Текст книги "Страсти людские. Сборник любовных историй"

Часть восьмая

Эта боль по-прежнему, хотя и минуло почти сорок лет, в его сердце. Да, Виктор продолжал жить и встречаться с женщинами, но равной Валентине, его любимой, больше не встретил и теперь уж точно не встретит. Жизнь ушла, а вместе с ней – надежды. Иллюзий больше нет. И лишь изредка встрепенется его сердце, а после – снова замрет на годы.

…Виктор Орехов, которого время не пощадило, испещрив лицо глубокими морщинами, изрядно проредив волосяной покров на голове и покрыв серебряной пудрой, все еще стоял у окна. А за окном поднимался ветер, неся за собой все более и более усиливающийся дождь. Первые желтые и оранжевые листья этой осени, набухнув от дождя и не способные в силу своей непомерной тяжести легко и непринужденно порхать, плюхаются на землю, образуя из лужиц небольшие разноцветные коврики.

Воспоминания о ней не оставляют Виктора. Как сложилась жизнь? Что с ней стало? Где она?

Виктор, от которого тогда сбежала невеста (так он считал), не сидел сложа руки. Особенно первое время. И предпринимал попытки разыскать. Все тщетно! На его официальные запросы (опять воспользовался служебным положением, потому что так легче и надежнее получить результат) в паспортный стол, откуда родом Валентина, неизменно приходил один и тот же ответ: «Прописанной гражданка Ёлкина Валентина Петровна, 1947 года рождения, на данной территории не значится». Наседал и на оставленных ею подружек, но те утверждали, даже божились, что ничего не знают. Им Виктор не верил, особенно Оксанке: кто-кто, а она-то точно знала и, он уверен, переписывалась.

Женщины невероятно скрытны. Они способны хранить от мужчин тайны и молчать десятками лет, если это не противоречит их личным интересам. Однако ж, берегитесь: когда хранительница тайн оскорблена или унижена и откроет рот, то выложит все, что знает и даже чего не знает, а лишь предполагает. Тут не пощадит даже свою лучшую подругу. Месть взъярившейся женщины коварна, подла и растягивается, как и дружба, на долгие годы. Это про них сказано: от любви до ненависти – всего один шаг. Горе тому мужчине, который не сумел в чем-то угодить любовнице: пощады не дождется во век. Любовница на глазах переродится в злобную фурию и постарается поведать миру все интимные подробности их отношений…

Да и подружки, после окончания строительства асбестообогатительной фабрики, разъехались. И последние капли надежды найти Валентину растворились.

Нет ничего более трудного, чем поиск девушки. Достаточно ей сменить фамилию, выйдя замуж, и все! Концы в воду! Был человек и его не стало. Если бы в паспортных столах сидели люди, обладающие хоть каплей сострадания, то могли бы помочь. Ведь учет граждан, получающих паспорта в результате смены фамилий, ведется и данные хранятся. Но… Надо идти в архивы, рыться в картотеках, возможно, не один час. А зачем? Есть простой способ: не значится прописанным – и все тут!

Не стало надежды найти, но осталась в сердце боль, над которою время не властно.

Виктор сходил на кухню, включил чайник, который тотчас же зашумел, а через несколько секунд отчаянно забурлил. Достал свои обожаемые крохотные чашечку и блюдце, положил растворимый кофе, сахар, залил кипятком.

Виктор вернулся к окну, держа в руках блюдце с чашечкой, наслаждаясь исходящим ароматом. За окном ветер стих и образовалась сплошная стена припустившего с большей силой дождя, за которым с трудом различались силуэты деревьев.

Погода совсем раскапризничалась. Ну, спрашивается, что это за бабье лето?! Солнца нет уже несколько дней, ветер северный и несет стужу, к тому же непрекращающиеся дожди. Того и гляди, что пойдет снег. Бывает. На Урале снег можно ждать в середине июня, а в начале сентября – как пить дать.

Виктор сделал пару глотков кофе и почувствовал, что внутри потеплело, а следом стал подниматься градус настроения.

Восемь лет прошло. Виктор помнит тот случай. Он (с женой) был на опере «Аида». Это еще до капитальной реконструкции оперного театра, когда его фасад кому-то вздумалось перекрасить из нежно-зеленого в мышиный, иначе говоря, в серый. Есть у нас любители серости, есть!

В первом антракте Виктор вышел в фойе, чтобы поразмять затекшие ноги. И тут перед ним мелькнул знакомый профиль. Он бросился в толпу. Увы! Растворилась. Будто и не было. Померещилось? Ерунда! Он не мог ошибиться. Это ее, до боли родной ему профиль!

По окончании спектакля он ринулся в раздевалку, чтобы в числе первых оказаться на выходе из театра. Там он надеялся увидеть Валентину. Он не знал, что будет делать, если увидит. Но он точно знал, что любой ценой должен увидеть. Но последние театралы покинули стены театра, а ее он не увидел. Рядом стояла жена и беспрестанно дергала за рукав: чего, мол, тут торчим столько времени? Виктор отговаривался, нес какую-то чепуху.

Виктор тяжело вздохнул, вспомнив про видение, допил кофе, сходил на кухню, приготовил новую порцию и вернулся назад. Помешивая в чашечке, Виктор вспомнил и еще один странный случай.

После разлуки с любимой прошло двадцать пять лет. Он идет по длинному и не слишком освещенному коридору издательского центра (какие-то дела привели его сюда, а какие – уже не помнит) и тут (людей много) он встречается с глазами идущей ему навстречу девушки, которой, может, двадцать, а, может, и больше. Виктор моментально вспотел. На лбу и на носу выступила влага. Виктор машинально посторонился, давая девушке пространство для прохода. Он растерялся и с минуту стоял неподвижно. Девушка же, не обратив на него никакого внимания, скрылась за одним из многочисленных поворотов.

Мистификация и не иначе! Это была она, его Валентина! Он вновь встретил ее точно такой, какой она была тогда, двадцать пять лет назад. Ну, положим, не она (он не верит в чудеса, он знает, что вернуться в прошлое невозможно, несмотря на писания фантастов), но полная копия – совершенно точно. Те же округлые карие глаза, та же прическа и те же, слегка вьющиеся на концах, распущенные и спадающие на покатые плечи, русые волосы, тот же чуть покатый лоб и тот же носик-курносик, как он когда-то говорил, наконец, тот же отстраненно-мечтательный взгляд, и, в довершение ко всему, ее, Валентины, походка. Но, вместе с тем, Виктору почудилось, что в прошедшей мимо девушке есть нечто, не присущее его любимой, но до боли ему знакомое. Что именно? Он сказать не может. Все – на уровне ощущений.

Виктору показалось, что девушка, копия Валентины, работает в издательском центре. Во-первых, в руках держала небрежно собранные в папку какие-то бумаги (возможно, оттиски печатной продукции). Во-вторых, была легко одета, лишь в модном джинсовом костюме от фирмы «Lee», плотно облегающем стройную фигуру, а на дворе, знаете ли, зимняя стужа. Значит? Не из пришлых.

Промелькнув, видение исчезло. Будто и не было.

Виктор зачастил в издательский центр. С одной целью: найти ту девушку. Зачем? Не знает, но считает все-таки своим долгом найти. А найти непросто, ой, до чего ж непросто! В лобовую не пойдешь: ну, чем Виктор обоснует свой странный интерес к разыскиваемой? Тем, что она – чья-то копия? Глупость. Сочтут либо за мужика-пройдоху, бегающего за каждой юбкой, либо за ненормального.

В центре работает до тысячи женщин, а он, Виктор, не знает даже фамилии. Единственное, чем располагает, – словесным описанием.

Однако его труды в этот раз не пропали даром. Тихой сапой, но нашел девушку. Подыскав более-менее благовидный предлог, зашел в кабинет, где сидело несколько молодых женщин. Он убедился, что ему тогда не почудилось, что он не ошибся, что за одним из столов сидела именно копия его любимой: она и смеялась, разговаривая с девчонками, точно так же, как и его Валентина, прыская и прикрывая ладонью рот, будто стесняясь чего-то. Стесняться же ей было нечего, как и Валентине. У них были два замечательных ряда небольших и плотно прилегающих друг к другу белоснежных зубов.

Виктор выяснил, что девушку зовут – Ирина Юрьевна, что фамилия ее – Родионова (фамилия мужа), что поженились на четвертом курсе Московского полиграфического, что сюда приехала – по распределению, что работает технологом, что у нее растет двухгодовалый сынишка, которого назвали Виктором. Ну, собственно, и все.

Никто в издательском центре не мог сказать, какую фамилию носила Ирина до замужества, тем более, никто не мог знать, девичью фамилию ее матери и какой профессией в молодости владела.

Нить оборвалась. Что делать? Вызвать Ирину на разговор и выяснить окончательно, кто ее мать? Это можно, но как? Что подумает Ирина? Господи, да это же ясно! Подумает: ну, вот, клеится еще один; сам стар, как трухлявый пень, а зарится на молодую; расспросы же про мать или еще про кого-то – повод, чтобы завязать знакомство; ходы старых бабников никогда не отличались оригинальностью. И что же ждет Виктора? Отошьет после первой же фразы. И в добавление ко всему: не может Виктор полностью раскрыть душу человеку, которого не знает. Кто исключит, что сходство, пусть и столь поразительное, всего лишь случайность, что девушка к его любимой не имеет никакого отношения? Двойники бывают. Даже конкурсы знаменитых двойников проводят.

Виктор снова тяжело вздыхает, глядя в окно: дождь прекратился, но с деревьев все еще падают вниз крупные капли.

Виктор приносит третью чашечку кофе. Не много ли? Сердце-то не так молодо, как прежде… Нельзя так нагружать.

Виктор сейчас понимает, что струсил тогда и зря не довел свое «расследование» до конца. Считает, что был близок к раскрытию одной из тайн и остановился, проявив непростительную слабость, на полпути. С другой стороны, что бы изменилось, если бы он узнал, что Ирина – есть родная дочь Валентины? А ничего! В этом абсолютно уверен Виктор. Прошло двадцать пять лет. У Валентины, как и у него самого, – позади целая жизнь, между прочим, собственная жизнь, в которой каждому из них не нашлось места. Зачем воскрешать то, что давно умерло или реанимировать то, что при смерти? Пусть все остается, считает Виктор, как есть. Поздно и ничего изменить нельзя. Его вины в том нет, что когда-то не сложилось…

Лет пять назад, встречаясь с известным психологом, Виктор рассказал свою историю, открыто не признаваясь, что речь идет о нем самом. Психолог выслушал, ни разу не перебив. А потом спросил:

– История типичная, но почему она тебя так интересует? Что именно хотел бы узнать? На какие вопросы хотел бы услышать ответы?

Виктор стушевался и замялся.

– Ну… знаете ли… Вопрос, собственно, один… – и тут же поправился, – нет два.

– А именно?

– Во-первых, что сделал неправильного герой истории?

– Честно говоря, немало… Это вытекает даже из тобой рассказанного… Точнее мог бы сказать, переговорив лично с героем истории, уточнив кое-что…

– Это – невозможно.

– Почему? – врач вскинул на Виктора глаза.

– История, мною придуманная.

– Вот как? – врач еле заметно усмехнулся. – А мне так не показалось… Ну, ладно… Буду исходить из того, что известно. Главная ошибка героя истории в том, что он несколько поспешил затащить девушку в постель, из чего делаю вывод: девушка, в одночасье став женщиной, превратно поняла цель и мотивы героя. Она подумала или могла, точнее, подумать, что герой, получивший от нее всё, из тех, которые, как говорится, поматросят и бросят… И предприняла упреждающие меры. Убеждает?

– Н-н-нет… нисколько… Это не был акт насилия со стороны героя… Более того, герой не был готов к такому развитию событий…

Психолог громко рассмеялся.

– А кто ее унес в постель? Сама, что ли, упорхала?

– Ну… нет… Но девушка не только не сопротивлялась, а и сама хотела этого.

– Откуда нам знать, чего девушка тогда хотела, а чего нет?.. Идем дальше. Вторая серьезная ошибка героя заключается вот в чем. Для девушки потерять невинность, даже будучи с любимым, – величайшее психофизиологическое событие ее жизни. Чего ждала от парня? Решительности! Она нуждалась в поддержке. Она думала, что герой сейчас же бросится к ее ногам (как в старых романах, которых девушка начиталась) и предложит, как истинный джентльмен, руку и сердце, пылко скажет, что она навеки его и только его, что он готов прожить с ней всю жизнь и умереть в один день.

– Он собирался…

– Слишком долго собирался.

– Девушка его опередила… Он чуть-чуть опоздал.

– «Чуть-чуть» – не считается, – врач рассмеялся. – Опоздание и есть роковая ошибка героя. В любви, как и в делании революций, промедление – смерти подобно. В любви все надо делать вовремя: не раньше, но и не позже.

– Как тут попасть в точку?

– Это и есть искусство любви, залог здоровых брачно-семейных отношений, что встречается, увы, крайне редко. Попробуй угадать ту самую «точку»? Дано очень немногим. Герою истории не дано. Пока он думал и готовился к решительному объяснению, девушка уже приняла решение и оно оказалось другим, неожидаемым для героя…. Впрочем, это всего лишь мое предположение, а оно не может на все сто процентов считаться правильным.

– Скажи (это второй вопрос), почему героиня истории так неожиданно уехала, не объяснив мотивов разрыва, не предупредив, не попрощавшись? Ведь они так сильно любили друг друга. Чувства, если они настоящие, за неделю не проходят.

– Так решила героиня и мотивы известны только ей. Смею предположить, немного зная женскую психологию, героиня могла (из самых добрых побуждений к герою) подумать, что он, герой, имеющий двоих детей, еще может вернуться в прежнюю семью, что она должна помочь в этом непростом решении, порвав с ним навсегда. Боюсь, – врач покачал головой, – неадекватность поведения девушки вызвано тем… Оно могло быть вызвано… беременностью… незапланированной беременностью. А в этих случаях заранее предугадать, на что решится девушка, невозможно.

– Но, – продолжал возражать Виктор, – герой только бы обрадовался… он был бы счастлив…

– Откуда девушке об этом было знать, скажи?

– Они любили и были любимы…

– Зачастую, милейший, рвутся все отношения, несмотря даже на любовь, именно из-за незапланированной беременности. И она, героиня, об этом, судя по всему, начиталась и имела уже определенное мнение.

Виктор не разделил мнений психолога. Он думал и продолжает все еще думать, что причина в другом, более удачливом в любви мужчине, который встал на его пути. Во всяком случае, любимая ушла и унесла его счастье навсегда. Теперь, спустя почти сорок лет после разлуки, об этом вправе говорить определенно. Виктор – одинок. Нет, не так: не одинок; он проводит остаток жизни наедине с болью, застрявшей, будто остро заточенная заноза, в его сердце.

День сурка

Василий Васильевич Пустовалов, мужчина сорока двух лет и все еще приятной внешности, которую сохранил благодаря двум вещам – отказу от злоупотребления спиртным и воздержанию по части удовлетворения плотских желаний, в особенности – на стороне.

Женщины к нему относятся по-разному: одни – восхищаются домовитостью и преданностью жене, что нынче встретишь не столь уж часто (мало-помалу вымирают динозавры!); другие – завидуют жене (этой, как они выражаются, серой мышке), а потому злобствуют и по углам шушукаются; третьи – пробуют «положить глаз», расставляют везде сети и пытаются в них поймать заманчивую для них дичь, но у них ничего не выходит, удается мужику всякий раз каким-то образом выскользнуть.

Руководство фирмы, как и женщины, также разного мнения о Пустовалове: с одной, стороны, всецело доверяет, поскольку опытный финансист, отличающийся неподкупностью, следовательно, для проведения внезапных проверок лицо совершенно незаменимое; с другой стороны, подозрительно, так как тот чурается веселых застолий, то есть не кампанейский, а про таких обычно говорят, что себе на уме и с ним надо быть начеку.

Тот же гендиректор – настоящий петух: он не только держит возле себя настоящий «гарем» из очаровательных молодых мордашек (всех, всех перетоптал!), но и вечно косит по сторонам, нельзя ли потоптать кого-нибудь еще? Завидит смазливенькую рожицу – сразу влёт! Ничто его не остановит.

Положительный герой хорош только в романах, но в жизни все относятся к нему все-таки настороженно и в тайне недолюбливают.

…Василий Васильевич только что вернулся от гендиректора. Гендиректор, честно сказать, огорошил: сегодня же, говорит, поезжай в Верхнеуральск (он знает, что там их крупный филиал); исполнительный директор пудрит мозги (химичит с доходами); пошерстить, говорит, хорошенько надо; если, говорит, подтвердится, в чем он нисколько не сомневается, поскольку «стукнули» верные люди, то он сучёнка за муди (именно так любит выражаться гендиректор) на люстре повесит.

Василий Васильевич чуть-чуть обиделся: если, сказал он, шеф уже во всем уверен, то зачем туда ехать? Гендиректор сказал на это, что проверить все равно надо, что проверить должен самый надежный человек, то есть он, Василий Васильевич Пустовалов, который в два счета выведет мошенника на чистую воду.

Что делать? Желание хозяина – есть священная обязанность клерка.

Поезд с ревизором прибыл в Верхнеуральск в половине восьмого утра. Выйдя на перрон, огляделся по сторонам. За стареньким и приземистым зданием вокзала он увидел стоянку автобусов. Прошел через узкие воротца и оказался на привокзальной замусоренной площади. Он поморщился не раз, натыкаясь носками начищенных до блеска туфель, то на пластиковую бутылку из-под напитка, то на алюминиевую банку из-под пива, то на пластиковый пакет, внутри которого шуршит ветер. Выбрав нужный номер маршрута, вошел в салон старенького с продавленными сидениями автобуса.

– Сударыня, – обратился он к дородной женщине-кондуктору, занимающей чуть ли не половину объема салона, – я смогу доехать до остановки «Советская»?

«Сударыня», с удивлением посмотрев на пришельца из другого мира, фыркнула.

– Доедешь. Садись. Далеко. Девять остановок, – щелкая семечки и бросая лузгу в открытое окно, ответила женщина. Она отвернулась от чудака и стала смотреть в окно.

Василий Васильевич почему-то именно в эту минуту подумал: «А знает ли шеф, что проверяемый и проверяющий – однокашники?»

Через сорок минут ревизор был в офисе филиала «Регион-Сервич-Консалтинг». Несмотря на ранний час, исполнительный директор оказался у себя.

Появление на пороге Пустовалова стало настоящим и неподдельным шоком для исполнительного директора. Увидев, побледнел, засуетился: сначала стал предлагать присесть, потом стал кидаться обниматься, пытаясь облобызаться с приехавшим, точнее – свалившимся на голову. Исполнительный директор сразу понял: от сего визита ждать приятностей не приходится. Потому что ревизор въедлив и докопается до всего, а там – ему несдобровать. Ясно, приезжали и прежде. Но ему удавалось с теми поладить. С этим же…

Принимающая сторона лишь через десять минут пришла в себя и смогла членораздельно говорить. Исполнительный директор засыпал вопросами.

– Как там? Как здоровье шефа? Как семья и супруга? Как здоровье? Что нового слышно? Каким ветром занесло в эти края?

На вопросы он ответил сразу:

– У всех и всё в полном порядке.

Хозяин кабинета часто-часто замотал головой.

– Да-да… Наслышан… Ты в гору пошел… Глаза и уши, говорят, самого… Полное доверие к тебе питает. Это – хорошо… очень-очень прекрасно… Кто бы мог подумать, а?.. Помнишь, в академии?.. Никто тогда бы не сказал, что наш Васятка, – Пустовалов скривился, потому что фамильярность такая ему не по душе, – станет таким крутым финансистом… Где остановился? Нигде? Может, у меня?..

– Ни в коем случае, – удалось-таки Пустовалову вставить несколько слов.

– Зачем обижаешь? Как-никак, а свои…

– Не хочу стеснить.

– У, ты мой скромник!.. Как и прежде… Узнаю… Зря. У нас комната для гостей пуста… Премиленький уголок.

– Устроюсь в гостинице.

– Завтракал? Нет? Может, для начала сбегаем в ресторан, перекусим чуть-чуть, а?.. Что же за работа на пустой желудок?

– Викентий Сергеевич, – официально начал ревизор, – я здесь не у тещи на блинах, приехал с проверкой, – он честно сказал, что послужило поводом; намекнул прозрачно, что на него «стукнули», а потом добавил. – Пожалуйста, всю документацию, касающуюся финансово-хозяйственной деятельности, – мне на стол.

Бывший однокашник округлил глаза.

– Да ты совсем стал сухарем! – завидев, как Пустовалов решительно замотал головой, поспешил успокоить. – Нет-нет, как ведь хочешь… Документы сейчас же выложит главбух… Нам скрывать нечего… Деятельность филиала – как на ладони у Христа: чиста и потому прозрачна.

– Дай-то Бог, – многозначительно заметил Пустовалов.

– Ты не веришь?

– Я и себе не верю, – сухо успокоил он собеседника. – Я верю только цифрам и фактам, – Пустовалов встал. – Позаботься насчет номера в гостинице, – подумав пару секунд, добавил. – Без излишеств.

До позднего вечера Василий Васильевич не отрывался от бумаг. Викентий Сергеевич попытался отвлечь, но получил решительный протест, после чего больше не совал носа.

В четверть девятого Пустовалов покинул офис и отправился на ночлег. По пути зашел в кафешку, плотно поужинал. Оказалось, что в провинции можно неплохо поесть. И не дорого. Даже для командировочного.

В одноместном номере, приняв прохладный душ, упал на широкую и мягкую кровать, шуршащую накрахмаленными простынями. Заложив руки под голову, разглядывая потолок, он невольно вернулся к образам Викентия Сергеевича и его супруги.

Викентий Сергеевич Соловьев, проще говоря, Кеша на курсе слыл отчаянным лентяем. Никому и в голову не могло прийти, что тот пришел в финансово-экономическую академию, чтобы «грызть гранит наук». На лекциях появлялся редко. Чаще всего его можно было встретить в ночном баре или на дискотеке: там он отрывался по полной программе. Эту бы его энергию да во благо! Зачеты и экзамены сдавал, но не с первого захода. У всех было устойчивое мнение: получает «уд» лишь после того, как «позолотит ручку» преподавателю.

Это ему не мешало слыть бабников, сердцеедом. Рядом с ним всегда крутились самые красивые однокурсницы. Среди них – Маша Королева с копной каштановых волос и блестящими большими черными глазами. Она и стала, в конце концов, его женой.

Василий Васильевич Пустовалов, а на курсе его все почему-то называли Васяткой, откровенно завидовал Кеше, более удачливому (в сердечных делах, конечно), чем он. Васятка никому не показывал вида, но тайно вздыхал по Машеньке. Машенька, ясно, его антипод: жизнерадостная всегда, любит компании и веселится от души. А он?.. Сурок сурком: сидит в норе и не высовывает носа. Девушки не любят сурков. Девушки любят общение. А общение возможно, по мнению девушек, лишь на дискотеке и в ночном клубе, куда Васятка, естественно, – ни ногой. Трудолюбие Васятки явно было не в цене, у однокурсниц не котировалось. А коли нет спроса, то нет и предложения.

Курс вышел на диплом. Непонятно как, но Кеша получил-таки диплом. Обзавелся дипломом и Васятка. Пусть и не красным, но тоже ничего: в ведомости не было ни одной тройки. Стала дипломированным экономистом и Машенька.

Кеша увез Машеньку в свой Верхнеуральск.

Девять с половиной лет прошло. Какая она, Машенька, сегодня? Изменилась, пожалуй, сильно. Годы, что бы там ни говорили, берут свое. Взглянуть бы… Уж так хочется взглянуть!.. Господи, в чем проблема? Садись в автобус и поезжай, а не лежи байбаком. А что? Взять бы и нагрянуть, а? Интересно посмотреть на ее реакцию. Что скажет? Обрадуется ли?

Нет-нет, решительно говорит сам себе Пустовалов, нельзя: я – проверяющий, её муж – проверяемый. Увы, так судьба распорядилась. Город небольшой, его визит не останется незамеченным и станет предметом досужих мыслей досужих людей.

Он может одно: лежать в гостиничном номере и мечтать. Что-что, а это ему никто не запретит. Мечтая, Василий Васильевич Пустовалов сладко засыпает.

…Они вдвоем идут вдоль берега заводского пруда. Бежит по его глади рябь. Благоухает сирень. Он приподнимается и ломает самую пышную веточку с несколькими бутонами, подает ей. Машенька берет, подносит к лицу и начинает вдыхать запахи. Она вздыхает, и глаза вдруг грустнеют. Ах, молодость, думает она, как ты скоротечна! Тысячу раз прав Оскар Уайльд, однажды написавший: «Молодость – единственное богатство, которое стоит беречь». Не сберегла и теперь сожалеет. На кого потратила свои лучшие годы? На Кешу-оболтуса, на бабника и гуляку?! Не стоит он того, не стоит. Сколько было замечательных парней? Ну, хоть бы Васятка… Нет же! Связалась с охламоном. По щеке катится слеза. Васятка видит и вскрикивает: «Боже, ты плачешь?!» Он достает платок и вытирает слезу, плечом приникая к ней. Он успокаивает: «Не надо, Машенька! Не плачь… Я же рядом… Я тут и с тобой… Я люблю тебя, Машенька… Я так сильно тебя люблю, что нет таких слов, чтобы выразить мои чувства к тебе… Я всегда любил тебя и только тебя!.. Милее и роднее тебя не было, нет и никогда не будет!..» Она смотрит на Васятку, проводит рукой по начавшим седеть волосам: «Ах, где ты раньше был? Почему молчал? Отчего так поздно? Ведь сейчас так сложно!» Васятка встает на одно колено и, протянув к ней руки, возбужденно и страстно говорит ей: «Иди, любимая, ко мне! Ко мне и больше ни к кому! Несу я чувства все тебе! Верь: изгоню твою тоску!» Машенька глубоко вздыхает. Она роется в одном из бутонов. Ищет нужное соцветье. Она говорит мечтательно: «Найду счастливое и я – твоя». Ищет долго-долго. И находит! Обрывает и съедает. Смотрит счастливо на Васятку, раскрывает свои красивые руки и падает ему на грудь: «Бери! Я – твоя! На веки вечные!» Васятка подхватывает девичье (странно, думает он, но Машенька совсем-совсем не изменилась) тело и его охватывает сладостная истома, сердце тает, как воск в жаркий полдень…

Пустовалов просыпается.

– Черт! На самом интересном месте! – ворчит он

Встает, смотрит на часы: половина восьмого. Значит, пора в офис. На душе его – необыкновенная легкость. Он снова молод. Ему снова двадцать лет. Он готов на все, решительно на все.

Василий Васильевич без устали работает, задыхаясь в бумажной пыли. Перебрал гору документов.

Усердие ревизора прерывает Викентий Сергеевич.

– Ты меня избегаешь? – спрашивает он и пристально смотрит в глаза однокашнику. – Неужели все так серьезно, что и общаться нельзя? Может, и есть недочеты… Кеша произносит затасканную фразу. – Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.

Василий Васильевич морщится.

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Хочу побыстрее закончить и умотать домой. Надеюсь, ты понимаешь такое простое желание всякого командировочного?

– Не понимаю. Десять лет не виделись и ты… Да, Верхнеуральск – не Москва… И даже не Екатеринбург… Скукота здесь… Но мы могли бы один вечерок скрасить.

– Каким образом, Викентий Сергеевич?

– Сегодня вечером я жду у себя. Посидим. Чайку попьем. Повспоминаем.

– Невозможно, – шумно вздохнув, говорит, откладывая в сторону очередную папку с документами, Пустовалов.

– Я специально дочку отвез к своей матери, чтобы одним побыть… И Машенька очень сильно просит. Если, говорит, не придешь, то наживешь в её лице злейшего врага, а она этого бы не хотела.

Пустовалов обреченно машет рукой.

– Ну, хорошо… Загляну на часок…

Викентий Сергеевич встает. Он пытается скрыть радость.

– К восьми, хорошо?

– Хорошо… – и тут же предостерегает. – Но никаких приготовлений.

– Естественно! – восклицает Викентий Сергеевич. – По-студенчески… за чаем… Нам ведь что важно? Поговорить! Столько лет не виделись, – выходя, продекламировал. – Бойцы вспоминают минувшие дни, как вместе когда-то рубились они.

Без двух минут восемь он позвонил у дверей квартиры исполнительного директора. Дверь тотчас же распахнулась. Его встретила Машенька. А она, подумал сразу Пустовалов, совсем не изменилась: всё те же глаза, все тот же девичий блеск в них, всё те же волосы, густо лежащие на крутых её плечах. Даже улыбка, чуть-чуть озорная, – всё та же. На Пустовалова пахнуло запахом знакомых французских духов.

– Проходите, Василий Васильевич, дорогим и желанным гостем будете, – сказала хозяйка, не спуская глаз с лица Пустовалова. Он смутился. Застыдился. Покраснел. Он-то не может похвастаться прежней свежестью, как она. – Или как? Может, лучше, если как раньше, а? Все же однокашники… Какие-никакие, а однокашники.

Пустовалов, все еще не избавившись от смущения, пробормотал:

– Разумеется… Сверстники… Свои люди…

За спиной Машеньки появился хозяин.

– Но-но, ты с ним поосторожнее. Он нынче не кто-нибудь, а ревизор – гроза финансового мира. Нашего главбуха чуть до инфаркта не довел.

– Скажешь тоже, – Пустовалов протянул большой букет алых роз. – Тебе, Машенька.

Машенька приняла. Разглядывая, воскликнула:

– Боже, какая прелесть! Такие свежие… Где ты смог такое чудо достать? – она обернулась к мужу. – Поухаживай за гостем! – женщина вернулась к цветам. – Если мне не изменяет память, алые розы – знак любви или, на худой конец, обожания… Боюсь в это поверить… Не смею верить…

Машенька ушла на кухню, налила в вазу воды, поставила букет и отнесла в гостиную, куда проследовали следом за ней и мужчины.

Гостиная – просторна. В центре – журнальный столик со стеклянной поверхностью и четыре глубоких мягких кресла. Слева – роскошный диван. Справа – на всю стену книжный шкаф. Над журнальным столиком – шестнадцатирожковая хрустальная люстра. Похоже, из Чехии. На полу – огромный яркий и пушистый ковер ручной работы.

Викентий Сергеевич широким жестом пригласил гостя присаживаться. И добавил:

– Кресло – на выбор: которое любо, то и ваше.

Пустовалов присел, а следом за ним и хозяин.

На столике – ничего лишнего: бутылка французского шампанского и шоколад, глубокие и пузатые фужеры, накрахмаленные полотняные салфетки, сложенные треугольничками.

– Машенька, ну где же ты? – крикнул хозяин. – Мы – заждались и наскучались без твоего общества.

Вошла Машенька. Вместо домашнего халата, на ней сейчас было вечернее платье из темно-вишневого натурального шелка, а на шее – роскошное колье из дюжины крохотных бриллиантов.

Мужчины встали, дожидаясь, когда присядет дама.

Викентий Сергеевич спросил гостя:

– Машенька – прелесть, ты не находишь?

– Нет слов! Твоя супруга – восхитительна… Рвутся из меня слова, но сдерживаюсь.

– Да отчего же? – спросила Машенька. – Природная скупость на комплименты?

Гость покраснел и опустил глаза:

– Ну… Опасаюсь, что мои слова будут восприняты неправильно… Могут вызвать ревность…

– Расслабься, Вась, – по-приятельски хлопнув гостя по колену, сказал, смеясь, хозяин. – Ревность, как чувство, – исключительная привилегия молодых… А мы… По-простецки, по-стариковски: посидим рядком, поговорим ладком. К тому же, – хозяин бросил на гостя хитрый взгляд, – ты не способен на подобное… Ну, то есть увести, совратив, чужую жену.

Хозяйка укоризненно посмотрела на мужа.