Текст книги "Дитя бури"

Глава VII. Сватовство Садуко

На следующий день рано утром мы достигли того места, где были оставлены мои фургоны. Переход был весьма утомительный, так как мы были обременены захваченным скотом и нашими ранеными. Настроение было тревожное, потому что было возможно, что остатки амакобов попытаются нас преследовать. Этого, однако, они не сделали, так как у них было слишком много убитых и раненых, а оставшиеся в живых пали духом. Они вернулись в свои горы и жили с тех пор в нищете, потому что у них осталось менее пятидесяти голов скота. В конце концов Панда отдал их победителю Садуко и тот присоединил их к амангванам. Но это случилось несколько позже.

Отдохнув немного у фургонов, мы произвели смотр захваченному скоту, и при подсчете оказалось немногим более тысячи двухсот голов, не считая сильно искалеченных во время бега животных, которых мы убили на мясо. Поистине это была богатая добыча, и Садуко, несмотря на рану в бедре, стоял и блестящими глазами обозревал скот. И немудрено, потому что он, который был беден, стал теперь богат и был уверен – и я разделял его веру, – что при таких изменившихся обстоятельствах и Мамина и ее отец благосклонно отнесутся к его сватовству.

Я тоже окинул взглядом скот и размышлял, вспомнит ли Садуко нашу сделку, в силу которой шестьсот голов принадлежали мне. Шестьсот голов! Считая их на круг по 5 фунтов стерлингов, это значило 3000 фунтов – сумма, которой я никогда не имел за всю свою жизнь. Но вспомнит ли Садуко? В общем, я думал, что он не вспомнит, так как кафры не любят расставаться со скотом.

Но я оказался к нему несправедлив. Он вскоре повернулся и проговорил с некоторым усилием:

– Макумазан, половина этого скота принадлежит тебе, и ты вполне заслужил его, потому что мы одержали победу благодаря твоему хитроумному плану. Давай же делить скот поштучно.

Итак, я выбрал себе хорошего вола, и Садуко выбрал себе, и так продолжалось, пока я не отобрал себе восемь штук. Тогда я повернулся к Садуко и сказал:

– Так! Этого достаточно. Эти волы мне нужны, чтобы заменить в моей упряжи тех, которые пали в пути, но больше мне не нужно.

Возгласы удивления вырвались у Садуко и у всех, стоявших с ними, а старик Тшоза воскликнул:

– Он отказывается от шестисот голов скота, которые по справедливости принадлежат ему! Он, должно быть, сумасшедший!

– Нет, друзья, – ответил я, – я не сумасшедший. Я сопровождал Садуко в его набеге, потому что он мой друг и помог мне однажды в минуту опасности, но я не хочу брать себе то, что досталось ценою крови. Если, согласно вашим законам, этот скот принадлежит мне, то я могу располагать им. Я даю по десяти голов каждому из моих охотников и по пятнадцати – родственникам тех, кто были убиты. Остальных я дарю Тшозе и прочим амангванам, сражавшимся с нами, и разделить их между собой они могут по соглашению.

Громкие, восторженные крики грянули со всех сторон. Садуко тоже поблагодарил меня с присущим ему высокомерием; однако я не думаю, чтобы он был очень доволен. Хотя мой дар освобождал его от необходимости поделиться своей долей со своими товарищами, но мне кажется, он опасался, что амангваны с этих пор будут любить меня больше, чем его. Это и произошло на самом деле, и я уверен, что среди всех этих дикарей не было человека, который не отдал бы своей жизни за меня, и до сего дня мое имя известно среди них и их потомков.

Наше обратное путешествие к кралю Умбези совершалось медленно, потому что раненые и огромное стадо стесняли нас. Но от стада мы скоро избавились: отобрав сотню самых лучших животных, Садуко отослал остальных, под охраной старика Тшоза и половины своих воинов, в назначенное им место, где они должны были ждать его прихода.

Прошло около месяца с памятной битвы, когда мы, наконец, расположились лагерем недалеко от краля Умбези, в том самом лесу, где я первый раз встретился с воинами Садуко. Но как они отличались теперь от тех тощих дикарей, которые, как призраки, выскользнули тогда из-за деревьев на зов своего предводителя! В пути Садуко купил им красивые повязки и одеяла; волосы были украшены длинными черными перьями птиц, а из шкур убитых волов сделаны были щиты. Кроме того, от хорошей обильной пищи они поправились и стали полными и лоснящимися.

Садуко решил провести ночь в лесу, ничем не выдавая нашего присутствия, а на следующее утро выступить во всем своем величии, в сопровождении своих воинов, презентовать Умбези затребованные им сто голов скота и официально просить руки его дочери.

Этот план был в точности выполнен. На следующее утро, после восхода солнца, Садуко, по примеру великих предводителей, выслал вперед двух разряженных глашатаев, которые должны были объявить Умбези о его приближении, а за ними было выслано еще двое людей, чтобы воспевать и восхвалять подвиги Садуко (кстати, я заметил, что им было строго приказано ни словом не обмолвиться обо мне). Затем мы выступили всем отрядом. Впереди шел Садуко в великолепном одеянии предводителя, с небольшим копьем в руках, в коротенькой юбочке из леопардовой шкуры и с перьями на голове. Его сопровождала свита из шести самых статных его товарищей, которые должны были представлять его советников. За ним шел я, в старом дорожном костюме, весь в пыли. Меня сопровождал безобразный, курносый Скауль в замасленных брюках и в стоптанных европейских сапогах, из которых выглядывали пальцы, и три моих охотника, вид которых был еще более жалкий. За ними шагали приодетые амангваны, человек восемьдесят, и шествие замыкалось стадом волов, погоняемых несколькими погонщиками.

Наконец мы подошли к воротам краля. Здесь мы застали глашатаев, которые все еще выкрикивали и подплясывали.

– Вы видели Умбези? – спросил их Садуко.

– Нет, – ответили они, – он спал, когда мы пришли, но его люди сказали нам, что он скоро выйдет.

– Скажите его людям, чтобы он скорее поторапливался, иначе я сам его выволоку, – заявил Садуко.

Как раз в эту минуту отворились ворота краля и в них появился толстый и смущенный Умбези. Меня поразил его испуганный вид, хотя он и старался скрыть свой страх.

– Кто является ко мне в гости с такой толпой? – спросил он, указывая на ряды вооруженных людей. – А, это ты, Садуко! – И, оглядывая его с ног до головы, прибавил: – Каким ты стал важным! Ограбил ты кого-нибудь? А, и ты здесь, Макумазан! Ты, я вижу, не стал важным. Ты похож на корову, вскормившую зимою двух телят. Но скажи, для чего здесь все эти воины? Я это потому спрашиваю, что мне нечем накормить так много людей, в особенности теперь, когда у нас только что было празднество.

– Не беспокойся, Умбези, – величественно ответил Садуко. – Я захватил с собою пищу для своих людей. Что же касается до моего дела, то оно очень простое. Ты потребовал у меня сто голов скота как выкуп за Мамину. Пошли своих слуг пересчитать их.

– С удовольствием, – как-то нервно ответил Умбези и отдал какое-то приказание стоявшим около него слугам. – Я рад, что ты внезапно так разбогател, Садуко, хотя я не могу понять, как это случилось.

– Все равно, как это случилось, – сказал Садуко. – Главное то, что я богат, и этого достаточно. Потрудись послать за Маминой. Я хочу поговорить с ней.

– Да, да, Садуко, я понимаю, что ты хочешь поговорить с Маминой, но, – и он с отчаянием оглянулся, – я боюсь, что она спит. Ты знаешь, что Мамина всегда поздно встает и терпеть не может, когда ее тревожат. Не придешь ли ты лучше в другой раз? Скажем, завтра утром? Она, наверное, к тому времени встанет… или, еще лучше, приходи послезавтра.

– В какой хижине находится Мамина? – грозно спросил Садуко.

– Не знаю, Садуко, – ответил Умбези. – Она спит то в одной, то в другой хижине, а иногда ходит к тетке в краль, до которого несколько дней пути. Я нисколько не удивлюсь, если она ушла туда вчера вечером.

Прежде чем Садуко мог ответить, раздался резкий, визгливый голос, исходивший от безобразной старухи, сидевшей в тени. Я признал в ней ту, которая была известна под именем Старой Коровы.

– Он лжет! – визжала она. – Он лжет! Мамина навсегда покинула этот краль. Она спала эту ночь не со своей теткой, а со своим мужем Мазапо, которому Умбези отдал ее в жены два дня тому назад, получив за нее сто двадцать голов скота, то есть на двадцать голов больше, чем ты предлагаешь, Садуко.

Я подумал, что при этих словах Садуко сойдет с ума от ярости. Его темная кожа сделалась совсем серой, он дрожал, как лист, и казалось, что он свалится. Затем он прыгнул, как лев, и, схватив Умбези за горло, отшвырнул его назад, угрожая ему копьем.

– Гнусная собака! – закричал он громовым голосом. – Говори правду, или я вспорю тебе живот! Что ты сделал с Маминой?

– О Садуко, – ответил Умбези прерывающимся голосом. – Мамина сама захотела выйти замуж. Это не моя вина.

Дальше ему не пришлось говорить, и, не схвати я Садуко и не оттащи его назад, это была бы последняя минута в жизни Умбези, потому что Садуко уже замахнулся над ним копьем. Так как Садуко ослабел от волнения, то он не мог вырваться из моих рук, и я продолжал его держать, пока рассудок вновь не вернулся к нему.

Наконец он немного оправился и отбросил от себя копье, как бы боясь искушения. Затем все тем же страшным голосом он спросил:

– Есть ли у тебя еще что сказать по поводу этого дела, Умбези? Я хочу выслушать все, прежде чем отвечу тебе.

– Только это, Садуко, – ответил Умбези, поднявшись с земли и трясясь, как тростник. – Я поступил так, как поступил бы всякий отец.

Мазапо очень могущественный предводитель, и он будет мне хорошей опорой в моей старости. Мамина объявила, что она хочет выйти за него замуж…

– Он лжет! – завизжала Старая Корова. – Мамина сказала, что не хочет выходить замуж ни за одного зулуса, так как, кажется, она имела виды на белого человека. – И она покосилась на меня. – Но потом она сказала, что если ее отец желает, чтобы она вышла замуж за Мазапо, то она, как послушная дочь, повинуется ему, но если этот брак вызовет раздоры и прольется кровь, то пусть эта кровь падет на его голову, а не на ее…

– Ты тоже выпускаешь свои когти против меня, проклятая кошка! – сказал Умбези и так огрел старуху по спине, что она убежала, визжа и ругаясь.

– О Садуко! – продолжал он. – Не отравляй своего слуха этими лживыми речами. Мамина никогда не говорила ничего подобного, а если говорила, то не мне. Так вот, когда моя дочь согласилась взять Мазапо в мужья, его люди пригнали сюда сто двадцать самых лучших волов, и ты хотел бы, чтобы я не принял их, Садуко? Вспомни, Садуко, что хотя ты и обещал мне сто голов – то есть на двадцать голов меньше, – но в то время у тебя не было ни одного вола, и я не мог представить себе, откуда ты их достанешь. Кроме того, – прибавил он, видя, что его аргументы не производили впечатления, – мне передали, что вы оба, ты и Макумазан, были убиты какими-то злодеями в горах. Вот, я все сказал, и если, Садуко, у тебя есть скот, то у меня имеется еще другая дочь, может быть, не такая красивая, но гораздо лучшая работница. Идем и выпьем глоток пива, а я пошлю за ней.

– Перестань болтать о твоей другой дочери и о пиве и выслушай меня, – сказал Садуко, так зловеще поглядывая на выроненное им копье, что я поспешил наступить на него ногой. – Я теперь более могущественный предводитель, чем этот боров Мазапо. Есть ли у Мазапо такие телохранители, как эти молодцы? – И он пальцем указал на сомкнутые ряды грозных амангванов. – Есть ли у Мазапо столько скота, как у меня? То, что ты видишь, только десятая часть, которую я привел в виде выкупа отцу той, которая была мне обещана в жены. Может ли Мазапо назвать Панду своим другом? Мне кажется, я слышал что-то другое. Победил ли Мазапо бесчисленное племя благодаря своему мужеству и своему уму? Молод и красив ли Мазапо, или он старый безобразный боров? Ты не отвечаешь мне, Умбези, и, быть может, хорошо делаешь, что молчишь. Теперь слушай еще. Если бы здесь не было Макумазана, которого я не хочу вмешивать в семейные дела, то я приказал бы своим людям схватить тебя и избить до смерти, а затем пойти к борову и поступить с ним таким же образом. Приходится с этим немного обождать, потому что у меня есть другие дела. Но день недалек, когда я и это устрою. Поэтому советую тебе, обманщик, поспешить умереть, иначе ты узнаешь, что значит быть избитым палками до смерти. Пошли и передай мои слова Мазапо. А Мамине скажи, что я скоро приду и заберу ее, но приду с копьями, а не со скотом. Понимаешь? Да, я вижу, что ты понял, потому что ты от страха ревешь, как женщина. Прощай же, обманщик, и жди меня, когда я вернусь с палками.

И, повернувшись, Садуко удалился. Я хотел поспешить за ним, но бедняга Умбези подскочил ко мне и схватил меня за руку.

– О Макумазан, – воскликнул он, плача от страха, – если ты когда-нибудь считал меня своим другом, то помоги мне выбраться из глубокой ямы, в которую я попал из-за проделок Мамины. Макумазан, если бы она была твоей дочерью и могущественный предводитель явился бы со ста двадцатью головами самого лучшего скота, то разве ты не отдал бы ее ему, несмотря на то, что он немолод и некрасив?

– Я думаю, нет, – ответил я, – но у нас ведь нет обычая продавать женщин.

– Да, да, я забыл, что в этом отношении вы, белые люди, сумасшедшие. По правде говоря, Макумазан, я думаю, что она действительно любит тебя, она сама мне говорила это. Почему же ты не украл ее, когда я не смотрел? Мыс тобой сговорились бы потом, а я освободился бы от этой каверзы и не попал бы в яму.

– Потому что некоторые люди не делают таких вещей, Умбези.

– Да, да, я забыл. Я всегда забываю, что вы, белые люди, совсем другого склада и что нельзя от вас ожидать, что вы поступали бы, как люди в здравом рассудке. Во всяком случае, ты друг этого тигра Садуко, что опять доказывает, что ты совсем помешанный, потому что многие охотнее согласились бы подоить буйволицу, чем идти рука об руку с Садуко. Ты разве не понимаешь, Макумазан, что он хочет убить меня? Уф! Ведь он хочет избить меня палками до смерти. Уф! И если ты не помешаешь ему, то он сделает это наверно… может быть, завтра. Уф! Уф!

– Да, я понимаю, Умбези, и думаю, что он это сделает. Но я не знаю, как я могу помешать ему. Вспомни, что ты ведь знал, как он любит Мамину, и поэтому ты очень плохо поступил с ним.

– Я никогда не обещал ее ему, Макумазан. Я только сказал, что если он приведет сто голов, то, может быть, я отдам ему Мамину.

– Он получил эти сто голов и еще гораздо больше, уничтожив амакобов, врагов его племени. Но теперь ты своей доли уже не получишь и я думаю, тебе придется примириться с твоей участью, которой я не хотел бы разделить, даже если бы мне обещали весь скот в стране зулусов.

– Поистине ты не из тех, у кого можно искать утешения в минуту горя, – простонал бедняга Умбези, а затем прибавил, просияв: – Но, может быть, Панда убьет его за то, что он уничтожил племя Бангу, когда в стране мир. О Макумазан, не можешь ли ты уговорить Панду убить его?

– Невозможно, – ответил я, – Панда его друг, между нами говоря, Садуко уничтожил амакабов по особому желанию короля. Когда Панда услышит об этом, он позовет Садуко к себе и сделает его своим советником, дав ему право жизни и смерти над такими маленькими людьми, как ты и Мазапо.

– Тогда все кончено, – слабым голосом проговорил Умбези, – и я постараюсь умереть, как мужчина. Но быть избитым палками! О! – прибавил он, скрежеща зубами. – Если бы Мамина только попалась мне в руки, я вырвал бы все ее красивые волосы. Я связал бы ей руки и запер бы ее со Старой Коровой, которая любит ее так же, как кошка любит мышь. Нет, я убью ее… Слышишь, Макумазан, если ты не поможешь мне, я убью Мамину, а это тебе не понравится, потому что я уверен, что она дорога тебе, хотя ты и не решился похитить ее.

– Если ты только посмеешь тронуть Мамину, – сказал я, – то будь уверен, мой друг, что палки Садуко очень быстро загуляют по твоему телу и я сам донесу на тебя Панде. Слушай меня, старый болван, Садуко так любит твою дочь, что если бы только он смог получить ее, я думаю, он не посмотрел бы на то, что она замужем. Поэтому ты должен постараться откупить ее у Мазапо. Понимаешь, я говорю: откупить ее, а не достать ее кровопролитием – и это ты можешь сделать, уговорив Мазапо развестись с ней. И если Садуко узнает, что ты старался сделать это, я думаю, он оставит на время свои палки в покое.

– Я попытаюсь, Макумазан. Правда, Мазапо очень упрям, но если он узнает, что его жизнь в опасности, он, может быть, уступит. И если Мамина узнает, что Садуко сделался богатым и могущественным, она, может быть, тоже согласится выйти за него. О, благодарю тебя, Макумазан, ты настоящая подпора моей хижины. Прощай, Макумазан, если тебе нужно идти. Но почему… почему ты не похитил Мамину и не избавил меня от всех этих неприятностей?

Глава VIII. Вражда братьев

Вернувшись к своим фургонам после этой трагикомической сцены со стариком Умбези, я узнал, что Садуко и его воины уже выступили по направлению к королевской резиденции Нодвенгу. Садуко, однако, надеялся, как мне передавали, что я отправлюсь вслед за ним, чтобы представить отчет об уничтожении амакобов. Поразмыслив немного, я решил это сделать, движимый любопытством узнать, что выйдет из всей этой истории.

После длительного путешествия, не ознаменовавшегося никаким особенно интересным приключением, я прибыл, наконец, в Нодвенгу и расположился лагерем в месте, указанном ожидавшим меня, на некотором расстоянии от города, королевским советником. Здесь я провел два или три дня, занимаясь стрельбой в горлиц и других птиц. Наконец, когда это времяпровождение мне надоело и я собирался уже двинуться в Наталь, ко мне в фургон заглянул Мапута – тот самый, который передал мне послание от короля перед нашим отправлением в поход против Бангу.

– Привет тебе, Макумазан! – сказал он. – Ну как амакобы? Я вижу, они не убили тебя.

– Нет, – ответил я, угощая его табаком. – Они не совсем убили меня, потому что я здесь. Что тебе угодно от меня?

– О Макумазан, король хочет только знать, остались ли у тебя маленькие шарики в коробке, которую я тебе вернул. Он хотел бы проглотить один шарик.

Я подал ему всю коробку, но он не взял ее, сказав, что король желает принять ее лично от меня. Тогда я понял, что это был просто предлог, и спросил, когда Панде угодно будет принять меня. Он ответил, что король ждет меня немедленно.

Таким образом, мы с ним отправились, и через час я стоял или, вернее, сидел перед королем.

Подобно всем членам его семьи, король был огромных размеров, но в противоположность Чаке и другим братьям, выражение лица его было доброе. Я поклонился ему, приподняв фуражку, и занял место на деревянном табурете, приготовленном для меня около большой хижины, в тени которой сидел король, окруженный оградой.

– Привет тебе, Макумазан, – сказал он. – Я рад видеть тебя живым и невредимым. Я слышал, что с тех пор, как мы виделись, ты испытал опасное приключение.

– Да, король, – ответил я, – но какое приключение имеешь ты в виду? Приключение ли с буйволом, когда Садуко помог мне, или приключение с амакобами, когда я помог Садуко?

– Последнее, Макумазан, и я желаю подробно услышать о нем. Мы были с ним совсем одни, так как он приказал своим советникам удалиться, и я рассказал ему всю историю.

– Ты умен, как павиан, Макумазан, – сказал он, когда я кончил. – Это было хитро придумано: устроить ловушку для Бангу и его амакобов и заманить их в нее их собственным скотом. Но мне сказали, что ты отказался от своей доли этого скота. Почему сделал ты это, Макумазан?

Я повторил Панде мои соображения, которые я уже изложил раньше.

– Каждый ищет величия своим собственным путем, – сказал он, – и, может быть, твой путь лучше нашего. Белые люди или некоторые из них идут одной дорогой, а черные – другой. Обе дороги кончаются в одном месте, и никто не узнает, какая дорога правильная, пока путь не будет пройден. Но то, что ты потерял, выиграл Садуко и его племя. Он мудрый, этот Садуко, потому что он умеет выбирать своих друзей, и его мудрость принесла ему победу и богатство. Но тебе, Макумазан, твоя мудрость не принесла ничего, кроме почета, а если человек питается только почетом, то он отощает.

– Я люблю быть тощим, Панда, – спокойно ответил я.

– Да, да, я понимаю, – возразил Панда, который, как большинство туземцев, быстро схватывал смысл, – и я тоже люблю людей, которые тощают от такой пиши, как твоя, и таких людей, чьи руки чистые. Мы, зулусы, доверяем тебе, Макумазан, как мы доверяем немногим белым людям, потому что мы уже давно узнали, что твои уста говорят то, что думает твое сердце, а твое сердце всегда думает то, что хорошо. Тебя называют Ночным Бдителем, но ты любишь свет, а не тьму.

При этих несколько необычных комплиментах я поклонился и почувствовал, как даже сквозь загар немного покраснел. Но я ничего не ответил, и Панда тоже некоторое время молчал. Затем он крикнул гонцу позвать своих сыновей Сетевайо и Умбелази и приказал Садуко, сыну Мативани, ожидать поблизости, в случае если он захочет с ним говорить.

Несколькими минутами позже появились оба королевича. Я с интересом ждал их прихода, так как это были виднейшие люди в стране и народ уже горячо обсуждал, кто из них будет престолонаследником.

Оба они были на вид одного возраста (трудно бывает точно определить года зулусов), и оба они были статные молодые люди. Выражение лица Сетевайо было, однако, более суровое. Говорили, что он походил на своего дядю, лютого и зверского Чаку, а я нашел в нем сходство с другим его дядей, с Дингааном, с которым я был очень хорошо знаком в юности. У него был тот же мрачный взгляд и надменный вид. И когда он сердился, он так же сжимал рот, выражая беспощадную непреклонность.

О Умбелази я не могу говорить без восторга. Как Мамина была самой красивой женщиной, какую я когда-либо видел в стране зулусов, так Умбелази был самым красивым мужчиной. Зулусы прозвали его Умбелази Прекрасный, и немудрено. Начать с того, что он был, по крайней мере, на три дюйма выше самого высокого зулуса – за четверть мили я узнавал его по росту – и ширина его груди была пропорциональна его росту. Затем он был великолепно сложен и сильные, красивые конечности кончались, как у Садуко, маленькими кистями и ступнями. Лицо было открытое, черты лица правильные, цвет кожи светлее, чем у Сетевайо, а глаза, всегда улыбавшиеся, были большие и темные.

Прежде чем они прошли во внутреннюю изгородь, можно было заметить, что отношения между братьями были не из лучших.

229

Каждый из них старался первым пройти через калитку, чтобы показать этим свое право на престолонаследство. Результат был несколько комичен, потому что они застряли в калитке. Но здесь сказался больший вес Умбелази, и, пустив в ход силу, он вдавил брата в тростниковую изгородь и на один шаг опередил его.

– Ты становишься слишком жирным, брат мой, – сказал Сетевайо, нахмурясь. – Если бы у меня в руке было копье, то ты был бы ранен.

– Я знаю это, брат мой, – ответил с добродушным смехом Умбелази, – но я знаю также, что никто не смеет являться вооруженным перед королем. Иначе я пропустил бы тебя вперед.

При этом намеке Умбелази, сказанном, правда, в виде шутки, что он не рискнул бы пройти спиной к вооруженному брату, Панда беспокойно заерзал, а Сетевайо еще более зловеще нахмурился. Однако они не обменялись больше словами, а, подойдя к отцу бок о бок, приветствовали его, подняв руки.

– Привет вам, дети мои, – сказал Панда и, предвидя ссору, кому занять почетное место по правую его руку, поспешно прибавил: – Садитесь оба передо мною, а ты, Макумазан, сядь по правую руку от меня. Я сегодня немного туг на правое ухо.

Братья уселись перед королем, предварительно пожав мне руку, и тут опять возникло затруднение, кто из них первый протянет мне руку. Помнится, Сетевайо на этот раз удалось опередить брата.

Когда эти формальности были закончены, король обратился к сыновьям:

– Я послал за вами, чтобы спросить вашего совета относительно одного дела – небольшого дела, но которое может разрастись. – Он остановился и взял щепотку табаку, а братья воскликнули:

– Мы слушаем тебя, отец!

– Дело касается Садуко, сына Мативани, предводителя амангванов, которого Бангу, предводитель амакобов, убил много лет тому назад с разрешения того, кто правил до меня. Этот Бангу, как вы знаете, был в последнее время занозой на моей ноге, которая из-за нее начала гноиться, и все же, однако, я не хотел идти войной против него. Поэтому я шепнул на ухо Садуко: «Он твой, если ты сможешь убить его, и скот его будет тоже твоим». Садуко неглуп. С помощью этого белого человека, Макумазана, нашего старого друга, он убил Бангу и захватил его скот, и нога моя начинает уже заживать.

– Мы слышали это, – сказал Сетевайо.

– Это было славное дело, – прибавил Умбелази.

– Да, – продолжал Панда, – я тоже считаю это славным делом, принимая во внимание, что у Садуко был только небольшой отряд бродяг…

– Нет, – прервал Сетевайо, – это не бродяги помогли ему одержать победу, а мудрость Макумазана.

– Мудрость Макумазана не привела бы ни к чему, не будь храбрости Садуко и его бродяг, – заявил Умбелази.

Я увидел, что братья разделились за и против Садуко не потому, что их интересовал вопрос правоты, а из противоречия друг другу.

– Правильно, – продолжал Панда, – я согласен с вами обоими, сыновья мои. Но дело вот в чем: я считаю Садуко человеком, подающим большие надежды, и его следовало бы выдвинуть, чтобы он полюбил всех нас, в особенности потому, что его род пострадал от нашего рода, так как тот, кто правил до меня, послушался злого совета Бангу и позволил ему без причины вырезать все племя Мативани. Поэтому, чтобы стереть это пятно и привязать к нам Садуко, я думаю восстановить Садуко в его правах предводителя амангванов, вернув ему земли, которыми владел его отец, и сделать его также предводителем амакобов, из которых остались только женщины, дети и несколько мужчин.

– Как угодно будет королю, – зевая, сказал Умбелази, которому надоело слушать.

Сетевайо ничего не сказал. Казалось, он думал о чем-то другом.

– Я думаю тоже, – продолжал Панда несколько неуверенным голосом, – для того, чтобы прикрепить его к нам неразрывными узами, дать ему в жены девушку из нашей семьи.

– Зачем разрешать этому жалкому амангвану породниться с королевским домом? – спросил Сетевайо, поднимая голову. – Если он опасен, то почему не убить его и покончить с ним раз навсегда?

– Это немыслимо, сын мой. В стране неспокойно, и я не хочу убивать тех, кто может помочь нам в час опасности, а также не хочу я делать из них своих врагов. Я хочу, чтобы они были нашими друзьями, а потому мне кажется разумным, если нам дается в руки семя величия, поливать его, а не выкапывать или пересаживать в чужой сад. Дела Садуко показывают, что он представляет собою такое семя.

– Наш отец высказал свое пожелание, – сказал Умбелази, – и Садуко мне нравится. Какую из наших сестер предполагает мой отец отдать ему?

– Ту, которая носит имя праматери нашего рода, о Умбелази, – твою родную сестру Нэнди (что значит «нежная»).

– Великий дар преподносишь ты Садуко, отец, так как Нэнди и умна и красива. А как она сама относится к этому плану?

– Очень благосклонно. Она видела Садуко, и он понравился ей. Она сама мне сказала, что не желает другого мужа.

– Если так, – равнодушно ответил Умбелази, – то можно ли что-нибудь возразить, раз король приказывает, а королевская дочь желает?

– Можно возразить очень многое, – вмешался Сетевайо. – Я считаю недопустимым, чтобы этот ничтожный человек, который победил маленькое племя, воспользовавшись умом Макумазана, получил в награду не только звание предводителя, но и руку самой умной и красивой из королевских дочерей, хотя бы даже Умбелази, – прибавил он с усмешкой, – готов был бы швырнуть свою сестру, как швыряют кость бродячей собаке.

– Кто швырнул кость, Сетевайо? – спросил с жаром Умбелази. – Король или я, который до настоящей минуты и не слышал об этом деле? И имеем ли мы право оспаривать решение короля?

– Не преподнес ли тебе случайно Садуко несколько голов скота из тех, что украл у амакобов, Умбелази? – спросил Сетевайо. – Наш отец не требует выкупа, так ты, может быть, принял вместо этого дар.

– Единственный дар, который я принял от Садуко, – сказал Умбелази, с трудом, как я видел, подавлявший свой гнев, – это дар его дружбы. Он мой друг, и вот почему ты ненавидишь его, как ненавидишь всех моих друзей.

– Любить мне, что ли, всякую бродячую собаку, которая лижет тебе руки, Умбелази? О, тебе не требуется говорить мне, что он твой друг. Я знаю, это ты внушил мысль нашему отцу разрешить ему убить Бангу и украсть его скот. Я считаю это нехорошим делом, так как кровь Бангу запятнала врата нашего дома. И тот, кто совершил это зло, будет жить здесь и называться, пожалуй, как ты и я. Да и как же иначе, раз сестра Нэнди ему будет отдана в жены? Разумеется, Умбелази, тебе следует принять скот, от которого отказался белый человек, потому что всем известно, что ты заслужил его.

Умбелази вскочил, выпрямился во весь рост и заговорил хриплым от гнева голосом.

– Прошу тебя, о король, дать мне разрешение удалиться. Если я останусь здесь дольше, то пожалею, что у меня нет с собой копья. Но раньше чем уйти, я выскажу всю правду. Сетевайо ненавидит Садуко потому, что, зная его храбрость и ум, он искал его дружбы после того, как Садуко уже обещал быть моим другом. Вот почему он осыпает меня насмешками. Пусть он оправдается, если может!

– Я и не думаю оправдывать себя, – ответил, нахмурившись, Сетевайо. – Кто дал тебе право шпионить за мной и требовать от меня отчета перед королем? Я не хочу больше ничего слышать! Оставайся здесь и заплати Садуко нашей сестрой. Король обещал ее и слову своему изменить не может. Только скажи твоей собаке, что у меня наготове для нее палка, если она посмеет огрызнуться на меня. Прощай, отец. Я отправлюсь в мои владения, в страну Гикази, и там ты можешь найти меня, если я тебе понадоблюсь. Но прошу тебя не вызывать меня до окончания свадебных торжеств, потому что я не хочу на них присутствовать.

И он, поклонившись королю, повернулся и ушел, не попрощавшись с братом. Мне он, однако, пожал руку на прощанье, так как Сетевайо всегда дружески относился ко мне, потому что он думал, вероятно, что я могу ему пригодиться.

– Отец мой, – сказал Умбелази, когда Сетевайо ушел, – разве можно это терпеть! Можно ли меня винить в этом деле? Ты слышал и видел – ответь мне, отец!

– Нет, тебя нельзя винить на этот раз, Умбелази, – ответил король с тяжелым вздохом. – Но чем кончатся ваши вечные ссоры, сыновья мои? Я думаю, что только река крови сможет потушить такую ненависть, и тогда кто из вас выживет и достигнет берега?