Текст книги "Возвращение Айши"

Глава VI. В доме над воротами

О, этот неудержимый полет по воздуху! Принято считать, что падающие теряют сознание; смею вас заверить, это не так. Никогда еще не были так обострены мои мысли и чувства, как во время падения с ледника; и никогда еще короткое падение не казалось таким долгим. Навстречу мне, словно живой, стремительно мчался белый сугроб, затем последовал удар.

Но что это? Я еще жив. Я находился не в снегу, а в холодной воде и погружался все глубже и глубже. Я боялся, что не смогу всплыть с такой глубины, но все же всплыл, хотя мне и казалось, будто мои легкие вот-вот лопнут. Уже у самой поверхности я вспомнил, что ударился обо что-то твердое, наверняка это лед. Стало быть, сейчас я натолкнусь на лед. Подумать только, пережить такой кошмар и утонуть, точно котенок, под коркой льда. Вот уж я коснулся руками льда: он сверкал надо мной, как матовое стекло. Хвала Небесам! Моя голова вынырнула наружу: в этом защищенном от холодных ветров ущелье корка льда, образовавшаяся ночью, оказалась не толще пенни. Едва вынырнув, я стал осматриваться, работая ногами.

И тут я вдруг обрадовался, как никогда в жизни, ибо менее чем в десяти ярдах от себя увидел Лео – живого, а не мертвого. Проламывая тонкий лед руками, он плыл к берегу глубокой реки99
  Как мы позже узнали, река в этих местах обычно не превышает двух футов глубины. Но снежная лавина преградила ее наподобие плотины, и уровень воды поднялся на много футов. Таким образом, этой снежной лавине, которая грозила нас уничтожить, мы в действительности обязаны своим спасением; будь река помельче, мы неминуемо разбились бы о камни. – Л. X. X.


[Закрыть], и с его головы и бороды ручьями струилась вода. И он увидел меня, и его серые глаза чуть не вылезли из орбит.

– Живы! Оба живы! И пропасть позади! – закричал он звенящим, ликующим голосом. – Я же говорил, что нас оберегают и показывают нам путь.

– Но куда? – спросил я, направляясь к берегу.

Только тут я понял, что мы уже не одни; на берегу реки, в тридцати ярдах от нас, стояли две фигуры: мужчина – он опирался на длинную палку – и женщина. Мужчина очень стар: глаза его затянуты роговой пленкой, длинные белоснежные волосы и борода закрывают впалую грудь и плечи, лицо с застывшей на нем усмешкой – восковато-желтого цвета и походит на посмертную мраморную маску. Одетый в просторную накидку наподобие монашеской рясы, опираясь на свою палку, он наблюдал за нами, недвижный, как изваяние. Все это, до мельчайших подробностей, я бессознательно запечатлел в своей памяти, пока мы оба плыли к берегу, и впоследствии смог припомнить. Я также заметил, что женщина – она была очень высокого роста – показывает на нас.

Ближе к берегу, точнее, к скалистой кромке, река была свободна ото льда, что объяснялось стремительным течением. Видя это, мы поплыли бок обок, чтобы в случае необходимости помочь друг другу. Необходимость не заставила себя ждать: едва мы достигли чистой воды, как силы, так долго мне служившие, оставили меня, к тому же руки и ноги закоченели от холода, и не схвати меня Лео за одежду, я наверняка утонул бы где-нибудь пониже по течению. Некоторое время я продолжал барахтаться, и вдруг он сказал:

– Меня сносит. Держись за мой ремень.

Я схватился за болтающийся конец ремня: высвободив таким образом руки, Лео сделал последнюю великолепную попытку удержать нас обоих на плаву, тогда как мокрые, свинцово-тяжелые одежды тянули нас ко дну. Более того, ему удалось совершить то, чего не смог бы сделать ни один менее сильный пловец. И все же мы, вероятно, оба утонули бы, ибо течение достигало здесь наивысшей скорости; однако старик на берегу, видя наше бедственное положение и повинуясь настояниям своей спутницы, с удивительным для его возраста проворством подбежал к скалистому мыску, мимо которого нас проносило, и, присев, протянул нам свою длинную палку.

Нас обоих крутило и вертело, но Лео все же отчаянным усилием сумел поймать конец палки. В этом месте был водоворот, мы кое-как поднялись на ноги, нас тут же повалило и ударило о камни. Но мы все же не отпускали спасительной палки, другой конец которой удерживал старик, изо всех сил цепляясь за камень; женщина, как могла, помогала ему. Лежа на груди, – мы все еще были в большой опасности, – старик протянул нам руку. Но мы не могли за нее ухватиться, хуже того, у него вырвало палку, и нас понесло вниз по течению.

И тут женщина совершила поистине благородный поступок, она вошла в воду по самые подмышки и, левой рукой крепко держась за старика, правой схватила Лео за волосы и вытащила его на берег. Встав на ноги, он тотчас же обвил одной рукой стройную талию женщины и оперся о нее, другой поддерживая меня. Последовало долгое, отчаянное барахтанье, но в конце концов мы трое – старик, Лео и я – оказались на берегу, где легли, тяжело отдуваясь.

Я поднял глаза. Женщина стояла над нами, вся мокрая; с ее одежды стекали струи воды; она словно сомнамбула, смотрела в лицо Лео, залитое кровью, которая струилась из глубокой раны на его голове. Женщина была очень статная и красивая. Вдруг она как будто проснулась и, глядя на одежды, плотно облегающие ее дивное тело, что-то сказала своему спутнику, повернулась и побежала к утесу.

Мы продолжали лежать в полном изнеможении; старик поднялся и пристально осмотрел нас своими мутными глазками. Затем что-то сказал, мы не поняли. Он попробовал заговорить на другом языке, но безуспешно. В третий раз, к нашему изумлению, он употребил греческий язык; да, здесь, в Центральной Азии, он обращался к нам на греческом языке, хотя и не очень чистом, но все же на греческом языке.

– Вы не колдуны? – спросил он. – Как вы сумели достичь живыми этой страны?

– Нет, – ответил я на ломаном греческом языке, ибо не практиковался уже много лет. – Будь мы колдунами, мы явились бы сюда другим путем. – Я указал на наши ушибы и раны и на пропасть.

– Они знают древний язык, это соответствует тому, что нам сообщили с Горы, – тихо пробормотал он и уже громче спросил: – Чего вы здесь ищете, странники?

Я решил схитрить и не ответил прямо, опасаясь, как бы, узнав правду, он не столкнул нас обратно в реку. Но Лео еще плохо соображал и повел себя неосмотрительно.

– Мы ищем, – с запинкой проговорил он, ибо он и всегда плохо знал греческий язык, а сейчас изъяснялся на каком-то варварском наречии с примесью тибетских слов, – мы ищем страну Огненной Горы, увенчанной Знаком Жизни.

Старик изумленно уставился на нас.

– Стало быть, вы знаете? – начал он и не договорив, спросил: – А кого вы ищете?

– Ее, – буркнул Лео, – царицу.

Должно быть, он хотел сказать «жрицу» или «богиню», но не мог припомнить никакого другого слова, кроме «царица». Или он употребил это слово потому, что высокая женщина, спутница старика, выглядела истинной царицей.

– Так, – сказал старик, – вы ищите царицу; значит, вы те самые, кого нам велено было встретить. Как же мне удостовериться?

– Сейчас не время для вопросов, – рассерженно сказал я. – Скажи лучше, кто ты такой?

– Я, чужеземцы? Мой титул – Хранитель Ворот, а госпожа, что со мной, – Хания Калуна.

В этот момент Лео стало дурно.

– Он болен, – сказал Хранитель. – Теперь, когда вы отдышались, вас надо отвести. И немедленно. Пойдем, помогай мне.

Поддерживая Лео с обеих сторон, мы потащились прочь от проклятого утеса и этой реки, которую вполне уместно было бы назвать Стиксом, вдоль по узкому извилистому ущелью. Чуть поодаль оно расширялось, мы увидели лужайку, а за ней ворота. Я все еще не пришел в себя окончательно; в моей памяти сохранилось лишь расплывчатое, смутное воспоминание о том, что я тогда увидел, и о последующем разговоре, но все же я помню, что ворота закрывали проход, высеченный в могучей скале: некогда здесь, видимо, и пролегала дорога. С одной стороны была вырублена лестница; по ней мы стали подниматься с большим трудом, ибо Лео был в полубеспамятстве и еле передвигал ноги. На первой же площадке он рухнул, и наших сил оказалось недостаточно, чтобы его поднять.

Пока я раздумывал, что делать, я услышал шаги и, подняв голову, увидел, что к нам спускается его спасительница в сопровождении двух людей с монголоидным типом лица, маленькими глазками и желтоватой кожей и с совершенно невозмутимым видом. Даже заметив нас, они не выказали ни малейшего изумления. Она сказала им несколько слов, они без труда подняли тяжелое тело Лео и понесли наверх по лестнице.

Следом за ним мы вошли в комнату, высеченную в скале над воротами, и здесь женщина, которую называли Ханией, оставила нас. Мы прошли целую анфиладу комнат, среди них и кухню с пылающим очагом, пока не оказались в просторной спальне, где стояли деревянные кровати с матрасами и коврами. Лео положили на кровать и с помощью одного из слуг Хранитель раздел его, жестом показав мне, чтобы я тоже снял свои одежды. Я с радостью повиновался; впервые за много дней, хотя и с мучительным трудом, я разделся и увидел, что все мое тело в синяках и ранах.

Наш хозяин дунул в свисток, и тут же появился другой слуга с горячей водой в кувшине, и мы вымылись. Затем Хранитель смазал наши раны и завернул нас в одеяла. Принесли бульон; подмешав в него свое снадобье, старик дал мне поесть, затем положил голову Лео к себе на колено и влил остаток бульона ему в горло. Все мое тело налилось удивительной теплотой, больная голова закружилась. Больше я ничего не помню.

После этого мы долго спали. Не знаю точного медицинского названия нашей болезни, знаю только, что она является следствием большой потери крови, физического переутомления, нервного шока, ножевых ран или контузии. Все это вместе взятое приводит к периоду длительного полубеспамятства, который сменяется периодом лихорадочного жара и бреда. Недели, пока мы были гостями Хранителя Ворот, могут быть подытожены одним словом: сны. И это продолжалось до тех пор, пока я наконец не пришел в себя.

Самих снов я уже не помню, да это, вероятно, и к лучшему, потому что они были совершенно бессвязными и по большей части ужасными: спутанный клубок кошмаров, в которых, без сомнения, нашли отражение свежие воспоминания о перенесенных нами невероятных муках и страданиях. Иногда – видимо, когда меня кормили – я ненадолго просыпался и наблюдал за тем, что происходит вокруг. В частности, помню, как надо мной, точно призрак в лунном свете, стоял желтолицый Хранитель; поглаживая длинную бороду, он пристально всматривался в мое лицо, как будто хотел проникнуть в самую суть моей души.

– Те самые люди, – тихо бормотал он, – конечно же, те самые. – И, подойдя к окну, он возвел глаза к небу, внимательно изучая расположение звезд.

Помню какой-то шум и среди этого шума звучные переливы женского голоса и шорох шелков о каменный пол. Открыв глаза, я увидел нашу спасительницу, ведь она и в самом деле спасла нас от смерти: высокую, благородной наружности женщину с красивым утомленным лицом и горящими лучистыми глазами. Одета она была в накидку, и я подумал, что она только-только возвратилась из поездки.

Она стояла, глядя на меня, затем отвернулась с миной безразличия, если не отвращения, и тихо заговорила с Хранителем. Ничего не ответив, он поклонился, показывая на кровать, где лежал Лео, туда она и направилась величественной медленной походкой. Наклонилась, подняла край одеяла, прикрывавшего его раненую голову, и, издав приглушенное восклицание, повернулась к Хранителю, видимо собираясь задать ему несколько вопросов.

Но его уже не было, и, оставшись одна, ибо она считала, что я в беспамятстве, женщина пододвинула грубый табурет к кровати Лео, села и стала смотреть на него с почти ужасающей серьезностью; в этом взгляде, казалось сосредоточивалась и выражалась вся ее душа. Прошло долгое время, прежде чем она поднялась и стала быстро ходить взад и вперед по комнате, прижимая руки то к груди, то ко лбу; похоже было, что она в сильном смятении, напряженно пытается что-то вспомнить, но не может.

– Где и когда? – шептала она. – О, где и когда?

Не знаю, чем закончилась эта сцена, хотя я и боролся с забытьём, оно все же оказалось сильнее меня. Царственная женщина – Хания – все время находилась в нашей комнате и ухаживала за Лео с величайшей заботой и нежностью. Иногда даже, когда Лео не нуждался в ее услугах или же ей просто нечего было делать, она подходила и ко мне. По всей вероятности, я возбуждал ее любопытство, и она ждала моего выздоровления, чтобы утолить это любопытство.

В следующий раз я проснулся уже ночью. Комната была озарена светом луны, сияющей в ясном небе. Проникая через окно, яркие лучи попадали на кровать Лео, и я увидел, что рядом с ним стоит эта темноволосая величественная женщина. Каким-то образом он, должно быть, ощущал ее присутствие, ибо бормотал во сне – то по-английски, то по-арабски. Все ее движения показывали, что она очень заинтересована. Внезапно она встала и подошла на цыпочках ко мне. Я прикинулся спящим, да так искусно, что сумел ее обмануть. Должен признаться, что я и сам был заинтересован. Кто эта женщина, которую Хранитель называет Ханией Калуна? Не та ли, кого мы разыскиваем? Почему бы и нет? Но ведь будь это Айша, я сразу же узнал бы ее, у меня не было бы никаких сомнений.

Она возвратилась к Лео, стала на колени, и в глубоком безмолвии – ибо Лео прекратил бормотать – мне казалось, что я слышу, как бьется ее сердце. Затем она тихо заговорила – все на том же варварском греческом языке с примесью монгольских слов, изобилующих во многих наречиях Центральной Азии. Я плохо ее слышал и не понимал всего, но несколько фраз я все же понял, и они не на шутку меня испугали.

– Человек моих снов, – прошептала она. – Откуда ты? Кто ты? Почему Хесеа велела тебя встретить? – последовало несколько непонятных фраз. И потом: – Ты спишь, а глаза сна открыты. Отвечай же, велю я тебе, отвечай, что связывает меня с тобой. Почему ты всегда снишься мне? Откуда я тебя знаю? Откуда? – ее мелодичный, с богатыми модуляциями голос постепенно стихал и наконец замолк совсем; она как будто не решалась произнести вслух то, что вертелось у нее на языке.

Когда она нагнулась над Лео, длинная прядь волос, выбившихся из-под диадемы, упала на его лицо. Легкое прикосновение этой пряди пробудило Лео, он поднял худую, белую руку, коснулся своих волос и сказал по-английски:

– Где я? А вспоминаю… – Он попробовал подняться, но не смог; их глаза встретились. – Ты та самая госпожа, что вытащила меня из воды, – произнес он на ломаном греческом языке. – Скажи, не та ли ты самая царица, которую я так долго ищу? Ради которой я перенес столько мук?

– Не знаю, – ответила она тихим, дрожащим, медово-сладким голосом. – Но я действительно царица, и зовут меня Хания.

– Скажи, царица, помнишь ли ты меня?

– Я часто встречалась с тобой во сне, – ответила она. – Мы, вероятно, виделись в далеком прошлом. Да, я поняла это, как только увидела тебя в реке. Незнакомец со знакомым лицом, умоляю тебя, назови свое имя.

– Лео Винси.

Покачав головой, она шепнула:

– Имени твоего я не слышала, но самого тебя знаю.

– Ты знаешь меня? Откуда? – с трудом выговорил он и тут же погрузился в сон или забытье.

Несколько минут она не сводила с него глаз. Затем, не в силах, видимо, совладать с собой, наклонилась над его лицом. Наклонилась, быстро поцеловала его в губы и, покраснев до корней волос, выпрямилась, стыдясь непреодолимого порыва своей безумной страсти.

Тогда-то она и заметила меня.

Я был так изумлен, озадачен и зачарован, что невольно приподнялся на кровати, чтобы лучше видеть и слышать все происходящее. Это было, конечно, неделикатно, но ведь мной владело отнюдь не заурядное любопытство, в этой драме у меня, как известно, своя роль. И не только неделикатно, но и неразумно, однако сильное изумление и болезнь помрачили мой рассудок.

Да, она заметила, что я за ней наблюдаю, и ее охватила такая ярость, что я испугался за свою жизнь.

– Как ты смел, несчастный! – воскликнула она громовым шепотом и протянула руку к поясу. В ее руке сверкнул кинжал, и я не сомневался, что он нацелен на мое сердце. В эту минуту смертельной опасности ко мне вдруг вернулась всегдашняя находчивость, я протянул к женщине дрожащую руку и сказал:

– Умоляю тебя, дай попить, у меня все горит внутри. – Я повел головой, точно слепец, и повторил: – Дай мне попить, Хранитель. – И обессиленно упал на кровать…

Она остановилась, точно ястреб, внезапно прерывающий свой полет, и быстро убрала кинжал в ножны. Взяла со столика рядом чашу с молоком, поднесла ее к моим губам, вглядываясь в мое лицо глазами, полными такой ярости и страха, что, казалось, они пылали ярким пламенем. Я выпил молоко затяжными глотками, хотя мне и стоило величайшего труда проглотить его.

– Ты дрожишь, – сказала она, – тебе снились кошмары?

– Да, друг, – ответил я. – Мне снилась эта ужасная пропасть и наш последний прыжок.

– И ничего больше? – спросила она.

– Разве этого мало? Какое путешествие – ради того, чтобы поклониться царице!

– Поклониться царице? – озадаченно повторила она. – Что ты хочешь сказать? Ты же клялся, что тебе не снилось ничего другого.

– Да, я клянусь Знаком Жизни, Горой Колышущегося Пламени и тобой, о древняя Царица!

Я вздохнул и прикинулся, будто лишился сознания, ибо не мог придумать ничего лучшего. Перед тем как закрыть глаза, я увидел, что ее лицо – только что розовое, словно заря, – стало бледным и сумрачным, как вечер; мои слова заставили ее задуматься: что кроется за ними? Она все еще сомневалась, потому что ее пальцы то и дело стискивали рукоять кинжала. Она заговорила вслух, обращаясь ко мне, хотя и не знала, слышу ли я ее.

– Я рада, – сказала она, – что он не видел никаких других снов; если бы ему привиделись другие сны да еще он стал бы о них болтать, это было бы дурным предзнаменованием, а мне очень не хотелось бы отдавать человека, который прибыл к нам так издалека, на растерзание псам-палачам; к тому же, хотя он стар и безобразен, у него вид человека мудрого и неболтливого.

Я плохо представлял себе, что такое «псы-палачи», но мысленно вздрогнул; в этот момент, к большой своей радости, я услышал с лестницы шаги Хранителя, услышал, как он вошел в комнату, и, чуть приоткрыв глаза, увидел, как он поклонился.

– Как чувствуют себя больные, племянница?1010
  Позднее я узнал, что Хания Атене приходилась Симбри не племянницей, а внучатой племянницей по материнской линии. – Л. X. X.


[Закрыть] – безучастно поинтересовался он.

– Оба без сознания.

– В самом деле? А я думал – они уже пришли в себя.

– Что же ты слышал, Шаман? – гневно спросила она.

– Я? Я слышал звон кинжала в ножнах и отдаленный лай псов-палачей.

– И что ты видел, Шаман, – вновь спросила она, – глядя через ворота, которые ты охраняешь?

– Странное зрелище, племянница Хания. Но я думал – они оба очнулись.

– Может быть, – ответила она. – Вели перенести этого, спящего, в другую комнату, ибо он нуждается в перемене места, тогда как его благородный друг нуждается в просторе и чистом воздухе.

Хранитель, которого она звала Шаманом, держал в руке лампаду, и при ее свете я краешком глаза видел его лицо. Странное – странное и зловещее – было на нем выражение. Если до сих пор я с подозрением относился к старику, чей вид не оставлял сомнений в его мстительности, то теперь он вызывал у меня страх.

– В какую комнату? – спросил он со значением.

– Я думаю, – не спеша ответила она, – в достаточно хорошую, где он сможет поправиться. Человек он мудрый, – добавила она, как бы объясняя, – к тому же мы получили послание с Горы, причинить ему вред было бы опасно. Но почему ты спрашиваешь?

Он пожал плечами.

– Я же тебе говорил, что слышал, как пролаяли псы-палачи, вот и все. Я также, как и ты, думаю, что он мудр; пчела должна собрать мед с цветка, прежде чем он увянет. И бывают повеления, которым опасно не подчиняться, поскольку мы не знаем их тайного значения.

Он подошел к двери и засвистел, в тот же миг я услышал шаги слуг на лестнице. По его приказу они с достаточной осторожностью подняли матрас вместе со мной и, пройдя через несколько коридоров и лестниц, внесли меня в другую комнату, похожую на прежнюю спальню, но поменьше и с одной кроватью.

Некоторое время Хранитель наблюдал, не проснусь ли я. Положил руку мне на сердце, прощупал пульс; результат этого обследования оказался для него неожиданным: он издал нечленораздельное восклицание и покачал головой. Оставив комнату, он запер ее снаружи на засов. И тут я уснул, ибо и в самом деле был очень слаб.

Проснулся я уже в самый разгар дня. Голова у меня была ясная, и чувствовал я себя куда лучше, чем все эти дни: верный признак того, что жар спал и я уже на пути к выздоровлению. Я вспомнил – и тщательно обдумал – все, что случилось накануне. Для этого было много причин и среди них – сознание угрожавшей и все еще угрожающей мне опасности.

Я слишком много видел и слышал, а эта женщина – Хания – догадалась, что я видел и слышал. Хотя моя находчивость и утихомирила ее ярость, я был уверен, что лишь мое упоминание о Знаке Жизни и Пылающей Горе помешало ей отдать повеление старому Хранителю, или Шаману, чтобы он тем или иным способом отправил меня на тот свет; можно не сомневаться, что он не колеблясь выполнил бы это повеление.

Я пощажен потому, что по неизвестным мне соображениям она не решается меня убить, а также потому, что хочет выяснить, много ли я знаю, хотя «псы-палачи уже пролаяли», что бы это не означало. Ну что ж, пока я в безопасности, а там посмотрим. Разумеется, надо быть начеку и, в случае чего, прикидываться, будто я ничего не знаю. От размышлений о своей судьбе я перешел к размышлениям о значении сцены, свидетелем которой я только что был.

Окончились ли наши поиски? Айша ли эта женщина? Так померещилось Лео, но он все еще в бреду, поэтому на сказанное им полагаться не приходится. Самое примечательное – в том, что она, очевидно, чувствует какую-то связь между собой и больным Лео. Почему она его поцеловала? Я был уверен, что женщина она отнюдь не легкомысленная, да ни одна женщина просто так, без всякой причины, не совершит подобного безрассудства, тем более по отношению к незнакомцу, который висит между жизнью и смертью. Она поступила так, повинуясь неодолимому импульсу, порожденному знанием или по меньшей мере воспоминаниями, хотя знание и неполное, а воспоминания – неотчетливые. Кто, кроме Айши, может знать что-либо о предыдущем воплощении Лео? Ни одна живая душа на земле!

Но, может быть, вера настоятеля Куена и десятков миллионов других – вера истинная? Если и в самом деле существует строго ограниченное количество душ, последовательно вселяющихся в бесконечное число тел, меняя их, как мы меняем изношенные одежды, Лео в его предыдущих воплощениях могли знать и другие? Например, фараонова дочь, которая «силой своей любви принудив его нарушить священный обет», знала некоего Калликрата, жреца «Исиды, возлюбленной богов и повелительницы демонов», искушенная в магии Аменартас? Может быть, «магия моего народа, которой я обладаю», о чем говорится в надписи на черепке вазы, помогла ей проникнуть в глубокую тьму минувшего и узнать жреца, некогда очарованного и похищенного у богини? Что, если это не Айша, а Аменартас в новом воплощении, правящая этой отрезанной от внешнего мира страной и снова пытающаяся заставить любимого человека нарушить обет? Я вздрогнул при мысли о том, какими бедами это грозит. Надо выяснить правду, но как?

Пока я раздумывал, дверь отворилась, и вошел старик с насмешливым, непроницаемым лицом, которого Хания называла Шаманом, а он, в свой черед, называл ее племянницей.