Текст книги "По дуге большого круга"

А Женю заботил экзамен. Следовало бы как-нибудь пристроиться с учебником и читать в нем параграфы. Но солнце еще не набрало своих огненных сил, и туман хоть и редел, однако все вокруг вымокло от росы – ни присесть, ни прилечь. Женя попытался читать учебник стоя, но в голову ничего не лезло.

Но вот трава подсохла, и он блаженно разлегся на полянке. Сначала долго смотрел на небо, любуясь диковинными фигурками облаков, а потом перевернулся на живот и занялся созерцанием полевых цветов. Их было здесь так много и таких немыслимых расцветок, что вдруг показалось, будто земля и небо поменялись местами, и он полетел, широко раскинув руки.

Это было похоже на сон. И вдруг видение исчезло. Над головой протяжно замычала Манька, и лизнула щеку шершавым, пропахшим свежей травой языком.

– Пора домой, – говорили ее добрые глаза.

На экзамен Женя успел. Правда, не в числе первых. Получил пятерку. А экзамен был… по ботанике. С тех пор ни за один устный экзамен в школе Женя не получал оценки ниже, чем «пять».

Первые школьные экзамены сданы. Ура, каникулы! Правда, каникулы школьника, живущего в многодетной семье с сельским укладом, далеки от каникул городского школьника. В первую очередь – помощь родителям в хозяйственных работах. Воды натаскать из колонки, на огороде поработать, корову Маньку спровадить на выпас… Дел хватает.

Женя еще не ходил в школу, когда к ним домой пожаловал участковый милиционер. Был он такой красивый, в форме и при пистолете. Женя был дома один: родители трудились, а старшая сестра еще не пришла из школы.

Участковый зашел в дом, увидел восхищенный взгляд, направленный на новенькую кобуру, и сказал:

– Ну что смотришь? Нет у вас такого нагана.

И он, откинув кобуру, продемонстрировал черную рукоятку пистолета.

– Как нет, – возмутился Женя. – Даже больше, чем у тебя. Вот такой, – раздвинул он руки, показывая размеры.

И растерянно добавил:

– Ну и это такой, зеленый…

– Как же, – возразил участковый. – Во-первых, зеленых наганов не бывает, а во-вторых, ты даже не знаешь, где он лежит.

– Как не знаю? – прямо-таки задохнулся Женя от возмущения и призывно махнул рукой.

– Пойдем!

И он повел участкового в чулан, где в сундуке под бельем отчим хранил японскую ракетницу. И была она защитного цвета. Участковый довольно хрюкнул и, захватив ракетницу, пошел на кухню, где присел к столу, разложил бумаги и сказал:

– Подождем-ка мы с тобой твоих родителей.

Когда вся семья оказалась в сборе, и после долгих разговоров отчим выпроводил участкового с конфискованной ракетницей со двора, Жене была устроена головомойка. Сестра выдала ему очередную затрещину со словами:

– Убить бы тебя мало!

У Жени невольно задрожали губы и непроизвольно расширились от страха глаза, когда отчим вышел из комнаты с широким ремнём… Правда, он отбросил его в сторону со словами:

– Да что с этого дурачка возьмешь?

Но Женя уже ревел, так и не поняв своей вины. Не помнил он продолжения этой истории, но с тех пор ему не показывали даже, где хранится дробовик 16-го калибра.

У мальчишек какая-то особая тяга к оружию, может быть, от далеких предков, которым приходилось в борьбе за выживание и охотиться, и воевать. Но, наверное, ни один из пацанов не обошелся, чтобы не иметь в своем арсенале игрушечные наганы, автоматы, сабли и прочее вооружение. Часто они делали их сами, выстругивая и выпиливая из кусков дерева, скручивая из проволоки или других подручных материалов…

В поселке было две шахты, они так и назывались: «Первая шахта» и «Вторая шахта». Каждая из них имела свой хозяйственный двор. Так вот на дворе «Первой шахты» стоял невесть откуда прилетевший и приземлившийся «Ястребок» – истребитель с красными звездами на крыльях. Сначала возле него стояла круглосуточная охрана, а потом, когда шахту приготовили к закрытию, охрана куда-то исчезла. В самолет «лазили» все, кому было не лень взобраться в высоко расположенную кабину. Потом стали выкручивать, вывинчивать, выдергивать приборы, провода, в общем, все, что можно было выломать, а через некоторое время по неизвестной причине «Ястребок» загорелся, а оставшиеся после пожара части тоже куда-то растащили.

С внешней стороны двора «Второй шахты» стоял бронетранспортер, у которого были и колеса и гусеницы, как у танка. На его выкрашенных в защитный цвет поверхностях не было никаких обозначений и его называли «японским».

Этот бронетранспортер разобрали по частям еще быстрее, чем самолет – без охраны ведь стоял. Колеса у него были каучуковые. Пацаны вырезали из них куски, делили на кубики и делали мячи, доводя эти кубики каучука до идеальной формы шара. Для игры в лапту каучуковые мячи подходили лучше всего, но зато и синяки от них оставались отменные…

Недалеко от поселка появились воинские склады, куда свозили трофейное вооружение из поверженной Германии и капитулировавшей Японии. Как со складов оружие попадало к пацанам, до сих пор доподлинно не известно, но почти у каждого из них в специально оборудованных тайниках хранилась не одна единица стрелкового вооружения. Самыми безобидными были деревянные ложи от винтовок или карабинов и ножны от сабель. Но у особенно отчаянных припрятаны были и винтовки, и автоматы, и даже ручные пулеметы.

В «войну» пацаны играли самозабвенно и почти по-настоящему, только что пули не свистели, да снаряды не рвались, благо места для сражений выбирать не приходилось – сразу за улицей начиналась гряда поросших мелколесьем сопок.

А потом появились патроны, мины и снаряды. Как-то само получилось, что пацаны выбирали на вершине какой-нибудь сопки яму поглубже, разводили там костер и бросали в огонь боеприпасы. Дух захватывало, бешено колотилось сердце, когда раздавались взрывы, разлетались, повизгивая, осколки, а они прятались от всего этого за естественным бруствером ямы.

Но однажды случилось то, что должно было случиться давно. Брошенный в яму снаряд долго не взрывался, и Дениска вылез на бруствер, и стал шевелить палкой костер. Другие тоже повысовывали головы, кто-то крикнул:

– Дениска, прячься!

Но было поздно. Прогремел взрыв, Дениска как подкошенный завалился за бруствер, заорали раненые мальчишки.

Хоронили Дениску всей школой. Перебинтованные участники трагедии старались не попадаться взрослым на глаза. А через день после похорон по всем дворам поселка прокатился рейд. Солдаты и милиционеры методично обшаривали квартиры, сараи, огороды и выволакивали из тайников оружие, складывая его сначала в кучу посреди улицы, а потом грузили на полуторки и куда-то вывозили. Ахали женщины, разводили руками мужики, когда то с одного, то с другого двора выносили и проносили мимо них вооружение и амуницию.

Потом наступил вечер «большой порки». Растянулся он почти на неделю, во время которой пацаны ходили с зареванными лицами, а на уроках осторожненько, гримасничая от боли, присаживались на самый краешек сидений парт.

Пацанского «арсенала» не стало… Зато появилось новое увлечение – начали делать «поджиги» и «самопалы». Для их изготовления требовалось совсем немного: тонкая медная трубочка, которая служила основанием для «поджига» или для «самопала». Один конец трубки расплющивался и загибался под прямым углом, образуя подобие буквы «Г». В трубку заливалось немного расплавленного олова. Затем из гвоздя, размером соотносимого с длиной трубки, делалась со стороны шляпки еще одна буква «Г». Острым концом гвоздь под углом вставлялся в трубку, а маленькие отростки буковок «Г» трубки и гвоздя соединялись тугой резинкой. Если в трубку накрошить штук двадцать спичечных головок, вставить гвоздь и сжать резинку, то гвоздь резко падал в трубку, высекая искру, накрошенные спички воспламенялись и раздавался звук, напоминающий пистолетный выстрел. Причем звук выстрела был тем громче, чем больше спичек «заряжалось» в «поджигу».

«Самопал» отличался от «поджиги» тем, что трубку прикручивали к выструганной из дерева рукоятке, а выстрел производили посредством поджигания смеси с помощью спичечной коробки через специально пропиленное в трубке отверстие, то есть использовался механизм, подобный фитильным пистолетам XVI века.

«Самопалы» Женя не делал, а вот «поджига» у него была, и сыграла она с ним скверную историю.

Дело было уже зимой, и сколько Женя ни крошил в «поджигу» спичечных головок и не щелкал гвоздем, «поджига» не срабатывала ни на улице, ни дома – и все тут. Он уже смирился с тем, что она никогда не выстрелит, иногда доставал ее из кармана даже на уроках и просто щелкал гвоздем от нечего делать. Так было и на одном из собраний, куда школьников согнали для каких-то воспитательных целей. Не выдержав нудных нравоучений, Женя вытащил «поджигу» и начал потихоньку щелкать. Слышно щелчков не было, потому что в большом зале стоял легкий гул детских голосов. И с этим шумом не могла справиться даже завуч, которую отчаянно боялись даже старшеклассники. Когда шум становился уж слишком громким, завуч выходила к столу лектора, и шум мгновенно стихал, но стоило ей только отойти, как он возобновлялся с новой силой. Воспользовавшись одним из таких моментов, Женя со злорадством особенно резко нажал на резинку и… раздался оглушительный выстрел. «Поджига» наконец-то сработала!

Кто-то ойкнул, наступила мгновенная тишина. Соседи и соседки быстро брызнули в разные стороны. Над Женей вился легкий дымок, и он увидел, как на него надвигается, словно танк, красная от гнева завуч. Он покорно сдал оружие, был отконвоирован в коридор и три дня, несмотря на каникулы, простоял около учительской с утра до 11 часов вечера.

Мишке с конного двора повезло меньше. «Самопал» разорвался у него в руках и ему ампутировали три пальца.

Пацаны взрослели, прошло и это увлечение, но до самого выпускного вечера Евгений вместо портфеля носил учебники и тетради в кожаной офицерской сумке, где было много отделений, а одно из них из прозрачного целлофана, предназначалось для карт. Эту сумку ему подарил сосед из дома напротив. Он был участником Великой Отечественной и работал в бригаде отчима.

В школах еще не отменили начальную военную подготовку: ученики осваивали строевые приемы, маршировали и даже стреляли на оценку из мелкокалиберной винтовки. Несмотря на близорукость, стрелял Евгений довольно метко, выбивая необходимое количество очков для отличной оценки.

…В классе, наверное, пятом, Женя приобрел в книжном киоске толстую книжку с красивыми картинками, из которых можно было понять, как надо делать те или иные «самоделки», в том числе и новогодние костюмы. Он всегда любил ходить в книжный киоск и наблюдать, как на прилавки выкладывают книги, аппетитно пахнущие типографской краской и, если позволяла продавщица, осторожненько полистать страницы, узнавая про то, что в этой книге написано. Продавщица к нему благоволила и иногда откладывала на недельку-другую понравившуюся книгу, пока он не насобирал необходимую для покупки сумму денег. К десятому классу у Евгения подобралась приличная библиотека, которую он в студенческие годы не растерял, а только дополнил. Впоследствии в многочисленных переездах к месту работы и службы семейный багаж в основном состоял из книг.

А в этом далеком и полузабытом пятом классе Женя мечтал, что сделает на новогодний праздник костюм мушкетера и ему за него дадут самый настоящий и лучший подарок. Он рассказал о своей мечте старше сестре, и она, нахохотавшись, порылась в сундуке, вытащила из него изрядно побитый молью воротник из меха рыжей лисы и бросила жене со словами:

– Лучше «Кота в сапогах» сделай.

Раньше была такая женская мода, когда воротник пристегивали к пальто на пуговицах, а сам он был изготовлен из целой лисы или соболя, причем сохранялись хвост, лапки и мордочка с искусственными стекляшками вместо глаз.

Воодушевившись и вооружившись ножницами, он вырезал из шкуры маску с прорезями для глаз и приспособил в качестве носа лисью мордочку.

Сверяясь с недавно купленной книгой про самоделки, долго клеил из бумаги шляпу с пером. Сапоги у него были, краги, как шляпу, из бумаги смастерил. Старые материны перчатки заштопал. Сестра снисходительно помогала сделать кружевной широкий воротник, а хвост от той же лисы он прикрепил проволокой, шпагу выстругал из деревянной палки. В общем, костюм получился хоть куда. Когда он нарядился, то получил полное одобрение и неописуемый до визга восторг младших домочадцев.

На утренник из всей детворы в новогоднем костюме пришел только один Женя. В актовом зале, который в обычные дни использовался как класс для занятий, было душно и жарко, и ему в маске пришлось изрядно попотеть.

Учителя вытащили его на сцену, заставили рассказывать известную сказку Перро, потом зашикали:

– Заканчивай, заканчивай!

Женя растерялся, не докончив фразу, но тут одна из учительниц громко объявила, что ему полагается подарок. Тогда слово «приз» еще так широко не употреблялось.

И вот ему вручили маленькую коробочку, в которой было аж… семь тоже маленьких разноцветных карандашиков.

Были разочарование и обида, да еще его дома пропесочили за испорченные вещи. Он решил больше никогда не делать новогодних костюмов.

С восьмого класса классным руководителем у них в классе была Галина Ивановна, выпускница Московского педагогического университета. Когда представили ее на линейке перед началом нового учебного года и она выпорхнула из дверей школы в коротеньком голубеньком платьице, с широким поясом (видимо, сохранилось еще со школьных времен), по всему строю пронесся вздох восхищения.

У нее была короткая стрижка, подчеркивающая густоту каштановых вьющихся волос, огромные голубые глаза, нежное округлое лицо с аккуратным носиком и румянец на щеках. Вся школа завидовала их классу.

Преподавала она географию и историю, и много времени уделяла внеклассной работе. Относительно небольшая разница в возрасте помогала ей в работе с учениками. В то время школьники поставили несколько спектаклей и даже сходили в летний многодневный поход по Приморскому краю, собрав при этом довольно внушительную минералогическую коллекцию. Сохранилась ли она до настоящего времени? Наверное, нет.

А в девятом классе на Новый год Галина Ивановна предложила Жене выступить в роли фокусника и дала книгу с описаниями «секретов» нескольких простеньких фокусов. Когда он «отработал» эти фокусы и показал их, Галина Ивановна заставила его одеться в ее лыжные шаровары, пестрый халат и навернула на голову чалму из банного полотенца. Усы и бороду Женя соорудил сам.

И вот наступил Новогодний вечер. Школьный актовый зал был полон, и после объявления, что сейчас на сцену выйдет фокусник Али-Бала-Абдулла-Вах-Алейкум-Ах-Саллям из Багдада, Женя выплыл из-за занавеса, стараясь, чтобы не свалились с ног расписные домашние тапочки с крючковато загнутыми носами, тоже принадлежащие Галине Ивановне. Все фокусы у него получились и завершились бурными аплодисментами. Но вот фокус с бутылкой потерпел фиаско. Фокус заключался в том, что он должен был показать зрителям бутылку и отлить из нее воды, чтобы доказать, что она наполнена, затем предъявить кусок веревочки, опустить его в горлышко и покачать на ней бутылку, демонстрируя тем самым искусство волшебного воздействия на предметы.

Увлекшись, Женя так сильно раскачал бутылку, что она сорвалась и полетела к зрителям, но, не долетев до первого ряда, упала и, не разбившись, завертелась на полу, разбрызгивая воду во все стороны. Визгу было много, но вечер был предновогодний, и все подумали, что так оно и должно быть.

В десятом выпускном классе у них был уже другой классный руководитель…

Откуда идея стукнула в голову, Женя не помнил, но в Новый год переоделся в женское платье, подставил в нужные места газетные холмики, на голову натянул беретик, на лицо – маску с прорезями для глаз. Классная руководительница смеялась до колик, показывая на выглядывающие из-под платья кривоватые ножки сорок четвертого размера в беленьких носочках. Так, что он лет на тридцать опередил и Верку Сердючку, и Олейникова со Стояновым, не говоря уже о других «юмористах».

Потом наступила взрослая жизнь, новогодние костюмы шили уже для своих детей, а вот елки ставили всегда и, как правило, живые…

Дядя Митя – киномеханик и одновременно директор клуба, был настоящим кумиром поселковой детворы. Когда привозили новые фильмы, у окошка кассы выстраивалась очередь счастливчиков, у которых были деньги на билеты. Правда, очередью эту толпу ребятни можно было назвать весьма условно. Просто к кассе устремлялись все, кому хотелось первым подержать в руках волшебный клочок бумажки, открывающий путь в совершенно другой мир – мир кино. Да и потом номера мест в билетах не указывались за отсутствием таковых, и занимали престижные места в первых рядах зрительного зала те, кто первыми туда прорывались. К тому же и количество билетов было строго определенным, могло и не достаться ничего. Так что даже наличие денег не всегда гарантировало возможность посмотреть фильм.

У кинотеатров и клубов, несколько в стороне, обычно кучковались те, кто на сегодняшний день, увы, не смог выклянчить денег у родителей или где-нибудь «достать». Вся надежда была на то, что у дяди Мити сегодня хорошее настроение, и после первой части, когда будут перезаряжать узкопленочный киноаппарат, он запустит в зал всех безбилетников, и, рассевшись на полу перед самым экраном, они смогут досмотреть то, что осталось от фильма. Некоторых пацанов, кто помогал дотащить коробки с лентами до кинобудки, дядя Митя пускал на сцену, и те смотрели фильм с самого начала, но с обратной стороны экрана. А какие это были фильмы! Про некоторые иностранные фильмы говорили, что они захвачены нашими войсками прямо в Берлине, на них сделали надписи на русском языке, и, наконец, доставили в Уссурийск, чтобы показать нам.

Жене запомнился фильм «Три мушкетера», в котором Д’Артаньян пел песню:

– Вар-вар-вар-вар-вары, еду я в Париж!

Эти слова он запомнил еще с тех пор, а что они означают, так и не знал. Ну и конечно, сверхпопулярностью пользовался многосерийный фильм «Тарзан». Дикие вопли старающихся подражать Тарзану пацанов перепугали не одну домохозяйку в поселке. А сколько было переломано деревьев, еще больше – мальчишечьих ребер, сколько метров канатов и веревок различной толщины и назначения не досчитались в своих хозяйствах мужики?!

Перевод произведения американского писателя Эдгара Берроуза о Тарзане появился у нас в стране значительно позже, а тогда, в начале пятидесятых, мальчишки просто бредили похождениями Тарзана, его подружки Джейн и обезьянки Читы.

Дядя Митя жил на отшибе поселка в доме, с обратной стороны которого была пристроена водокачка. Сам он был невысокого роста, полным до рыхлости, с пальцами, напоминающими толстые сосиски, как бы перевязанные невидимыми веревочками на суставах. Тем не менее передвигался он, несмотря на полноту, довольно быстро, подобно крабу, боком-боком. Иногда, ожидая своей очереди пропуска в зал после демонстрации первой части фильма, Евгений наблюдал через открытую дверь кинобудки, как дядя Митя обедал, вскрыв разноцветную жестяную банку с надписью «СНАТКА», вытаскивал волокнистое бело-красное мясо своими толстыми пальцами. Тогда эти яркие цветные банки целыми пирамидами возвышались на прилавках киосков и магазинов, но что интересно, первый раз отведать этот деликатес Евгению Петровичу довелось уже в зрелом возрасте.

Наверное, дядя Митя жил зажиточно, но уединенно. А его красавица жена почти не появлялась на людях. Отец дяди Мити отпускал воду на водокачке, и за какое-то нелестное высказывание против Сталина был арестован, как тогда говорили, «органами». Воду стала отпускать жена дяди Мити, а старика выпустили только после смерти Сталина в конце 1953 года. Но к тому времени бригада отчима выкопала несколько колодцев в разных уголках поселка, и надобность в водокачке отпала сама собой. Дядю Митю несколько раз арестовывали за махинации с отчетностью, несколько раз отпускали с миром, а потом как-то его семья исчезла из поселка, после того, как вступил в строй Дом шахтеров с большим зрительным залом и широкоформатным экраном.

Евгений помнил, как в пятом или шестом классе, вероятнее всего, в пятом, когда учились во вторую смену, пацаны сбежали с последних уроков смотреть широкоэкранный цветной фильм «Великий воин Албании Скандербег». Это название Евгений Петрович помнит до сих пор, потому что всю группу на следующий день вызвали в учительскую и допытывались, кто был зачинщиком. Все молчали, «как партизаны». В наказание их выстроили около учительской, и они простояли-промаялись с шести до десяти часов вечера, когда уже закончились занятия в вечерней школе. Еще и дома получили нахлобучку, но там уже каждый единолично изворачивался, как мог. Не стоял с ними около учительской только один Вовчик, сынок какого-то начальника из Шахтоуправления. Собственно, он-то и был тем самым зачинщиком, подговаривая сбежать с уроков и рассказывая в красках какой это замечательный фильм. Пацаны договорились не разговаривать с Вовчиком и не поддаваться на его попытки к общению. Но хватило их только на неделю.

Каждый человек имеет собственное детство. И у каждого оно плохое ли, хорошее ли – свое. Впрочем в этом разделении есть свой вопрос, на который и в зрелом возрасте ответить случается трудновато: чем отличается плохое детство от хорошего?..

Отчим Евгения работать начал в возрасте, когда его более благополучные сверстники из обеспеченных городских семей еще только знакомились под присмотром домашних учителей с основами азбуки и арифметики. И все-таки Евгений никогда не слышал от него сетований на трудно прожитое детство, на сверхраннее приобщение к тяжелому труду. Более того, это воспитало в нем довольно своеобразный взгляд на взаимоотношения между «отцами и детьми». Во всяком случае, он, горнорабочий очистного забоя, был совершенно твердо убежден, что труд с малолетства еще никому не вредил. И это убеждение воспитывал в своих и приемных детях не только словом, но и делом.

Во всяком случае, оглядываясь на свое детство, Евгений не мог точно определить тот возраст, с которого стал помогать по хозяйству отцу и матери. Сколько себя помнил, столько, кажется, и работал: сначала, как водится, «принеси-отнеси», потом «вскопай грядки, наруби дров, накоси сена для коровы»…

В общем, воспитание трудом в семье было естественным, совершенно бесприказным и ненасильственным. Правда, не обходилось и без повышенных тонов:

– Женя, наруби дров! – скажет мать. А тому «шлея под хвост попала».

– А чо, все «Женя», да «Женя», – попытался он взбрыкнуть.

– Что больше в доме некому топор в руках подержать? – делает он еще одну попытку свалить рубку дров на одного из младших братьев. Но подобные «взбрыки» и его, и братьев, и сестры родители укрощали мгновенно и без крика:

– Тебе сказано – ты и делай!

Повальное увлечение фотографией началось у шахтерских пацанов где-то в середине пятидесятых. К тому времени у каждого были невесть откуда бравшиеся небольшие деньги, сэкономленные из тех, что удавалось выклянчивать у родителей. Женю как-то обошла стороной эпидемия игры на деньги, но у некоторых подростков карманы оттопыривались от монетной мелочи, которую они выигрывали в «орлянку», «стенку» или «биту». Самая простая игра – в «орлянку» заключалась в том, что монета подбрасывалась вверх, а двое играющих заранее уговаривались: «орлом» или «решкой» упадет на землю. Отгадавший забирает монету себе.

В «стенку» играли так. Ребром монеты первый играющий бил о любую стенку так, чтобы она отлетела подальше. Другие по очереди пытались отправить свою монету от удара об стенку так, чтобы она как можно ближе упала к первой. И если растопыренными пальцами можно было дотянуться от первой до второй монеты, выигравший забирал себе обе.

Кто читал рассказ Валентина Распутина «Уроки французского» или видел фильм, поставленный по этому рассказу, может зрительно представить себе эту игру.

Игра в «биту» была самой сложной и самой массовой. Шагов за десять от играющих столбиком одна на другую ставились монеты игроков, которые по очереди бросали биту, стараясь попасть в монетный «столбик». Попавший в «столбик» игрок получал право бить по монете, стараясь, чтобы от удара она перевернулась противоположной стороной. В этом случае он забирал монету себе, в противном случае передавал биту следующему игроку, и так по кругу. Конечно же от этой игры монеты деформировались, продавцы в магазинах и киоскеры в кинотеатрах ворчали, когда игроки расплачивались такой «валютой».

Самым удачливым игроком был Петька по прозвищу Пончик, который первым в поселке и приобрел на выигранные деньги фотоаппарат «Любитель». С важным видом он расхаживал по дворам знакомых пацанов, которые с нескрываемым удовольствием позировали, а через несколько дней получали от Пончика фотографии конечно же за деньги. Таксу устанавливал он сам.

Если кто помнит, «Любитель» был самым дешевым зеркальным фотоаппаратом с широкой пленкой, позволяющим без увеличения получать фотографии размером 6×6 см.

Женя прямо-таки загорелся фотографией, ее возможностями разглядывать мир через глазок объектива, а потом печатать картины этого мира, на мгновение попавшиеся в глаза.

Путем жесткой экономии на всем через два месяца Женя, торжествуя в душе, приобрел заветный «Любитель».

А потом надо было приобретать или доставать красный фонарь, фотобачок, ленту-коррекс, кюветы, пинцеты и прочие так необходимые в фотографии принадлежности. Хотя на первых порах для обработки снимков широко использовалась обычная кухонная посуда, конечно, втайне от домашних и особенно от матери. Смешно сказать, но необходимые для обработки снимков химикаты покупали в аптеке, и отмеряли для проявителя и закрепителя требуемые дозы… чайными ложечками. Евгений Петрович до сих пор помнит названия наиболее употребительных ингредиентов (поташ, сода, гипосульфит).

Зато какое было наслаждение, сидя в комнате, освещаемой красной лампочкой (нередко красили ее сами) или красным фонарем, тоже самодельным, наблюдать таинство постепенного проявления на фотобумаге изображения того, что ты фотографировал. «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!» – говаривал нам великий поэт. А мгновение останавливал ты – ну, разве не волшебство?

В «Любителе» разочаровывало одно – малое количество снимков, всего двенадцать, и небольшой формат фотографий. А хотелось ведь большего!

И вот пацаны додумались до того, что изготовили из обыкновенной жести и установили внутрь фотокамеры рамку с отверстием под кадр и крылышками для фиксации пленки. Теперь можно было делать снимки на узкую пленку. Естественно, что количество снимков нужно было держать в уме или записывать. Да и передвижку пленки с кадра на кадр надо было определять сначала опытным путем. Но ведь получилось! И снимки-то выходили неплохими.

Конечно, и выдержка, и величина диафрагмы определялись «на глазок». Это уже потом появились всякого рода фотоэкспонометры.

С тех пор искусство фотографии шагнуло далеко вперед. Уже коллекционными раритетами стали «Любитель», «Школьник», «Смена», «ФЭД» и другие марки отечественных фотоаппаратов.

А после первой получки на Дальзаводе Евгений приобрел настоящий «ФЭД», который сопровождал его по жизни лет сорок. Он и до сих пор еще у него хранится вместе с другим «ФЭДом», «ценным подарком от Главкома ВМФ с соответствующей табличкой на футляре. Интересно, что из этого «ФЭДа» он не сделал ни единого снимка.

Последний экзамен после седьмого класса – контрольная по математике – сдал Женя на «отлично». Впереди – лето. И уже мечтал о том, как повторит подвиги предыдущих летних каникул. Если отбросить помощь старшим по дому, выпас Маньки по утрам, заготовку дров, то времени для отдыха – уйма. Но мечтам на этот раз не суждено было сбыться…

– В принципе выглядишь ты старше своих четырнадцати лет. – Отец рассматривал Женю внимательно и задумчиво. – И если сказать кадровичке кирпичного завода, что тебе уже шестнадцать лет, то она, возможно, поверит и на слово.

– Какой кадровичке? – переспросил Женя.

– Той, что оформляет на кирпичном заводе прием рабочих на работу, – пояснил отец более детально. Помолчал и уже напрямую сказал:

– Видишь ли, сын, ты уже довольно взрослый парень и должен понимать, что нам с матерью не очень легко тянуть тебя и четырех младших. (Старшая – Римма к тому времени уже вышла замуж). И одевать, и кормить. Пора бы и самому уже начать зарабатывать деньги. Хотя бы на школьные учебники. Хватит лето напролет по улицам кур гонять.

«Кур по улицам» Женя не гонял. Не было такого. Самодельные кораблики в плавание по лужам пускал, это – да. Но ведь не каждый же день, а только после проливных дождей, которых летом не так уж и много бывает в этих краях. Впрочем, на отцовское замечание насчет «кур» Женя не обиделся.

Неизвестно, что подействовало – интонация голоса или взгляд, или вдруг обмякшие плечи матери, оледеневшей от неожиданных слов у горячей печки, а может быть, вдруг загоревшиеся восхищением глаза младших братьев: Женя большой стал уже, на работу будет устраиваться, – но как-то внезапно, совсем неожиданно для себя, действительно почувствовал себя взрослым. И от этой внезапности – озноб по спине, дрожь по телу и дыхание перехватило. Так случается, когда внезапно проваливаешься в полынью.

Он уже взрослый…

Кадровичку обманули. Или, может быть, она сделала вид, что поверила на слово, уж очень требовались разнорабочие. Женю приняли на кирпичный завод сезонным рабочим без особых проволочек.

Неизвестно, в какие времена и кто назвал лето «сезоном отпусков», но для Жени (и для тысяч, а может быть, и десятков тысяч сверстников) с четырнадцатилетнего возраста лето стало сезоном труда.

Он никогда не отлынивал от работ по дому и прекрасно знал, что с весны и до осени, а особенно летом, приходится работать больше всего: здесь и огород, и выпас домашней коровы Маньки на ближайших к дому полянах, и послезимний ремонт домашних построек – то крышу починить, то забор подправить…

Словом, дел по хозяйству хватало.

Но с настоящим производством он впервые познакомился в четырнадцать лет именно во время летних каникул. Кому – отдых, а кому – труд порой непосильный.

Оглядываясь на прожитое, можно смело утверждать, редкий отпуск за всю свою жизнь Евгений проводил летом. В основном отдыхать приходилось глубокой осенью или зимой. Наверное, это обстоятельство и утвердилось во мнении, что лучший сезон для производительного труда – лето.

Подтверждает это мнение и слепая статистика: в советские времена начала шестидесятых годов на пресловутый сезон отпусков приходился, как ни странно, пик роста производительности труда по всей стране и практически во всех отраслях промышленности. Объяснялось это просто: именно шестидесятые годы XX века дали Советскому Союзу массу всевозможных «трудовых починов». И выполнение каждого из начинаний возлагалось на молодежь, точнее, на комсомол: подъем целины, строительство (вернее, восстановление) железнодорожной ветки Абакан – Тайшет, массовое строительство гидроэлектростанций на реках Сибири, строительство промышленных гигантов, таких, как Ангарский нефтекомбинат (длина предприятия свыше двадцати пяти километров), Приморская ГРЭС (в комплекс работ входило не только возведение и монтаж непосредственно ГРЭС, но и строительство города Лучегорска) … Была еще уйма огромных по государственной значимости и невообразимым масштабам строек. И всюду требовались рабочие. Тысячи, десятки и сотни тысяч рабочих. Компенсировать нехватку трудовых резервов можно было двумя способами: массовым привлечением уголовников, отбывающих различные сроки заключения, и организацией специализированных трудовых отрядов из студенческой молодежи. И оба эти способа стали активно использоваться. Но если контингент заключенных особой производительностью не отличался, то студенты буквально рвали себя, работая на износ, на пределе: большинство участников студенческих строительных отрядов таким образом за три месяца обеспечивали свое материальное благосостояние на весь следующий учебный год. Именно благодаря студентам и появлялся в отчетах госстатистики пик производительности в промышленности страны в самый разгар «сезона отпусков».