Текст книги "Лягушки королевы. Что делала МИ-6 у крейсера «Орджоникидзе»"

На перекрестке у Большого Каменного моста автомобиль посла заметил постовой милиционер. Он тут же остановил движение и дал зеленый коридор черному «Роллс-ройсу».

Переехав по мосту на другую сторону реки, автомобиль английского посла вырулил на Софийскую набережную и, пробежав по ней метров сто, свернул направо за огромные старые ворота в небольшой уютный дворик у дома номер четырнадцать – посольства Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии в Москве.

8 апреля, воскресенье.

Москва, Софийская набережная, 14,

московская резидентура СИС

Черный быстроходный «Ровер» второго секретаря посольства Великобритании в Советском Союзе госпожи Дафны Парк въехал в ворота особняка на Софийской набережной, 14, и остановился у главного входа знаменитого дома Харитоненко – ее нынешнего места работы.

Шесть десятилетий назад этот участок Замоскворечья напротив Кремля облюбовал себе богатый московский сахарозаводчик Петр Харитоненко и велел соорудить для себя и своей семьи дом-дворец не хуже знатных дворянских особняков.

Британское посольство в СССР

Благодаря стараниям знаменитого русского архитектора Федора Шехтеля дом получился на славу, радуя хозяев своей величественной красотой. Радовал, впрочем, недолго. После Октябрьской революции 1917 года его заняли большевики. Затем, в середине 20-х в нем расположилась датская миссия Красного Креста и, наконец, в 31-м – посольство Великобритании.

Престижное место напротив Кремля англичане получили, скорее всего, в знак того, что одними из первых признали Советскую Россию и установили с ней дипломатические отношения. С тех пор особняк Харитоненко исправно служил британскому Форин-офис, а также крышевал московскую резидентуру Сикрет Интеллидженс Сервис.

Мисс Парк вышла из автомобиля, быстрым легким шагом поднялась на крыльцо главного входа и вошла в здание. Часы в вестибюле пробили семь утра. В столь ранний воскресный час резиденция посольства казалась пустынной. Второй секретарь миновала пост охраны и спустилась по лестнице вниз в подвальное помещение. Пройдя через лабиринт подземных коридоров, она оказалась в специальном потайном отсеке, хорошо защищенном от внешнего мира. Здесь располагалась резидентура СИС. Госпожа Дафна Парк имела к ней непосредственное отношение. Дипломатическая должность была лишь прикрытием для ее основной работы – миссии резидента английской разведки в Москве.

Накопившихся дел, как всегда, была много, поэтому мисс Парк, давно забывшая о выходных и нормальном сне, была готова начать очередной рабочий день. В полном составе воскресную вахту нес и весь штат резидентуры СИС. Он, правда, насчитывал всего четыре человека. Но они стоили целой роты.

Дафна Парк в молодости

На все заботы разведки Ее Величества времени у команды мисс Парк явно не хватало, и это более всего огорчало резидента. Уже не раз в своих донесениях руководству она обосновывала необходимость кадрового укрепления московской резидентуры, но Лондон оставлял эти увещевания молодого резидента СИС – а мисс Парк едва минуло 33 года – без ответа. Впрочем, не удавалось добиться увеличения численного состава своих подчиненных в Москве и более опытным разведчикам, предшественникам мисс Парк на должности резидентов СИС в советской столице – Эрнсту Генри Ван-Морику и Теренсу О’Брайен-Тиру. Все они настойчиво объясняли руководству Бродвея, 54–лондонской штаб-квартиры СИС, – что важность и масштабы операций английской разведки в Советском Союзе требуют увеличения аппарата, но Центр охотно отдавал новые ставки кому угодно, только не малочисленной московской команде СИС.

– Это же абсурд! – возмущалась госпожа резидент, попадая в кабинеты лондонского начальства при каждом очередном вызове в штаб-квартиру СИС. – В союзном нам по Атлантическому пакту Париже обосновались четыре десятка сотрудников британской разведки, а в логове нашего главного врага – Москве – на порядок меньше.

Баронесса Дафна Парк на склоне лет

В ответ слышалась лишь критика работы московской резидентуры. Операция «Ред сокс» по нелегальной заброске агентов в СССР считалась проваленной, так как большая часть заброшенных агентов была потеряна. Это была широкомасштабная совместная операция ЦРУ и СИС. На территорию Советского Союза оказались заброшены сотни агентов. Но, судя по всему, – так полагали в Лондоне и Вашингтоне – большая часть агентуры была ненадежной. Многие агенты либо сами сдались советской контрразведке, либо были ею перевербованы. Руководство ЦРУ и СИС не исключало также и наличия русских «кротов» в разведшколах, готовивших заброску нелегальной агентуры в СССР. Так или иначе, как бы загадочны ни были причины провала операции «Ред сокс», ЦРУ и СИС пришлось признать, что эффект от ее проведения оказался мизерным.

– Зачем нам укреплять столь слабо работающее подразделение?! – слышала от руководства СИС упреки в свой адрес мисс Парк. – Особенно после того, как свернута крупнейшая операция последних лет. Вы сами жаловались, что она отнимает у вас немало времени. Теперь его будет больше. Хотелось бы, чтобы прибавилось и позитивных результатов в работе.

Свободного времени, увы, не прибавилось. А позитивные результаты – они не приходят сами собой. Пришлось в очередной раз засучить рукава. Работать по выходным, привлекать к участию в отдельных операциях жен сотрудников посольства.

Полным ходом шла программа «Редскинз». Ей госпожа Парк уделяла особое внимание. Она строилась на использовании приезжающих в СССР англичан и американцев, граждан Западной Европы и даже стран «третьего мира». Их вербовали для сбора информации во время поездок по Советскому Союзу. Эта информация могла быть получена без нарушения закона. Для ее сбора не требовалось проникать на секретные объекты Советов или вербовать советских граждан.

Основные усилия московской резидентуры СИС и ее шефа госпожи Дафны Парк были направлены на постановку задач для приезжих. Запросы специалистов разведки о технических характеристиках объектов авиационной или ракетостроительной промышленности нужно было переложить в простые требования о визуальном наблюдении. Его можно было вести с поезда, самолета или автомобиля без использования каких-либо технических средств. Нужно было лишь запомнить цвет дыма из трубы завода или характер грунта у въезда на предприятие. Остальное додумывали специалисты-аналитики.

Не менее обещающей была и другая совместная с ЦРУ программа СИС, которой вплотную занималась московская резидентура английской разведки. С 1953 года успешно осуществлялась операция «Тревел фоулдер». В отличие от «Редскинз» эта программа была разработана не для туристов, а для официальных делегаций стран западного блока, приезжающих в Советский Союз. Специалисты разведки готовили так называемые «разъездные папки», откуда и пошло название программы. В них перечислялись интересовавшие западную разведку промышленные, военные и научные объекты, находившиеся на маршрутах поездок иностранных делегаций по Советскому Союзу.

Лондон периодически составлял и обновлял список требований различных заинтересованных служб по этой программе. Бродвей, 54 направлял его в московскую резидентуру СИС. Мисс Парк и ее коллегам надлежало на основе полученных запросов подготовить разъездные папки для членов приезжающих в СССР делегаций.

Программы «Редскинз» и «Тревел фоулдер» уже помогли ЦРУ и СИС закрыть множество информационных пробелов по Советскому Союзу. Всего три года назад, когда эти операции начинались, аналитики в Лондоне и Вашингтоне не имели ни малейшего представления о масштабах советского военного и промышленного производства. Теперь ситуация начала меняться в лучшую сторону.

Вот и в этот воскресный день мисс Парк рассчитывала разобраться с поручениями, полученными из Центра на прошедшей неделе.

9 апреля, понедельник.

Москва, площадь Дзержинского,

архивное управление КГБ

От одного только вида высоких и длинных стеллажей с массивными папками секретных материалов генералу Серову каждый раз становилось не по себе. Он не любил спускаться в архив – эту тюрьму государственных тайн и преступлений. Здесь за стальными решетками и тяжелыми замками хранились не только секреты карательной полиции, здесь были на века заключены исковерканные человеческие судьбы.

Генерала невольно передернуло от брезгливости, когда он ступил на заповедную территорию архивного управления КГБ. От нагромождения старых обветшалых бумаг в разрисованных шифрами и кодами казенных папках исходил смрадный запах барахолки. Серов не выносил этот гнетущий, затхлый запах прошлого. Ему казалось, что в нем замешаны людские стоны, пот и кровь замученных в застенках лубянской тюрьмы людей.

Он прекрасно знал, что в этом море бумаг были захоронены и его жертвы. Иначе бы не пришел сюда.

Вот уже более двух лет Серов регулярно появлялся в этом самом секретном архиве страны, чтобы проверить, как идут дела у его порученцев, поторопить их в работе, которой, впрочем, не было видно конца.

Двум десяткам бывших его соратников, недавних руководителей госбезопасности, были подписаны смертные приговоры за прошедшие два с небольшим года. Эти приговоры основывались на отобранных здесь документах и материалах, послуживших неопровержимыми доказательствами их вины.

В пятьдесят третьем были расстреляны сам Лаврентий Павлович Берия и шеф МГБ Меркулов, замминистра внутренних дел страны Кобулов и начальники отделов МВД Гоглидзе и Влодзимирский, министры внутренних дел Грузии Деканозов и Украины Мишак. Годом позже Верховный суд приговорил к смертной казни бывшего шефа госбезопасности Абакумова, начальника следственного отдела КГБ Леонова и его замов Комарова и Лихачева. В пятьдесят пятом были казнены шеф МГБ Грузии Рухадзе и его зам Церетели. Был расстрелян полковник госбезопасности Рюмин, ведший следствие по «заговору врачей». На очереди стояли дела шефа госбезопасности Азербайджана Багирова и трех его замов.

Серов проходил один за другим многочисленные охранные посты у различных отделов огромного архива. Щелкали затворы замков, стрункой вытягивались в приветствии перед строгим взглядом председателя КГБ вахтенные офицеры. Хмурый и суровый, генерал размеренно шел по казавшимся бесконечными коридорам архива, поглощенный в нахлынувшие на него беспокойные мысли.

«Зачем я занимаюсь этим грязным делом? – спрашивал себя Иван Александрович и тут же гнал эту мысль из головы. – А что мне остается делать? Другого-то выхода нет».

Волей нового руководства страны козлом отпущения за уничтожение миллионов людей был объявлен один лишь Сталин да горстка руководителей службы госбезопасности, верных помощников Берии. Серову было поручено обеспечить эту версию документальным подтверждением – фактами и материалами из архивов Лубянки. И председатель КГБ усердно трудился над выполнением задания Хрущева.

Но выходило так, что генерал ставил к стенке тех, с кем вместе проработал почти два десятка лет, с кем делил, как замнаркома НКВД, всю полноту ответственности. И, тем не менее, теперь он был судьей, а они – подсудимыми.

«Да, что ни говори, XX съезд партии все перепутал в умах людей…» – полагал Иван Александрович.

Сталин был низвергнут с пьедестала. Более того, осуждение его культа личности фактически перечеркнуло жирной чертой то главное, во имя чего он, Иван Серов, боролся всю свою сознательную жизнь, отстаивая дело великого кормчего.

Февраль 1956 года решениями XX съезда КПСС заставил даже его, опытного и бывалого человека, содрогнуться под давлением страшных разоблачений. Нет, они не стали для него чем-то невероятным и неожиданным, как для большинства делегатов съезда. Он знал о многом. Знал и молчал.

В прошлые годы он не мог не видеть, что Сталин сознательно шел на уничтожение целых слоев населения: интеллигенции, крестьянства, даже нескольких народов, полагая, что в них таится вероятность противоборства с ним, великим реформатором общества. Его политика отвергала личность. Она оставляла жить лишь исковерканные страхом человекообразные существа.

Это был патологический страх, страх особый, непреодолимый для миллионов людей.

Сам страх, впрочем, был не в силах покорить, подмять под себя всю страну. Но его подспорьем была поставлена революционная цель. Она освобождала от морали. Позволяла предавать близких, отправлять детей репрессированных в концентрационный лагерь. Сила революции вступила в союз со страхом смерти, с ужасом перед пытками.

XX съезд неожиданно покончил с этим страхом. Сталинизм был объявлен вне закона. Это, пусть даже косвенно, означало, что и сделанное им, генералом Серовым с 1939 года на посту замнаркома НКВД, было совершено во исполнение преступной воли диктатора.

Серов старался не думать об этом. Он не пытался разобраться в истинном смысле давно уже выполненных им приказов. Он был предан партии и ее руководству и никогда не сомневался в их правоте.

«Разве не в верности присяге состоит долг каждого офицера?! – убеждал он себя. – Генерал армии Серов ни разу не замарал чести советского патриота и коммуниста».

В особом отделе архива, куда вошел генерал, стояла гробовая тишина. Сюда, в сердцевину огромного хранилища, не долетал ни один отголосок внешней жизни. Те, кто волею судьбы попадал в архивное управление КГБ на работу, был обречен на затворничество и монашескую уединенность. Служащим этого управления был уготован особый распорядок жизни, который нельзя было нарушать. Не разрешалось вести разговоров о работе ни среди родных, ни среди знакомых. Были исключены самовольные поездки по стране, а тем более за рубеж. Увольнение по собственному желанию и переход на другую работу также были недопустимы. Человек, служивший здесь, становился рабом государственных тайн и секретов на всю оставшуюся жизнь.

В небольшом кабинете генерал увидел двух работавших по его личному указанию офицеров. Это были знатоки своего дела. Мало кто мог разобраться в море бумаг, скопившихся в архиве. Но даже опытным специалистам нужно было переворошить сотни томов, прежде чем в россыпи материалов они могли найти нужный документ. Заблудиться в этих дебрях было легко, научиться эффективно работать – крайне сложно. Порой Серову казалось, что это было сделано отцами-основателями ВЧК/ОГПУ/НКВД специально, чтобы только весьма ограниченный круг лиц мог не затеряться в лабиринте многочисленных и непонятным образом составленных разделов, секций и стеллажей.

Появление Серова заметил старший офицер.

– Товарищ генерал армии, разрешите доложить… – начал было свой доклад капитан Сергеев.

Иван Александрович спокойно остановил его, отвел в сторону и, положив ему на плечо руку, сказал:

– Ты вот что, капитан, оставь-ка мне отобранные тобой документы. Я их сам посмотрю. А ты собирайся в дорогу. Командировочное удостоверение и билеты в Киев получишь у моего помощника. Мне нужно, чтобы ты привез из украинских архивов все необходимые для нас материалы. Запомни: в первую очередь тебя должен интересовать период 39–41-го годов. Наши коллеги в украинском управлении что-то не слишком торопятся с поиском запрошенных мной документов.

Капитан был заметно польщен доверием Председателя.

– Разрешите выполнять? – с готовностью исполнительного офицера выговорил он.

– Ступай.

Капитан поспешно зашагал прочь, а Иван Александрович устроился за столом, заваленном документами, и погрузился в их изучение. Он листал пожелтевшие от времени листки анкет, протоколов допросов, вчитывался в содержание докладов, приказов и постановлений, а сам, между тем, продолжал думать о своем.

На XX съезде генерала впервые избрали членом Центрального Комитета партии. Его позиции в руководстве страны теперь заметно укрепились, и пошатнуть их уже было не по зубам никому – ни в Кремле, ни на Старой площади.

«Моя совесть абсолютно чиста перед народом», – подсказывал искомый ответ внутренний голос Ивана Александровича.

Хрущев сам поручил Серову принять участие в разоблачении культа личности Сталина. Многие материалы для комиссии Поспелова и секретного доклада Хрущева на XX съезде готовил сам Серов и его приближенные, работая не покладая рук в архивах Лубянки. Конечно, кое-какие архивные материалы пришлось ликвидировать. Но и здесь он выполнял приказ. Все материалы, компрометировавшие самого Хрущева, подлежали уничтожению. Естественно, генерал втихую убирал из архивов и компромат на себя. Зачем давать своим политическим врагам возможность для контрнаступления?

Серов закрыл архивную папку. Он неплохо поработал в этот день, успел просмотреть многие материалы и отобрать интересовавшие его документы, которые намеревался взять с собой. Это были не только материалы о Хрущеве, это были и его собственные доклады об операциях войск НКВД против гражданского населения во время войны.

Генерал вернулся к себе в кабинет. Достал отобранные документы, вложил их в отверстие «шредера» и нажал кнопку машины. Через мгновение от компромата остались лишь тонкие лоскутки макулатуры. Настроение генерала заметно улучшилось. Он вспомнил разговор с Хрущевым, который состоялся накануне назначения Серова председателем КГБ. Хрущев тогда еще только входил в роль «Первого». Его противостояние с новоиспеченным премьером страны Георгием Максимилиановичем Маленковым лишь набирало силу, но уже обещало перерасти в бескомпромиссный конфликт в самом недалеком будущем.

«Первый» искал себе партнеров в этой трудной борьбе, расставлял преданных ему людей на ответственные посты, расширял основу своей пока еще ограниченной и шаткой власти внутри запуганной и истерзанной сталинскими репрессиями партийной номенклатуры. Ему во что бы то ни стало нужны были союзники в предстоявшей борьбе за власть. Серов обещал быть именно таким человеком.

– Иван, – сказал он ему тогда, – я тебя знаю уже 15 лет, да и ты со мной не раз хлебал из одного котелка. Слава богу, вместе мы справились с этой гнидой Берией прошлым летом, но наступают новые нелегкие времена. В одиночку нам их не пережить. Давай не забывать об этом.

Они крепко пожали тогда друг другу руки и обнялись. Оба верили в силу их союза и понимали важность обоюдной поддержки. Только взаимная поддержка и конфиденциальный союз давали Хрущеву и Серову надежду на победу в новой борьбе.

Когда Сталина не стало и удалось расправиться с Берией, Хрущев дал себе слово сделать все возможное, чтобы от той гнетущей, жестокой и ненавистной атмосферы страха, в которой он прожил столько лет, не осталось и следа. Были образованы первые комиссии по реабилитации невинно осужденных. Стали возвращаться из лагерей первые сотни тысяч заключенных. Вернулась из ГУЛАГа и Любовь Хрущева, вдова его сына от первого брака. Леонид погиб в 1943 году под Воронежем в одном из воздушных боев. Его останки так и не удалось найти: от врезавшегося в землю истребителя осталась лишь яма с водой.

Для особистов этого факта было вполне достаточно, чтобы заподозрить самое невероятное. Если тело не найдено, значит, летчик перешел на сторону врага, значит он изменник родины. На скорую руку было состряпано дело – одно из миллионов подобных, – вдова погибшего была объявлена шведской шпионкой и отправлена по этапу в Сибирь.

Президиум ЦК в тот день прошел в горячих спорах. Хрущев настаивал на необходимости выступить с докладом. Сталинская гвардия – Молотов, Каганович, Ворошилов – категорически выступала против. Хрущеву пришлось тогда пойти на крайний шаг – заявить, что он в любом случае сделает доклад, даже не имея на то согласия Президиума.

Такая непреклонность Хрущева склонила, в конце концов, на его сторону колебавшихся до этого членов Президиума – Маленкова, Булганина, Сабурова, Первухина, – и предложение первого секретаря было принято. Правда, с оговоркой: доклад должен был быть сделан на закрытой сессии и не подлежал огласке.

Серов был одним из немногих в руководстве, кто знал содержание секретного доклада до его произнесения. Он понимал, что, осуждая Сталина, Хрущев тем самым подрывал авторитет своих политических оппонентов – Молотова, Маленкова и Кагановича, ближайших соратников умершего вождя. Это был тактический ход в борьбе за власть, и Иван Александрович решительно поддержал своего старого друга в этой трудной борьбе.

Но очевидным было и другое: секретный доклад содержал в себе заряд огромной разрушительной силы. Он взрывал укоренившееся за годы сталинской пропаганды у миллионов людей в стране и за рубежом представление о советском строе как о самом гуманном, справедливом и прогрессивном строе на земле.

Чтобы не допустить сокрушительных последствий антисталинских разоблачений, комитету госбезопасности было поручено президиумом ЦК обеспечить сохранение секретного доклада Хрущева в тайне.

– Никита Сергеевич, вы же ставите передо мной невыполнимую задачу. Я не могу гарантировать сохранения вашего доклада в тайне, – заявил Серов Хрущеву после съезда. – Доклад слышали тысячи людей, его копии направлены в десятки стран руководителям братских партий…

– Успокойся, Иван, никто тебя с работы за невыполнение этого поручения президиума ЦК не снимет. Я не хуже тебя понимаю, что шила в мешке не утаишь.

Из той короткой беседы с первым секретарем Серов понял, что Хрущев вовсе не хотел сохранения доклада в тайне. Выступление на съезде было его козырной картой в сложной политической борьбе. И он был намерен играть в открытую.

Серова, впрочем, беспокоило другое. Он понимал, что рано или поздно секретный доклад попадет на Запад. Для Лондона или Вашингтона он тоже мог оказаться козырной картой в политической борьбе.

Вчера, просматривая подготовленные для него начальниками главных управлений материалы, генерал нашел среди них шифротелеграмму от резидента КГБ в Белграде.

В донесении говорилось, что заместитель Аллена Даллеса по ЦРУ Роберт Амори собственнолично в марте 1956 года прибыл в Югославию, где у него сохранилось немало связей в руководстве страны. Вместе с послом США в Югославии Риддлбергером он нанес визит министру иностранных дел страны Кардели. Напомнив в беседе с ним о многомиллионной американской помощи Белграду, Амори попросил Кардели о небольшой, но важной для американской стороны услуге – предоставлении ему копии секретного доклада Хрущева, полученной руководством Союза коммунистов Югославии.

Кардели передал просьбу Амори маршалу Тито. Но тот почему-то обратился за советом к Ранковичу, который категорически настоял не делать этого.

Сделка не состоялась. Амори вернулся в Вашингтон с пустыми руками.

«То, что эта попытка американцев сорвалась, еще ничего не значит, – полагал Серов. – ЦРУ наверняка получит копию доклада, если не в Белграде, так где-нибудь еще».

В начале апреля 56-го в Польше второй зам Даллеса по Центральному разведывательному управлению Фрэнк Виснер без особого труда получил в Варшаве в польском партийном руководстве копию выступления Хрущева на съезде.

Через некоторое время Аллен Даллес дал команду опубликовать полученный материал в печати. Публикацию подхватили радиоголоса, и в считанные дни о содержании секретного доклада стало известно миллионам людей. Это вызвало волну народного недовольства в странах Восточной Европы. Волнения охватили и русскую глубинку. Поднялись сибирские и дальневосточные лагеря огромного архипелага ГУЛАГ. Всколыхнулось студенческое движение. По многим городам прокатились рабочие забастовки. Весть о них разнесла по стране лишь народная молва, так как партийная печать, радио и телевидение обошли все эти события в стране гробовым молчанием. Ростки народного протеста были жестоко подавлены.

Через три месяца после смерти Сталина, когда Берия был арестован на заседании президиума, Серов после обыска в Голицынском особняке наркома нашел черную тетрадь Сталина в тайнике и оставил ее у себя. Генерал не без оснований полагал, что и сам в нужный момент сможет успешно использовать свою находку. Она могла оказаться наилучшим аргументом в разгоравшемся политическом споре за власть в Кремле.

Для Берии, похитившего черную тетрадь из кремлевского сейфа Сталина, когда с хозяином случился смертельный приступ на ближней даче в Кунцево 1 марта 1953 года, записи в ней значили слишком много. В них были сталинские характеристики всех членов президиума ЦК, причем большинству из них весьма нелестные. Черная тетрадь была политическим завещанием вождя, и Берия отлично знал, как ею воспользоваться. Правда, не успел.

Мысль о черной тетради больно кольнула Серова в сердце. Он достал из кармана ключи, открыл дверцу, нащупал в глубине металлический ящик, в котором хранилась тетрадь, и, довольный, умиротворенно затих, прислонившись к стенке.