Текст книги "Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…"

И все же этот фильм, как многие убеждены, вполне исчерпывается мнением писателя Сергея Есина, бывшего ректора литинститута, едко сказавшего в своей книге воспоминаний «На рубеже веков»: «Это о мальчике-киллере, которого современная жизнь ведет по сегодняшней дорожке. Его природная нравственность выражается в специфических формах – он убивает. Специфическая нравственность нашего времени».

Так и все мнимые ценности, что валились нам на уши в виде лапши в те времена, были либо плохим переводом, либо простейшей калькой с готового внешнего оригинала. Или еще хуже – с плохих его копий, с дешевых подделок. Вот он – и народный мститель, не голливудский – и не Клинт Иствуд престарелый, а в доску свой – и весь с ноготков новенький.

И либеральная мягкая сила, и через какое-то время – она же (только теперь под чужими флагами – в роскошной парче патриотизма «от полит-юдашкиных»), лишь в самом начале слегка напряглась. Что там за «сила в правде»? О чем это? Он что, антисемит? Но скоро все поняла и снова расслабилась – продолжила строить критику и пиар, как это нужно было когда-то под «Замок» или под «Уродов и людей». Уже не видя для себя опасности ни в нем, Балабанове, ни в Сергее Сельянове. И не предполагая ничуть, что зерна кафкианства и свободомыслия, помолотые в русофильство в «Братьях», смогут прорасти через года технологически новым и более надежным крепежом на свободах. Уж больно хорошо была подана автором и продюсером русская идея к общему столу – как любимое блюдо.

Про мыслетворчество о «пятых империях» (вспомним А. Проханова) или, уже позднее, о «суверенных демократиях» (В. Суркова) и подавно говорить не приходится. Им это блюдо как нельзя пришлось к столу.

В одной из своих статей в «Завтра» (март 2021-го) Александр Дугин писал: «Тезисы, которые сегодня выдвигает Сурков и которые являются патриотическими, я поддерживаю и приветствую. От кого бы они ни исходили. Хоть от “дьявола”. Если “дьявол” говорит вещи в пользу укрепления суверенитета России, ее государственности, защиты ее народа, конечно, надо искать, в чем здесь подвох, но тем не менее сами по себе эти тезисы не становятся ложными. Мы не можем отказаться от истины как таковой только потому, что она вложена в уста сомнительных и не слишком авторитетных людей».

Важно оговориться, что за несколько лет до этого Дугин, которого на Западе почему-то принято считать главным идеологом Путина, разил «серого кардинала Кремля» Владислава Суркова не в бровь, а в глаз. Тогда его тезис был: Сурков больше десятилетия уничтожал русскую культуру, ставя на ее место эрзацы и фейки. В приведенной выше цитате удар клинка его разящей критики пришелся по вездесущему социомейкеру Суркову почти плашмя. Можно не сомневаться, что в раскрутке нового и нужного власти кино Сурков также принимал самое деятельное участие. Как и в случае, скажем, с «новой литературой» – с креатурой Евгения-Захара-Лавлинского-Прилепина, по сведениям, своего родственника в тот период (через родство двоюродного брата, мужа родной сестры Прилепина).

Авторы «Брата» прильнули к «русской идее» больше номинально и знаково, чем искренним чувством. Уж больно тема была актуальной и образ убедительным. Леша чувствовал конъюнктуру. Это был неплохой ход в игре – исключительно своевременный и востребованный соцзаказчиком. (А вопрос о том, мог ли там быть и реальный соцзаказ, отнюдь не риторический. Этой темы, впрочем, стоит коснуться пониже и поглубже в тексте.) И не вполне еще сформулированный народным чаяньем заказ этот был исполнен – и массовый зритель-русак доныне готов бисировать былинному герою нового исторического образца.

Я сознательно пишу – авторы (и кто-то напрасно оставляет в тени Сельянова: что вроде занимался лишь вопросами обеспечения… Вовсе нет – друг и единомышленник, он всегда незримо присутствовал во всем, начиная с замысла, иначе бы Балабанов и продолжал снимать по Кафке и Беккету… дошло бы и до Джойса…).

Впрочем, самое печальное в том, что долгосрочный эффект с «Братом» получился обратный. Дело в том, что воспетый в этом фильме тип простого русского правдоруба и «правдострела» если и развился в доминирующий типаж, то сильно мутировал по дороге. По замыслу он был призван диалектически перековать и мотивировать бандитскую братию к сотворению добра, к позитивным свершениям в обществе и экономике. Но не прошел проверку временем – и окончательно выродился в сторону подворотной брутальности и в итоге сработал на все ту же пирамиду подчинения правящему классу сверхбогатых, которой мы en masse свидетелями вновь и являемся.

И что удивительно – образ, сыгранный Сергеем Бодровым, взахлеб цитируют приверженцы двух противолежащих эстетик, будь то в искусстве или в политике. И у Владимира Соловьева через два вечерних шоу на третье обязательно бросят парадную мем-присказку в чем сила, брат. И в менее заметных СМИ-форматах русских традиционалистов, клянущих либералов на чем свет стоит, Балабанов остается фигурой культовой, самым прорывным и лучшим художником от русской мысли. Попробуй разубеди. Но ведь, скажем, и для «Эха Москвы» он тоже свой. Не одна Любовь Аркус (человек, на мой взгляд, искренний и вполне заслуживающий внимания как специалист, хотя и политически пристрастный) считает Алексея Балабанова великим режиссером. Ее убежденность разделяют многие в сообществах либерального мейнстрима. Повод задуматься. Объяснение этому феномену можно дать и простое, не затяжное – но тоже отложим покуда.

И все же время от времени у тех, кому поручено контролировать культурные процессы в мировом масштабе, сомнения все же возникают. Однажды и мне случилось отвечать на эту тему.

В чем бриколаж,
или «Моя мама с ним дружила»…

Несколько лет назад со мной по соцсети связалась из Америки Анна Филимонова (по второй фамилии – Nieman), киновед. В назначенное время мы вышли на связь и обстоятельно поговорили с ней по скайпу – и я, как мог и сколько знал, отвечал на ее вопросы. Ее интересовало творчество Алексея Балабанова и сам он как личность. Сказала, что какой-то большой материал о нем готовит. Настолько большой, открылась она мне, что только на общение с его матерью Ингой Александровной у нее ушло два или три дня.

Это были расспросы о том, каким я помнил Алексея в годы своей дружбы с ним. Оно, в общем, не было для меня неожиданностью, и я отвечал максимально полно. Но потом, как мне показалось, пошли довольно плотные и прицельные вопросы другого рода, ближе к аналитике, которые в итоге заняли заметную часть времени в нашем разговоре. Подавались они корректно и продуманно и нацелены были, как показалось, на выяснение ряда подробностей вокруг высказываний режиссера и его киногероев, что могут быть сочтены «расистскими» и «антисемитскими».

Промелькнула догадка, что мою собеседницу интересовало вот что: исходит ли от Алексея Балабанова как культового художника нового русского кино реальная угроза гуманизму и общечеловеческим ценностям. Мировому еврейству, возможно, другим народам… Повторяю – вопросы в общем прямо не ставились, но именно об этом, мне показалось, у меня и хотели узнать. После второго вопроса на эту тему я уже утвердился в этом мнении и, сказать по правде, несколько растерялся… И не то чтобы не знал, что отвечать, но, если бы не было этой случайной растерянности, отвечал бы более предметно…

Дело осложнялось и тем еще, что как публициста еврейская тема тоже не оставляла меня равнодушным. В начале этой книжки воспоминаний автор упоминал, что был последним, кто брал интервью у академика Игоря Ростиславовича Шафаревича. Он еще в двадцать три года стал доктором математики и даже Сталинскую премию успел получить за исследования в теории математических рядов. А в 60-е вдруг обратился к социологии и написал «Русофобию» (термин этот он и придумал) и «Загадку трех тысячелетий» – большое исследование как раз по еврейскому вопросу. За что и был причислен к антисемитам. Убежден – совершенно несправедливо, иначе бы и Ростропович, и Сахаров тут же вычеркнули его из числа близких друзей.

И кто-то в либеральном стане посмеется: ну, вот, замечательно… один антисемит язвит по адресу другого… Стоп-стоп-стоп! Я и сам не допускаю оскорблений и всегда прошу в моем присутствии евреев не оскорблять. Пусть и для современного поляка слово «жиды» вполне безобидное, у нас оно «уходит в минуса». И разумный анализ коллизий, связанных с этническими вопросами, пещерной юдофобии не предполагает. Но вместе с тем национальную тему замалчивать не стоит, а нужно объективно, с научных позиций и с мудростью житейской исследовать ее перипетии и трансформации – и со сдержанностью и доброжелательностью их раскрывать. Но и без критики не получится, ведь еще Маркс говорил, что нацвопрос суть основа основ и в экономике, и в культуре. А проповедь расовой исключительности особенно порочна в религиозных культах.

(Это при том, что порицатель всяческих концепций национальной исключительности и религиозной нетерпимости, все больше склоняюсь к пониманию, что разумно обустроить мир на условиях социальной справедливости без участия еврейства, в каком-то сегменте и лидерского, не получится. С нетерпением жду, когда Америка станет полным правопреемником побуждений к социальной революции…

Да – этническая корпоративность иной раз может в чем-то сработать и в трагическую сторону исторических событий, и я даже придумал в шутку формулу-метафору для себя когда-то: Евреи – это атомная энергия, но атомную энергию все же лучше контролировать (скажем мягче – мониторить), иначе может случиться Чернобыль…

Хорошо… раз принято считать, что умницы большие и, как спортсмены, стремитесь к достижениям, напутствуете своих – Ты первый, ты лучший!, и сами всегда любите это подчеркнуть, то тогда как минимум это и выделяет из общего ряда, в этом и видится исключение из общего правила. А с «лидера» – и спрос. Именно, если некое явление обладает исключительными свойствами, то и отношение к нему особое. И уж тем более – в случае, когда оно начинает придумывать доктринальные оправдания своему небрежному отношению к обязанностям межэтнического общежития.

Хорошо… пусть и согласимся считать этнос в чем-то опережающим коренные племена, устроенные пирамидально и приросшие, пардон, седалищем к историческому ландшафту, но и без критического ракурса все же нельзя, и совсем без присмотра нацтему оставлять не стоит…)

И такая «пристрастность» в оценке этноспецифики выливается (скажем, у Льва Гумилева в его опусах на межэтнические темы) в том числе и в подобные максимы: Евреи, со свойственной им горячностью, превысили меру усердия… Почему же нет – признаем, ведь многие ученые и публицисты прошлого свидетельствовали об исключительной роли еврейства в революциях и протестных движениях. Да, у русских – удаль, у немцев – порядок, у французов – куртуазное раци, у евреев – свои особенности национального характера… Да – мы разные, но при этом должны стремиться к взаимопониманию. А как его добиться, не проговорив и не разъяснив друг другу правды о себе?

Интервью у Шафаревича, напомню, я взял накануне его 90-летия, буквально за день до смерти Леши Балабанова. (Опубликовано в «Литературной газете» в № 22, 29.05.2013, причем газета Юрия Полякова, что мне польстило, представила меня как своего сотрудника: «Накануне дня рождения великого ученого и мыслителя с ним встретился корреспондент “ЛГ”».) Так случилось, что как публицист и я не был сторонником запрета на обсуждение вопроса, на табуированность темы. С пониманием ограничений, конечно же. И за долгую творческую (путь и незаметную) жизнь прошел ряд этапов в ее осмыслении. Но вопросы Анны Филимоновой свалились на меня как снег на голову с высокой крыши… Не исключаю, впрочем, что мне это и показалось – и я сам пристрастен в оценках…

Лехино новаторское творчество становилось предметом изучения и за границей. Тот же упомянутый Фредерик Уайт написал книгу «Бриколаж режиссера Балабанова». (А есть, оказывается, еще масса авторов в одной только Америке, избравших его предметом своих исследований.) Этническая тема как бы по касательной, но тоже была затронута. Достаточно одной балабановской фразы из воспоминаний о нем (когда он разъясняет задачу по фильму «Война» для английского актера: Разумеется, этот телевизионщик должен выглядеть как еврей, потому что на западном телевидении одни евреи).

Где-то я читал, напомню, что исследователь-русист из Америки преподавал по программе культурного обмена в нашей с Лешей alma mater (ныне – Нижегородском лингвистическом университете). В течение ряда лет – должно быть, наездами. Кажется, это было уже после балабановского ухода из жизни. Можно предположить, что там он и узнал о его творчестве. Там и пробудился интерес американца к личности российского режиссера.

Сегодня наш околовластный официоз стащил под шумок у левопатриотики добрую половину ее знамен. (Уже вспомянутый мной господин Сурков, «серый кардинал Кремля», не зря поучился в институте сплавов – даже если и не стал дипломированным специалистом.) Взгромоздив их на плечо, в прихвате со знаменами подоспевшего в 2014-м национализма и с проклятьями в адрес «нациков» другого рода, он долгое время поносил неискоренимую метафизическую русофобию Запада. Дело понятное – спаси и сохрани… прикладная задача номер один. Тут уж без врага у ворот никак нельзя. В нулевые господа руководители уровня Нарышкина все челночили в сторону Запада или топтались у его дверей, добиваясь безвизового въезда для России, а получив от ворот поворот, сильно на него осерчали. (Сам я прокомментировал эту ситуацию в «Литературной газете» еще в домайданные времена. Статья называлась «Безвизовое наваждение», № 5, в том же году – 2013-м.)

А вот с «консерваторами», особенно с левого фланга, случилось обратное. В 90-е мы долго укоряли проклятущие америки за то, что те сковырнули доброе и цельное в Стране Советов, чтобы превратить все в бедлам (даже и сознавая, что не все-то было у них со злого умысла – иногда и «по несознанке»). А по зрелом размышлении самые продвинутые из нас стали искать пути сближения уже с их «тради». Ведь бываешь на их сайтах и СМИ-ресурсах и понимаешь, что они видят мир без малого так же, как и мы. Да и клянем мы, как и они, все того же Сороса. Только символы и реалии другие… ну, их история, само собой. А внутри, i.e. ментально и структурно, мы почти такие же. Только у них своя «уходящая натура», свои печали об утраченном «золотом веке», свои причитания по разным поправкам к конституции. Там старое доброе либертарианство, а у нас – прошедший санацию временем благородный позитив из эпохи равенства. С другой же стороны, левый традиционализм российский, хотя бы и крайне скудный и бессвязный в своем сегменте, понимает, что нечто может свершиться и внутри глобального либерализма. Он приходит к новым осмыслениям на старую тему… И тут уже можно ссылаться и на Маргариту Алигер:

 
Мы много плачем, слишком много стонем,
Но наш народ, огонь прошедший, чист.
Недаром слово «жид» всегда синоним
С святым великим словом «коммунист».
 

А вот сторона заграничного «балабановедения» к такому пониманию вещей не готова…

Диалектике «тради» я и посвящал статьи еще в конце нулевых в газетах литературно-публицистического цикла (тогда как нишу собственно левопатриотических изданий кто-то сильно для меня заузил, а потом и совсем зашторил), это было предметом суверенных помыслов.

Я чертыхался тогда про себя: ведь обидно же, черт возьми (пусть простит меня православное священство – так ведь и Пушкин чертыхаться не боялся, а сделал для русской души больше иных моралистов), когда чьи-то ловкие ручки умело разводят по темным углам потенциальных единомышленников. И нам по-прежнему «впаривают» свои смыслы манипуляторы общественным мнением – и у них там в общественном сознании прежние големы выскакивают, и им там за океаном промывают извилины все тем же сернокислым раствором. И Фредерик этот Уайт, к которому я еще буду обращаться, по наезженной клянет ужасы советизма, опираясь на «поделки» Алексея Октябриновича. Почему бы спросить не только у советофобов и мизантропов, не у людей с порванными мнестическими связями в мозгу… а еще и у других здешних? Ведь прежде чем судить, надо и другую сторону выслушать. Что же тебе мешало, раз ты мнишь себя исследователем и приехал сюда разобраться? Как они-то, другие русские, видели ту эпоху во всей ее сложной диалектике?

И тогда изучение творческого наследия режиссера Балабанова не было бы однобоким и политизированным, и на конференции, ему посвященные, созывались бы не только Фредерики Уайты, Елены Петровские, Кириллы Разлоговы (мир праху его), Нилы Янги (Великобритания) и Анны Ниман (США).

Идеализирую. Такому, боюсь, никогда не бывать. Поле «балабановедения» уже застолбили. Будет либеральное сообщество маститых мэтров, с привлечением высоколобой заграницы, которую мы за глаза поругиваем, но которой в глазки все же заглядываем. Будут регулярные индоктринации и показы-чтения от Ельцин-центра. И будут упоительно-доверительные беседы «от сердца» на ТВ – для «простолюдян».

И никто не скажет, что депрессивное кино Алексея Балабанова никогда нельзя давать смотреть детям. Что «балабановщина» как явление может быть опасна прежде всего для подростков. Ведь есть же сайты, где детей склоняют к самоубийству. Их у нас запрещают, а они все множатся и множатся. Значит, все не просто так. Значит, есть заинтересованные силы. Взрослым-то, в общем, все по барабану, насмотрелись всякого. А дети – они в процессе становления, глина мягкая, податливая, легкое нажатие – и форма меняется. Пусть и до самого страшного не дойдет, а тяжкая депрессуха в детской душе свить гнездышко может. Чужой-то виртуальный ужасняк по большей части не так и страшен. Именно тем, что чужой, в культурный код встраивается нелегко. А свой вкрадчивее, его за правду выдают… Это вирус похлеще «китайского» – что от летучих мышей…

Вот идешь мимо скульптуры Цоя у пединститута в городе Барнауле. Большой и траурно черной, запечатлевшей барда в помпезной позе самоутверждения – с ударом по струнам и гордо откинутой головой… И читаешь крупно его слова на черном: Смерть стоит того, чтобы жить… И вроде бы правильно на первый прикид, жизнеутверждающе. Но семантика все же исходит от слова смерть… Здесь смерть первична… Понимание жизни-смерти приходит с годами, и оно должно быть философским. А совать эти сомнительные сентенции под нос молодым – надо ли…

Замечу попутно, что хотя слово bricolage можно и просто калькировать, передать транслитерацией, но все же первое его значение – «поделки». Именно это и имел в виду американец, автор «Бриколажа». Впрочем, издатели поступили правильно, иначе можно было бы ошибиться и с маркетингом. А так название книги воспринимается простым русским ухом как большая похвала ее герою.

Анна Ниман пытливо вглядывалась в меня по скайпу, иногда отвлекаясь на собаку, бродившую в доме на заднем плане. А я, в меру изощренный и в пресловутом нацвопросе, и в нацидее русской, не знал, что ответить. Ведь так и во мне самом кто-то при желании узрит антисемита. Не может же нормальный человек бегать на интервью к этому «престарелому мизантропу»…

Мне быстренько пришлось собраться с мыслями – и я заверил Анну, что у Балабанова не было ни системного антисемитизма, ни случайных юдофобий. В любом случае для еврейского сообщества он опасности не представлял. А там, где в «Брате» или «Брате-2» у него проглядывал расизм в репликах персонажей, была скорее всего попытка запечатлеть фантомы простых людей, прошедших сквозь социальные потрясения и утративших доверие к роду человеческому. Или голая конъюнктура. И фразок этих у Балабанова в общем-то кот наплакал. Они в его кино не главные. Да и стал бы убежденный антисемит воодушевляться Кафкой за два года до съемок фильма, где будто бы поднял «острейший нацвопросик» и тем позиционировал себя как «истинно русский художник», продолжатель дела скульптора Клыкова и композитора Свиридова?

Так вам ведь, господа, и его старый друг по Свердловску Евгений Горенбург подтвердит, что он совсем не такой. Впрочем, я уже прибавлю это сейчас. На момент того общения по скайпу с Анной Филимоновой (Ниман) я, если честно, мало что знал о его существовании. Но в общем я сказал ей то, что сказал бы и сегодня. Что какие-то вещи могли пролететь у него в кадре запросто, как характеристика персонажа, и только… И это не было афронтом по отношению к тем его маститым учителям кино, кто был евреем по национальности и кто исповедовал доктрины либерализма. Притом что провоцировать Балабанов мог и умел. Такого в кино до него еще не делали. Возможно, его захватило чувство, которое овладевает мальчишкой, нашедшим ржавый артснаряд и пытающимся его разобрать – а че там внутри?

Сегодня бы такое не прошло, ну, а тогда с цензурой было проще. Но проще и лично в случае с Алексеем Балабановым, он не был мастером глубокого и продолжительного дискурса.

По словам того же Шафаревича, с самого верха надзорных структур тогда было заявлено, что русский национализм представляет главную опасность для страны. Это при том, что число правонарушений на этой почве было ничтожным. (Известно, что 282-ю статью кодекса теперь еще и называют «русской».) Игорь Ростиславович рассудил по адресу власти строго: «Власть и сейчас действует так же – с подозрением к русским, готова манипулировать их чувствами, зачастую считая, что русское самосознание – уже экстремизм и что с ним надо бороться…»

В конце своего рассказа интервьюируемый бросил взгляд на вещи и с другой стороны – сказав, что поводов для новых катаклизмов у нас все же немало и раскачать лодку легко. Что установка на жесткий протест может отдавать авантюризмом и привести к разрушениям…

Да и, скажем, сам Евгений Горенбург как минимум по цензу личного обаяния отрицает все неверные предположения. И совсем не похож на тех людей, соседство с которыми может сделать человека антисемитом. Даже и с учетом того, что он один в своей искристо-ироничной позе готов усомниться – следует ли называть Леху великим. (В его рассказах почти всегда именно «Леха», как и у меня. И нам обоим, видимо, так проще – и вовсе не потому, что никто не пророк в кругу близких.)

Да что там – у нас ведь и Жириновский долгое время считался отъявленным русским нациком. И эксплуатировал соответствующую риторику и в хвост и в гриву. Он и до последнего ее эксплуатировал и одновременно вбрасывался ежедневной аудиорекламной заставкой в эфиры «Эха Москвы», исключительно далекого от русского национализма. Так и с ним, с Лешей Октябринычем: сначала все напряглись, потом был период «проверки на вшивость», изучения мотивов персонажей и мотивации самого режиссера. И через какое-то время стало понятно, что Алексей Балабанов опасности для прогрессивного сообщества не представляет. Как раз напротив, теперь его гениальность снова признается либеральным сообществом. И без опаски ставится в один ряд с Германом, Сокуровым и прочими. А то, что его недоброжелатели окрестили «балабановщиной», есть просто мунковский «крик души».

Пусть иной раз и не все, и не всем, и не до конца оно ясно. Когда моя собеседница упомянула о своих встречах с матерью Алексея, она обмолвилась о том, что Инга Александровна была влиятельным человеком. И добавила через паузу: «Очень влиятельным…»

Пауза была довольно долгой, чем и запомнилась. Но мне тогда и в голову не пришло искать в этом что-то особое, некий «тонкий намек на толстые обстоятельства», как принято было сказать в старину советскую. Как и не было, подумалось, у моего заокеанского интервьюера задачи давать мне какие-то намеки на побуждения к поиску.

В общем подумалось, но сильно не думалось. Помню единственное: через какое-то время, пребывая в мнительной рефлексии, я спросил себя – не могло ли то интервью быть сделано под заказ? Скажем, для какой-то команды, плотно занимающейся социологией нашей современной культуры…

Потом забылось и это, а вот пауза перед словами «очень влиятельным» и после них все помнилась. Для меня тут был какой-то ребус, который мне предстояло разгадать. Да – «влиятельным», но все же речь о масштабах провинциального города, пусть и большого. Ну, да – родители были со связями и без труда определили парня в престижнейший вуз, и что из этого?

Прошел год или два, она все вертелась в голове, эта ее фраза, – и вдруг стала складываться в догадку. Город, конечно, довольно далекий, но в каком-то смысле и близкий… И отец его командовал вполне весомой частью крупной киностудии, в свое время гремевшей в мире советской культуры. И мать, доктор наук, возглавляла целый институт курортологии и физиотерапии. И в партии была на первых ролях. В те времена к таким людям, как она, многие на значимых карьерных постах относились искательно. (А если судить по фото – женщина она была волевая, энергичная, обаятельная, с чертами выразительными и, допускаю, даже близкая к той типажности библейской, вокруг которой столько разнотолков и треволнений за три тысячи лет случилось… Могу и ошибиться, уж простите, но это, с другой стороны, объясняет, почему он и не боялся-то этой сакраментальной темы…)

Потом вот вспомнилось – и повторилось еще одним нашим общим знакомым, что мама лешина была еще и депутатом съезда партии на излете советской эпохи. Кажется, еще и председателем городского совета женщин. В общем одно с другим стало постепенно стыковаться.

А какие такие «те времена»? Как сказали бы сегодня, «пазл» в голове вдруг сложился. Осталась только «ручная работа» – исследовать это в мире информации. Я было бросил и думать, но руки сами тянулись. Авось что-то найдется в Сети, хотя и вряд ли… Постой-ка, да вот же оно…

Разгадку оставил сам Леша. Прямо на поверхности. Все теперь знают, что он стал искать спасения в Боге. Вот и кино его последнее о том же. Теперь мы знаем, что и людей со сниженным чувством собственного достоинства домой заводил, и пропадал из дома надолго, словно в юродство впадая. Теперь ему было важно уже не свою правду в кино сказать, но совершить прямое добро, прикоснуться оголенным нервом к душе простого бомжа, возможно, исповедаться перед случайным человеком. А то и перед всеми. Виноватился же он опять же, что «плохое кино снимал». И это не было фигурой речи, красивой позой, моментом самоуничижения в гордыне. Он что-то понял про себя и про свою удачу, чего раньше не хотел понимать (от понимания чего его, возможно, и ограждали). А именно – в чем природа сложившегося вокруг него культа и где его тайный движитель… И вот теперь, когда он уже почуял нутром, что скоро уйдет, и пожелалось ему неброским жестом – как бы и с повинной, как бы вскользь об этом… Вроде – и не знал я, дорогие мои, да и сейчас не пойму толком…

Это, конечно, не было его главной мерой вины и покаяния, что были отпущены ему трагедией у Кандалакши или в Кармадоне. Но ему как бы хотелось повиниться за все сразу. И осознание, мне кажется, было не очень хорошее – смесь неуверенности и униженности…

В интервью Сергею Грачеву в «АиФ», которое прошло в издании в магическую, хоть Пифагора поминай, цифру-дату 12.12.12, Алексей вот что сказал: «Я абсолютно аполитичен. Мои отношения с политикой заключаются в том, что в свое время я воровал водку из холодильника Ельцина. Это было в Свердловске, когда Ельцин занимал должность секретаря обкома партии. Мой друг был мужем его дочки…»

«АиФ»: «Ну, а с Ельциным вы общались?»

А. Б.: «Нет. А зачем? Мне неинтересно это. Моя мама с ним дружила. А мне что Ельцин, что Путин – все по барабану…»

К этому трудно что-либо добавить. Но тут следует понять лишь одно-единственное: Алексей не только не скрыл этого в порыве откровенности, по простодушию, вполне позволительному большому художнику, как благотворительный дар для интервьюера… Он хотел, чтобы люди услышали это. Кто поймет – в число прочих откровений вдруг входит элемент исповеди… Исповеди особого рода… непафосной, как сейчас модно сказать, будничной, словно даже оброненной между делом… и не рассчитанной на возбуждение страстей и догадок… Которую в первый момент даже легко спутать с местью капризного ребенка исподтишка мамочке – вот, получи…

В биографических «вики»-справках о дочерях Бориса Ельцина указаны только официальные мужья, перечисленные в порядке следования. Разбираться – о ком же говорил Балабанов, о его друге, известном рок-музыканте, или о ком-то другом, в этом контексте смысла нет. (Источников в Сети с более детальным нарративом мне не попадалось, да и не стремился в этом разбираться.) Впрочем, какие-то недолгие промежуточные связи, в конце концов, недолго вымарать по первому звонку заинтересованных лиц. И леший бы с ним – неинтересно.

Тут главное – что дочери БН становились влиятельными дамами в последующем, особенно Татьяна. Лет двадцать назад ТВ нам все уши прожужжало и все глаза застило этой темой. А недавнее интервью украинского Гордона с банкиром Пугачевым добавило в нее несколько веских штрихов. Эпоха сменилась, но влияние отдельных особ хотя и заметно уменьшилось в формате, однако не в качестве. Особенно если знать, что нынешний президент России регулярно встречается как с самой вдовой на юбилеях и годовщинах, а равно появляется с подарками и на торжествах у дочерей.

Я знаю одно: любителем приврать в подобных вещах Леша не был. Но бог с ними, с дочерьми, одну из которых Алексей мог хорошо знать по причине ее близости с другом. А вот слова о том, что мама дружила с Ельциным, в этом контексте представляются основополагающими. И преобразуются в уточнение. Если так, то по всем правилам науки о связях Инга Александровна, мать Алексея Октябриновича, все же дружила с Наиной Иосифовной, а не с Борисом Николаевичем. И это несколько меняет дело, поскольку сам Борис Николаевич был погружен в более судьбоносные проекты и обстоятельства.

И ведь более того – сам-то Леша мог и не знать ничего про то, какими восходящими ветрами его Пегас возносился на Олимп. А еще стоит добавить, что была бы глупа та мать, которая, хорошо зная и душевное устроение сына, и его тяжкие недуги, и боясь ранить его самолюбие, посвящала бы его в то, какими средствами она стремится утолить свою возможную генетическую вину перед единственным любимым сыном… Которая посвящала бы его в то, кто и как создает ему ореол…

Автору этих умозаключений вряд ли стоит рассчитывать на снисхождение со стороны поклонников творчества Алексея Балабанова. И остается уповать на понимание со стороны соотечественников с аналитическим складом сознания. Увы, многие из них обнаруживают более изъянов, чем достоинств, в его творчестве. Даже вопреки тому, что на последнем отрезке пути сам Балабанов говорил и правильные вещи от чистого сердца.