Текст книги "Возвращение Айши"

Генри Райдер Хаггард
Возвращение Айши

ВСТУПЛЕНИЕ

Правильно говорит латинское изречение: случается всегда непредвиденное. Менее всего на свете я, издатель этой, как и предыдущей книги, ожидал получить известие от Людвига Хорейса Холли. И на то было веское основание: я полагал, что автор давно уже распрощался с этим бренным миром.

Много-много лет назад мистер Холли прислал рукопись повествования под заглавием «ОНА»; в сопроводительном письме он сообщал, что вместе со своим приемным сыном Лео Винси отправляется в Центральную Азию в надежде на то, что возлюбленная Лео, божественная Айша, выполнит свое обещание и явится им снова – но это уже мое предположение.

Признаюсь, между делом я нередко задумывался об их дальнейшей судьбе, живы ли они, а если да, то монашествуют ли в каком-нибудь ламаистском монастыре в Тибете или под наставничеством восточных мудрецов постигают тайны магии и основы аскетизма, рассчитывая возвести мост между собой и этой бессмертной женщиной.

Подумать только – я, опытный издательский волк, сунул куда-то грязную незарегистрированную бандероль в коричневой обертке и с выведенным незнакомой рукой адресом, уверенный, что она не представляет ни малейшего интереса, и забыл о ней на целых два дня. Там она, может быть, все еще и валялась бы, если бы ею не заинтересовался другой человек: он вскрыл ее и обнаружил внутри рукопись с обгорелыми последними листами и два письма на мое имя.

Первое письмо было написано дрожащей рукой, так пишут люди старые или больные; я тотчас узнал почерк, хотя прошла целая вечность с тех пор, как я видел его в последний раз; никто, кроме мистера Холли, не выводит букву «X» с такой характерной завитушкой. Я надорвал запечатанный конверт, вытащил письмо и сразу же мой взгляд выхватил подпись: Л. X. Холли. Давно уже ничего не читал я с такой жадностью. Вот это письмо:

Дорогой сэр,

Я выяснил, что вы живы; как ни странно, жив и я, дотягиваю последние дни.

По возвращении в цивилизованный мир я сразу же наткнулся на Вашу, вернее, мою, книгу «Она» и прочел ее – в переводе на хинди. Хозяин дома – религиозный проповедник, человек достойный, но с прозаическим складом ума, выразил удивление, что я так глубоко поглощен чтением «невероятной романтической истории». Я ответил, что люди бывалые, хорошо знакомые с суровой реальностью, часто зачитываются именно подобными историями. Любопытно, что сказал бы этот превосходный человек, знай он, что я называю «суровой реальностью»?

Я вижу, Вы честно и добросовестно выполнили свои обязательства. Все наши условия соблюдены: ничто не добавлено или изъято. Двадцать лет назад я доверил Вам первую часть повествования, Вам же я хочу доверить и его завершение. Вы первый узнали о Той-чье-слово-закон, неувядаемо прекрасной Айше, что долгими веками жила в усыпальницах Кора, ожидая, когда возродится ее ушедший возлюбленный, и в конце концов Судьба смилостивилась над ней.

Поэтому будет справедливо, если Вы первый узнаете об Айше, Хесеа и Духе Горы, прорицательнице Оракула, со времен Александра Македонского восседающей среди огней Святилища, последней хранительнице скипетра Хес или Исиды в этом мире. Будет также справедливо, если первому из всех людей я расскажу Вам о мистической развязке удивительной трагедии, что началась в Коре, а может быть, и ранее, в Египте или еще где-нибудь.

Тяжело больной, я вернулся в свой старый дом, чтобы умереть. Я попросил здешнего доктора переслать Вам мои записи, если в последний момент я не передумаю и не сожгу их. К этим записям я приложу шкатулку с несколькими набросками, которые могут Вам пригодиться, и систр, музыкальный инструмент древних египтян – использовали его как скипетр при служении в честь богинь Исиды и Хатхор11
  Хатхор (Хатор) – в древнеегипетской мифологии богиня Неба. В поздний период отождествлялась с Исидой. – Примеч. перев.


[Закрыть], олицетворяющих стихийные силы Природы; этот систр-скипетр – прекрасной работы, сделан еще в глубокой древности. Я завещаю его Вам в знак признательности и уважения; это единственное остающееся у меня подтверждение истинности моего повествования: как Вы убедитесь, в моем повествовании нередко о нем упоминается. Возможно, Вы будете ценить систр и как память о самом необыкновенном и прекрасном существе, что когда-либо жило и, по всей вероятности, продолжает жить. Он служил ей символом власти, им она приветствовала Тени Святилища; это ее прощальный дар.

Не исключено, что систр обладает магическими свойствами, сохраняя часть могущества Айши, могущества, перед которым склонялись даже духи; если Вы обнаружите эти магические свойства, пользуйтесь ими осторожно.

У меня не остается ни сил, ни желания продолжать. Пусть мое повествование говорит само за себя. Делайте с ним что хотите, можете ему верить или не верить – дело Ваше. Мне это безразлично, ибо я знаю, что все в нем – чистая правда.

Кем была Айша, вернее сказать, кто такая Айша? Воплощенная духовная субстанция, материализация духа Природы – непредсказуемая, прекрасная, жестокая, бессмертная, обреченная на вечное одиночество, – спасти ее может лишь Человечество и его – не слишком, увы, ревностное – служение. Судите сами. А я устал размышлять и ухожу, чтобы постичь наконец эту тайну.

Желаю Вам счастья и благополучия. Прощайте и Вы, и все люди.

Л. Хорейс Холи

Я положил письмо на стол и, весь во власти чувств, которые не могу ни осмыслить, ни описать, вскрыл второй конверт; и в него было вложено письмо; привожу его почти целиком, опустив лишь некоторые бессвязности и имя автора – так он просил.

Вот что говорилось в этом втором письме, отправленном из глухого местечка на берегах графства Камберленд:

Дорогой сэр,

Как лечащий врач мистера Холли, я должен, выполняя данное ему обещание, стать посредником в довольно необычном деле, о котором, несмотря на весь мой интерес, мне известно весьма немногое. Я делаю это, строго оговаривая, что не будет упомянуто ни мое имя, ни название места, где я практикую.

Десять дней назад меня вызвали к мистеру Холли, в его старый дом на Утесе; в течение многих лет там не жил никто, кроме экономки и слуги; этот дом – его наследственная собственность. Экономка, которая вызвала меня, сказала, что ее хозяин недавно вернулся из заграницы, откуда-то из Азии, у него очень плохо с сердцем; видимо, скоро он умрет; это ее предположение оправдалось.

Больной сидел на постели (в таком положении ему было легче); меня крайне поразил его странный вид. У него были маленькие темные, но необыкновенно живые и проницательные глаза, пышная, спадающая на широкую грудь белоснежная борода и седые волосы, закрывающие лоб и образующие одно целое с бакенбардами. Необычайно длинные и сильные руки, одна – покалеченная, очевидно, в схватке с каким-то зверем. Он сказал, что это была собака, но если и впрямь собака, то огромная. Человеком он был очень уродливым и в то же время – извините за противоречие – красивым. Для пояснения своей мысли скажу, что его лицо не походило на лицо ни одного из тех заурядных смертных, с кем мне доводилось встречаться в не такой уж и долгой жизни. Будь я художником, я не искал бы лучшей натуры, чтобы изобразить человека мудрого и благожелательного, но совершенно необычного образа мыслей.

Мистер Холли был слегка раздосадован тем, что меня вызвали без его ведома. Вскоре, однако, между нами установились достаточно теплые отношения, и он поблагодарил меня за то, что я облегчил его страдания, хотя, к сожалению, я мог сделать для него очень немногое. Иногда он подолгу рассказывал о разных странах, где путешествовал много лет, когда вел некие странные поиски – какие именно, он никогда не уточнял. Дважды в бреду он говорил по-гречески и по-арабски, так я, во всяком случае, полагаю, а случалось, и по-английски, обращаясь к неведомому существу, им почитаемому, я бы даже рискнул сказать: боготворимому. Но мой долг – блюсти профессиональную тайну, и я не могу повторить его слова.

Однажды он показал на грубую шкатулку из незнакомого мне дерева (эту шкатулку я только что отправил Вам почтой) и, сообщив Ваше имя и адрес, попросил, чтобы после его смерти ее непременно отослали Вам. И еще он попросил меня привести в порядок рукопись, также для Вас.

Увидев, что я разглядываю обгорелые листы, он сказал (привожу его слова в точности):

«Ничего не поделаешь, придется послать как есть. Видите ли, я хотел уничтожить рукопись, даже ее поджег, но тут вдруг услышал ясное и непререкаемое веление – и выхватил ее из огня».

Не знаю, что именно разумел мистер Холли под словом «веление», ибо разговаривать на эту тему он не пожелал.

Перехожу к заключительной сцене. Однажды вечером, часов в одиннадцать, зная, что мой пациент обречен, я отправился сделать ему инъекцию стрихнина, продлевающего в таких случаях работу сердца. У самого его дома я встретил экономку: она спешила ко мне, и, видя, что она в большом испуге, осведомился, не умер ли хозяин. Она ответила, нет, он куда-то отправился, слез с кровати и, как был, босиком, вышел: в последний раз его видел ее внук, как раз здесь, среди шотландских елей, где мы разговариваем. Паренек принял его за привидение и сильно напугался.

В ту ночь луна была очень яркая, только что выпавший свежий снег отражал ее лучи. Я начал искать в ельнике, пока наконец на самой опушке не наткнулся на следы босых ног. По этим следам я и пошел, предупредив экономку, чтобы она разбудила мужа, ибо поблизости не было никого другого. Отпечатки ног были отчетливо различимы на ослепительно белой простыне. Вели они вверх по склону холма за домом.

На самой вершине этого холма есть древний памятник: монолитные каменные столбы, воздвигнутые языческим племенем; расположены они в виде круга, поэтому местные жители называют их Дьяволовым Кольцом: это небольшое подобие Стонхенджа22
  Стонхендж – культовая постройка второго тысячелетия до н.э. в Великобритании, близ города Солсбери. Некоторые ученые считают Стонхендж древней обсерваторией. – Примеч. перев.


[Закрыть]. Я видел его несколько раз, а недавно присутствовал на заседании археологического общества, где обсуждали его происхождение, а также и предназначение. Помню, один просвещенный, но весьма эксцентричный джентльмен сделал краткое сообщение о грубо высеченном, с закрытым покрывалом лицом бюсте, находящемся во внутреннем помещении высокого плоского кромлеха33
  Кромлех – культовое сооружение в виде круговых оград из огромных камней. – Примеч. перев.


[Закрыть] или дольмена, в самом центре кольца .

Он утверждал, что это изображение египетской богини Исиды, здесь находилось святилище, посвященное ей или другой богине, олицетворяющей стихийные силы Природы, со сходной атрибутикой; но другой просвещенный джентльмен опроверг это предположение как абсурдное. Все поддержали его, заявив, что Исиде никогда не поклонялись в Англии, хотя я лично считаю, что ее культ вполне мог быть завезен сюда финикийцами или даже римлянами. Но в подобных делах я профан, поэтому оставляю свое мнение при себе.

Я вспомнил, что мистер Холли знаком с этим местом, накануне даже спрашивал меня, сохранились ли камни в том виде, в каком они были во времена его юности. Меня поразили его слова, что там он хотел бы умереть. Когда я сказал, что у него вряд ли достанет сил добраться туда, он слегка усмехнулся.

Ключ к решению загадки был в моих руках, и, не обращая больше внимания на следы, я поспешил прямиком к Дьяволову Кольцу – оно находилось примерно в полумиле. Вскоре я уже был возле каменных столбов и там, да, там, рядом с кромлехом, увидел мистера Холли: он стоял на снегу босиком, в одном нижнем белье.

Никогда не забуду этой жуткой сцены. Круг из грубых каменных столбов, устремленных в усыпанное звездами небо, необыкновенно пустынное и необыкновенно торжественное место: в самой середине – высокий, выше столбов, дольмен, отбрасывающий длинную черную тень на слепящий снежный покров, и в стороне от этой тени – весь в белом, мистер Холли: в ярком свете луны я отчетливо различал каждое его движение, даже блаженное выражение лица. Он произносил какое-то заклятие – кажется, на арабском языке, еще издали я услышал переливы его громкого звучного голоса, увидел дрожащие протянутые руки. В правой руке он держал нечто похожее на скипетр с петлей наверху; этот скипетр по его настоятельной просьбе я посылаю Вам вместе с набросками. Я даже видел блеск драгоценных каменьев, нанизанных на его струны, и в глубокой тишине слышал позвякивание золотых колокольчиков.

Неожиданно я почувствовал, что мы не одни; сейчас Вы поймете, почему я прошу не упоминать моего имени. Не хочу, чтобы его связывали со сверхъестественной историей – невероятной и абсурдной. Но при всех обстоятельствах я считаю нужным рассказать Вам о том, что увидел или мне привиделось; толи из тени дольмена, то ли из него самого появилось большое, ярко сияющее пятно; постепенно оно приняло облик женщины с челом, горящим звездным огнем.

Это видение – оптический обман или что-либо другое, не знаю – поразило меня так сильно, что я замер под одним из монолитов, не в силах даже окликнуть утратившего, видимо, рассудок человека, по чьим стопам я следовал.

И мистер Холли заметил видение. По крайней мере он повернулся к лучезарной фигуре, с криком дикой радости шагнул вперед и повалился – сквозь нее! – навзничь.

Когда я подбежал, видение уже исчезло: мистер Холли, продолжая крепко сжимать скипетр, лежал бездыханный в тени дольмена .

Не стану приводить остальную часть письма доктора с его крайне, на мой взгляд, неубедительными рассуждениям по поводу лучезарного виденья и рассказом о том, как он, доктор, убедил судебные власти не предпринимать полагающегося в подобных случаях расследования.

Шкатулка благополучно прибыла. Нет особой необходимости говорить о набросках, скажу лишь несколько слов о систре, или скипетре. Он выточен из хрусталя в хорошо известной форме Знака Жизни44
  Знак Жизни (crux ansata, букв.: крест с рукояткой) – знак в форме усеченного сверху креста и петли, древнеегипетский символ долгой жизни. – Примеч. перев.


[Закрыть], созданного воображением древних египтян: основной стержень, поперечина и петля. Петля затянута золотыми струнами с нанизанными на них драгоценными каменьями: сверкающими брильянтами, синими, цвета моря, сапфирами и кроваво-алыми рубинами; на четвертой струне сверху – четыре золотых колокольчика. Когда я впервые прикоснулся к систру, моя рука задрожала от волнения, и колокольчики откликнулись тихим мелодичным звоном, напоминающим звон отдаленных колоколов в глубоком безмолвии моря. Мне показалось, будто от этой прекрасной священной вещи исходит необъяснимый ток, пронизывающий все мое тело.

О природе самой тайны, изложенной в этой книге, я предпочитаю не высказывать собственного суждения. Пусть читатель сам составит свое мнение и о тайне, и о ее внутреннем значении. Мне ясно лишь одно – при условии, конечно, что мистер Холли рассказывает правду обо всем виденном и перенесенном им вместе с Лео Винси, а я верю в его правдивость, – различные объяснения тайны, предложенные Айшей и другими, не являются достаточно убедительными.

Как и мистер Холли, я склоняюсь к гипотезе, что Она, если ее можно назвать этим именем, редко встречающимся во второй, заключительной части рукописи, скрывала истину под покровом мифа об Исиде и удивительно живописной истории о Горном Огне, намереваясь полностью открыться в так и не пропетой песне.

Издатель

АЙША

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ

Той-чье-слово-закон

Глава I. Двойное знамение

С той ночи, когда Лео было явлено Видение, миновало уже двадцать лет, более тяжелого времени не выпадало, пожалуй, на долю ни одного из людей, ибо все эти двадцать лет были заполнены мучительными поисками, а завершились они поистине потрясающими событиями.

Я уже близок к смерти и рад этому, ибо хочу продолжить поиски в иных сферах, как мне и было обещано. И я хочу знать начало и конец той духовной драмы, очевидцем нескольких отрывков из которой мне довелось быть здесь, на земле.

Я, Людвиг Хорейс Холли, тяжело болен; я был полумертв, когда меня снесли с гор: их нижние склоны видны из окна дома, где я остановился, на северной границе Индии – здесь я и пишу эти строки. Ни один другой человек не выдержал бы подобных испытаний, но Судьбе угодно было меня пощадить, возможно, лишь для того, чтобы я оставил записи обо всем, чему был свидетелем. В этом месте мне придется задержаться на один – два месяца, пока я не окрепну настолько, чтобы вынести обратное путешествие, ибо я хочу умереть у себя на родине: такова уж моя причуда. Поэтому, пока хватит сил, я буду продолжать повествование, излагая лишь самое основное, ибо многое может быть и по необходимости должно быть опущено. В моих записях и памяти хранится достаточно материала на много томов, но слишком длинная книга мне уже не по силам. Начну с Видения.

В 1885 году мы с Лео Винси вернулись из Африки, испытывая глубокую потребность в уединении, чтобы оправиться от перенесенного нами ужасного потрясения и на досуге осмыслить все происшедшее – с этой целью мы и поселились в старом камберлендском доме, вот уже много поколений принадлежащем моему роду. Этот дом, если никто его не занял, полагая, что меня нет в живых, все еще принадлежит мне, там я и хотел бы умереть.

Читатели, если они у меня найдутся, возможно, полюбопытствуют: что это за потрясение?

Я – Хорейс Холли; а моим неразлучным спутником, любимым другом, духовным сыном и воспитанником был – и по-прежнему остается – Лео Винси.

Вместе с ним, получив ключ к разгадке древней тайны, мы отправились в Центральную Африку, в пещеры Кора, и там нашли бессмертную Ту-чье-слово-закон. В Лео она обрела свою прежнюю любовь, грека Калликрата, жреца Исиды, в припадке ревности убитого ею две тысячи лет назад: помимо своей воли, она оказалась оружием мести в руках разгневанной богини. Для меня же она божество, которому я обречен поклоняться издали, в этом поклонении нет ничего плотского: я давно уже отряс узы плоти, мое поклонение – чисто духовное, и это ложится на меня тем более мучительным бременем, что душа не умирает, продолжая жить в бесчисленных перерождениях. Плоть бренна, по крайней мере подвержена переменам, обуревающие ее страсти недолговечны, но страсть, завладевающая духом, – стремление к единению, – так же бессмертна, как и сам дух.

За какое же преступление на меня возложена столь тяжкая кара? Но в самом ли деле это кара? Может быть, через страшные черные врата мне откроется вход во Дворец Радости и я буду вознагражден за все пережитое? Она поклялась, что я навсегда останусь ее и его другом, буду вечно обитать вместе с ними, – и я верю, что она исполнит обещанное.

Сколько зим проскитались мы по ледяным холмам и пустыням! Но в конце концов явилась Посланница и отвела нас на Гору, где находилось Святилище, а в нем – Дух. Не аллегория ли все это, предназначенная для того, чтобы просветить наши умы? В этой мысли я нахожу успокоение. Надеюсь, так оно и есть. Даже уверен, что так.

Читатели, конечно, помнят, что в Коре мы нашли бессмертную женщину. Там, среди ярких вспышек и испарений Источника Жизни, она призналась в своей мистической любви; участь, постигшая ее у нас на глазах, столь ужасна, что даже теперь, по происшествии стольких лет, меня пронизывает трепет при одном воспоминании о случившемся. Что же сказала Айша перед уходом? «Не забывай меня… сжалься надо мной в час моего позора; я возвращусь и снова буду прекрасной, клянусь, так будет…»

Но я не могу излагать всю эту историю заново. Есть книга: человек, которому я поручил ее опубликовать, выполнил свое обязательство; есть основания полагать, что книга пользуется популярностью во всем мире, ибо даже здесь я нашел ее в переводе на хинди, а затем и на английском языке. К ней я и отсылаю любопытных.

В доме на пустынном морском побережье Камберленда мы прожили целый год, оплакивая утраченное, мечтая его вернуть, но не видя никаких для этого путей. Постепенно наши силы восстановились; даже волосы Лео, седые после пережитого в пещерах ужаса, снова зазолотились. Вернулась к нему былая красота, лицо стало таким, как и прежде, только как бы очистившимся и печальным.

Я хорошо помню ту ночь, ту ночь – и час озарения. Мы были в подавленном настроении, даже в отчаянии. Тщетно ожидали каких-нибудь знаков. Мертвая так и оставалась для нас мертвой, и на все свои призывы мы не получали никакого ответа.

Был мрачный августовский вечер; после ужина мы долго гуляли по берегу, прислушиваясь к плеску медленно накатывающих волн и наблюдая за молниями, которые извергала дальняя туча. Мы оба молчали, и вдруг Лео застонал – это было скорее рыдание, чем стон, – и сжал мою руку.

– Не могу больше терпеть, Хорейс, – сказал Лео – так он теперь обращался ко мне. – Я весь извелся. Желание снова увидеть Айшу сжигает мое сердце. Я просто сойду с ума, если потеряю последнюю надежду. А ведь я крепок, могу протянуть еще пятьдесят лет.

– Что же ты собираешься делать? – спросил я.

– Избрать кратчайший путь, ведущий к постижению – или вечному покою, – торжественно заявил он. – Я хочу умереть – и умру сегодня же ночью.

Я сердито взглянул на него, не на шутку испуганный его решимостью.

– Это слабодушие, Лео, – сказал я. – Терпеливо неси бремя своих мук – как другие.

– Ты имеешь в виду себя, Хорейс, – отозвался он с невеселым смешком, – ибо и на тебе тоже почиет проклятие – хотя и менее заслуженно. Ну что же, ты сильнее меня, не так раним, может быть, потому, что старше. Но я не могу больше терпеть. Лучше смерть.

– Ты замыслил преступление, – сказал я, – нет худшего оскорбления для Создателя, чем отшвырнуть его дар – дар жизни, как изношенное платье, как нечто ненужное и презренное. Да, повторяю: преступление, которое может повлечь за собой куда более жестокую кару, чем ты можешь себе вообразить, может быть, даже вечную разлуку.

– Если человек, вздернутый на дыбу, схватит кинжал и заколется, преступление ли это, Хорейс? А если и так, оно все же заслуживает прощения, если, конечно, истерзанная плоть и трепещущие нервы могут рассчитывать на снисхождение. Я сломлен долгими пытками, поэтому я схвачу кинжал, а там будь что будет. Она мертва, и единственный путь приблизиться к ней – умереть самому.

– Почему ты так думаешь, Лео? Все говорит за то, что Айша жива.

– Нет, будь она жива, она подала бы мне какой-нибудь знак. Мое решение твердо, не отговаривай меня, если уж продолжать беседу, то о чем-нибудь другом.

Я долго разубеждал его, почти не надеясь не успех; случилось то, чего я давно уже опасался: потрясение и долгая скорбь отразились на рассудке Лео. Человек он по-своему очень набожный, твердый в своих религиозных убеждениях, и в здравом уме никогда не решился бы на такой тяжкий грех, как самоубийство.

– Лео, – сказал я, – неужели у тебя хватит бессердечия оставить меня одного? Так ты собираешься отплатить мне за всю мою любовь и заботу? Ведь я не переживу тебя, и моя смерть будет на твоей совести.

– Твоя смерть? Почему твоя смерть, Хорейс?

– Потому что тропа достаточно широка, чтобы по ней могли пройти и двое. Мы не расставались столько лет, столько испытаний перенесли вместе; я уверен, что если мы и разлучимся, то ненадолго.

Теперь уже он испугался за меня. Но я упорно твердил:

– Я не переживу тебя. Твоя смерть наверняка убьет меня. В конце концов Лео уступил.

– Ладно, – вдруг воскликнул он. – Обещаю тебе, что сегодня я не покончу с собой. Дадим жизни еще один шанс.

– Вот и хорошо, – ответил я, но и после того, как я улегся спать, меня продолжал терзать страх. Я был уверен, что завладевшее им желание умереть будет усиливаться и усиливаться, пока не станет непреодолимым, и тогда… тогда я тоже исчахну и умру, ибо не смогу жить в одиночестве. И вот в безысходном отчаянии я воззвал к той, что покинула этот мир.

– Айша! – вскричал я. – Если ты еще сохранила свое могущество, если на тебе не лежит нерушимый запрет, дай знать, что ты жива, спаси своего возлюбленного от смертного греха, а меня – от безутешного горя. Сжалься над его нестерпимыми муками, вдохни в его душу надежду, ибо Лео не может жить без надежды, а я – без него.

Уснул я совершенно разбитый.

Разбудил меня Лео: он говорил впотьмах низким, взволнованным голосом:

– Хорейс, мой друг, мой отец, слушай!

Я мгновенно стряхнул с себя сон, как будто и не спал, ибо по его тону понял, что случилось нечто чрезвычайно важное, нечто способное перевернуть нашу судьбу.

– Сейчас я зажгу свечу, – сказал я.

– Не надо, Хорейс, я предпочел бы говорить с тобой в темноте. Едва я лег, мне приснился сон, неотличимо похожий на явь: никогда не видел подобного. Будто я стою под кромешно темным, без единой звезды, сводом небес, томимый чувством глубокого одиночества. И вдруг что-то засверкало в вышине, за многие-многие мили от меня, я было подумал, что появилась какая-то планета, чтобы разделить мое одиночество. Я увидел приближающийся огонь, который словно плыл по ветру. Все ниже, ниже, ниже – он уже над моей головой, – какая у него странная форма, то ли язык, то ли веер. На высоте моей головы огонь остановился и застыл в неподвижности: под ним, в призрачном мерцании, стояла женщина с сияющим челом. Сначала слабое, свечение постепенно усиливалось, я уже мог разглядеть женщину.

Это была Айша, Хорейс: те же глаза, то же прекрасное лицо, пышное облако волос, – и смотрела она на меня печально, как будто укоряя: «Почему ты сомневаешься?»

Я хотел заговорить с ней, но мои уста онемели. Хотел подойти и обнять ее, но руки не шевелились. Между нами была незримая стена. Она подняла руку, как бы показывая, чтобы я следовал за ней.

И заскользила прочь, Хорейс; мне почудилось, а может быть, так оно и было, будто моя душа вылетела из тела и направилась за ней. Мы быстро мчались на восток, над землями и морями, и, к своему удивлению, я хорошо знал дорогу. Однажды она остановилась, и я посмотрел вниз. В лунном свете под нами лежали разрушенные дворцы Кора, недалеко зияла та самая пропасть, через которую мы дважды перебирались.

Вперед и вперед, над болотами, – и вот мы уже стоим на Голове эфиопа, и со всех сторон на нас пристально смотрят арабы, наши утонувшие товарищи, среди них и Джоб, с грустной улыбкой он качает головой, как бы говоря, что хотел бы нас сопровождать, но не может.

Через море, через песчаные пустыни и вновь через море; под нами уже берега Индии. Затем на север, все время на север, пока мы не достигаем гор, увенчанных вечными снегами. На мгновение мы повисаем над монастырем, стоящим на краю плато. На его террасе старые монахи бормочут свои молитвы. Узнать этот монастырь нетрудно, он выстроен в форме полумесяца, перед ним – гигантская, источенная временем статуя бога, глядящего на пустыню. Я понял, не могу объяснить как, но я понял, что мы уже за дальними границами Тибета, впереди – земли, куда еще не ступала нога путешественника. За пустыней – опять горы, сотни и сотни заснеженных вершин.

Недалеко от монастыря, вдаваясь, словно скалистый мыс, в равнину, вздымается одинокая гора, выше, чем все остальные. Мы опустились на ее снежную вершину и стали ждать; наконец над горами и пустыней внизу, точно луч маяка над морем, пронесся сноп света. И опять вперед, над этим снопом света над пустынями и горами, через большую равнину, где виднелось много деревень и даже город на холме. Наконец мы достигли высокого пика, по форме напоминающего древнеегипетский Знак Жизни – Crux ansata: базальтовая башня в сотни футов высотой, а над ней – громадная каменная петля. Сноп света, который проникал через эту петлю, исходил от пламени, бушующего в кратере вулкана. На самом верху петли мы немного отдохнули, затем тень Айши показала рукой вниз, улыбнулась и как бы растворилась. Тут я и проснулся.

Это и был знак, которого мы ждали, Хорейс.

Его голос смолк в темноте, а я все сидел не шевелясь, обдумывая услышанное. Лео тихо подошел, схватил и потряс мою руку.

– Ты спишь? – сердито спросил он. – Говори же, говори.

– Нет, не сплю, – ответил я. – Я слушал как никогда более внимательно. Но я должен подумать.

Я встал, подошел к открытому окну, поднял жалюзи и стоял, глядя на небеса в первых жемчужных проблесках зари. Ко мне присоединился и Лео, он стоял, опираясь о подоконник, и все его тело дрожало как в ознобе. Ясно было, что он очень взволнован.

– Ты говоришь, знак, – сказал я, – а по-моему, просто фантастический сон…

– Не сон, – в ярости перебил он, – а видение.

– Пусть видение, но ведь видения бывают и ложными, откуда нам знать, что именно это не ложное? Послушай, Лео. Во всем твоем удивительном рассказе нет ничего, что не могло бы зародиться в голове человека, полубезумного от страданий и тоски. Тебе снилось, будто ты один во всей этой необъятной вселенной? Но ведь одиночество – удел каждого живущего. Тебе снилось, будто к тебе прилетала тень Айши? Но она никогда тебя и не покидала. Тебе снилось, будто она показала тебе путь через моря и земли, мимо тех мест, что так прочно запечатлелись в твоей памяти, над таинственными горами – к неведомой Вершине. Не показала ли она тебе путь к той вершине, что находится за Вратами Смерти? Тебе снилось…

– Хватит! – оборвал он. – Я видел, что видел, и пойду показанным мне путем. А ты, Хорейс, можешь думать и поступать по-другому. Завтра же я отправляюсь в Индию – вместе с тобой, если ты захочешь меня сопровождать, либо один.

– Почему ты говоришь со мной так грубо? – сказал я. – Ты забываешь, Лео, что мне не было подано никакого знака и что сон человека, близкого к безумию, еще несколько часов назад собиравшегося наложить на себя руки, недостаточный повод, чтобы блуждать, ежеминутно рискуя погибнуть, среди снегов Центральной Азии. И каких только чудес нет в твоем сне, Лео: тут тебе и горная вершина в форме Знака Жизни, и все прочее в том же духе. Ты предполагаешь, будто бы Айша возродилась в Центральной Азии далай-ламой или еще кем-нибудь, только женщиной.

– Я еще не задумывался над этим, но почему бы и нет? – спокойно сказал Лео. – Ты, конечно, помнишь, как в пещерах Кора живой смотрел на своего мертвого двойника; жизнь и смерть переплелись там воедино. И ты, конечно, помнишь, что Айша поклялась возвратиться, а это может произойти лишь путем возрождения или перевоплощения, что, в сущности, одно и то же.

На этот довод я ничего не ответил. Я вынужден был бороться со своими собственными желаниями.

– Мне не было подано никакого знака, – повторил я, – но ведь и у меня своя, пусть скромная, роль в этой драме, и я думаю, что мне еще предстоит ее доиграть.

– Жаль, – сказал он, – жаль, что тебе не было никакого знака. Как бы я хотел, чтобы ты был так же убежден, как и я.

Мы еще долго стояли у окна, не говоря ни слова и не сводя глаз с неба.

Утро началось бурным ветром. Над океаном висели фантастические нагромождения туч. Мы рассеянно смотрели на одну из них, похожую на высокую гору. Вдруг ее форма изменилась: теперь она походила на огромную чашу или кратер. Из этого кратера столбом поднялось облачко с утолщением в самом верху. В лучах восходящего солнца и эта гора, и этот столб засверкали снежной белизной. Огненные стрелы пробили большую дыру в самом центре утолщения, и оно приняло вид петли, к этому времени совершенно черной.