Текст книги "Сокровище тамплиеров. Мечта конкистадора"

– Нас меньше всего заботит длина пути нашего на земле, количество его ночей и дней, – поразил аббат тамплиера. – Свою жизнь мы вручаем Господу, и только Он решает, кому и какой срок отпущен.

– А жизнь царя или воина разве не зависит от воли Божьей? – то ли спросил, то ли возразил Гуго де Пейн.

– На всякую жизнь есть план Божий. Да только вопреки ему люди сокращают дарованное Господом своим пьянством, неумеренностью в еде, дурными поступками. Господь ведь не принуждает жить праведно, Он только указывает правильный путь и оставляет человеку выбор.

– Но иногда мы видим, как человек, недостойный ласки Божьей, живет непозволительно долго.

– Бывает… Господь милостив, Он каждому дает время исправиться, каждый человек получает шанс использовать и преумножить дарованный Господом талант, заслужить любовь Спасителя и спасение души.

– Скажи, отец Жерар, когда монастырю дышалось легче: под владычеством мусульман или под властью иерусалимского короля?

– Боюсь, не смогу дать ответ, который тебе, Великий магистр, понравится. Я не верю, что слово Божие и Его царство можно принести мечом, – уверенно и твердым голосом произнес старец. – Мы, смиренные монахи, принимаем с благодарностью все, что посылает Господь: и радостные мгновения и трудные испытания. Так что, мы не жаждем перемен властителей на тронах – худые они или добрые, – мы принимаем любых.

В конце мессы прихожане и гости храма подходили к отцу Иннокентию за благословением. Вокруг Великого магистра становилось свободным пространство. Внезапно он заметил, что некий смуглый мужчина внимательно смотрит в его сторону. Человек все время опускал взгляд, когда в его сторону устремлял взор Гуго де Пейн. Магистра эти странности не слишком взволновали, потому что в церкви находилось десятка два братьев-тамплиеров, а они бы защитили хитон Спасителя и своего главу и от тучи сарацин.

Незнакомец тем временем с трудом решился на действие и нетвердыми шагами направился к магистру. Приблизившись вплотную, он почтительно склонил голову и прикоснулся губами к полоске белоснежного хитона, выглянувшей из-под одеяния тамплиера. Затем человек упал на колени перед магистром, поцеловал руку и произнес:

– Благослови, отец!

– Мир твоей душе, – произнес Гуго де Пейн, положив руку на горячую голову незнакомца.

После службы Великий магистр зашел к отцу Иннокентию и высказал ему то, что серьезно обеспокоило:

– Святой отец, я далек от мысли, что ты кому-то рассказал о присутствии в храме одежды Спасителя, но один человек подошел ко мне именно с намерением поцеловать едва заметный край хитона. Объяснить это я никак не могу.

– Ничего странного, – невозмутимо произнес священник, – Господь дал ему глаза, отличные от наших. Это дар Божий, и бояться нам не следует. Твой незнакомец почувствовал вещь, имеющую отношение к Всевышнему, и пришел отдать ей свое уважение. Я очень рад, что подобное произошло.

– Не понимаю тебя…

– Движения души этого человека доказали то, что хитон действительно принадлежал Иисусу Христу. В наше время желание людей обладать святыми реликвиями настолько огромно, что можно отыскать восемь пальцев с левой руки какого-нибудь святого… Одежда, доставшаяся тебе, бесценна!

Корабль из земли заходящего солнца

Этот корабль почти не отличался от других судов, бороздивших морские просторы. Теперь… Еще пару лет назад жители Палестины удивились бы его размерам, прекрасной оснастке. Однако после путешествия Великого магистра на Запад у тамплиеров появись средства для создания целого флота – лучшего на Средиземном море. Их новые суда отличались огромными размерами, так как Святая земля требовала много и всего: пилигримов и воинов, боевых коней и домашнего скота, зерна и оружия, материала для постройки крепостей и обычной одежды.

Этот же корабль существенно утратил свой первоначальный прекрасный облик: его борта поросли необычными для палестинских вод ракушками, их покрыл противный зеленый налет от плаванья среди водорослей. Дерево палубы и мачт потрескалось на солнце и потемнело.

Нередко Великий магистр встречал корабли из Франции, Италии и прочих стран, а потому его визит в Яффу никого не удивил.

Более удивительно, что корабль не торопился разгружаться, либо принимать груз, а вооруженная стража никого не пропускала на судно, за исключением, разумеется, Гуго де Пейна. Однако к таинственности тамплиеров местные жители начали привыкать, и даже эти предосторожности никого не удивили.

Удивлен более всех был сам магистр, увидев живыми команду корабля – впрочем, существенно уменьшившуюся в числе. Он долго и крепко обнимал Годфруа де Сент-Омера, и даже уронил несколько слезинок на его плечо.

– Есть земля! Не обманули книги монаха. Она огромна и полна чудес! – твердил не менее счастливый де Сент-Омер.

– Рассказывай с самого начала, – попросил Гуго де Пейн, видя, что путешественник желает поведать обо всем и сразу. – Сколько дней вы плыли до неведомой земли?

– Пятьдесят два дня мы видели только море солнце и звезды. И вот утром пятьдесят третьего дня матрос с мачты подал голос: «Земля! Земля!»

– Не слишком долго плыть от неведомой земли, если учесть, что пеший путь от Иерусалима до Шампани или Бургундии занимает больше времени, – рассудил магистр.

– Прошло часа два, и корабль приблизился к сплошному бескрайнему зеленому лугу. – Грустно улыбнувшись, мореплаватель продолжил рассказ: – На радостях матросы выпили все вино, что сохранилось на судне. Все готовились ступить на берег… Но корабль все плыл и плыл. Он вошел в совершенно зеленое море, и теперь загадочный луг был везде: справа, слева и позади нас. Казалось, корабль плыл посреди поля, покрытого первой весенней травой.

– Так это была не земля?

– Ее не было и близко. Мы вошли в море, в котором плавало множество водорослей. Три недели мы шли по странному морскому полю. Думаю, из-за этого загадочного моря корабли прежних мореплавателей и не достигали земли – слишком велика была радость и еще большим было разочарование. К концу второй недели команда матросов начала требовать повернуть корабль обратно. С трудом удалось их уговорить продолжать путь; и то, только потому, что на обратную дорогу у нас бы не хватило ни воды, ни продовольствия. Матросы уразумели ситуацию, но все равно были сердиты и ленивы; братья-тамплиеры не расставались с оружием ни днем ни ночью – им же приходилось управляться с парусами и готовить обед на всю команду.

– Этого и следовало ждать, – виновато произнес Гуго де Пейн. – Но теперь мы имеем возможность набирать команду только из братьев, не прибегая к помощи случайных людей.

– К слову, худшие из смутьян вскоре погибли жуткой смертью, – продолжил рассказ Годфруа де Сент-Омер. – На исходе третьей недели плаванья по зеленому морю, мы увидели настоящую землю: с деревьями, холмами, долинами и горами. Из живого на ней мы узрели с палубы только разноцветных птиц, поющих на все голоса. Мы спустили лодку; в ней разместилось пять самых нетерпеливых матросов и наш брат Андре. Матросы сразу же устремились к деревьям. Они нарвали каких-то плодов, улеглись в тени и принялись ими обедать. Судя по их довольным голосам, здешние плоды матросам пришлись по вкусу.

Наш брат занялся поисками источника, так как на корабле требовалось пополнить запасы воды. Он шел вдоль побережья, надеясь отыскать ручей, впадающий в море. Недолго наслаждались бездельем матросы. Внезапно из леса вылетели тучи обнаженных людей, вместо одежды их тела были покрыты какими-то рисунками. Тяжелыми дубинами они принялись избивать матросов до смерти; затем их тела раздевали и лианами привязывали за руки и за ноги к двум кольям. Иные дикари таскали дрова и разжигали костры. После происходило нечто ужасное: тела наших матросов подвешивали над огнем. От жара некоторые оглушенные ранее матросы очнулись, их нечеловеческие крики раздавались недолго. О ужас! Мы не смогли далее наблюдать за происходившим кошмаром, не рискуя лишиться разума. Стало понятно, что тела наших товарищей были приготовлены дикарями для обеда.

– А брат Андре? – с тревогой в голосе спросил де Пейн. – Ему тоже не удалось спастись?

– Андре повезло гораздо больше. Как только он увидел, что судьба матросов решена, то бросился в море. Благо, он умел хорошо плавать. Дикари слишком поздно бросились вслед за ним. Тогда они принялись обстреливать брата Андре из луков. Одна стрела попала в ногу уже у самого борта корабля, но нам удалось поднять брата на палубу вместе со стрелой. Она почти насквозь пробила ногу; наконечник стрелы был изготовлен из необыкновенно длинной рыбьей кости и возможно его смазали ядом. Нога почернела, и наш лекарь долго боролся за жизнь Андре. Спасло брата, скорее всего, то, что море вымыло почти весь яд, пока он плыл к судну. Андре хранит у себя эту стрелу, и ты, Гуго, можешь ее увидеть.

– Управляться на корабле с потерей матросов стало труднее?

– Ненамного, на первых порах. Грешно говорить плохо о мертвых, но в последнее время братья выполняли за них почти всю работу. Разумеется, нам пришлось нелегко на обратном пути, потому, что мы продолжали терять людей: из сорока человек, отплывших на поиски земли заходящего солнца, вернулось только девятнадцать. Потом будут болезни… а пока… Нам необходимы были вода и еда, но на этот жестокий остров мы не решились больше высаживаться. (Как ни прискорбно, но кости наших съеденных христианских братьев пришлось оставить без погребенья.) Итак, наш корабль обогнул негостеприимный остров и направился дальше, вслед за спускавшимся в море солнцем. Через четыре дня пути перед нами вновь возникла земля. Удобная бухта позволила бросить якорь почти у берега. На этот раз на берегу стояли толпы народа, причем не голого и разрисованного, а вполне прилично одетого. Они встречали наш корабль улыбками, радостными криками и необычным почтением. Позже я сумел выяснить, что у этого народа существуют легенды, связанные с белыми бородатыми людьми, которых чтят на этой земле как богов.

– Похоже, люди нашей земли действительно посещали тот далекий край, – предположил Гуго де Пейн.

– Несомненно. Легенды не возникают на пустом месте, – согласился де Сент-Омер и продолжил рассказ: – Все там не так, как у нас, и люди там краснолицы – не похожи ни на нас, ни на сарацинов. И у них не растут бороды. Мы попали в другой мир.

– На этот раз хозяева земли не пытались вас съесть?

– Вначале мы опасались сойти на берег, – признался путешественник. – Они, видимо, поняли наши страхи, а потому оставили на прибрежной полосе множество разной еды и подарков. Сами же аборигены отошли на далекое расстояние, а потом и вовсе разошлись по своим хижинам. Наконец, мы высадились на сушу и начали рассматривать оставленные вещи. Фрукты и какие-то лепешки сначала пробовали только два человека – из опасений подмешанного в еду ядовитого снадобья. Эти рискующие собой братья с таким аппетитом принялись улепетывать еще теплые лепешки, что вскоре их примеру последовали все высадившиеся на берег наши люди. Потом состоялось более близкое знакомство. Сначала среди нас оказались дети аборигенов. Юные иноземцы совершенно не боялись наших братьев, видимо, страх подавило огромнейшее любопытство. Они впервые видели все: корабль, непохожих людей, оружие и доспехи. Потом к нам приблизились взрослые.

– Как долго вы были среди этих людей?

– Более месяца. Для нас построили хижины на берегу и обеспечили всем необходимым. Господь послал на нашем пути добрейший народ. Нам удалось выучить некоторое количество слов заморского народа и даже вести небольшую беседу.

Годфруа де Сент-Омер долго рассказывал магистру о неведомых плодах, растущих в земле, которые приготовленными на огне получаются вкуснее хлеба; о неведомых огромных красных ягодах, размерами с яблоко, растущих на кустах.

И, наконец, Годфруа де Сент-Омер открыл сундуки, наполненные посудой, украшениями из золота, серебра; в некоторых чашах хранился необычной величины и красоты жемчуг.

– Все не так на далекой земле, а золото и серебро такое же, как во Франции и Палестине, – промолвил магистр. – Как все это попало на корабль? Надеюсь, вы не ограбили добрых гостеприимных людей?

– После всего, что они для нас сделали, даже матросы, промышлявшие ранее пиратством, не смогли бы их обидеть. Часть сокровищ нам преподнесли в виде подарков, остальное мы поменяли на оружие и другие предметы, бывшие на корабле. Ты не поверишь, Гуго, но более всего золота они дали за коня. Оказывается, у них нет подобных животных, а когда один из братьев вскочил на него и показал, что с помощью этого арабского скакуна можно быстро перемещаться, восторженности наших новых друзей не было предела. К сожалению, у нас сохранился за время плаванья единственный конь и аборигены не получат потомства.

– Ничего страшного, – успокоил магистр совесть де Сент-Омера. – Халиф багдадский прислал Карлу Великому белого слона тоже в единственном числе. Он стал для императора талисманом, с ним Карл победил во многих битвах, слон попал в древние хроники вместе с описаниями восхождения на трон королей и кончины их. А бродило бы по земле франков десятка два слонов, и эти животные перестали бы удивлять людей.

– Как видишь, магистр, торговлю вести с ними весьма выгодно. Единственное неудобство – огромное расстояние. Но когда знаешь цель, то и плыть к ней легче.

– Ты хочешь повторить свое путешествие?

– Конечно. Я слишком мало всего увидел в той стране. И главное, я не успел достаточно хорошо выучить язык того доброго народа, чтобы рассказать об Иисусе Христе.

– Ты бы мог остаться на больший срок. Никто не торопил с возвращением, – заметил Гуго де Пейн.

– Я хотел остаться еще на два месяца, но какая-то неизвестная болезнь появилась в тех краях. И если местные жители только некоторое время чувствовали себя плохо, а затем выздоравливали, то многие наши заболевшие братья отправлялись в могилу. Если бы мы продолжили знакомство с неизвестным миром, то не осталось бы людей, способных поставить паруса. Никто бы не вернулся назад, и ты бы не узнал о существовании другой жизни на земле.

– А есть что-то похожее у нас и на той земле?

– Прежде всего, я бы назвал сахарный тростник, – произнес де Сент-Омер после некоторых раздумий. – Из него добывают сладкий сок точно так же, как в Палестине. Еще там я подумал о тростнике, потому что это растение совсем неизвестно ни в Италии, ни на земле франков.

– Возможно, его доставили в Палестину корабли Соломона, – согласился Гуго де Пейн с невысказанным предположением собеседника.

– Но более всего меня удивило то, что у тамошних жителей я несколько раз встречал наш самый главный христианский символ.

– Крест? – не слишком удивился магистр.

– Да! И его точно не могли завезти туда корабли Соломона.

– Дорогой Годфруа, я понимаю, что ты связываешь крест с Иисусом Христом. Отчасти потому, что в наше время подобным бесчеловечным способом не принято расправляться с людьми. Но до прихода Спасителя подобный вид казни был широко распространен в мире. Так римляне расправлялись с мятежными рабами, а карфагеняне казнили на кресте военачальников, проигравших сражение. Кстати, карфагеняне и их предки – финикийцы – были прекрасными мореплавателями. Думаю, они могли побывать там, откуда ты возвратился.

– Все так… возможно, и этот народ использовал крест, как орудие казни, – как-то нехотя согласился Годфруа де Сент-Омер. – Но тогда зачем вышивать на одежде кресты. Мы ведь не украшаем свои плащи виселицей и петлей – то есть самыми позорными орудиями казни. Для них крест являлся бы тем же.

– Больше ты не увидел ничего, что бы напоминало там о нашем мире? Вас, насколько я понял, встретили как богов.

– Все говорило о том, что мы были первыми белыми людьми на этой земле. Но у одной женщины я увидел серебряный крестик с распятым человеком. Только изображенный человек был подобен и обликом и одеждой на аборигена. Крестик был настолько дорог для его обладательницы, что она не согласилась обменять ни на что. Хотя я предлагал женщине любую вещь на корабле, которая понравится ей.

– Возможно, ее близкий родственник так окончил свою жизнь и крестик дорог ей как память. А может, он и не родственник вовсе ей. – Магистр перекрестился и произнес: – Неисповедимы дела Твои, Господи!

Годфруа де Сент-Омер последовал его примеру.

– Я надеюсь, мы еще расскажем далекому народу о Спасителе, познакомим со Святым Писанием. А пока ты, Годфруа, должен описать все: свой путь в неведомый мир, его людей, их жизнь. Все, кто плавал с тобой, будут размещены в только что построенном замке. Гарнизон там состоит из христиан-арабов, весьма плохо изъясняющихся на языке франков. Так им будет проще избежать ненужных расспросов. Отдыхайте, набирайтесь сил.

Спустя несколько месяцев мысли магистра вернулись к таинственной земле и ее народам. Он хотел было намекнуть Годфруа де Сент-Омеру, что можно готовиться к новому путешествию, но некоторые событие в Иерусалимском королевстве заставили отложить великие замыслы.

Своя чужая жизнь Великого магистра

Сплошная полоса удачи закончилась для Гуго де Пейна – и магистр все чаще убеждался в этом. Теперь события радостные и весьма печальные чередовались с роковым постоянством. И все чаще первенство доставалось неприятностям. В 1131 г. умер его старинный друг – иерусалимский король Балдуин II. Монарх этот знал блестящие победы и великие неприятности; сегодня он был королем, а завтра бесправным пленником заклятых врагов. Невероятная изобретательность короля позволяла ему находить общий язык и с ближайшими сарацинскими правителями, и с коварной мусульманской сектой профессиональных убийц, и с гордыней собственных баронов. Он всю жизнь мечтал о наследнике, но Господь неизменно посылал ему дочерей.

Король мужественно принимал удары судьбы, он не впадал в уныние, даже оказавшись в положении раба; успехи не кружили его голову до утраты разума; не местью, а милосердием он руководствовался, строя отношения с поверженными врагами. Господь вознаграждал короля за терпение, удача приходила, когда он сам ее не ждал: он благополучно возвращался из плена и занимал трон, мятежные вассалы видели, что Божья милость не покидает монарха, и покорялись – не из страха, но из уважения.

В августе 1131 г. Балдуин почувствовал приближение смерти и начал к ней готовиться с тем же спокойствием, с каким готовился ко всем большим и малым событиям в своей жизни. Он переселился из королевского дворца в резиденцию патриарха, расположенную подле Голгофы, – Балдуин хотел умереть как можно ближе к месту, где принял смерть Иисус Христос. 21 августа он призвал к себе Фулька, Мелисенду вместе с годовалым внуком и всех баронов своего королевства. Он благословил дочь, зятя и внука и объявил их своими наследниками. Выразив свою волю, Балдуин приказал переодеть его в монашеские одежды, и вслед за этим его приняли в капитул церкви Гроба Господня. Едва успело произойти последнее действо, как Балдуин испустил дух. Под стенания и плач всего королевства он был упокоен в этой же церкви, где и встретил смерть.

Балдуину II не повезло с сыном, но когда у Мелисенды и Фулька родился внук, его назвали (известно в чью честь) Балдуином. Радостный король успел повозиться с внуком, назначить малыша, который еще не произнес ни единого слова, своим наследником и умереть счастливым человеком. Накануне он поставил свою дочь Мелисенду опекуном будущего иерусалимского короля. А вот насчет опеки со стороны Фулька никаких распоряжений не последовало – слишком недоволен король был на зятя за неудачную авантюру с Дамаском, не очень он рассчитывал на благоразумие Фулька, и конечно же свою дочь любил больше, чем ее мужа.

Отстранение от заботы о собственном сыне не добавило авторитета Фульку. Старые бароны и прежде были недовольны тем, что с Фульком прибыло много анжуйских рыцарей, которым требовалось раздать лены. Ведь Иерусалимское королевство было слишком мало, чтобы удовлетворить аппетиты всех; впрочем, жадность человеческая безгранична; и любого, самого большого, королевства не хватит, чтобы удовлетворить все запросы его обитателей. И только немногие властители могут сдерживать аппетиты подданных до той меры, при которой желание богатства и почестей не становится помехой добрым отношениям между равными, а подчинение королю считается нормой жизни.

Новый правитель Иерусалима – Фульк – прекрасно помнил, благодаря чьему участию он получил корону. Гуго де Пейн не мог жаловаться на плохое отношение к нему со стороны недавнего Анжуйского графа.

Печалило Великого магистра другое: все не так стало в Иерусалимском королевстве после кончины Балдуина, хотя Фульк прилагал много усилий, чтобы в государстве царили порядок и процветание. И поразительное дело: чем больше новый король проявлял заботу о королевстве, тем больше оно погружалось в беспорядок и смятение. Фульк, бывший одним из самых могущественных вассалов короля франков, с которым счел за честь породниться английский король, не имел никакого авторитета у палестинских баронов.

Хотя, если быть справедливыми, первая крупная неприятность с вассалами перешла к Фульку по наследству от прежнего короля. После смерти правителя Антиохии Боэмунда I Балдуин стал регентом при его малолетнем сыне и распоряжался в княжестве, как в собственном доме. В 1126 г. Боэмунд II достиг совершеннолетия, и пришла пора передавать ему трон Антиохии, но иерусалимский король не желал, чтобы сильно изменилось сложившееся положение вещей. Когда новый антиохийский князь прибыл в Иерусалим за получением от регента символов власти, то вместе с ними ему была вручена одна из дочерей Балдуина – Алиса.

Король надеялся, что через Алису Антиохийское княжество крепкими цепями будет привязано к Иерусалимскому королевству, но даже такой мудрый человек, как Балдуин, иногда совершает жестокую ошибку. Причем ошибся король в собственной дочери, выросшей у него на коленях. Увы! Родительская любовь – есть пелена, закрывающая истинный характер и привычки детей.

Брак Алисы и Боэмунда II был не долгим. Юный горячий князь Антиохии жаждал подвигов, завоеваний. Ему удалось отнять несколько городов у киликийских армян, в том числе и Тарс. В феврале 1130 г. он отправился в Киликию за очередным городом, однако армянский князь обратился за помощью к соседнему мусульманскому эмиру. Турки напали на небольшое войско Боэмунда и перебили всех – до последнего человека. Среди трупов враги отыскали тело двадцатидвухлетнего князя, отрубили голову и послали ее в подарок багдадскому халифу.

После Боэмунда осталась единственная наследница – двухлетняя Констанция. Вдова князя, не дожидаясь решения короля и по совместительству ее отца, сама объявила себя регентшей. На том Алиса не остановилась, а принялась единолично властвовать в самом значительном княжестве христианского Востока. Алиса – большая любительница веселой жизни – не слишком долго носила траур по геройски погибшему Боэмунду, и это не понравилось ее подданным. Бароны Антиохии попросили иерусалимского короля навести порядок в княжестве.

Осознав непрочность своего положения, Алиса обратилась за помощью… отнюдь не к своему отцу, а к сарацинскому атабеку Алеппо – Зенги. К нему был послан гонец с великолепным скакуном в качестве подарка – Алисе было известно, что хорошие лошади являлись слабостью атабека. Однако гонец был перехвачен воинами короля. После пытки он сознался, что Алиса имела намерение присягнуть атабеку на верность и даже обещала выдать дочь за сына мусульманского эмира, если атабек на вечные времена оставит за ней Антиохию. Посла, несшего столь ужасное предложение сарацинам, казнили.

Из Иерусалима к Антиохии направилось войско Балдуина и Фулька; из Эдессы в помощь им был вызван граф Жослен – двоюродный брат короля. Алиса в панике пыталась купить верность подданных дорогими подарками для баронов и денежными раздачами для рыцарей, воинов и горожан. Щедрость княгини привела лишь к опустошению казны.

Едва подошло войско короля, как предатели распахнули перед ним ворота, именовавшиеся Сен-Поль, а войско Жослена Эдесского столь же спокойно вошло в раскрытые Герцогские ворота. Алиса укрылась в башне и покинула ее только после того, как представители дворянства и духовенства пообещали ей сохранить жизнь. Не слишком полагаясь на обещания предателей, Алиса вышла из башни и первым делом упала на колени перед иерусалимским королем, прибегнув к самому действенному женскому оружию – слезам. Отец конечно же не стал наказывать сурово свою властолюбивую дочь. Ей было велено покинуть Антиохию, но за Алисой остались когда-то выделенные в качестве приданного на свадьбу города Латакия и Джабала.

Все рыцари Антиохии принесли клятву верности королю и его внучке Констанции. Опека над ней была поручена Жослену – графу Эдессы. И такое положение оставалось вплоть до смерти Балдуина, для которого поход в Антиохию оказался последним делом за пределами Иерусалима. Почти одновременно скончался его двоюродный брат Жослен Эдесский. Смерть его также весьма примечательна и достойна, чтобы о ней вспомнили.

В то время как Балдуин готовился к смерти вблизи Голгофы, этот старый воин осаждал сарацинский замок вблизи Алеппо. Воины сделали подкоп, но он случайно обрушился под графом. Старику переломало кости, и его, одной ногой стоящего в могиле, на носилках доставили в Эдессу. Слухи о смерти воинственного графа дошли до врагов, и туркмены, пользуясь безвластием, осадили крепость Кайсун. Жослен приказал сыну выступить против врага, но молодой наследник воспротивился приказу, ссылаясь на то, что слишком мало войско и слишком велика опасность. Исполнившись презрения к собственному отпрыску, умирающий старик велел себя на носилках нести впереди армии в направлении Кайсуна. Мусульмане, узнав о приближении Жослена, которого уже считали мертвым, в страхе убежали к Алеппо. Получив известие, что крепость спасена, Жослен Эдесский приказал опустить носилки, чтобы он смог спокойно поблагодарить Бога молитвой. А после этого граф здесь же скончался.

После смерти отца Алиса пришла к мысли, что Латакия слишком мала для нее, и неплохо было бы вернуть Антиохию. Ей благоприятствовал почти одновременный уход в мир иной: отца – которому рыцари княжества дали клятву верности, и Жослена Эдесского – назначенного регентом маленькой Констанции.

Алиса в разговоре с баронами Антиохии часто упоминала, что первые ее князья были независимы от иерусалимского короля. Гордым рыцарям весьма приятно слово «независимость»; многим даже не приходило в голову, что маленькому государству невозможно в одиночку устоять во враждебном мусульманском окружении. Так или иначе, Алисе удалось соблазнить на мятеж некоторое количество жителей княжества. Но еще в больший восторг от идей опальной княгини пришли соседние с Антиохией властители: Жослен II – молодой граф Эдессы и Понс – граф Триполи.

Далеко не все рыцари Антиохии разделяли мысли своей княгини о независимости; многим и вовсе не хотелось видеть над собой женщину, которая заботится только об удовлетворении собственного честолюбия. От них и получил Фульк известие о том, что северные христианские государства взбунтовались. Король поспешил к умудренному опытом Гуго де Пейну, но не совета надо было Фульку от Великого магистра; ведь он уже решил, как должен поступить с бунтовщиками.

Король кратко и честно пересказал все, что знал сам о происходящем в Антиохии и соседних графствах. Тамплиеру было кое-что известно, а потому он согласно кивал головой.

– Необходимо привести к покорности Алису и заодно графов Триполи и Эдессы. Иначе глупцы станут добычей мусульман, – произнес Фульк. – Честно признаться, мне их не особенно жаль, но какой будет участь христиан княжества и графств? Сухой путь из нашей столицы в Константинополь и далее на Запад будет полностью отрезан. Они погубят весь христианский Восток. Ты согласен со мной, Гуго?

– Опасность действительно велика, – сдержанно согласился магистр.

– Для начала я хочу образумить только словом этих упрямцев, – начал раскрывать свой план король.

– Было бы хорошо договориться полюбовно, – не мог не разделить замыслы Фулька тамплиер.

– Да, но если за моей спиной не будет стоять внушительная сила, то, боюсь, ни Жослен, ни Понс, ни тем паче Алиса меня не услышат. Как назло в этом месяце очень мало прибыло пилигримов, желающих и могущих с оружием постоять за Святую землю.

На этот раз Гуго де Пейн не торопился соглашаться с собеседником, а лишь окинул короля подозрительным взглядом. Не дождавшись одобрения, Фульк набрал в грудь воздуха и пошел на приступ:

– Дорогой Гуго, мне необходимы твои тамплиеры.

– Ты в своем уме, король? – Магистр от неожиданности даже не стал выбирать слов, хотя бы из уважения к монарху. – Мы, слуги Господа, не можем воевать с христианами только от того, что они впали в мирские заблуждения. Ведь речь идет даже не о войне с мусульманами или еретиками. К тому же тамплиеры еще не забыли твоего похода на Дамаск и многих потерянных товарищей во время оного.

– Почтенный магистр, Дамаск был самой великой моей ошибкой, но разве прежний король не мечтал обладать этим городом? Разве он не дал согласия на поход? Разве бы не чувствовали христиане себя в большей безопасности, если б нам удалось овладеть городом? Но теперь я веду речь вовсе не о предстоящих сражениях и преследовании противника. Если тамплиеры будут со мной, то и вовсе не придется воевать. Одно только твое присутствие вернет разум в горячие головы мятежников, а многочисленность нашего войска лишит их всякой надежды на непослушание.

Великий магистр молчал. Он хотел напомнить Фульку, что предыдущий король управлялся со своими подданными без помощи рыцарей Храма, но вовремя остановился. Ведь это было бы оскорбительно для короля, по многим причинам неуверенно стоящего на ногах. Он вспомнил, что Фулька монархом не признает даже собственная жена, и раздражение переросло в сочувствие. А король, в свою очередь, понял, что на магистра приказ или угрозы не подействуют, и надел на себя смиренную личину просителя:

– Владения христиан на Востоке должны стать единым целым, или их не будет вообще? Ты представляешь, дорогой Гуго, что получится, если ноги потребуют независимости от головы или руки отделятся от туловища. Такого не смог бы придумать и злейший враг. Разве не так?

Фульк говорил правильно, но воевать против дочери своего друга магистру вовсе не хотелось. А король словно читал мысли Гуго де Пейна:

– У меня нет желания причинить зло княгине Алисе. Мы всего лишь должны установить порядок, единожды определенный королем Балдуином: его дочь вернуть в Латакию, с баронов Антиохии потребовать присягу новому иерусалимскому королю и мне же передать опеку над Констанцией, поскольку старик-Жослен умер, а молодому Жослену, похоже, самому требуется опекун.