Текст книги "Между двух войн"

Дворник разлил по мензуркам медицинский спирт, немного разбавил его водой.

– На осмотр каждого больного мне выдают спирт из расчета пять граммов на человека, – пояснил он. – Наш начмед перед отъездом сказал: «Фигней не майся, руки спиртом не протирай – от заразы все равно не поможет. Сэкономленный спирт лучше выпей – толку больше будет». Целиком и полностью поддерживаю нашего уважаемого начальника медицинской службы. Ну, Ворон, вздрогнем!

Они выпили по две мензурки и, не сговариваясь, вспомнили забавную историю, произошедшую буквально на днях. Узбеку Касиму из Ташкента пришла посылка, в которой вместо продуктов было два килограмма песка и обглоданная до зеркального блеска говяжья кость.

– Посылочку здесь, в Степанакерте, вскрыли! – предположил Дворник. – Посмотрели на фамилию и место отправки посылки и решили позабавиться. Была бы посылка из Хабаровска, трогать бы, наверное, не стали.

– Ага, держи карман шире! – не согласился с приятелем захмелевший Воронов. – В Степанакерте с каждым днем с продуктами все хуже и хуже. Скоро местным самим жрать нечего будет, а тут – посылка! Грех не посмотреть, что внутри. Меня в этой истории другое удивляет: зачем они вообще посылку вручили? Могли бы выбросить ее, и все.

– Без обглоданного мосла шутка бы не получилась! Вспомни, какое выражение лица было у Касима, когда он кость достал? Ну, давай еще по мензурке – и спать!

Утром Воронов почувствовал, что эпидемия отступила, в животе воцарилось долгожданное спокойствие. Одеваясь, он нащупал в нагрудном кармане фотографию «корреспондента» с неизвестной женщиной.

«Дай бог, свидимся, «корреспондент»! Мир тесен. Когда я тебя встречу, найду способ отомстить за гибель товарища».

10

При Архирейском Воронов был слугой двух господ: в любое время дня и ночи он должен был сопровождать командира отряда в поездках по Карабаху, в то же время был в непосредственном подчинении у начальника штаба отряда Сопунова. С отъездом Архирейского у Воронова появилось больше свободного времени: Сопунов был мужчина статичный, зарабатывать медаль не рвался, лишний раз КПП и посты не объезжал.

Почувствовав, что организм окреп, Виктор решил прогуляться по горам, поразмышлять в одиночестве о событиях в Дашбулаге. Во время службы в армии он научился недурно крутить нунчаки и теперь постоянно носил их при себе. Нунчаки специально для Воронова выточил из твердого дерева дальний родственник Рогова.

– Я пойду прогуляюсь по горам? – спросил Виктор у Сопунова.

– Прогуляйся. Только, ради бога, не ввязывайся ни в какую историю. Сам видишь, что творится!

От кинотеатра «Октябрь» до ближайшей горы через частный сектор Степанакерта было минут двадцать ходу. С переездом в десятую школу маршрут для прогулок пришлось изменить.

После завтрака Воронов переоделся в спортивную одежду и пошел к источнику с минеральной водой, от него поднялся в горы. Минеральная вода, свободно лившаяся из трубы, пользовалась спросом у офицеров отряда. Каждый день дежурный по штабу ездил к источнику и набирал три большие полиэтиленовые канистры. Армяне, встречаясь с хабаровчанами у заветной трубы, как могли, нахваливали местную сероводородную воду, особенно подчеркивая, что течет она совершенно бесплатно.

– Сколько у вас бутылка минералки в магазине стоит? – спрашивали местные жители. – У нас она для всех бесплатно! Здесь, в Арцахе, был бы рай на земле, да враги мешают. Но ничего! Как только вы уедете, мы порядок наведем.

Горы над источником были безжизненными, в народно-хозяйственных целях не использовались. Пастухи не пасли там овец, горожане не высаживали плодовые деревья. Лес в горах был непроходимым, состоял из невысоких кривых деревьев с густым колючим подлеском. На лужайках у леса тысячами вились крупные стрекозы.

Раздевшись до пояса, Воронов сделал несколько разминочных упражнений, помахал нунчаками и стал «охотиться» на стрекоз. Попасть по стрекозе нунчаками можно только в том случае, если удар будет нанесен с большой скоростью и точно в цель. Если стрекоза замечала движение несущейся к ней палки, она мгновенно ныряла вниз или взлетала вверх и зависала, рассматривая незадачливого «охотника» бесчувственными выпуклыми глазами.

У Воронова попасть по стрекозе получалось примерно один раз из двух десятков ударов. Через полчаса войны с четырехкрылыми насекомыми Виктор устал, вспотел, попил воды из фляжки и пошел посидеть в тени деревьев. В округе не было ни души – идеальные условия для размышлений на свежем воздухе.

«Что могло подтолкнуть одногруппника Грачева к предательству? Как его могли завербовать местные националисты или эмиссары бандеровского подполья?»

Человек идет на предательство и начинает служить врагу из собственных побуждений или под давлением обстоятельств. Внешнее давление – это, как правило, шантаж, угроза разоблачения объекта разработки перед семьей или руководством. Внешнее воздействие Воронов сразу отверг. Слушатели еще не стали офицерами и, следовательно, не могли совершить серьезного дисциплинарного проступка, который можно было бы подтвердить документально.

Скажем, напился кто-то из хабаровчан и вел себя недостойно. За такой проступок могли отчислить из школы, но только в том случае, если виновный попался в нетрезвом виде. Наутро доказать употребление спиртных напитков было уже затруднительно, а после обеда – невозможно.

Шантаж на почве супружеской неверности также вряд ли был возможен. Если слушатели и были женаты, то в этом статусе, как правило, находились недолго. Детей во время учебы старались не заводить, совместной жилплощади с супругой не имели. В группе Воронова половина женатиков к третьему курсу успела развестись и заново сойтись с хабаровчанками или приезжими студентками, снимающими в городе квартиру.

У Воронова в Хабаровске осталась невеста, проживавшая с родителями. В последние месяцы Виктор на правах будущего зятя жил у нее, но если бы невеста начала форсировать события и настаивать на немедленном браке, то Воронов тут же нашел бы ей преемницу – недостатка в красивых девушках в Хабаровске не было.

«Надо все-таки перестраховаться и проверить по списку, кто из слушателей, дежуривших на КПП в одну смену с Грачевым, женат, а кто – нет. Начальник КПП майор Павлушов женат, но он – вне подозрений. Исключительно уравновешенный и порядочный человек. У него нет мотива для перехода на сторону врага».

Воронов посмотрел на часы, поднялся и пошел вдоль леса к обрыву, с которого планировал спуститься в долину и вернуться в город со стороны трассы Шуша – Степанакерт.

«Если внешнего воздействия на хабаровчан не было, то кто-то из них пошел по пути предательства, руководствуясь внутренними убеждениями. Родовым понятием в этом посыле является слово «хабаровчане», означающее некую общность людей из одного города, но это, конечно же, не так».

На учебу в Дальневосточную высшую школу МВД СССР направлялись действующие сотрудники милиции и гражданские кандидаты со всей Сибири, Урала и Дальнего Востока. Получить направление для сдачи вступительных экзаменов можно было только в территориальном отделе милиции. С улицы, без прохождения тщательной проверки, документы в школу не принимали. Именно через территориальные органы милиции направление в школу получали лица, этнически к Сибири или Дальнему Востоку отношения не имеющие. На курсе Воронова учились шесть армян, столько же азербайджанцев, четверо чеченцев, два казаха, три узбека, грузин и азербайджанский еврей по фамилии Асадов. Воронов усомнился, что такая национальность существует.

– Азербайджанцы по вероисповеданию – мусульмане, евреи – это иудеи. Как человек может быть одновременно и иудеем, и правоверным мусульманином? Льдом нельзя растопить очаг, молиться двум богам одновременно невозможно!

Асадов предложил поспорить на пачку сигарет. Виктор согласился. Асадов сходил к командиру комендантского взвода, под надуманным предлогом попросил свой паспорт на один вечер и доказал Воронову, что такая нация существует. Больше Виктор ни с азербайджанскими евреями, ни с какими-либо еще евреями на деньги не спорил.

Во время учебы в школе представители коренных народов Сибири и Дальнего Востока – буряты, якуты, тувинцы, татары и алтайцы – представляли с русскими единое целое. Уроженцы Кавказа, Закавказья и Средней Азии держались обособленно, между собой предпочитали говорить на родном языке, чтили религиозные обряды и обычаи. Спрашивается, как они могли попасть в закрытый вуз? Довольно просто. Отслужив в армии, уроженец города Грозного или Ташкента поступал в Сибири на службу в милицию, год или полгода работал во вневедомственной охране или патрульно-постовой службе и на законных основаниях, уже как сибиряк, получал направление для сдачи экзаменов.

Как-то Воронов насел на Архирейского, своего научного руководителя, и потребовал объяснить, каким образом некоторые абитуриенты, плохо владеющие русским языком, смогли написать сочинение? Тот неохотно, под большим секретом, рассказал, что существуют негласные квоты на представителей не только коренных национальностей Сибири и Дальнего Востока, но и для уроженцев некоторых союзных или автономных республик.

– Сам знаешь, у них образование просто так не получить! – разъяснил Архирейский. – За поступление в вуз надо заплатить, за должность в милиции – дать взятку. Бесплатно обучая их в Хабаровске, мы готовим национальные кадры, по менталитету близкие к нам, а не к местным элитам.

Архирейский ошибался. Во-первых, национальные кадры из союзных республик не рвались на родину, где за каждое продвижение по службе надо было заплатить вышестоящему начальнику. Во-вторых, оказавшись среди соплеменников, бывшие хабаровчане тут же начинали брать взятки, которые на периферии Советского Союза считались не должностным преступлением, а обычной благодарностью, национальной формой вежливости.

Во времена перестройки прославившийся борьбой с коррупцией в Узбекистане следователь Гдлян огласил некоторые расценки при приеме на работу в милиции. Должность обычного постового в Узбекистане стоила десять тысяч рублей. Сколько запросили бы за место следователя в райотделе, оставалось только догадываться.

Однокурсник Воронова узбек Яхъя без стеснения рассказывал о своей поездке на каникулах в Ташкент. В табачном киоске (в Ташкенте, оказывается, были киоски, торгующие исключительно сигаретами и папиросами) Яхъя попросит пачку болгарских «БТ» в твердой упаковке стоимостью 80 копеек. Продавец взял рубль, протянул сигареты и занялся своими делами. В Узбекистане было не принято давать сдачу. Яхъя обошел киоск, постучал в дверь и сунул ничего не понимающему продавцу удостоверение под нос.

– Ты, кажется, не понял, с кем имеешь дело? – грозно спросил слушатель.

– Извини, уважаемый, не узнал! – стал оправдываться продавец.

Чтобы уладить конфликт, он взял пустую пачку сигарет, вложил в нее свернутую сотенную купюру и вручил «презент» покупателю-милиционеру.

– Еще раз извини! – попросил работник табачной торговли.

Яхъя рассказывал об этом случае как о чем-то обыденном. Получил взятку в сто рублей, и что такого? В Узбекистане все так живут: «Не подмажешь, не поедешь!» Яхъя был из семьи с небольшим достатком и возвращаться на родину не планировал. У его родственников не было столько денег, чтобы купить место следователя даже в сельском райотделе.

«К нашим армянам подкатывали представители местного УВД, предлагали хорошие должности после окончания учебы. Бесплатно предлагали, но никто не согласился продолжить службу в нищем бунтующем Карабахе. Даже в Армению никто не собирается, все хотят на Дальнем Востоке остаться. Теоретически можно предположить, что кто-то из слушателей-армян или азербайджанцев согласился выполнить просьбу местного националистического подполья, только никого из них на КПП в Дашбулаге в день исчезновения Грачева не было. Парни с украинскими фамилиями были, а армяне или азербайджанцы – нет.

Спрашивается, что я знаю об украинцах? Есть ли настоящие украинцы среди слушателей? Украинца от русского по лицу не отличишь. Местом распределения у него будет тот райотдел, от которого он получил направление в школу. Вычислить, кто из них собирается переехать на Украину, невозможно. Скажем, я через год работы в Сибири смогу перевестись в Киев? Наверное, смогу, если у меня в столице Украины будут знакомые. Вычислять изменника по национальности – дохлое дело. Нужно искать другие мотивы».

11

«Мощнейший внутренний стимул перехода на сторону врага – разочарование в окружающей действительности и общественно-политическом строе, – размышлял Воронов. – С пионерских лет нам вдалбливали, что СССР – это страна всеобщего равенства, что у нас нет ни бедных, ни богатых, что благосостояние граждан Советского Союза зависит исключительно от их добросовестного труда и полученного образования. По приезде в НКАО оказалось, что эти утверждения лживы и не соответствуют действительности».

Воронов вспомнил одно из первых патрулирований Степанакерта. Он, Рогов и еще кто-то из однокурсников спустились вечером с улицы Зорге на небольшую площадь, окруженную частными домами. Центральное место на площади занимало трехэтажное административное здание без вывески над входом. С торца здания на улицу выходил кран с водой. Ребята поинтересовались у местных жителей, что находится в этом здании, и были поражены, узнав, что это частный дом.

– Кем работает хозяин этого дома? – спросил Рогов.

– Он – уважаемый человек! – с гордостью ответил седой армянин.

«Домик» уважаемого человека был немного меньше здания Индустриального РОВД города Хабаровска, но гораздо больше Краснофлотского отдела милиции. Кран с водой говорил о щедрости и достатке владельца дома – централизованного водоснабжения в частном секторе Степанакерта не было.

– Со стороны входа на первом этаже четыре окна, – посчитал Воронов. – На втором и третьем этажах – по пять окон. Если в доме на первом этаже нет бального зала, то в нем должно быть не меньше двенадцати комнат. Черт возьми, зачем такой огромный домина нужен? Как в нем жить, как его обогревать? Как хозяйка этого дома полы моет?

Рогов показал на женщин с ведрами, идущих к крану с водой.

– Вряд ли жена «уважаемого человека» сама с тазиком по полу ползает! – сказал он. – Посмотри, какие лачуги стоят у спуска у улицы Зорге. Женщины той части города с удовольствием порядок в этих хоромах наведут.

Через неделю хабаровчане узнали, что три самых больших дома в Степанакерте принадлежат прокурору области, главному судебно-медицинскому эксперту НКАО и директору автозаправочной станции. Дом прокурора был трехэтажным, с внутренним лифтом и летним садом на крыше. Жилище бензинового короля Воронов не видел, а дом судмедэксперта рассмотрел с горы в бинокль. Усадьба патологоанатома стояла немного в стороне от основной жилой застройки. С трассы к ней вела асфальтированная дорога. От любопытных глаз дом и надворные постройки скрывал двухметровый каменный забор. Жилой дом был двухэтажным, построенным из темного кирпича. С горы он чем-то напоминал крепость Крак-де-Шевалье из учебника истории за пятый класс.

Стоил дом судмедэксперта 120 тысяч рублей. Зарплата его владельца была чуть больше 190 рублей в месяц. Спрашивается, на какие шиши главный патологоанатом области возвел дворец с закругленными углами и прогулочным двориком на втором этаже? Нехитрый математический подсчет показывает, что на строительство дома у судмедэксперта ушло бы свыше 600 месячных зарплат, или 52 года добросовестного труда на благо общества.

Если бы подобный дом в Новосибирске или Хабаровске построил известный артист, или академик, или космонавт, то поглазеть на него съезжался бы народ со всей округи. В Нагорном Карабахе, на окраине Советского Союза, диковинная крепость любопытства не вызывала.

Хабаровчане, видевшие с горы усадьбу патологоанатома, больше всего поражались не ее размерам, а дерзости, с которой, никого не боясь, обычный государственный служащий возвел здание, превосходящее размерами железнодорожный вокзал в Степанакерте.

Невольно возникал вопрос: почему ни начальник милиции, ни прокурор, ни первый секретарь обкома не поинтересовались у патологоанатома, на какие средства он затеял строительство? Ответ был очевиден: их жилища были не хуже, а может быть, и лучше, чем у любителя средневековых крепостей.

– Черт с ними! – говорили ребята. – Прокурор и начальник милиции – коррупционеры, к собрату по мздоимству они претензий предъявлять не будут. А Вольский-то куда смотрит? Он ведь не раз объезжал город и должен был поинтересоваться, почему в стране всеобщего равенства одни живут во дворцах, а другие ютятся в лачугах.

Маршрут патрулирования группы Воронова проходил около кладбища, над улицей Зорге. От нечего делать парни бродили по погосту, рассматривали памятники.

Тут было что посмотреть! Это не кладбище в Сибири с покосившимися крестами и металлическими пирамидками с пятиконечной звездой на вершине. Памятники в Степанакерте были из мрамора и гранита, с художественно выгравированными портретами покойных. Памятник на могиле заслуженного энергетика Армянской ССР был метр шириной и два с половиной метра высотой. Центральную часть его занимал портрет усопшего в натуральную величину. За ним по горам шли вышки ЛЭП, над ними летали орлы и проплывали облака. Ночью при свете луны усопший энергетик словно оживал в камне и начинал хмуриться при виде непрошеных гостей. Зрелище не для слабонервных! Тишина, скрип деревьев на ветру и покойник, внимательно наблюдающий за тобой.

На другом примечательном памятнике была изображена целая композиция. На черной мраморной плите гравер изобразил автомобиль УАЗ-468 с государственным номером «74–46». Около УАЗа на коленях стояла плачущая девушка. Рядом с ней лежал бесчувственный мужчина. Эпитафию над головой девушки Воронов запомнил с первого прочтения. «Он был шутлив и весел в кругу своих друзей. Не знал, что обернется та шутка смертью моей». Эпитафия, как и все надписи на памятниках в Степанакерте, была написана на русском языке.

На расспросы о памятнике с автомобилем УАЗ Шабо отвечать отказался, заметил лишь, что надгробие стоило двадцать семь тысяч рублей. В 1989 году на эти деньги можно было купить два автомобиля ВАЗ-2107 и четырнадцать мотоциклов «Восход-3М», а тут – всего одна выгравированная плита! Это какой доход надо было иметь, чтобы целый автопарк на памятник потратить?

Самая дорогая могила на кладбище была у какой-то старушки в центре кладбища. Основанием траурной композиции были гранитные плиты, отшлифованные до зеркального блеска. Над ними возвышалась арочная конструкция с бронзовыми колоколами. Стоило это захоронение 80 тысяч рублей. Со стороны оно казалось памятником, посвященным жертвам землетрясения или павшим в боях воинам.

Огромные частные дома и памятники на могилах за десятки тысяч рублей произвели на дальневосточников неизгладимое впечатление. Реальность, с которой столкнулись слушатели в Степанакерте, с одной стороны, шокировала, с другой – раскрывала глаза. О каком равенстве можно было говорить, когда в одной части страны советские граждане ютились в заводских общежитиях с удобствами на этаже, а в другой – жили в собственных трехэтажных домах с лифтом и летним садом на крыше?

Ни Воронов, ни кто-либо из его однокурсников никогда не видел частные дома размером с административное здание. Никто из хабаровчан и представить не мог, что на зарплату можно заказать могильную плиту стоимостью десять тысяч рублей. Зарплата следователя милиции на первом году службы была 240 рублей. Сколько лет ему надо было копить, чтобы увековечить память усопшего родственника мраморным памятником с выгравированным портретом?

Во время первой же командировки в НКАО для хабаровчан один из столпов социализма – равенство – рухнул и превратился в пыль. Оказалось, что равенство было предназначено только для жителей Сибири и Дальнего Востока. На союзные республики оно не распространялось.

Вслед за равенством потеряло смысл понятие «дружба народов». В Хабаровске слушателей убеждали, что в НКАО воду мутят бывшие уголовники, которых подстрекают националисты, финансируемые из-за рубежа. В Степанакерте сразу же выяснилось: армяне и азербайджанцы противостоят друг другу по религиозно-этническому признаку, а не по подсказке мифических уголовников. В НКАО любой армянский мужчина был воинствующим националистом. С азербайджанской стороны было то же самое. Даже подростки лет десяти-двенадцати говорили о представителях соседней национальности с нескрываемым презрением и выражали готовность в любую минуту принять участие в погромах.

Воронов всегда был скептиком. Лет с четырнадцати он уже не верил в то, что на загнивающем Западе рабочие живут во много раз хуже, чем в СССР. В 1970-х годах в Советском Союзе огромной популярностью пользовались французские боевики и детективы с участием великолепного Бельмондо или красавчика Алена Делона. Нищих и безработных в этих фильмах не было, зато улицы французских городов были заполнены шикарными автомобилями, в барах мужчины пили не кислый «Солнцедар», а солодовое виски и выдержанный коньяк. В армии, в городе Гарделеген, окна казармы разведывательного батальона, где служил Воронов, выходили на кладбище, куда раз в месяц приезжали проведать могилы родственников жители ФРГ. Их БМВ и «Мерседесы» поражали продуманностью дизайна и выглядели как инопланетные космические корабли, случайно залетевшие на планету Земля.

В Карабахе Виктор от бросающейся в глаза показной роскоши большого шока не испытал. Поговорив с местными жителями, погуляв по городу, он окончательно убедился, что идеалы социализма – это миф, придуманный для поддержания общественного строя. Но не все, как Воронов, были скептиками с юных лет. Для некоторых слушателей разочарование наступило именно в НКАО, и они почувствовали себя обманутыми: «Всю жизнь верили в равенство, а его, оказывается, и нет!» Человек, потерявший веру в свои убеждения, способен пересмотреть свои взгляды, и тогда…