Текст книги "Зло из телевизора"

– Шайтан! Джаляп, джаляп! – завопили солдаты. – Тебе за такие слова в Душанбе язык отрежут!

Пока офицер не вылез из кабины и не приструнил солдат, они, потрясая кулаками вслед уехавшей пожилой незнакомке, метались по проезжей части и выкрикивали ругательства на разных языках и наречиях народов Советского Союза.

«Крепко она их приложила, – подумал я. – Интересно, кто они все по национальности? «Джаляп» по-узбекски значит «проститутка», «падшая женщина», а слово «шайтан» перевода не требует».

Я снова засмеялся. Мне стало весело. Я знаю по-узбекски несколько разрозненных слов и два вопросительных выражения, а тут такая пикантная неожиданность! В моем родном городе услышать «джаляп»! Все на остановке в недоумении, что за «джаляп» такой, а я-то знаю, о чем речь.

Подойдя к толпе пассажиров, ожидающих автобус, я встал с краю, прислушался, как мужики обсуждают инцидент на дороге:

– Пускай спасибо своему богу скажут! Астара, если бы захотела, всех бы их заколдовала.

– Это точно! Навела бы на них порчу и превратила в импотентов. Один мужик, говорят, оскорбил ее, и все – гидравлика не работает, напору в шланге нет. Даже за большие деньги врачи ничем ему помочь не смогли.

– Машинка у Астары новенькая. Видать, недавно из-за бугра пригнали.

– О, наконец-то! Починились. «Наша армия крепка, охраняет мир она». Защитнички! Утром один ухарь хотел мне в глаза слезоточивым газом брызнуть, да я вовремя в подъезд заскочил.

– Да ты что! Настоящим слезоточивым газом?

– Самым что ни на есть настоящим! «Черемуха» называется. Видел у солдат белые баллончики с красным колпачком? Вот это «Черемуха» и есть.

Припадая к асфальту днищем, к остановке подъехал переполненный автобус. Я кое-как втиснулся в него и поехал в управление.

7

В понедельник, 24 сентября, в городском УВД царила необычная обстановка: никто не занимался текущей работой, раскрытие и расследование преступлений оставили на потом – весь личный состав управления обсуждал прошедшие учения по гражданской обороне.

Даже я в этот день поддался всеобщему настроению. Когда ко мне с докладом о проделанной работе пришли подчиненные, я отмахнулся от них:

– Мужики, давайте оставим насильника на завтра. Сегодня надо разобраться: что же такое утром произошло? Я лично до конца так и не понял: учения это были или репетиция военного переворота.

– Логично! – согласились со мной опера. – Насильник от нас никуда не денется, а вот если в стране власть поменяется, то тут никакой экстрасенс прогноз на будущее не предскажет.

– Что день грядущий принесет: тюрьму или карьерный взлет? – продекламировал стихи собственного сочинения оперуполномоченный Зиннер.

– Ха! – воскликнул я. – Я-то думаю, кого мне вторым номером на усиление следственно-оперативной группы выставить, а доброволец вот он, по собственной инициативе нашелся.

Зиннер недоуменно уставился на меня. Остальные опера одобрительно закивали головами – заступать на незапланированное суточное дежурство никому не хотелось.

– Владимир Сергеевич, не смотри на меня так осуждающе. Ты сам сделал выбор. Поэтов всегда грудью на амбразуру бросают. Отдежуришь сегодня, ничего с тобой не случится.

– Стихотворение новое напишешь! – подбодрил пригорюнившегося товарища Далайханов. – Что-нибудь о нелегких милицейских буднях. Например: «Дежурил я, как воз тащил, а мой начальник…»

– Чего-чего? – приподнялся я из-за стола.

– Прошу прощения, – Далайханов прижал ладонь к груди, сделал легкий полупоклон, – у меня с детства с русскими рифмами полный провал. Я в школе по литературе был самым отстающим учеником. Какой с меня спрос, если у меня мать – немка, а отец – казах?

– Все свободны! – подвел я черту под утренним оперативным совещанием.

Не только в моем отделе прошедшие учения сломали привычный ритм работы. В других подразделениях городской милиции царило то же самое. Весь день сотрудники нашего УВД бесцельно слонялись по кабинетам, пили чай, курили, травили анекдоты. Кто-то, сославшись на оперативные нужды, рванул к родственникам на другой конец города – узнать: а как у них было?

К концу рабочего дня обстановка более-менее прояснилась. Через областной военкомат, через военно-мобилизационный отдел обкома партии, через друзей и знакомых нам удалось выяснить хронологию учений.

«Начались» они еще в прошлом году, с очередного заявления Горбачева об одностороннем сокращении личного состава и боевых частей сухопутных сил. Каким-то образом в перечень расформировываемых подразделений попал дислоцирующийся под Новосибирском мотострелковый полк. Зачем надо было расформировывать воинское подразделение, находящееся в центре страны, а не на границе соприкосновения советских войск с силами НАТО, никто в Генеральном штабе не понял, но приказ о расформировании мотострелкового полка подготовили.

Как известно, наши генералы презирают Горбачева и всячески саботируют его указания. Чтобы не лишаться боевой единицы в угоду американским «друзьям», расформированный мотострелковый полк передали из ведения Министерства обороны в МВД СССР. Избыточную для внутренних войск боевую технику полка перегнали в другие мотострелковые части, солдаты и офицеры надели новые знаки различия, и полк зажил своей прежней жизнью. Для солдат-срочников в прохождении службы не изменилось вообще ничего, кроме цвета погон и записи в военном билете.

В начале сентября 1990 года вновь созданный полк перебросили в нашу область на сельскохозяйственные работы. Временным местом дислокации полка стал полевой лагерь недалеко от нашего областного центра.

Отъехав от уютных теплых казарм на двести сорок километров, солдаты приступили к уборке картофеля на бескрайних землях совхоза «Тыхтинский». Каждый день, с восхода и до заката солнца, они проводили в поле, а с наступлением темноты искали развлечений. От жизни вдали от цивилизации дисциплина в полку падала: участились драки на национальной и бытовой почве, стало процветать воровство продуктов и личных вещей. Старослужащие повадились ходить в самоволку в близлежащие деревни. Кто-то из них пытался ухаживать за местными девушками, кто-то воровал кур и продукты у селян, кто-то обменивал тушенку и сапоги на самогонку.

Через две недели жизни в поле до офицеров стали доходить тревожные сведения – среди солдат пошли недовольные разговоры: «Для кого мы эту картошку копаем? Зачем мы на кого-то целыми днями горбатимся? Кто эту картошку ест, тот пускай ее сам и собирает».

Дождавшись пика недовольства, командир полка отдал приказ: сельскохозяйственные работы прекратить и приступить к боевой подготовке. До самого начала учений солдаты тренировались владеть дубинками и пластиковыми щитами, изучали правила применения спецсредств: слезоточивого газа, наручников и ловчих сетей.

В два часа ночи, 23 сентября, полк внутренних войск был поднят по тревоге. Солдатам раздали противогазы, резиновые дубинки и спецсредства. Военнослужащих разведывательной роты и подразделений управления вооружили автоматами.

– Бойцы! – обратился к личному составу командир полка. – Если мы выполним поставленную перед нами задачу на «отлично», то завтра же начнем собираться домой. Если провалим учения, то останемся в полевом лагере еще на месяц. Есть желающие собирать картошку?

– Нет! – дружно рявкнули в ответ сотни глоток.

На рассвете тремя автомобильными колоннами полк двинулся к городу, оцепил по периметру Кировский район и в час «икс» блокировал его.

– Почему для проведения учений по гражданской обороне выбрали именно наш город? – попытались узнать мы, но ответа не получили.

Не было ответов и на многие другие вопросы. Почему учения проводились именно в том районе города, где нет ни химических предприятий, ни железнодорожной станции? Почему не действовала телефонная связь? Кто дал солдатам право применять спецсредства по своему усмотрению? Это мне повезло – я успел заскочить в подъезд, а кому-то из непонятливых горожан досталось дубинками по ребрам.

Учения по гражданской обороне повлекли за собой множество приметных и не очень событий, но самое неожиданное продолжение их было связано с Астарой, которая оскорбила солдат на моих глазах.

– Какая-то шлюха не может так разговаривать с мужчинами! – решили бойцы, родившиеся под жарким солнцем среднеазиатских республик. – Эта потаскуха должна быть наказана! Джаляп! Шайтан! Она запомнит сегодняшний день до конца своей жизни.

Сказано – сделано! Трое самых обозленных вояк незаметно отбились от колонны и стали искать Астару. Через земляков, торговавших на городском рынке, они нашли дом, где Астара принимала посетителей.

Погожим осенним вечерком обозленные до предела мстители пришли к частному дому, где находилась Астара. Солдаты после встречи с земляками были пьяны. Двое из них были вооружены резиновыми палками, один держал в руках бутылку с бензином.

Редкие прохожие при виде этого распоясавшегося «воинства» поспешили уступить дорогу и скрыться во дворах. Посетители, дожидавшиеся приема у Астары, спрятались в соседней усадьбе.

– Джаляп, выходи, поговорим! – Один из солдат швырнул в окно дома камень. Зазвенело выбитое стекло. – Выходи, старая мразь, или дотла сожжем твой колдовской притон!

Астара явилась перед солдатами в просторном черном одеянии верховной жрицы ассирийской богини Иштар. На предплечьях ее золотыми нитями были вышиты крылатые ассирийские львы: правый – с квадратной курчавой бородой, левый – с небольшим рогом между ушей. На лбу Астары была повязана широкая лента с восьмиконечными звездами богини Иштар и магическими заклинаниями на ассирийском языке. На шее жрицы висели бусы из ярко-красного камня и медальон в виде ящерицы с бирюзовыми глазами. В правой руке Астара держала магический кристалл величиной с некрупное яблоко.

Выйдя на крыльцо, она вскинула руки и прокричала в небеса призыв на неизвестном языке. В ответ ей по небу прокатился раскат далекого грома, сменившийся треском, словно кто-то разорвал гигантский лоскут материи над головами.

– Смотрите сюда! – властно приказала зловещая жрица.

Солдаты, как заколдованные, уставились на кристалл, который в руках Астары засветился внутренним голубоватым сиянием, зашевелился, как живой, и стал испускать во все стороны тонкие, едва видимые лучи света.

– Именем богини Иштар, великой и всемогущей, преклоните колени перед силой и волей ее! – торжественно провозгласила Астара.

Солдаты одновременно рухнули на колени, молитвенно сложили перед собой руки.

Следом за Астарой на крыльцо вышла ее сестра.

– Астара, – взмолилась она, – пожалей их. Это же еще мальчишки, они не ведают, что творят!

– У меня нет сердца, – оборвала ее жрица, – и я не могу никого жалеть.

– Пощади их, Астара!

– Я не богиня Иштар и не способна пощадить смертного. Я всего лишь верная служанка царицы моей и обязана исполнить волю ее.

Тут солдаты поняли, что если не случится чуда, то живыми они отсюда не уйдут.

– Ты принес с собой бензин? – строго спросила Астара солдата с бутылкой. – Пей его!

Несостоявшийся погромщик сделал несколько осторожных глотков, перевел дух, понюхал бутылку, и его вырвало бензином. Передернувшись от желудочных судорог, он умоляюще посмотрел на жрицу, но та была непреклонна.

– Пей весь бензин до конца!

Отрыгивая через глоток, передергиваясь в судорогах, солдат допил бутылку и, полуживой, стал ждать дальнейших приказаний.

– Вы, двое, ешьте землю! – приказала Астара.

Солдаты на коленях подползли к клумбе и стали горстями запихивать землю в рот. Насладившись зрелищем унижения врагов, жестокая жрица скомандовала:

– Встать! Убирайтесь отсюда, но помните: если к исходу дня вы не попадете в расположение своей части, вас ждет долгая и мучительная смерть!

Солдатам не надо было повторять дважды. Со всех ног они бросились в свой полевой лагерь. Не останавливаясь ни на минуту, добежали до него и рухнули без чувств у командирской палатки. Солдат, пивший бензин, двадцатикилометровый кросс не преодолел. На окраине города он упал и больше не поднялся. Вскрывавшие его тело судебно-медицинские эксперты поставили посмертный диагноз: общая интоксикация организма, острая почечная и печеночная недостаточность, диссоциативный шок.

По поводу смерти военнослужащего командование полка провело служебную проверку и установило: военнослужащий срочной службы самовольно покинул расположение части. Находясь в самовольной отлучке, он по собственной инициативе напился бензина и умер от отравления им. К Астаре военные дознаватели не выезжали. Командир полка строго-настрого запретил упоминать даже ее имя.

– Что вы напишете об Астаре в своем заключении? – спросил дознавателей полковник. – Что какая-то старуха заставила солдата выпить бутылку бензина? А что она еще могла его заставить сделать: поджечь склад с боеприпасами или зарезать часового у знамени? Я запрещаю вам упоминать о магии! Солдат хотел выпить бензин и выпил его, находясь в самовольной отлучке. Остальное нас не касается.

Двух других солдат за самовольное оставление части в боевой обстановке судил военный трибунал. Их приговорили к трем годам лишения свободы каждого. Через год среднеазиатские республики стали суверенными государствами. Осужденных военнослужащих досрочно освободили из мест лишения свободы, и они вернулись домой.

8

Во вторник, на время болезни Малышева, я занял его кабинет. Секретарь начальника городского уголовного розыска стала моим секретарем.

– Андрей Николаевич, ваш чай. – Секретарша подошла к столу, поставила передо мной чашку чая на блюдечке.

– Спасибо, Лидия Анатольевна, – поблагодарил я.

После ее ухода я попробовал чай.

«Хорошо живет Николай Алексеевич! – подумал я. – Не успел войти в кабинет – ему уже чай несут. Сладкий, крепкий. Даже сахар не надо в чашке размешивать, все за него секретарша делает».

Вернув пустую чашку в приемную, я прошелся по своему новому кабинету, закурил, посмотрел на портрет Дзержинского на стене. Выражение лица Железного Феликса мне не понравилось.

– Что так скептически сморщился, дядя? – спросил я портрет. – Считаешь, не дорос я еще до этого кабинета? Годами не вышел или живот не успел отрастить? Ничего, привыкнешь. А не привыкнешь, я тебя за шкаф поставлю, будешь там ухмыляться.

Вернувшись за стол, я отодвинул в сторону сводки о состоянии преступности за сутки и вызвал к себе Ключникова и Далайханова.

«Все, к черту учения! – решил я. – Солдаты на улицах города – явление временное. Пройдет срок, и они разъедутся по домам, а насильник – он наш, он никуда не денется, он на дембель не пойдет».

– Что по моему поручению? – спросил я коллег.

Докладывать взялся Ключников.

– Мы изучили все отказные материалы и нашли три случая, заслуживающих внимания. Первый произошел в марте прошлого года с гражданкой Тельновой Инной. В тот день она находилась у себя дома. Около двенадцати часов в дверь раздался звонок. Не спрашивая «Кто там?», Тельнова открыла и увидела перед собой мужчину в натянутом на голову капроновом чулке. Угрожая потерпевшей ножом, мужчина уложил ее на пол и имитировал половой акт.

– Чего-чего сделал? – переспросил я.

– Оперуполномоченный, вынесший постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, описал действия насильника как «имитацию полового акта». Я думаю, в данной ситуации это очень точное определение.

– Александр Лукич, меня всегда восхищает ваша невозмутимость. Вы докладываете мне совершенно невероятные вещи таким тоном, словно описываете заурядную квартирную кражу. Какая, к черту, имитация полового акта? Человек с ножом вторгается в жилище, удовлетворяет свои низменные инстинкты, и это называется имитация?

– С объективной стороны преступления – действия насильника действительно только имитация полового акта, – поддержал Ключникова Айдар.

– Коллеги, вы за деревьями не видите леса! – возмутился я. – Нашему насильнику для удовлетворения его сексуальных потребностей не нужен полноценный половой акт. При анализе материалов давайте исходить с его точки зрения, а не с нашей. Нападая на гражданку Тельнову, он хотел получить половое удовлетворение – и получил его. Для осуществления своего замысла он прибег к угрозам оружием. Все это серьезно и очень серьезно. Не надо смотреть на последствия, давайте оценивать действия насильника в комплексе, в целом. Что у нас еще по этому нападению?

– В момент вторжения насильника в квартиру в ней также находился грудной ребенок в кроватке. К ребенку насильник не подходил, – уточнил Ключников.

– Айдар, потерпевшую – ко мне, – распорядился я. – Что у нас дальше?

– Нападение на гражданку Гульметову. Потерпевшей тридцать три года, замужем, работает учетчицей на заводе. Нападение произошло в апреле прошлого года в лифте девятиэтажного дома. Потерпевшая и незнакомый мужчина вместе вошли в лифт. Как только он тронулся, мужчина подставил к горлу Гульметовой нож и велел встать лицом к стене. Пока они ехали вверх, насильник терся о ягодицы потерпевшей… Андрей Николаевич, давайте определимся, как мы его действия называть будем: имитация полового акта или извращенный половой акт?

– Александр Лукич, мы не на докладе у генерального прокурора. Для характеристики его действий давайте остановимся на слове «терся». Коротко и понятно. Все согласны?

Коллеги кивнули, и Ключников продолжил:

– Дальше события в лифте разворачиваются следующим образом. Насильник левой рукой охватывает потерпевшую за горло, прижимается к ней всем телом, а правой рукой, в той, что нож, он нажимает кнопку «стоп», останавливает лифт и перенаправляет его на девятый этаж. На девятом этаже двери лифта открываются, и в него пытается войти восемнадцатилетний парень по фамилии Главчиков. Насильник не дает ему и шагу сделать. Он отбрасывает на пол нож и с размаху бьет Главчикова кулаком в солнечное сплетение. Следом, не останавливаясь ни на секунду, выбрасывает из лифта потерпевшую и уезжает вниз. Больше его ни Гульметова, ни Главчиков не видели.

– Где сейчас этот парень?

– В армии, где же ему еще быть?

– Гульметову ко мне, в военную прокуратуру по месту службы Главчикова отправить отдельное поручение. Меня интересуют все события в мельчайших подробностях: кто как стоял, как выглядел насильник, как он нанес удар.

– Третий случай выявил оперуполномоченный Симонов, – доложил Айдар.

– Зачем ты так подчеркиваешь, что именно Симонов выявил третий случай?

– Андрей Николаевич, ты Симонова в ежовых рукавицах держишь, вот он и решил блеснуть оперативным умением. Третий случай получен по агентурным каналам. Он произошел в том же апреле прошлого года.

– Отличная история! Нападение происходит полтора года назад, а Симонов только сейчас сподобился о нем доложить. И кто он после этого, не разгильдяй, что ли?

– Да ты выслушай, как дело было! – попросил Далайханов. – Симонов инициативу проявил, и правильно сделал. Он вспомнил прошлогоднее сообщение от своего агента и решил, что оно вписывается в общую схему. Слушай, как было дело. Некая гражданка по имени Света возвращается поздним вечером домой по улице Арочная. Вспомни эту улочку: там с одной стороны дома, с другой – что-то напоминающее небольшой сквер. Освещение есть только со стороны домов. Там, где начинаются деревья, – темнота. Девушка идет по тротуару вдоль домов. За ней по пятам следует мужчина. Вокруг – ни души, ни одного человека, ни одной машины мимо не проезжает. У поворота во дворы девушка разворачивается и идет навстречу мужчине. Тот останавливается в темном месте. Девушка подходит к нему и говорит: «Мужик, ты что, преследуешь меня? У меня в этом доме брат живет. Я сейчас закричу, он выбежит и из тебя отбивную котлету сделает». Мужчина засмеялся ей в лицо и говорит: «Иди, куда шла», а сам развернулся и пошел в другую сторону. Это он был, наш насильник. Света, когда описывала агенту встречу, сказала, что от мужика пахло мятной жвачкой.

– Свету установили? – спросил я.

– Да нет, конечно! Агент о ней, кроме имени, больше ничего не знает. Случайная знакомая. Встретились, поболтали, разошлись.

– Свету установить! – распорядился я. – Она видела насильника и является для нас ценным свидетелем.

Я закурил, посмотрел, как коллеги записывают в ежедневники мои указания.

«Хорошо быть большим начальником, – в который раз подумал я. – Не успел рот открыть, как все уже зашуршали, забегали, засуетились. Меня от малышевского кресла отделяет всего одна ступень, а какая разница! Я частенько сам по городу бегаю, а Николай Алексеевич только указания дает… Зато я поджарый, как гончая, а у него пузо отросло!»

Храбрую девушку по имени Света установили через два дня. Ею оказалась дочь Геннадия Александровича Клементьева. Войдя в мой новый кабинет, Света осмотрелась, робко присела за приставной столик. Выглядела она неважно: темные круги под глазами, болезненная худоба. Осветленная пергидролем прическа требовала подновления. Некогда модный плащ нуждался в чистке.

– Давно не виделись, – вместо приветствия сказал я. – Как дела?

– Да ничего, нормально. Ты теперь тут сидишь?

– Временно. Начальник заболел, вот я его и замещаю.

– Папеньке уже не доверяют уголовным розыском рулить? – невесело улыбнувшись, спросила она. – Сам виноват. В бутылку пореже заглядывать будет.

– А как у тебя с этим делом? – я, изображая иглу, ткнул пальцем себе в руку.

– Пролечилась в том месяце, пока не тянет, – неохотно ответила Светлана.

Я обошел вокруг стола, велел ей посмотреть мне в глаза.

– Зрачки вроде бы нормальные. Тест проходить будем?

– Да я уже давно не колюсь! – Светлана отвернулась от меня, склонила голову к столу и стала рассматривать свои накрашенные ярким лаком ногти. – Ты зачем велел меня привезти, не про наркотики же расспрашивать?

– Тест будешь проходить или мне тебе на слово поверить?

– Давай, – она протянула руку в мою сторону.

– Ладно, на слово верю.

– Да чего там «на слово», – оторвалась она от стола, – давай пройду! Мне самой интересно стало.

Я нашел на столе Малышева тридцатисантиметровую линейку, стал напротив Клементьевой.

– Готова? Согласно методике проведения теста повторяю тебе его условия. Без предупреждения я опускаю линейку. Психически и физически здоровый человек должен поймать ее на уровне 15–16 сантиметров. Человек, находящийся в состоянии наркотического опьянения, линейку не поймает.

Она вытянула перед собой руку, отставила в стороны большой и указательный пальцы. Я поставил линейку нулевой отметкой на уровне ее пальцев. Без предупреждения уронил линейку вниз. Клементьева успела ухватить ее большим и указательным пальцами на отметке в шестнадцать сантиметров.

– Молодец! – похвалил я. – В прошлый раз ты вообще не могла ее поймать.

– В прошлый раз я была никакая, – согласилась Света.

– Держись! Опиум умеет ждать. Временами тебе будет казаться, что ты навсегда забыла про него, а он будет рядышком стоять, выжидать, не сорвешься ли ты.

– Здесь можно курить? – спросила Клементьева. – Рассказывай, зачем позвал?

– Света, вспомни, как в прошлом году по улице Арочной за тобой по пятам мужик шел. Тебе в тот день повезло. Этот человек – извращенец и насильник, и никто не знает, что от него можно ожидать. Последнюю жертву он слегка придушил, а как с тобой было?

Клементьева чиркнула спичкой, закурила. Помолчала, вспоминая прошлогодние события.

– Честно сказать? – спросила она. – Я обдолбанная была, вот и не чувствовала страха.

– Долго он за тобой шел?

– Не скажу точно, но, по-моему, до центра города мы в одном автобусе ехали. Я его взгляд чувствовала или уже потом, задним умом, стала себя убеждать, что он еще в транспорте стал ко мне приглядываться. Как-то так было, я же все в мелочах не помню… Потом, потом… Потом мы вышли и пошли в сторону набережной. Я иду и чувствую, что мне опять кто-то в спину смотрит. Сбавлю ход, прислушаюсь – тишина. Обернулась – никого, а глюки мне ловить не с чего. В тот день мы кололись хорошим опиумом, он галлюцинаций не вызывает.

Светлана рассказывала мне про наркотики совершенно обычным размеренным тоном, словно речь шла не о запрещенных препаратах, а о безобидной кружке пива. «В тот день я ввела себе два кубика качественной отравы и была в норме, димедролом или другими «колесами» не злоупотребляла», – примерно так должен был звучать недосказанный ею подтекст.

– Возле поворота во дворы, – продолжила Клементьева, – мне эта игра в прятки надоела. Я развернулась и подошла к нему. Была бы не обколотая, в жизни бы не рискнула.

– Как он выглядел?

– Он в тени стоял, там же фонари не везде светят. Лицо я не рассмотрела. Вернее, не так. Видел мультик про Алису в Зазеркалье? «Чеширский кот ушел, а улыбка его осталась». У меня в памяти осталась только одна улыбка. Мягкая такая, добрая. Как у кота, который поймал мышку и играет с ней перед тем, как съесть. Если я еще раз увижу его улыбку, то уверенно опознаю его.

– Новый шаг в криминалистике – опознание подозреваемого по улыбке. Так, Света, что ты еще запомнила?

– На ногах у него были кроссовки «Адидас» с замшевым верхом. У меня знакомый такие же кроссовки «проколол», вот я их и запомнила.

– За сколько продал? – для поддержания должного темпа беседы спросил я.

Клементьева поморщилась:

– Раза на три вдвоем кольнуться хватило. Поношенные кроссовки, кто за них много даст? Так, что еще тебе рассказать? От него, даже на расстоянии, пахло мятной жвачкой. Представь, мы стоим на расстоянии вытянутой руки, а я свежесть его дыхания ощущаю.

– Света, это у тебя от опиума обоняние обострилось.

– Опиум – не опиум, короче, он жвачку жевал. Улыбнулся так, одними губами, и говорит: «Вали, овца, куда шла! Я тебя с другой бабой перепутал».

– Какого он был роста?

– Андрей, не мучай меня! Что запомнила, то рассказала.

– Рост, Света, рост! Ты разговаривала с ним, ты должна была запомнить: выше он тебя или одного с тобой роста.

– Он немного выше, чем ты, – подумав, ответила Клементьева. – Больше ничего не помню.

Я задал Клементьевой еще несколько вопросов, но она больше действительно ничего не запомнила.

– Ты сейчас дома живешь? – спросил я напоследок.

– Дом – это у тебя, – повеселела Светлана, – а у нас – общежитие. Каждый обитает в своем углу. Отец или на работе, или выпивает, мать связь с космосом устанавливает, а я скучаю, целыми днями не знаю, чем заняться. Пришел бы к нам в гости, повеселил.

– Зайду, – пообещал я.

Светлана шутку оценила, засмеялась.

– Ну-ну, зайдешь! Как в юности, заигрывать со мной будешь. Я до сих пор помню, как ты меня на кухне по попе хлопнул.

– Я рад, что у тебя о нашей первой встрече остались самые приятные воспоминания.

– Андрей, – попросила Клементьева, – сделай так, чтобы я с отцом в коридоре не столкнулась.

Я вызвал Далайханова, и он вывел Светлану через запасной вход.