообще погибал всякий, кого Гета хоть немного знал. Уничтожали атлетов, возниц, исполнителей всякого рода музыкальных произведений – словом, всех, кто услаждал его зрение и слух. Сенаторов, кто родовит или побогаче, убивали по малейшему поводу или вовсе без повода – достаточно было для этого объявить их приверженцами Геты. Сестру Коммода, уже старуху, в которой все императоры чтили дочь Марка, Антонин убил, вменив ей в вину, что она всплакнула вместе с Юлией, когда та потеряла сына» (Геродиан).

Жестокостью Каракалла превзошел отца; но в отличие от последнего, изощренные убийства нового императора были бессмысленны и не могли понравиться подданным. В 217 г. стараниями префекта претория Макрина он был отправлен вслед за братом Гетой.

«Макрин предав огню останки, заключив прах в сосуд, послал его для погребения матери, жившей в Антиохии. А та, видя схожую судьбу своих сыновей, уморила себя голодом – то ли добровольно, то ли по принуждению» (Геродиан).

Юлия Меса (ок. 160–226 гг.)

После убийства Каракаллы и смерти Юлии Домны императором стал Опилий Макрин.

Уроженец далекой Мавритании, он получил трон только потому, что Рим устал от безумств Каракаллы, и был безразличен в тот момент к вопросам власти. Сенаторы в один голос говорили: «Кого угодно, только не кровосмесителя. Кого угодно, только не грязного человека. Кого угодно, только не убийцу сената и народа», – отражает общественное мнение Юлий Капитолин.

Ненавидимый всеми: и гражданами, и воинами – Макрин был вынужден действовать крайне осторожно. Именно поэтому он не посмел казнить сестру Юлии Домны – Юлию Месу, которая долгие годы жила вместе с императорской семьей. Ей было предложено покинуть дворец и отправиться на родину – в Сирию. Юлии Месе даже оставили огромное состояние, которое было накоплено при царственных родственниках.

Если б только Макрин мог представить, что главная его опасность таится не в гордых римских сенаторах, презрительно относившихся к нему – незнатному мавританцу; не в войсках, привыкших в последнее время поднимать бунты и за деньги выдвигать собственных императоров; не в наемных убийцах, которых он сам использовал, чтобы убрать предыдущего властителя, а в этой невзрачной старушке! Именно от нее будет зависеть дальнейший ход римской истории, и следующими императорами станут те, которых пожелает эта женщина.

У Юлии Месы было две дочери: Соэмия и Мамея; у каждой из которых имелось по сыну: Бассиан и Алексиан. «Они воспитывались при матерях и при бабушке; Бассиан достиг приблизительно четырнадцати лет, а Алексиану пошел десятый год. Они были посвящены богу Солнца; ведь местные жители поклоняются ему, на финикийском языке называя его Элеагабалом. Воздвигнут ему громадный храм, украшенный большим количеством золота, серебра и роскошными драгоценными камнями. Он почитается не только местными жителями, но и все соседние варварские сатрапы и цари каждый год щедро посылают богу роскошные посвящения» (Геродиан). Таким образом, в руках Бассиана и его бабки, Юлии Месы находились огромные денежные средства.

«Бассиан, являвшийся жрецом этого бога (ему, как старшему, был вверен культ), выступал, одетый по-варварски, препоясав златотканые хитоны, пурпурные, с рукавами и спускающиеся до пят, покрыв обе ноги от ногтей до бедер одеждами, также разукрашенными золотом и пурпуром; голову украшал венок, расцвеченный блеском роскошных драгоценных камней. Был он в цветущем возрасте и красивейшим из всех юношей своего времени. Вследствие того, что в нем соединялись телесная красота, цветущий возраст, пышные одежды, можно было сравнить юношу с прекрасными изображениями Диониса» (Геродиан).

По соседству с Эмесой, где и находился храм бога Солнца, располагался лагерь 3-го Галльского легиона. Солдаты часто посещали знаменитый храм и восхищались юным жрецом. Многие из легионеров были клиентами Мессы и находились под ее покровительством. Им она и сказала «правду» о том, что ее внук в действительности сын императора Антонина Каракаллы. Прозвучала эта версия весьма правдоподобно по той причине, что неразборчивый в любовных связях Каракалла «часто посещал ее дочерей, которые были юными и прекрасными, в то время, когда она жила с сестрой во дворце».

Клиенты Месы распространили слух по всему лагерю, между прочим, добавили, что у старухи груды денег, которые она охотно отдаст легионерам, если они помогут ее семейству вернуть императорскую власть. После этого солдаты 3-го легиона решили провозгласить Бассиана государем и настоятельно приглашали его вместе с родственниками в лагерь. «Старуха уступила, предпочитая подвергнуть себя всяческой опасности, нежели жить честным человеком и слыть впавшей в ничтожество; ночью она тайком вместе с дочерьми и внуками выбрались из города. Когда воины из клиентов привели их… к стене лагеря, и они без труда были приняты внутрь, тотчас же весь лагерь назвал юношу Антонином; облекши его в пурпурный плащ, они держали его внутри лагеря. Доставив внутрь все необходимое, также детей и женщин и все то, что они имели в соседних деревнях и на полях, и, заперев ворота, они приготовились в случае необходимости выдержать осаду» (Геродиан).

«Когда об этом было донесено Макрину, находившемуся в Антиохии, он, удивляясь дерзости этой женщины и вместе с тем презирая ее, послал для осады лагеря префекта Юлиана с легионами» (Капитолин). С подошедшим войском Галльский легион боролся своеобразным оружием. С крепостной стены был представлен новый император; а чтобы сходство его с Каракаллой было более заметным, потрясли перед солдатами Макрина кошельками, полными денег.

Победила человеческая жадность. Легионеры, посланные уничтожить самозванца, вместо этого убили префекта Юлиана и присоединились к мятежному легиону. У внука Юлии Месы появилось войско, способное померяться силами с самим Макрином. Последний, собрав все имеющееся войско, поспешил исправить ошибку Юлиана. Совсем недружеская встреча императоров состоялась на границе Финикии и Сирии. «Сторонники Антонина сражались с готовностью, боясь подвергнуться мщению за то, что они содеяли; сторонники же Макрина нерадиво принимались за дело, убегая и переходя к Антонину» (Геродиан). Видя это Макрин, сбросил плащ военачальника и всю императорскую одежду, сбрил бороду и убежал с поля сражения с самыми верными людьми.

Как в первом случае победу Антонину принесло сребролюбие легионеров Юлиана, так теперь трусость Макрина сделало его полным хозяином Востока и Рима. Войско Макрина, не увидев предводителя в своих рядах, предпочло сдаться.

Макрин был схвачен «в Халкедоне, в Вифинии, тяжело больной и изнуренный непрерывной ездой. Там, найдя его, скрывавшегося в каком-то предместье, преследующие отрубили ему голову» (Геродиан).

Так старушка-чужестранка отомстила за сестру и подарила римлянам нового императора. Подарок был ужаснейший из тех, что получало человечество; скорее, его можно назвать продолжением мести римлянам.

Приведя к власти внука, Юлия Меса не удалилась на покой. «Когда все войско, перейдя к Антонину, объявило его государем, он принял власть, ПРИЧЕМ НАСТОЯТЕЛЬНЫЕ ДЕЛА НА ВОСТОКЕ БЫЛИ ПРИВЕДЕНЫ В ПОРЯДОК ДЛЯ НЕГО БАБКОЙ и бывшими друзьями…; недолго помедлив, он начал подготовлять отъезд, так как Меса очень торопилась в привычный для нее дворец в Риме» (Геродиан).

Римский сенат и народ, поставленные перед фактом смены императора, были готовы принять Антонина, но нерадивого внука Месы очень рано испортила власть, не стоившая ему особых трудов. В Никомедии «он предался неистовству» справляя культ местного бога. «Одежда у него была чем-то средним между финикийским священным одеянием и мидийским пышным нарядом». Ко всякой римской одежде новый император испытывал отвращение, «говоря, что она сделана из шерсти, вещи дешевой».

«Месса, видя это, сильно огорчилась; настаивая, она пыталась уговорить его, чтобы он переоделся в римское платье», но Антонину пришла в голову мысль переодеть всех римлян в восточные наряды, чтобы они выглядели одинаково со своим императором. Более того, он принял имя восточного бога и приказал именовать себя Гелиогабалом (Элеагабалом). На Палатинском холме, возле императорского дворца он построил храм Гелиогабала и требовал, чтобы все римляне почитали только этого бога.

Между этими новшествами Гелеогабал предавался немыслимому разврату. Вот лишь некоторые факты его государственной деятельности: «В Риме у него было только одно занятие: он имел при себе рассыльных, которые разыскивали для него людей с большими половыми органами и приводили их к нему во дворец для того, чтобы он мог насладиться связью с ними. Кроме того, у себя во дворце он разыгрывал пьесу о Парисе, сам исполнял роль Венеры, причем одежды его внезапно падали к его ногам, а сам он, обнаженный, держа одну руку у сосков груди, другой прикрывая срамные части тела, опускался на колени, выставляя свой зад, выдвигая его и подставляя своему любовнику» (Лампридий).

С Лампридием согласен и Аврелий Виктор: «Более нечистой, чем он, не была даже ни одна распутная и похотливая женщина, ибо он выискивал во всем свете самых отъявленных распутников, чтобы смотреть на их искусство разврата и самому испытывать его на себе». В общем, как пишет Евтропий, «вопреки великим надеждам и воинов и сената опорочил он себя в Риме всяческими мерзостями».

Не отставала от императора и его мать, Юлия Соэмия: «она жила во дворце наподобие блудницы и делала всевозможные мерзости». Управление огромным государством легло на плечи Юлии Месы. «Посещая лагерь или курию, он привозил с собой свою бабку…, чтобы благодаря ее авторитету стать в глазах людей достойным уважения человеком, так как сам по себе он быть им не мог. До него… ни одна женщина не входила в сенат, не приглашалась присутствовать при редактировании постановлений и не высказывала своего мнения» (Лампридий).

Юлия Меса понимала, что правление внука не может быть долгим – а уходить из императорского дворца старушке очень не хотелось, она к нему привыкла. «Видя это и подозревая, что воинам не нравится подобная жизнь государя, и опасаясь, что ей снова придется вернуться к частной жизни, если с ним что-нибудь случится, Меса убеждает его, юношу вообще легкомысленного и неразумного, усыновить и объявить Цезарем своего двоюродного брата, ее внука от второй дочери Мамеи, сказав ему приятное, что ему следует заниматься жречеством и культом, предаваясь религиозным исступлениям, оргиям и божественным делам, но должен быть другой, кто бы ведал человеческими делами…» (Геродиан).

Бабка уговорила Гелиогабала фактически назначить себе наследника, но вскоре сумасбродный император поменял свое решение и замыслил убить брата. Спасла второго внука опять же Юлия Меса: «Наконец, когда бабка и мать сказали ему, что воины грозятся погубить его, если не увидят согласия между двоюродными братьями, он, надев претексту, в шестом часу дня явился в сенат, причем пригласил туда свою бабку и проводил ее до кресла» (Лампридий). Лишь одна бабка имела некоторую власть над неуправляемым внуком-императором, но и она разочаровалась в своем избраннике.

Гелиогабал издевался над римлянами, насколько позволяла его фантазия: «Префектом претория он назначил плясуна, который выступал в качестве актера в Риме; префектом охраны он сделал возницу Кордия; префектом продовольственного снабжения он поставил цирюльника Клавдия. На прочие почетные должности он выдвигал тех, кто заслужил его благосклонность благодаря огромным размерам своих срамных органов: ведать сбором двадцатой части наследств он велел погонщику мулов, велел и скороходу, велел и повару, и слесарю» (Лампридий).

Над чудачествами Гелиогабала можно было бы посмеяться, если бы речь шла о какой-то игре; однако он являлся высшим носителем власти. У императора, кроме того, появилась привычка убивать: «Хотя и казалось, что он посвящает все свое время пляскам и священнодействиям, он все же казнил большое число знатных и богатых людей, на которых ему донесли как на не одобряющих и высмеивающих его образ жизни (Геродиан).

Убивать себя римляне долго не могли позволить; возмутились даже преторианцы, которым по долгу службы полагалось охранять особу императора. «Прежде всего, были умерщвлены различными способами соучастники его разврата: одних убили, отрубив им необходимые для жизни органы, другим пронзили нижнюю часть тела, чтобы их смерть соответствовала образу их жизни» (Лампридий).

После этого пришел черед и Гелеогабала платить за веселую жизнь: императора убили в отхожем месте. «Тело его солдаты таскали по улицам города, как труп собаки, и, издеваясь над ним по-солдатски, называли его взбесившейся от похоти сукой. Под конец, когда его тело не могло пройти в узкое отверстие клоаки (водостока), его протащили до самого Тибра и бросили в реку, привязав к нему груз, чтобы оно никогда больше не всплыло», – рассказывает Аврелий Виктор о том, как закончилось правление очередного плохого императора.

Убили и мать Гелиогабала – Юлию Соэмию. Тело ее долго таскали по городу, позволяя бесчестить всякому желающему, а затем выбросили в Тибр.

А что же наша почтенная старушка – Юлия Меса? Она благополучно пережила расправу над недостойной императорской семьей. Недолго проливая слезы по убитым внуку и дочери, делательница римских императоров благополучно провела к трону второго внука – Александра. В его правление она умерла своей смертью в любимом ей императорском дворце.

«Меса, будучи уже престарелой, скончалась и удостоилась императорских почестей, или, как это считается у римлян, была обожествлена», – сообщает Геродиан.