Текст книги "На Черной реке"

7. Майорка

Клим Ксенофонтов оказался на Балеарских островах через полгода после автоматной очереди, что унесла жизнь дочери. Метили тогда в него, а попали… Сначала он пытался спрятаться от этой смерти и самого себя в пермской глуши – и уже собрался закрывать дела, чтобы забиться еще дальше… Но процесс этот требовал его присутствия в Москве, затем посещения офшоров – и так он впервые оказался на Майорке, большом красивом острове в Средиземном море.

Этот остров и был теперь ему домом. Не дикий тропический рай на краю света, – рядом Европа, а нужно: сел в самолет – и ты в Москве. С женой его давно уже ничто не связывало – и меньше всего угрызения совести. По контракту, добровольно им подписанному, он должен был выплачивать ей ежемесячно тысячу двести долларов, а сверх этого содержания она и не пыталась ничего отсудить.

Из фондового воротилы он обратился в обыкновенного рантье – портфельного инвестора – строго в нефтяные компании, преимущественно в те, что оперировали на самых крупных нефтяных полях России – на сибирских. За ним, впрочем, оставалась небольшая доля в компании, которую он сам когда-то и создавал, – в ДЕЛЬТАНЕФТИ.

Он бы давно ее продал, но не давало чувство древнего родства, что сопрягало землю и тектонику Перми и Коми. Отсюда – с Балеарских островов – все же иногда манило в дикую северную глушь. После его ухода из фондового бизнеса компания здорово потеряла в активах. У нее оттяпали лицензии на разработку двух больших месторождений. Как на слабого щенка – на нее сразу кинулись и КОМИНЕФТЬ, и еще целая свора челюстей поменьше. Если б не это – добывать бы ей миллионов семь тонн нефти в год, а то и больше.

Щенок, которым решили было закусить «белые клыки», все же уцелел. Спрятался в непролазную для крупных собак защелину – и оттуда не скулил, а рычал на них, пока те не отстали. А когда в него в результате непостижимой реинкарнации вселилась душа Нила Тихарева, отъелся, взматерел, обрел клыки, бойцовский дух и готовность к экспансии.

В последний год компания добыла два миллиона восемьсот тысяч тонн нефти и небольшой объем конденсата. А могла бы добывать и продавать вдвое больше. Кто не захотел бы при таких ценах на сырье…

ДЕЛЬТАНЕФТИ – в лице ее акционеров – не терпелось поскорее рассчитаться по кредитам с западным консорциумом банков, во главе которого стоял ЕБРР (Европейский банк реконструкции и развития), чтобы избавиться от своей зависимости в семьсот миллионов долларов.

Клим знал, что компания даже прилагала усилия к досрочному погашению основной части долга. В общем корпорацию одолевало какое-то сложное женское чувство – и сладостно от беременности, и хочется все же родить. Климу с некоторых пор нравилось мыслить в категориях биологических и чувственных о вещах строго рациональных – вообще о бизнесе. В конце концов чувства же, интенции и лежат в основе всех рациональных интересов. Теория первотолчка. Это только вначале инстинкт, а чем дальше – тем оно все больше чувство.

Вот и целые корпорации ему могли в сознании являться подобием одушевленных образов. То в виде огромных плотоядных монстров из мезозоя, то в виде исполинской женщины – как в древних мифах первобытных народов.

Так и было, Клим Ксенофонтов стал ленивым мечтателем, созерцателем – а в чем-то и провидцем после смерти дочери. Но при этом не утратил и деловой хватки. К тому же в эти годы он вдруг взялся за книги – чего бы с ним, наверное, и не случилось вовсе, не вспоминай он по ночам то страшное утро в Москве.

Жизнь вдруг стала ему являться не изнутри, не в виде запутанной игры, а в каком-то ее невнутреннем стороннем содержании и несобытийном исчислении. Ему уже давно стала казаться невнятной и бессодержательной его святая прежде вера в право сильного и в первоначальное накопление.

Ведь вот что случилось: будущее ему когда-то являлось в образе дочери, а когда ее не стало – не стало и будущего. А жить ведь чем-то надо было. Так на могилке дочери и проросло зерно его рефлексии. Раз нет будущего – живи прошлым и настоящим. Так у всех стариков, а смерть дочери тебя и состарила, Клим Ксенофонтов.

Климу не случайно думалось о ДЕЛЬТАНЕФТИ. Впавший в рефлексию и отстраненность на Балеарских островах, он само собою как-то стал здешним «русским оракулом» – специалистом по нефтегазовому консалтингу. Когда не думаешь о собственном будущем – этот вакуум легко заполнить мыслями о будущем других…

Вчера у него была встреча с одним из «влиятельных мира сего», вначале просившем предсказать ему нечто, а потом вдруг предложившем неожиданную сделку. Вчера на вилле у Ксенофонтова побывал один из высокопоставленных в прошлом функционеров ОПЕК (Организации стран-экспортеров нефти). Когда-то – доверенное лицо шейха Ахмада аль-Фахда аль-Сабаха. Клим сразу назвал его про себя «эмиссаром», а его спутника – «референтом». Еще у Клима была информация, что эмиссар в последнее время отдалился от организации и занимается чем-то иным.

– Предполагаю, речь пойдет о том, как высокие рыночные цены на сырец потрясли мировую экономику? – Начал с шутки хозяин и продолжил улыбку в жесте, исполненном гостеприимства. Начало марта – а уже стоит жара и уже хочется пляжной экипировки. Только упаси аллах встретить такого гостя не по протоколу – в каких-нибудь шортах и майке.

Клим встречал гостей в легком сером костюме, в белой рубашке и сером же галстуке, заколотом бриллиантом. Он давно уже обходился без переводчика, его английский был довольно сносным, а сам он, когда нужно было, не стеснялся переспрашивать.

Эмиссар был приземистым брюнетом с лицом-грушей, вынутой из компота, и маслянисто-оливковым взглядом. Он выбрал самое удобное место на обширном диване зеленой кожи, попытался закинуть одну короткую ляжку на другую – не получилось, переменил ноги и – слава богу – угнездился.

– Вопросы цен – вечные вопросы. Цены – приоритеты картеля продавцов, на который я когда-то работал. Но сейчас я свободный человек – примерно как вы.

– ?

– Все мировые эксперты и аналитические центры сходятся во мнении, что высокие цены последнего года…

– Пожалуй, сверхвысокие… – заметил Клим. Медленный темп речи эмиссара как бы оставлял паузы для вставок собеседнику.

– … последнего года не ввергли мировую экономику в стагнацию.

– Так что же привело вас ко мне, простому эмигранту из России?

– Что привело? – переспросил араб, навинчивая невидимой вилкой из воздуха спагетти. – А привело нечто иное. Россия меняется…

– Ну что вы… не так резко, как может показаться…

– … она все более утверждает себя. Арабский мир это приветствует и по политическим, и по экономическим причинам. Но резкие перемены пугают. Ваш новый министр природных ресурсов вызывает вопросы и у нефтеэкспортирующего сообщества, и у операторов, действующих на территории СНГ… Я говорю о последних заявлениях русского министра…

Клим медлил, первым его побуждением было выдумать отказ или поверхностный комментарий. Ему вообще было непонятно – какого шайтана этот депьюти-шейх, располагающий мощными разведывательными и аналитическими структурами, вдруг обратился к нему как эксперту.

Был ранний вечер. Солнце, словно розовый фламинго, медленно спускалось к большому водоему – Средиземному морю. В этот час в его лучах предметы мебели в гостиной пламенели, розовели и золотились лаком, никелем, стеклом и позолотой. Что отчасти парализовывало зрение и рассудок его визитеров. Клим и предлагал это время для визитов.

– Я слышал об этом. Знаю не больше вашего, но иностранным владельцам не стоит пугаться…

Эмиссар кивнул перебивая:

– Да, именно. Для всех по-прежнему актуален вопрос – сколько подлинного и сколько мнимого в патриотизме московского президента.

– Они просто решили немного упорядочить правила игры. Чтобы лучше отслеживать вещи. Теперь внешним компаниям нужно будет открывать в России свои дочерние структуры, представительства, чтобы владеть и управлять активами через них. Поверьте, они никого не хотят разорить… А кому нужно – будет проворачивать свои дела в России как прежде.

– Возможно. – Араб почесал себе ляжку. – Возможно, это еще и имиджевый продукт, рассчитанный на внутреннее потребление. Скоро выборы, и президент-патриот говорит своему народу: контрольный пакет сырьевых компаний должен всегда оставаться в России…

– Номинальные владельцы могут быть внешне российскими, а за ними может быть кто угодно.

– Мы так и думали. – Склонил голову референт эмиссара. Или все же не референт… Возможно, английский Клима недостаточно хорош, и он толком не расслышал, когда тот назывался. Или это плох английский референта… что-то ускользаемо знакомое было в его кивке…

Масляноглазый араб словно спохватился, приметив сомнения Клима:

– Я не совсем полно представил вам моего друга. Помимо прочего он представляет интересы компаний, разрабатывающих шельфы в каспийском регионе. Он сам кавказец…

Второй – среднего роста и возраста, худой и с залысинами. Кажется, не араб. Скорее кавказец. Арабы в общем тоже бывают всякие, но этот… у этого взгляд какой-то… Худой держал в руке журнал Platt's Crude Oil Marketwire – издание, где публикуются мировые цены на нефть. Но ведь по роже видно, что этот тип не углеродами торгует… что-то не так…

Чтобы рассеять сомнения, Клим улыбнулся и запустил бумеранг в виде догадки:

– Значит, он не совсем ОПЕК?

Масла в глазах у араба стало больше:

– Но и я ведь давно уже не ОПЕК.

Клим расхохотался:

– Мы все не совсем те, за кого себя выдаем. Мы все ли-це-ме-рим (с трудом выговаривая английское слово), когда нам это нужно… В общем мировому сообществу не стоит бить тревогу. Думаю, даже более того – оно и надавило на российское правительство, чтобы те лучше вели учет.

– Да, теперь мир все хочет прогнозировать, все знать наперед. Он строит экономические модели глобального развития на десятилетия вперед…

– Но в какой связи все это вас волнует? – Клим акцентировал вопрос – жилисто развел руками, демонстрируя всю неохватность намерений глобально-экономических систем.

– Все просто. Мы хотим купить долю в одной русской нефтяной компании. В небольшой.

– Но в какой же? – заинтересовался Клим.

– В компании ДЕЛЬТАНЕФТЬ, – невозмутимо прояснил араб.

Пауза.

– Но у кого?

– У вас, – сказал референт, дотоле молчавший, и Климу в тот момент показалось, что тому было легче сказать это по-русски…

8. Толва

Анна открывала дверь своего рабочего кабинета, когда за спиной у нее послышались чьи-то мягкие шаги. Должно быть, ненцы. Наши-то, придя с улицы, стали бы стучать валенками и унтами – избавляться от снега. Но если ненцы… сюда и в это время… то только к ней. Пять минут назад ей позвонил диспетчер: ей нужно спуститься в медпункт для оказания медицинской помощи.

В коридор входили двое в малицах – национальных оленьих тулупчиках.

– Доктор, помоги, братка помирает. – Один из вошедших откинул башлык.

Когда эти двое и еще один оленевод втащили четвертого, Анна ахнула: в том не было и последних признаков жизни – большое синюшное лицо монголоида застывало в прощальном испуге…

– На кушетку его! Рассказывайте, – потребовала Анна.

– Пил много, доктор, – сказал один из ненцев. – Помоги ему, доктор.

– Много – это сколько? – Сердито покосилась она, вспоминая, что и где в медпункте припасено против алкогольной интоксикации.

Другой ненец – постарше и авторитетнее, тяжело опустился на стул:

– Месяц водку пил. Больше. Много пил, еще в январе пить начал. У него ящик водки был – весь выпил. Потом не пил – бросил. Потом снова пил.

Кажется, без сознания. Пульс нитевидный, частый, потом исчезал. Или ей это только казалось – и пульса нет вообще. С дыханием тоже неясно. Кажется, этот тип на пороге клинической смерти…

Пока она готовила инъекции, ненцы ей рассказали, что они с ближней стоянки – в тридцати километрах к северо-западу от Толвинской базы.

– А сами с ним пили?

– Не, – поспешил уверить ее авторитетный. – Не пили. Иногда только. Маленько. Ругали мы его – не пей, дурак, работа стоит… баба от тебя ушла…

Анна лихорадочно – волевым усилием – вспоминала нужное из клинической психиатрии и кардиологии. Ну и какие же у нас признаки? Она подтянула нижнее веко – чтобы заглянуть в зрачок ненцу. Глаз был невидящий, упитой, да и других рефлексов маловато. Нелепо пытаться определить степень интоксикации, и так ясно – она предельная…

Анна волновалась. Жизнь этого несчастного сейчас всецело зависела от ее профессионализма.

– Почему же раньше-то не привезли? – Она повторно и отчаянно пыталась нащупать пульс – и не находила.

Молчание. Виноватое потаптывание и сопение. Что – что там есть у нее, чтобы вернуть этого чертова мужика к жизни? Отлично – есть глюкоза… сейчас она приготовит раствор пиридоксина… Потом физрастворы – это есть, но это потом… Нужно главное – ага, есть камфора и, кажется, кордиамин… Или нет его?

Анна попросила одного из мужиков набрать номер диспетчера – отыскать толстушку-фельдшерицу. Но трубку, сказал оленевод, не подняли, а сама она, подумалось Анне, поди, убежала на флирт на другой конец толвинского поселка, где квартировала какая-то фирма, название которой начиналось с упоминания города – АРХАНГЕЛЬСК-какая-то-УФОЛОГИЯ или что-то подобное…

Злая на себя за то, что дрожали руки (да на виду ж у ненцев), наполнила шприц камфарой и стала закатывать рукав малицы на этом парне. Его имя она уже знала – Михаил, их младший брат. Задубевший рукав не закатывался – тогда она потребовала, чтобы остальные двое (третьего вообще изгнали в коридор, чтоб не мешался) стащили с него верхнюю одежду. Братья стали неуклюже стаскивать, замешкались…

Анна озлилась на них:

– Уйдите.

Подхватила остро отточенными ножницами край рукава – и вжик, как по маслу, резанула рукав до плеча. Потом были долгие поиски вены. Подкачать бы… поднатужься, дружок… но лежавший не услышал бы и ее крика – не то что внутреннего голоса.

Да не забыть бы потом спазмолитик вколоть… есть аминазин, слава богу, а потом уж физраствор…

В медпункт вместе с дверью влетела фельдшерица Татьяна. Стала многословно кудахтать-извиняться, но Анна это пресекла злым окриком. Жестом показала на инструменты – готовь капельницу.

С ее приходом один из братьев глупо заулыбался. Видимо, думал, что теперь его брата точно «откачают», раз этим озабочены уже два медработника…

После инъекции кордиамина прошло уже две минуты, в течение которых Анна успела впрыснуть Михаилу подкожно аминазина и вместе с Татьяной теперь ставила капельницу… И вдруг почувствовала спиной, как в крошечный их медпункт вместе со сквозняками из двери вполз Дух Смерти…

Снова приоткрыла глаз лежавшему – там было пусто. Дыхания не было. Не было и пульса.

– Татьяна, адреналин!

– Что – в сердце, Анна Юрьевна? Да у нас его и нет…

Потом она делала искусственный массаж сердца – за ней Татьяна, поочередно… Потом один из братьев. Выдохлись, не смогли…

– Он умер, – констатировала после долгой паузы Анна.

– Как умер? Он маленько живой еще… Младший брат не должен раньше меня. – Второй подскочил к умершему и стал его остервенело тормошить. Потом повернулся к Анне и заорал на нее благим матом: – Плохой доктор. Брат не должен был…

Он едва не кинулся на нее с кулаками, но в этот момент в медпункт вошел еще один оленевод – крупный метис. Председатель оленеводческого колхоза, назвался Архипом. Приехал с другого стойбища, вызвали по рации. Стал кричать на своих, те отбрехивались – дескать, у Михаила «белая горячка» еще неделю назад началась, что «глючило» его уже между выпивками…

Еще через четверть часа появился участковый уполномоченный. Сказал, что остался в ночь на Толве по случайности. Это был высокий русак с пышными усами. Стал составлять протокол о случившемся.

Один из ненцев перед уходом попросил у нее чего-нибудь успокоительного. Это насторожило Анну. В глазах у него затаилась сильная боль, которую он по-мужски пытался скрыть.

Когда все ушли, забрав с собой тело, Анна погрузилась в тяжелый ступор. Удивительно: пожалуй, только ее одну – доктора, навидавшегося трупов еще в анатомичке, – да старшего брата только и потрясла смерть этого человека, Михаила Малицына. Не смогла вернуть к жизни, а ведь хотела, очень хотела. Вот выполз бы оттуда – и пить бы бросил. А могла ли? Что не так сделала?

Когда Татьяна ушла, Анна закрылась в кабинете на крючок и разрыдалась…

А вдруг не водка была? Вдруг что-то другое…

Знай она в тот момент, что кошмар этот повторится той же ночью, не стала бы прокручивать его в себе снова и снова в поисках собственной вины…

В начале первого ночи ее разбудил стук в дверь. Опять они, – решила Анна. И точно…

Теперь уже привезли Мирона Малицына – того, что кричал на нее накануне. Сам он был в сознании, но жаловался на острую боль в сердце, удушье и сердцебиение. Охал.

– Так вы пили с ним или нет? Отвечайте! – Она буквально пригвоздила его вопросом. Ничего-ничего, лишний укол тебе психику не разрушит. Анна мыла руки. Хорошо еще, что удержалась от второго укола: что же вы снова – к плохому доктору?

И все же – а вдруг не водка, не этиловый? Вдруг эти несчастные проглотили что-то покруче? А ведь точно с ним вместе пили – только хотели это скрыть. Да, расстройство сознания, некоординированные движения, отрывистая речь – невнятная. Кажется, тяжелая депрессия. И все же он почти в спортивной форме по сравнению с тем, в каком виде привезли сюда его брата. Да, все вместе: и депрессия, и испуг, и боли… Со зрением, говорит, еще что-то, в глазах темно бывает…

Говорит, что лучше б сам вместо брата подох… Суицидальное… Но тебя-то я обязательно вытащу, – дала зарок Анна и тут же снова усомнилась: а как тут вытащишь – если они чего не гоже наглотались…

– Ну-ка без истерики – ты же мужик. Приспусти штаны. – Анна «шлепнула» ему в «пятую точку» аминазина. Неправильно, сначала нужно было сердце подпитать. Ничего страшного… ну вот – теперь и глюкозы получил в вену… Надо было все же разбудить Татьяну – все-таки свидетель не помешал бы, история непонятная… хорошо еще, что парень из охраны пришел, так спокойнее.

Маленькая мордочка Мирона чуть повеселела:

– Мне теперь маленько лучше.

Он жестом показал двум своим спутникам, чтобы шли готовить снегоход.

– Стоп, Мирон Малицын. – Она заступила ему дорогу, тряся бутылкой с физиологическим раствором. – Никуда вы не пойдете, пока не волью вам вот это…

Но тот лисой юркнул к двери и оттуда махнул рукой:

– Нет, теперь хорошо. Это я за брата переживал, доктор. Плохо помирал.

На дворе негромко реванул вездеход – и снова тишина. Нет, не тишина. Тишиной она уже называла мерный гул и перестук дизелей на дворе, давно ждавших тепла… некоторые – чтобы остановиться и рассыпаться… Анна взглянула на термометр за окном: -37 по Цельсию. Странно, она ведь на часы хотела взглянуть…

Что это было – видение ночи?

Анна достала пачку сигарет и закурила вторую за эти пять месяцев сигарету. Первую она выкурила второго января… Попыталась связаться с медиками в Арьегане – не получилось.

Страшная ночь. На ее исходе бригадир оленеводов привез на Толву еще одного – Николая. Тот жаловался на сильную головную боль и просил замерить кровяное давление. От него Анна узнала, что водку они пили в субботу днем. Ее привезли двое с Ижмы, соседнего хуторка в тундре, и пили ее все вместе. Давление, показалось ей, было в норме. Впрочем, она могла и ошибиться… действовала в полудреме…

Потом она поспала пару часов, а в семь подскочила от звонка будильника. Будильник у нее был злющий и осечек не делал. Вяло добрела до столовой, завтракала без аппетита, невпопад отвечала директору «СевНАОгеофизики» о событиях ночи.

В 08.15 Анне Тушиной сообщили, что местные везут на Арьеган еще одного больного. И уже знали кого – Егора Малицына. Анне удалось связаться с доктором компании ТОТАЛЬ в Арьегане и проинформировать о случившемся накануне ночью. Взяла дежурный джип и отправилась туда сама. К ее прибытию Егор Малицын был уже мертв.

– Метиленчик, – почти насмешливо и как бы в утешение ей сказал арьеганский эскулап. – По нюху – почти тот же спирт. Пятьдесят граммов – и свободен, полная деструкция. Сами знаете, коллега.

– Не знаю, не пробовала.

Вечером стало известно о смерти еще двух ненцев – из тех, что приезжали ночью… и еще двух – на Ижме…

Весь вечер и всю следующую ночь она тихо проплакала. Она оплакивала и смерть ненцев в тундре, и гибель мужа в далекой и ненужной Африке, и собственное одиночество, пославшее ее мыкать беды в это белое безмолвие. В день смеха первого апреля ей уже плакать не хотелось, потому что слезы уже были выплаканы и где-то за вахтой вместо нее собачьим страшным воем выл кобель, которому колесом отдавило задние лапы. Потом затих – нашелся добрый человек, отвез на санках в лес поближе к Толве и пристрелил.