Текст книги "Лягушки королевы. Что делала МИ-6 у крейсера «Орджоникидзе»"

Чисто по-человечески, а не профессионально, сэр Дик Уайт, да и не только он один, считал и Идена и Макмиллана счастливчиками. Оба были выходцами из известных аристократических семей. Обоих природа одарила прекрасной внешностью и незаурядным умом. Многих из их сверстников унесла первая мировая война, но им обоим посчастливилось пройти через опасности фронтовой жизни и получить отличный послужной список. Оба быстро сделали политическую карьеру, ориентируясь на Уинстона Черчилля. Оба удачно женились. Макмиллан – в 1920 году на леди Дороти Кавендиш, женщине из богатого и аристократического рода. Сэр Энтони женился дважды, но это, вопреки канонам англиканской церкви, лишь содействовало его карьере. В 1923 году он сочетался с Беатрис Бекетт, дочерью крупного банкира, с которой они разошлись 27 лет спустя. А в 52-м – с племянницей сэра Уинстона, 32-летней Клариссой Черчилль, родословная которой восходила к герцогам Мальборо и графам Абингдон.

Тем временем сэр Энтони Иден объявил заседание кабинета министров закрытым. Часы в зале совещаний пробили половину второго.

Из черной двери под номером десять, за которой вот уже три столетия традиционно обитали британские премьеры, в тесный переулок, невесть почему названный улицей, стали один за другим выходить джентльмены в строгих темных костюмах с папками или портфелями в руках.

Через мгновение на Уайт-холл потянулись вереницы служебных лимузинов. Члены кабинета разъезжались по своим делам: кто вниз к Вестминстеру на заседание парламента, кто вверх к Трафальгарской площади в министерские офисы.

Темно-синий «Ровер» генерала Синклера у Вестминстера выехал на Виктория-стрит и через минуту оказался у штаб-квартиры СИС на Бродвее, 54. Сэр Джон безнадежно опаздывал на встречу с контр-адмиралом Инглисом, поэтому дал команду связаться с шефом военно-морской разведки по телефону и перенести встречу на другой день. Сам же генерал после обеда решил отправиться в особняк на Честер Террас у Риджент-парка, где его ждала запланированная им накануне на вторую половину дня встреча с Эндрю Кингом.

Кинг отвечал за анализ и обработку материалов перехвата с русских правительственных коммуникаций в Берлинском тоннеле. Эта продолжавшаяся уже больше года работа приносила, кажется, неплохие результаты. И генерал ждал от Кинга свежих и важных новостей.

После затянувшегося заседания на Даунинг-стрит шеф контрразведки, в отличие от генерала Синклера, рассчитывал немного передохнуть. Машина сэра Дика Уайта свернула с Уайт-холла на Пэлл-Мэлл, а затем на Пикадилли. У угла Гайд-парка автомобиль въехал на Саут-Одли-стрит и остановился у большого импозантного дома на Керзон-стрит с названием Леконфилд-хаус на фронтоне. Войдя в подъезд, охраняемый внутри комендантом, сэр Дик Уайт поднялся к себе в кабинет и попросил секретаря вызвать к нему своего зама Роджера Холлиса. Он собирался обсудить с ним текущие дела. Их накопилось немало. И Дик Уайт рассчитывал добрую их часть перепоручить ему.

Сэр Патрик Дин из резиденции премьера отправился в «Клэриджиз». Его интересовала подготовка номеров для высоких русских гостей, вскоре прибывающих в Лондон. Он знал, что МИ–5 готовилась опробовать новое, более совершенное оборудование для подслушивания. Сэру Патрику не чуждо было здоровое профессиональное любопытство, и он накануне договорился с руководителем операции Малколмом Каммингом о кратком ознакомительном визите в гостиницу.

В опустевшем зале заседаний остались лишь Энтони Иден и Гарольд Макмиллан. Насидевшись с утра в помещении, они охотно вышли вместе во внутренний дворик дома подышать воздухом. Оба молчали, наслаждаясь тишиной и весенней свежестью цветущего сада. Два дома под номерами 10 и 11–официальные резиденции премьер-министра и канцлера казначейства – были расположены бок о бок, так что коллеги-соперники были обречены на тесное сосуществование.

Не так давно леди Дороти даже попросила разрешить снести стену, разделявшую сады двух домов на отдельные участки.

– Эта стена загораживает нам солнце. Вся наша зелень просто погибнет в тени, – пожаловалась она однажды Клариссе.

Ее молодая соседка не стала возражать против сноса стены. И этот жест доброй воли, похоже, стал заметным шагом на пути примирения двух китов британской политики.

– Как подвигаются дела с бюджетом? – спросил Иден у Макмиллана, когда оба прогуливались в саду. – Я бы хотел посмотреть его до обсуждения в парламенте. Ты успеваешь к сроку?

– Бюджет практически готов. Я представлю его в начале следующей недели.

– Какая чудная погода сегодня, не правда ли? – заметила появившаяся в саду Кларисса. – Как ты себя чувствуешь, дорогой? – спросила она мужа. – Ты не забыл принять лекарство? Доктор Каттл велел мне следить за тобой, ты же знаешь.

Соседи по Даунинг-стрит взглянули на небо и охотно согласились друг с другом. День действительно выдался замечательный. Было тепло и солнечно. Только легкий ветерок сгонял над Лондоном мохнатые серые облака. В воздухе пахло зеленью и надвигающейся грозой.

Лубянка – Кремль

4 апреля, среда.

Москва, Кремль,

кабинет Первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева

По обе стороны шоссе мелькали едва различимые в вечерней полутьме невзрачные избы с неровным фундаментом, покосившимися окнами и залатанными худыми крышами. Все это слишком уж резко, до болезненного обидно контрастировало в представлении Серова с увиденным недавно в Англии.

Холеные британские деревеньки поразили генерала опрятностью земельных участков, ладными и добротно выстроенными домами, всей их природной ухоженной статью. Для Серова то был вражеский мир, царство частных собственников, хозяев своей земли, своих домов, своих судеб.

Против такого царства он вел и продолжал вести непримиримую жестокую борьбу. И все же для него, бывшего селянина, оторванного от земли три десятка лет назад бушевавшими после Гражданской голодом и нуждой, нормальное крестьянское благополучие представлялось чем-то невообразимым, даже преступным и, тем не менее, отчаянно привлекательным.

Невольные сравнения и очевидные выводы занозами впились в его воображение, когда за окнами автомобиля замелькали очертания ветхих и бесконечно грустных деревень.

Но он тут же прогнал из головы эти крамольные мысли и переключился на дела служебные.

– Куда едем, Иван Александрович? – спросил его шофер.

– В Кремль.

Генерал решил не звонить Хрущеву заранее, а явиться к «Первому» без предупреждения. У Серова было такое право, и он любил им пользоваться. Председателю КГБ нравилось входить в кремлевские кабинеты без вызова. Неотложные государственные дела! Какие уж тут церемонии? Вопросы государственной безопасности превыше всего!

Летом 55-го после возвращения из Женевы с первой послевоенной конференции глав великих держав, на которой британский премьер сэр Энтони Иден пригласил Хрущева посетить Лондон с официальным визитом, началась практическая подготовка первого визита советских руководителей в столицу одного из ведущих западных государств.

Хрущев непременно хотел отправиться к Британским островам на корабле, чтобы в Лондон из портового Портсмута добираться уже поездом и таким образом иметь возможность посмотреть страну, хотя бы из вагонного окна. Советскому лидеру еще не доводилось бывать в Англии, и он хотел приглядеться к капиталистическому образу жизни как можно лучше. Доказывать небезопасность такого маршрута поездки Хрущеву было делом абсолютно бесполезным. Серову оставалось одно: сделать все возможное, чтобы безопасность советской делегации во время английского вояжа не пострадала.

– Если ты, Иван Александрович, так беспокоишься за нашу жизнь, – заметил ему Хрущев в ответ на соображения генерала о предпочтительности полета в Лондон на самолете, – то езжай к англичанам заранее и проверь все на месте сам. На то ты и начальником на Лубянке служишь.

После консультаций Серова с военными было решено для морского путешествия выбрать крейсер «Орджоникидзе». Это был, по мнению специалистов, надежный и достаточно хорошо оборудованный корабль.

Лондонскому посольству, а также резидентурам КГБ и ГРУ в Англии было поручено направлять в Центр всю доступную информацию по визиту. На судно заблаговременно командировали группу опытных контрразведчиков. А в Лондон для координации вопросов обеспечения безопасности предстоящего визита Серов отправился сам.

Оказавшись в Англии, Иван Александрович рассчитывал остаться там подольше вплоть до приезда в страну Хрущева с Булганиным. Ему хотелось отдохнуть от московской суеты. Поиграть в теннис на знаменитых кортах Уимблдона: Серов любил эту игру. Не тут-то было! Проклятые газетчики поломали все его планы…

Автомобиль выехал к набережной Москва-реки. Из окна машины был виден залитый вечерними огнями московский Кремль. Привычная для глаз картина. Дом на Грановского, где жила семья председателя КГБ, был в двух шагах от Кремля.

Серов любил эту древнюю крепость. Но не за ее историю или красоту. Памятники старины он толком не знал и вообще мало что понимал в архитектуре. Но к Кремлю он относился уважительно и даже трепетно. Кремль в его представлении был отменным военно-инженерным сооружением с грозными бойницами и мощным арсеналом, многочисленными тюрьмами и пыточными в высоких и неприступных башнях, с добротными казармами для охраны и лобным местом для казни непослушной черни.

Иван Александрович не был поклонником ни итальянского архитектора Аристотеля Фиораванти, создавшего Успенский собор, ни миланского мастера Петра Антонио Солярио, соорудившего Спасскую, Боровицкую, Никольскую и Арсенальную башни. О них он ничего не слышал.

Генерал был практиком и прагматиком. Поэтому Кремль для него являл собой, прежде всего, образец непоколебимой мощи и устрашающей власти, которая умеет и знает, как за себя постоять.

ЗИС свернул с Большого Каменного моста к Боровицким воротам и въехал в Кремль. Офицер охраны на въезде тут же взял под козырек.

Проехав вдоль Большого Кремлевского дворца и Тайницкого сада, машина свернула налево к зданию правительства, дому под зеленым куполом, служившему при царе резиденцией Сената.

Соборная площадь была пуста. Вечером Кремль закрывали от посетителей, которых разрешили пропускать сюда лишь летом 55-го, отменив давний сталинский запрет.

Хрущев собирался ехать домой, когда у дверей кабинета появился Серов. Весь день Хрущев разбирался с новыми назначениями в аппарате ЦК и в республиканских партийных органах. Для него это было главной задачей в последние месяцы. Прошедший в феврале XX съезд партии позволил ему значительно, почти наполовину обновить состав ЦК, избранного в пятьдесят втором году еще при Сталине. Урезав полномочия центральных министерств, Хрущев перераспределил административную власть в стране в пользу партийных органов на местах. Эти меры ослабляли позиции сталинистов и обеспечивали ему поддержку новой партократии. Именно на нее он делал ставку в борьбе за власть. Но позиции Молотова, Маленкова и Кагановича – этих врагов десталинизации, – равно как и их ставленников в руководстве, все еще были достаточно крепки.

– Ну что, вытурили тебя капиталисты из Англии, – с улыбкой, но не без издевки бросил генералу вместо приветствия Хрущев.

– А ну их к лешему, Никита Сергеевич, разве с ними договоришься?! – посетовал Серов. – Кроме того, я же для них смертный враг. Они от ЧеКа как черт от ладана шарахаются.

Н. С. Хрущев и И. А. Серов в годы войны

Хрущеву понравились эти слова Серова. Он знал Ивана Александровича уже семнадцать лет. В 39-м судьба свела их вместе на Украине. Хрущев тогда возглавил республиканский ЦК, а Серов был назначен руководить украинским НКВД.

В грозные годы сталинских репрессий они, как могли, поддерживали друг друга. Оставались друзьями и в пору военных испытаний, и после войны. Никита Сергеевич без колебаний относил Серова к своим наиболее надежным и верным союзникам. Доверие это прошло испытание временем. Не случайно в июле пятьдесят третьего Хрущев предложил членам Президиума ЦК именно кандидатуру замминистра внутренних дел Серова для организации ареста Лаврентия Павловича Берии. Этот «кремлевский кардинал» после смерти Сталина вновь возглавил как министерство внутренних дел, так и министерство госбезопасности – главные крепости власти в стране. Кандидатура Серова тогда не прошла. Арест Берии и его ликвидация были возложены на генерала Москаленко. Но и Серов оказался тогда незаменимым помощником для Хрущева. Оставался он им и теперь, когда борьба за власть в кремлевских коридорах становилась все более скрытой и изощренной.

Хрущев вышел из кабинета. Помощник подал ему черное ратиновое пальто и шапку. Никита Сергеевич протянул Серову руку и стал спускаться по лестнице вниз к машине.

«Первый» по-прежнему доверял Серову. Тот, вне сомнений, был ему беззаветно предан, что не раз доказал уже делом. С другой стороны, Хрущев отводил шефу секретной службы лишь дебютную часть партии в своей политической игре. Генерал, по замыслу «Первого», должен был рано или поздно сойти с политической сцены, чтобы не дискредитировать своим сомнительным прошлым новый антисталинский курс Хрущева.

«Но пока еще рано, время не пришло…» – подумал про себя, сидя в машине, Никита Сергеевич.

Серов выходил из кабинета Хрущева озабоченным. Его по-прежнему занимал предстоявший визит в Англию. Генерала беспокоили доклады подчиненных о возможном минировании корабля. Кое-кто на Лубянке не исключал открытой диверсии против крейсера «Орджоникидзе». Серов относил их на счет чрезмерной подозрительности чекистов. Впрочем, ничего излишнего в ней генерал не находил. Подозрительность вообще была Серову по душе. Без нее, он полагал, в его работе никак нельзя было обойтись.

Генерал устроился в кабине ЗИСа, стоявшего у крыльца кремлевского особняка, и скомандовал шоферу:

– Теперь на работу.

Машина развернулась у Царь-пушки и, набирая скорость, покатила к выезду из Кремля. Пройдя Спасские ворота, ЗИС выехал на брусчатку Красной площади. Через минуту машина уже была на Лубянке и, обогнув здание КГБ, остановилась с его тыльной стороны напротив гастронома.

Серов поднялся в свой рабочий кабинет, снял пальто, устроился за своим рабочим столом и принялся бегло разбирать почту. В просторном кабинете было тихо и по-своему уютно. Ничто постороннее не мешало работе. Огромный письменный стол с ящиками для документов по правую и левую руку был завален папками, книгами, многочисленными бумагами. Сбоку на нем стояла целая батарея разноцветных телефонов, в том числе и один кремлевский, так называемая «вертушка».

Посередине кабинета длинной десятиметровой веткой тянулся стол для заседаний, уставленный двумя рядами стульев. Плотные светло-серые шторы занавешивали большие квадратные окна. Стены с высокими потолками украшали два портрета – Ленина и Дзержинского, основателей первого в мире пролетарского государства и его карательной полиции.

За спиной генерала стоял объемный книжный шкаф с бесконечными рядами собраний сочинений Маркса, Энгельса и Ленина. С ним соседствовала дверь в прилегавшую к кабинету комнату отдыха с обеденным столом, диваном и встроенным в стену стальным сейфом, где хозяин кабинета хранил секретную документацию и личное оружие.

Часы пробили одиннадцать. Генерал решил не задерживаться с делами и ехать домой.

К дому номер три на улице Грановского мимо опустевшего ночью Охотного Ряда и Манежа ЗИС довез его за считанные минуты. В окнах третьего этажа еще горел свет.

«Значит, мои еще не ложились», – безошибочно определил Серов.

Во дворе дома за высокой металлической оградой господствовали тишина и порядок.

Иван Александрович успел полюбить этот свой новый дом. Роскошная правительственная квартира прямо напротив Кремля, в которую семья Серовых переехала весной 54-го, сразу после назначения генерала Председателем КГБ, была пределом мечтаний любого, даже самого высокопоставленного аппаратчика.

Дом на улице Грановского

Этажом ниже в этом элитном доме жил министр обороны страны маршал Жуков. В квартире напротив – генеральный прокурор Руденко. Этажом выше – новый идеолог партии, секретарь ЦК Суслов. Над ним – первый секретарь московского горкома партии Фурцева.

Порой генералу попросту не верилось, что большую часть своей жизни он прожил совсем в иных условиях, в избах и казенных бараках, а первые годы в Москве – в тесной 8-метровой комнатке военного общежития по проезду Девичьего поля, рядом с Академией имени Фрунзе, где учился.

Переломным в его жизни оказался 39-й год, когда его, не слишком удачливого в учебе выпускника этой академии, майора по званию, вдруг назначили сначала заместителем начальника московской милиции, через пару недель – уже ее начальником, а через шесть месяцев – ни много ни мало министром внутренних дел Украины и заместителем наркома НКВД.

Такой головокружительный взлет простого офицера-артиллериста, впрочем, мало кого мог удивить в то время. Шла жестокая чистка кадров Красной армии, а точнее расправа над ней. Более 40 тысяч офицеров стали ее жертвами. На смену расстрелянным и сосланным в ГУЛАГ командирам становились малоопытные, но слепо преданные сталинскому режиму новобранцы.

Генерал нажал на звонок квартиры номер семьдесят один. Дверь открыла жена Вера Ивановна.

– Ну, сколько можно ждать, Ваня, – с грустной улыбкой посетовала она, – ведь двенадцатый час уже.

Москва весенняя

5 апреля, четверг.

Москва

Всю ночь город терзали шквалы ветра. От его резких порывов гудели крыши домов, под хлесткими ударами то и дело дребезжали стекла. Под утро все стихло, буря миновала город. Принесенное с юга первое хрупкое тепло легло на не оттаявшую еще после долгой суровой зимы землю. И в воздух поднялось молоко густого тумана, окутавшего плотной пеленой московские улицы и кварталы.

В городе запахло сыростью и весной.

Черный «Роллс-ройс» с развевавшемся на ветру «Юнион Джеком» медленно катил по Садовому кольцу в сторону Смоленской площади.

Сэру Вильяму пришел на память прошлогодний разговор в Лондоне с Энтони Иденом. Премьер-министр вспомнил тогда свой первый приезд в Москву два десятилетия назад, в 1935 году, в начале апреля, в такое же межсезонье.

– Мне ужасно не хотелось ехать в Россию, – признался Иден, – но кто-то должен был отправиться в Москву устанавливать контакты со Сталиным. Перед Москвой я неделю провел в Берлине. На обеде в рейхстаге зашел разговор о первой мировой войне. Обнаружилось, что я и Гитлер в марте 1918 года находились на одном и том же участке фронта друг против друга. Мы принялись рисовать карту расположения наших частей на обратной стороне меню и затем расписались на ней. Представьте, оно, это меню, все еще хранится у меня, подписанное нами обоими.

– Вы находились на фронте нос в нос с этим мерзавцем и не воспользовались случаем, чтобы разделаться с ним? – полушутя-полусерьезно возмутился сэр Вильям.

– Увы, мне нет оправдания, виноват, – заметил Иден и добавил: – Я, к сожалению, не прикончил тогда этого паршивца.

Премьер-министр, принимая у себя весной 1955 года сэра Вильяма Хейтера, вспомнил за чашкой послеобеденного чая не только о берлинской встрече с Гитлером, но и о своих первых впечатлениях от довоенной российской столицы.

– Должен признаться, что после Берлина все в Москве показалось мне тогда серым, печальным и бесконечным: и погода, и улицы, и люди.

«Точнее не скажешь, – подумалось сэру Вильяму, с грустью разглядывавшему тусклый московский пейзаж за окном своего «Роллс-ройса». – Все здесь серо, печально и бесконечно. Иден был абсолютно прав».

Апрельская, утопавшая в тумане и изморози Москва действительно не радовала глаз.

Сэр Вильям Хейтер

Беседа сэра Вильяма с Энтони Иденом, пришедшая ему на память, состоялась ровно год назад, в апреле 1955 года, когда Черчилль вручил, наконец, английской королеве прошение об отставке. Сэр Энтони ждал этого часа уже несколько лет, понимая, что продолжателем дела великого старца будет назван именно он. Ведь еще в 1942 году он был провозглашен преемником сэра Уинстона не только на посту премьер-министра страны, но и лидера консервативной партии,

Престарелый и больной, Черчилль всегда был лоялен в отношении Идена, любил его, как старшего сына, и не раз говорил об этом. Тем не менее дряхлеющий премьер с остервенением отчаянного упрямца держался за власть, заставляя Идена пребывать в постоянном ожидании столь желанных им перемен в политической судьбе.

Первая надежда забрезжила в 1949 году, когда у Черчилля случился первый инсульт. Но сэр Уинстон от него быстро оправился. В 53-м грянул второй приступ, после которого у премьера парализовало левую руку и ногу. Но и тогда Черчилль изо всех слабеющих сил цеплялся за власть. Впрочем, и Иден в ту пору оказался не в ладах с собственным здоровьем: заболел желтухой. Рентген показал камни в желчном пузыре. Последовали две операции в Лондоне. Желчный пузырь был удален, но это не привело к выздоровлению. Желтуха повторилась. Пришлось в третий раз оперироваться, уже в США. Там после успешной операции Иден и узнал, что у Черчилля случился второй инсульт. Лишь осенью 53-го оба лидера смогли вернуться к работе.

«Многие люди уж так устроены, что неизменно торопят события, как бы быстро они ни происходили…» – подумал сэр Вильям, мысленно вспоминая недавнее прошлое.

Так или иначе, ровно год назад, 6 апреля, королева «послала за Иденом» и поручила ему сформировать правительство. Свершилась сокровенная мечта сэра Энтони: он получил высшую власть в стране. А сэр Вильям – миссию посла Ее Величества в Москве.

Чуть не доезжая высотки МИДа, черный лимузин взял вправо и, подрулив к главному подъезду министерства, замер у входа.

На девять утра послу Великобритании в Москве сэру Вильяму Хейтеру была назначена встреча с министром иностранных дел СССР Вячеславом Михайловичем Молотовым.

Немалым усилием сдвинув с места массивную дверь главного входа, посол вошел в просторный вестибюль министерства. У милицейского поста его встретил молодой и услужливый клерк в плохо пошитом темно-синем костюме. Вместе они поднялись на седьмой этаж здания к приемной министра.

Однако английского гостя принял не Молотов, а его первый зам – Андрей Андреевич Громыко, сменивший три года назад место посла в родной для сэра Вильяма Великобритании на кресло одного из руководителей советской внешней политики. Громыко вплотную занимался подготовкой визита советского руководства в Англию, поэтому факт встречи именно с ним ничуть не удивил господина Хейтера. Кроме того, посол знал, что Андрей Андреевич включен в состав советской делегации и будет принимать участие в переговорах в Лондоне.

Андрей Андреевич Громыко

Беседа в МИДе оказалась короткой и деловой. Громыко, судя по всему, был не готов к детальному разговору о не слишком удачно складывавшихся в последнее время советско-английских отношениях. Для решения этой проблемы, собственно, и планировался официальный визит в Лондон кремлевских руководителей. В задачу дипломатов входила лишь подготовка его программы, согласование повестки дня переговоров и прочие технические вопросы.

В скупых неброских манерах Громыко, привыкшего постоянно сдерживать свои эмоции, почти невозможно было угадать ни его мысли, ни, тем более, какие-либо чувства. Он был настроен ограничиться лишь протокольным общением.

– Позвольте уведомить вас, господин посол, – лениво и негромко заявил он, – о решении моего правительства дать согласие на пребывание вашего официального представителя на советском крейсере «Орджоникидзе» во время его похода в Портсмут с высокопоставленной советской делегацией, приглашенной в Великобританию с визитом доброй воли.

Произнеся эту длинную тираду, Громыко на некоторое время замолчал, разглядывая сквозь очки учтиво добродушное, но не выражавшее особого восторга или удивления от только что услышанного лицо сэра Вильяма.

– Мое правительство надеется, – многозначительно продолжал он, – что его решение будет воспринято британской стороной как жест доброй воли и еще одно подтверждение стремления советского руководства развивать отношения с Великобританией на основе принципов мирного сосуществования государств с различным социальным строем, в духе взаимного уважения и сотрудничества.

Сэр Вильям выразил благодарность советской стороне за то, что она не возражает против присутствия английского представителя на борту крейсера «Орджоникидзе».

– Готовы ли вы, господин посол, – спросил затем Громыко, – назвать имя своего представителя?

– Конечно, – без промедления ответил сэр Вильям. – Этим человеком мы хотели бы видеть капитана Эдриана Норти, военно-морского атташе Великобритании в Москве.

– Что ж, прекрасно, – заметил в заключение беседы Андрей Андреевич. – Позвольте через вас пожелать капитану Норти счастливого плавания на советском крейсере.

– А нам всем, – добавил сэр Вильям, – успешных переговоров руководителей наших двух стран в Лондоне.

Участники беседы пожали на прощание друг другу руки и откланялись.

Сидя в машине на обратном пути в посольство, сэр Вильям размышлял об итогах только что состоявшейся в МИДе встречи.

«Русские согласились с присутствием британского офицера на крейсере „Орджоникидзе“ – это пусть неожиданный, но весьма благоприятный знак, – полагал сэр Вильям. – Знак доброй воли. Значит, не все еще потеряно в связях с Россией».

Всего неделю назад посол не верил в положительный ответ МИДа на его предложение. Сэр Вильям полагал, что русские не пойдут на присутствие английского офицера на советском военном корабле.

– Ставлю десять против одного, что их МИД нам откажет, – утверждал он в своем недавнем споре с военно-морским атташе посольства Эдрианом Норти. – Русские сошлются, скорее всего, на то, что крейсер – это не пассажирский лайнер, что гостевых кают на нем не предусмотрено, и с искренним сожалением откажут. Вот увидите.

Сэр Вильям не угадал. Но проигранное пари его не огорчало. Беспокоило другое – ухудшавшиеся отношения Великобритании с Россией. Здесь оснований для пессимизма у посла Ее Величества было предостаточно.

Год назад, весной 1955 года Кремль аннулировал советско-английский договор о сотрудничестве, подписанный Сталиным и Иденом в грозном сорок втором году и заключенный сроком на двадцать лет. Этим демаршем советского руководства отношения между Лондоном и Москвой были поставлены на грань срыва. Хрущев заявил тогда, что включение Западной Германии в НАТО с благословения британского руководства перечеркивает все положения прежнего договора.

Вслед за подписанием западными странами Парижского соглашения последовало заключение Варшавского договора социалистическими государствами. Европа оказалась расколотой на два враждебных лагеря.

Бурный рост ядерных арсеналов и стремительное развитие ракетной техники, как средства доставки этого смертоносного оружия, также не сулили спокойной жизни ни военным, ни дипломатам, ни на Востоке, ни на Западе.

В декабре 1955 года вслед за первым испытанием ядерного оружия, проведенным Великобританией, свою новую водородную бомбу взорвали и русские. По данным, которые удалось получить сотрудникам британского посольства в Москве, мощность этого взрыва была настолько велика, что повергла в ужас военных специалистов. Русские однозначно вышли вперед в разработке и совершенствовании ядерного оружия. Не зря Хрущев включил в состав своей делегации для поездки в Лондон академика Курчатова, отца советской атомной бомбы. Кремлевский лидер, видимо, не без оснований полагал, что ему есть чем гордиться в этой области, и, судя по всему, не намерен был далее скрывать это.

Со времени первого советского атомного взрыва в 1949 году русские смогли в кратчайший срок перейти от копирования американской ядерной технологии к разработке собственных водородных бомб огромной разрушительной мощи. Им более не нужны были краденые секреты Манхэттенского проекта, полученные шефом тайной полиции Лаврентием Берией благодаря созданной им в США, Канаде и Великобритании мощной шпионской сети. Усилия таких суперагентов советской разведки, как Клаус Фукс и Эллан Нанн Мэй, отбывавших теперь многолетние сроки в английских тюрьмах, или Бруно Понтекорво, сбежавшего от неминуемого ареста сотрудниками ФБР через океан в Москву, или казненных по решению американского суда на электрическом стуле супругов Розенбергов, теперь уже канули в Лету. Настоящее и будущее отношений Запада с Москвой, впрочем, представлялось сэру Вильяму совсем не в радужных красках.

Во время встречи с Черчиллем перед отъездом в Москву, тот на прощание заметил ему:

– У нас осталось совсем немного времени, чтобы установить мир друг с другом. В противном случае нам придется заключать его с господом богом.

Сэр Вильям, как опытный политик и дипломат, понимал это, находясь в Москве, может быть отчетливее и острее, чем многие его коллеги из британского Форин-офис.

Туман за окном автомобиля постепенно рассеивался. Упрятанный под его покров город медленно восстанавливал привычные очертания.

«Роллс-ройс», миновав Арбат, свернул на улицу Фрунзе и покатил вниз к Кремлевской набережной.

«Молотов в последнее время почему-то перестал появляться в МИДе, – рассуждал про себя сэр Вильям. – Причина здесь, конечно же, не в его болезни. Видимо, дело идет к его отставке с поста министра иностранных дел».

Сэр Вильям помнил их последнюю встречу после женевской конференции два года назад. С тех пор с глазу на глаз они не виделись. Там, в Женеве, Молотов дал шикарный прием, гости которого насладились роскошным обедом, икрой и русской водкой.

Из западных дипломатов на этот прием был приглашен лишь сэр Вильям Хейтер. Посол, естественно, расценил этот ход как еще одну попытку Кремля вбить клин в атлантическое единство западных демократий. Главной темой на приеме было «мирное сосуществование». Хрущев предложил тост за успех прошедших переговоров в Женеве и шепнул на ухо сэру Вильяму:

– Я первый секретарь компартии, но в вопросах мирного сосуществования ваш премьер-министр Черчилль абсолютно со мной согласен. А ведь первым этот принцип изложил Ленин. И правильно сделал.

Хрущев осушил еще одну рюмку водки и добавил:

– Британцы не хотят захватить Ленинград, а нам не нужен Глазго.

Тогда сэр Вильям улыбнулся и заметил в ответ:

– Ленинград – очень красивый город, красивее Глазго.

К тому времени все гости уже закончили трапезу, но Хрущев продолжал чокаться с мистером Хейтером.

– Нам больше не нужна война, и мы не боимся друг друга, – сказал он, повернулся к китайскому премьеру Чжоу Энь Лаю и пожал ему руку. – А вот еще один прекрасный пример – дружба Советского Союза и Китая. Давайте все будем друзьями!