Текст книги "Беглец"

Контрапункт
Двадцать лет спустя, или Долг без срока давности

 
Друзья дерутся страшнее всех –
За бороду, пальцем в глаз.
Стою в кровавой ночной росе,
И вряд ли в последний раз.
 
 
Сейчас ударят ножом в лицо,
Забыв, что ножом нельзя…
Друзья смыкают вокруг кольцо,
Люблю вас, мои друзья.
 

Вениамин Золотой, из сборника «Сирень»

(издание дополненное и переработанное к тридцатипятилетию со дня первой публикации)

– Ты псих? – спросил этот человек.

– Я идиот, – уточнил Тумидус. – Настоящий.

– Знаю, – сказал этот человек. Он сказал это так, что Тумидус возжаждал крови: здесь, сейчас, не откладывая в долгий ящик. – Кто и знает, если не я? Значит, тебе в коллант нужен невропаст. Маэстро Карл состарился, без него вам не взлететь. И ты не нашел ничего лучшего, как пригласить меня? Мне казалось, с возрастом мы умнеем. Выходит, я заблуждался? Может, мне ещё и в рабство к тебе записаться?! Вспомним старые добрые деньки…

– Ты лучший, – честно признал Тумидус. – Более того, ты единственный.

– Почему это я единственный?

– Ты тоже идиот. Хуже меня.

– Да, правда. Ещё есть причины?

– Никто больше не согласится. Никому больше я не доверяю. Никого больше Папа не пригласил на проводы. Вернее, никого больше из невропастов, ходивших с коллантами.

Этот человек, этот ядовитый гвоздь, забитый двадцать лет назад Тумидусу в пятку, нет, в задницу – нет, в голову! – хмыкнул самым наглым образом. Гай Октавиан Тумидус убивал людей за меньшее. Иногда он убивал людей просто так.

– Допустим, – согласился Лючано Борготта, завкафедрой инициирующей невропастии в антическом центре «Грядущее». В прошлом – директор театра «Вертеп», Борготта был известен широкому кругу обиженных им людей под прозвищем Тарталья. – Я лучший, единственный, я ангел во плотѝ. Но это не повод втягивать меня в безумную авантюру. Почему ты всегда втягиваешь меня в безумные авантюры?

– Я?

– Ты.

– Тебя?!

– Меня.

– Втягиваю?!!

– Обеими руками.

– Это ты меня втягиваешь!

– Ничего подобного. Ты меня втягиваешь, а я за тебя хватаюсь.

За перепалкой, выпучив и без того лягушачьи глаза, следил бармен. Диалог, достойный сцены Королевского театра музкомедии, происходил в скромном баре, расположенном на крыше отеля «Макумба», и бармен хорошо помнил недавнюю встречу двух офицеров, помпилианского военного трибуна и ларгитасского вице-адмирала. Офицеров он счел любовниками – и ошибся. Сейчас, сказать по правде, бармен готов был счесть любовниками и эту безумную пару – трибуна-помпилианца и хлыща из богемы, разряженного как попугай. Ну конечно же, любовники! Как хорошо, как славно они собачились за графинчиком тутовой водки! Но бармен помнил о своем позоре – и не спешил со скоропалительными выводами.

Вместо выводов он принес скандалистам второй графинчик – первый опустел.

– Ты знаешь, – спросил Тумидус, разливая водку по рюмкам, – как умирают антисы?

– Знаю.

– Я имею в виду, как они умирают по-настоящему?

– Знаю.

Тумидус в изумлении уставился на Борготту. И по голосу, взгляду, по лицу, ставшему мрачней обычного, понял: знает. Не врёт, нет.

– Откуда? Кто тебе сказал?!

– Ты забываешь, где я работаю. У нас говорят о многом. Но не все, о чем у нас говорят, выходит за пределы «Грядущего».

Бархатный сюртук цвета морской волны. Вставки розового атласа. Шитье золотом. Белоснежная сорочка. Красная бабочка в черный горох. Лосины жемчужного оттенка. Высокие кожаные ботинки на шнуровке. С годами, сменив театральные подмостки на кафедру инициирующей невропастии, пройдя путь от раба до коллантария, Лючано Борготта не изменил своим привычкам. Гардероб его хранил печать вызывающего шика, маскарада для привлечения внимания публики. Лицо тоже осталось прежним: хмурое, брюзгливое, без намека на улыбку. Костюм и лицо в сочетании производили на собеседника неизгладимое впечатление.

На кого угодно, только не на Тумидуса. Свои неизгладимые впечатления он уже получил.

– Ты хочешь проводить Папу туда? – Борготта ткнул пальцем вверх, намекая на космос. – Ты в курсе, что это опасно?

И Тумидус вздохнул с облегчением. Этот человек… Он уже согласился, этот человек, эта ходячая катастрофа, раз задаёт вопросы. Он готов рискнуть, провожая умирающего Папу на орбиту. Но это не значит, что он согласится снова, когда узнает, что задумал военный трибун на самом деле. Я бы тоже не согласился, отметил Тумидус. Предложи мне кто такой изысканный способ наложить на себя руки – нет, я бы и под угрозой расстрела не дал согласия!

– Покажи татуировку, – буркнул трибун.

– Зачем?

– Тебе что, жалко?

Вместо ответа Борготта снял сюртук, повесив его на спинку кресла. Затем расстегнул сорочку и спустил ее с плеча. Татуировка была на месте, там, где помнил Тумидус. Черно-красный орнамент из сплетающихся змей – лиан? шнуров? При длительном рассматривании узор начинал плыть перед глазами. Казалось, змеи шевелились, перетекая по кругу.

У бармена отвисла челюсть. Ниточка слюны стекла на подбородок. Неужели любовники, кричал весь вид бармена. Неужели всё-таки любовники?!

– Доволен? – Борготта напряг мышцы. Змеи ускорили движение, цепляясь хвостами. Судя по торсу, Борготта все эти годы не вылезал из тренажерки. Судя по змеям, они тоже. – Иногда она меняется. Цвет, форма… Но сейчас она такая же, как в первый раз. Наверное, почуяла тебя.

– Её тебе колол Папа, – напомнил Тумидус.

Борготта угрюмо кивнул.

– В тюрьме. Помнишь?

– Иди ты к чёрту! Думаешь, мне приятно вспоминать?!

Он соврал. Вспоминать было приятно.

…барабанщик жонглировал синкопами, форшлагами и триолями; с какого-то момента Лючано танцевал, сидя на скамейке, танцевал, не двигаясь, а карлик делал ему татуировку. Настоящую татуировку бывалых сидельцев, мастера которой наперечет по всей Галактике. Он так и сказал карлику, и его чудесно поняли, загудели с одобрением, а карлик кивнул, выставляя наборной рисунок из игл в деревянной матрице. Никаких лучевых «жгучек», безъигольных инжекторов – ручная работа!

Ну и хорошо, кивнул карлик, а меня зовут Папа Лусэро. Сморщилось обветренное личико, рука, похожая на руку ребенка, пригладила седые курчавые волосы. Глаза крошечного мастера прятались за очками с очень темными стеклами…[1]1
  См. роман «Ойкумена» (кн. 1. Кукольник) – первый роман эпопеи «Ойкумена».


[Закрыть]

– Знаешь, что он втёр тебе в наколку?

– Знаю, – тем же тоном, что и при разговоре о смерти антисов, отозвался Борготта. В углах его рта залегли глубокие складки. – Пепел. Когда мы возвращаемся из большого тела в малое, на нас остается пепел. Самая малость, помылся, и нет. Профессор Штильнер говорит, что это – погрешность при восстановлении исходника. Папа Лусэро утверждает, что это – пепел времени, горящего в звездах. Он оседает на нашей шкуре, въедается в неё. По-моему, они оба бредят.

– Ты ему должен, – сказал Тумидус. – Ты ему сильно должен.

– Иди ты к чёрту! – повторил Борготта.

Это значило что угодно, но только не призыв идти к чёрту.

– Ты и мне должен, – сказал Тумидус.

– Я? Тебе?!

– Посмотри на меня, – сказал Тумидус.

Борготта посмотрел. И увидел не военного трибуна, но штурмового легата. Казалось, он смотрит в перевернутый бинокль времени. Двадцать лет? День за днем, все они сгорели дотла, словно горсть минут, угодивших в огненное чрево звезды.

…гигантским поршнем башня ушла вниз. Когда она вновь поднялась, наверху стоял Гай Октавиан Тумидус в мантии с багряной каймой, наброшенной поверх мундира.

Зал затаил дыхание.

– Я рад приветствовать в этом зале надежду Отечества, его будущее! Могущество Помпилии, ее способность обеспечить своих граждан необходимым для процветания количеством рабов…

Борготта не сразу обратил внимание на пульсацию в висках. Проклятье! Знакомая боль подобралась незаметно, как наемный убийца. Теперь она уверенно распространялась от висков к темени и затылку, захватывая новые территории. Тараном ударила изнутри, смела выставленные преграды. Пламя вырвалось наружу, в нити, ведущие от невропаста к легату. Наполнило их, словно вода – резиновый шланг.

– …слава и гордость Империи – корабли ее военно-космического флота!

Помпилианец запнулся. Лицо его исказилось, но легат справился. Сам изнемогая от боли, рвущей голову на части, Борготта сумел оценить выдержку и силу воли Тумидуса. Да, кавалер ордена Цепи умел не только причинять, но и терпеть боль.

Кроме кукольника и куклы, никто ничего не заметил.

– Вы должны быть достойны славы ваших отцов и дедов…

Легат говорил ровно, слишком ровно. Борготта из последних сил старался удержать львиную долю боли в себе, отсекая жгучие щупальца от помпилианца. Лицо Тумидуса превратилось в ледяную маску. Легат по-своему боролся с транслируемой болью, заставляя мускулы не дергаться, а губы – выталкивать наружу необходимые слова.

Когда же кончится эта речь?!

– Я ему должен, – сказал Лючано Борготта. Щеки его стали белей мела. – В смысле, Папе. Я и тебе должен, да. Ойкумена маленькая, мы тут все друг другу должны. Давай, рассказывай, что ты там придумал. И имей в виду, я ещё не принял решения.

Он лгал, и знал, что лжёт, и знал, что трибун это знает.

Глава третья
Консультация по позитиву, или Я тоже параноик

I

– Вы хотели меня видеть?

– Да.

Гюнтер тщательно смоделировал чувственный образ солнца. Детская мордашка, ямочки на щеках. Улыбка. Кучеряшки-протуберанцы – витая проволока. Когда солнышко оформилось, Гюнтер заштриховал его косыми струями дождя – и толкнул вперед, к доктору Йохансону.

Действие заняло ничтожные доли секунды. Просто сказать вслух «солнце» или ткнуть пальцем вверх, указав на светило, вышло бы гораздо дольше. Впрочем, для того, чтобы указать на солнце, Гюнтеру пришлось бы подняться на восемь этажей вверх, минуя тьму тьмущую охранных постов. Толчок, адресованный доктору, был слабый, осторожный: скорее приглашение, чем настойчивость. В ответ Йохансон дернул уголком рта, намекнув на ответную улыбку, ослабил периметр защиты рассудка и впустил солнышко внутрь.

– Удо, – представился он так, словно они никогда раньше не виделись. – Зовите меня по имени.

– Гюнтер.

– Очень приятно.

– Рад знакомству, Удо. Я много о вас слышал.

Это означало: на том, что было, ставим крест, и начинаем всё заново, с чистого листа. Для прямого общения менталов не имело значения, эмпат ты, телепат или синтетик-универсал, которому доступны любые варианты контакта разумов. Чувственный образ воспринимался телепатом так же, как информационный пакет – эмпатом. Мозг каждого трансформировал посылку в удобном для него ключе, выжимая этот, образно говоря, апельсин до последней капли сока. «Когда композитор без труда переводит мелодию из тональности в тональность, например, из фа-минор в си-минор, – объясняли ментально одаренным детям в специнтернате, – он делает примерно то же самое.» Контакт доктора Йохансона и кавалера Сандерсона не был затруднен спецификой их уникальных разумов, а к солнышку с дождевой штриховкой выпускники «Лебедя» привыкли с малых лет. Если требовалось обсудить какой-либо секрет, не предназначенный для посторонних ушей, а присутствие родителей, случайных прохожих или сверстников, не обладающих телепатическим даром, мешало воспользоваться устной речью, менталы слали друг другу «солнце за решеткой». Это значило: говорим о пустяках, о важном думаем. Ребенком, а позже юношей Гюнтер миллион раз пользовался «косым солнышком», но с возрастом необходимость в тайных переговорах исчезла. Наверняка Йохансон прошел аналогичную школу и давно уже не прибегал к особым знакам для посвящённых.

Что не помешало ему вспомнить и откликнуться.

– Присаживайтесь. Кофе?

– Сок, пожалуйста. Яблочный.

– Два сока, – сказал Гюнтер девушке, скучавшей за стойкой.

Встречу организовали в столовой минус восьмого этажа, на этаж выше детской. Гюнтер видел в этом некий знак судьбы – и надеялся, что благоприятный. В конце концов, его первая встреча с Миррой тоже произошла в столовой для сотрудников станции наблюдения за Саркофагом. На Шадруване за столиками сидело человек пятнадцать – при желании, восстановив давнюю энграмму, хранившуюся в памяти, Гюнтер мог бы выяснить точное количество посетителей. На Ларгитасе, в бункере, столовая пустовала, если не считать девушки, наливавшей сок, и Гюнтера с Йохансоном. Ну да, Тиран позаботился, чтобы разговор, о чём бы он ни зашёл, остался конфиденциальным, без свидетелей. Втайне Гюнтер боялся, что к ним присоединится комиссарша. Присутствие Линды Рюйсдалл, ментала высшей квалификации, сорвало бы возможность прямого контакта собеседников. В ее компании Гюнтер и не заикнулся бы о том, что волновало его больше всего. Нет, комиссарша честно охраняла Яна Бреслау, и кавалер Сандерсон был благодарен ей за это.

Пишут, подумал Гюнтер. Пишут разговор. Ладно, пускай. Аппаратуры, способной записать диалог двух менталов, не существовало даже на Ларгитасе, флагмане прогресса. Мысленные образы фиксировала разве что плесень куим-сё, но для такой записи собеседникам пришлось бы залезть в ванну с плесенью и полностью снять защитную блокировку разумов.

– Ваш сок.

– Спасибо.

– Всю дорогу хотел пить, – пригубив сок, Йохансон с наслаждением крякнул. – Так чем могу быть полезен?

– Позитив, – отозвался Гюнтер. – Дайте мне консультацию по позитиву.

Произнеся слово «позитив», он сформировал в мозгу чувственный образ толпы, символизирующей расу энергетов – без конкретного указания, гематры это, брамайны или вехдены – и подбросил над толпой маленького человечка. Человечек взмахнул ручками, как крыльями, засиял радугой и взмыл в черные небеса, затерявшись среди звезд.

«Антис, – пришло от Йохансона, – человек, от рождения наделенный способностью к переходу в измененное, расширенное состояние…» Доктор цитировал Малую Галактическую Энциклопедию.

– Я кормлю сына позитивом, – продолжил Гюнтер. – Это облегчает наше общение. Коктейли эмоций я формирую по схеме Бильда: три-шесть-три, пауза, три-пять-два…

– Результат? – заинтересовался Йохансон.

– Раньше мальчик отвечал мне изменением позы.

– Позы?

– Что-то вроде брамайнских асан. Сейчас он всё чаще реагирует иначе, более естественно.

– Я знаком с методикой Бильда…

Интерес доктора не был поддельным. Его действительно интересовало все, связанное с Натху. Но во время обсуждения Гюнтер сформировал второй образ толпы, на этот раз – символ техноложцев, и вместо черных небес разместил над головами клубящееся облако информации: мысли, чувства, иными словами, ментальную сферу. Выждав крохотную паузу, он подбросил над толпой человечка. Взмахнув ручками, человечек поплыл в облаке – впитывая производную чужих разумов, дыша ею, сортируя и перерабатывая.

Человечек сделался похож сперва на Гюнтера, а затем и на Йохансона. Это был ответ доктора. Менталы, значил ответ. Мы с вами, и такие, как мы.

Да, откликнулся Гюнтер. В смысле, нет.

Я о другом.

Человечек превратился в Натху. Оба человечка превратились в Натху Сандерсона – антис над толпой энергетов и ментал над толпой техноложцев. С необыкновенной, пугающей остротой Гюнтер ощутил, как усиливается внимание Йохансона к его демонстрации. Если мериться способностями, данными от природы, то кавалер Сандерсон, пожалуй, был посильнее доктора, но Удо Йохансон куда лучше умел концентрироваться на главном – навык, дарованный опытом.

Кровь ударила в голову, в висках громыхнул пульс. Вот оно, сказал себе Гюнтер. Момент истины. Прекратить? Свести всё к шутке?! Нет, кому-то я должен открыться. А дальше – как повезёт.

Два Натху полетели навстречу друг к другу – и слились воедино. Близнецы исчезли, остался феномен, состоящий из феноменов – антис-ментал, взращённый хищными флуктуациями континуума. Не может быть, ждал Гюнтер. Любой человек на месте Йохансона ответил бы: не может быть! У энергетов рождаются антисы. У техноложцев и варваров рождаются менталы. Это правило без исключений, и уж тем более это правило без совмещения противоположностей в одной личности.

Доктор молчал. Размышлял. Взвешивал «за» и «против».

– Я знаком с методикой Бильда…

Вся демонстрация с запасом уложилась в промежуток между двумя репликами Гюнтера: «Раньше мальчик отвечал мне изменением позы» и «Сейчас он всё чаще реагирует иначе…» Размышления Йохансона поместились в паузу перед репликой про знакомство с методикой Бильда. Меряя категориями менталов, доктор размышлял долго, очень долго. Размышлял? Колебался, понял Гюнтер, прислушавшись к эмоциональному фону Йохансона. Так поступать было некорректно, даже оскорбительно – доктор мог обидеться! – но Гюнтер рискнул, видя, как глубоко погружен доктор в свои мысли. Да, это колебания. Йохансон хотел что-то рассказать собеседнику, что-то не менее важное, чем существование антиса-ментала, и не знал, имеет ли право на откровенность.

– Позитив-паразит? – уточнил Йохансон.

Он имел в виду характеристику воздействия на Натху. Паразитами считались внедренные эмоции, надолго задерживающиеся в мозгу объекта воздействия. В их задачу входило пожирание собственных антагонистов: в общих чертах, для позитива пищей служил негатив. Опытный эмпат без труда выстраивал более тонкие связи, но сейчас речь не шла о деталях.

Гюнтер пожал плечами:

– Редко. Боюсь навредить. Его мозг мне понятен не до конца. Чаще я создаю необходимую атмосферу, чтобы он дышал позитивом. Он сам выбирает, насколько глубоко ему дышать. А я время от времени меняю состав воздуха…

Вот, вдруг произнёс доктор, неслышимый для камер слежения. Вот, смотрите. Судя по мысленной интонации, Йохансон решился. Решился он на озвученном вслух вопросе про паразита, а все последующие двадцать три секунды транслировал Гюнтеру результат своих размышлений – энграмму разговора с Тираном, состоявшегося ещё до захвата Натху.

– Где вы откопали вашего мутанта?

– Какого мутанта?

– Вот этого!

В воздухе повисает спектрограмма Отщепенца.

– Где вы взяли этот снимок?!

– Взял?! – обида доктора хлещет проливным дождём. – Он пришёл мне по рассылке, вместе с ментограммой Сандерсона!

Гюнтер поморщился. Обида Йохансона была такой интенсивности, что любому эмпату стало бы больно. Боль усиливалась воспоминанием о том, как доктор брал у Гюнтера копию интимного воспоминания о Шадруване. Когда это делал Натху, Гюнтеру было стыдно. В случае с доктором стыд обернулся болью.

Терпи, велел себе Гюнтер. Ты сам вызвал Йохансона в бункер.

– По какой рассылке?!

– По внутренней! Для служебного пользования! С вашей, между прочим, маркировкой «срочно». Вы что, Бреслау, издеваетесь?! Видите? Здесь и здесь…

Световой маркер скользит по спектрограмме. Отмечает участки:

– Это типичные пики эмпата. Эмпата сильного, способного на активное воздействие. Хотя с пассивным чувственным восприятием у вашего мутанта тоже всё в порядке. Кстати, я вижу большое сходство с аналогичными участками ментограммы Гюнтера Сандерсона. Ментальные способности не передаются по наследству, но мало ли? Они случайно не родственники с мутантом?

Пики эмпата, повторил Гюнтер. Волновой слепок Натху, как антиса, чертовски похож на динамический снимок мозга, ментограмму действующего эмпата. Сходство с моими участками? Ментальные способности не передаются по наследству. Ладно, не важно. Важно другое: антисы и менталы схожи меж собой. Мы рождаемся у разных ветвей человечества, мы – дети разных эволюций, и тем не менее…

– Почему вы называете его мутантом?!

– И вы ещё спрашиваете, почему? Потому что всё остальное, кроме этих областей… Это чёрт знает что! Феномен! Ахинея! Гречневая каша! Я даже не представляю, что за мозг…

– Это не мозг, доктор. Это он сам.

– Что?!

– Ничего, доктор. Я уже заговариваюсь. Двое суток не спал. Или больше? Спасибо вам, доктор, большое человеческое спасибо…

– Мутант. Вы меня с ним познакомите?

– Очень на это надеюсь! Очень!

Не познакомил, громыхнул доктор. Обманул!

Вторичная обида Йохансона воздействовала на Гюнтера слабее, к ней он был готов. Закрылся, заблокировал, переваривая услышанное. В сердце кавалера Сандерсона копилась обида, рядом с которой и близко не стояли все обиды Удо Йохансона, оптом и в розницу.

«Вы знали, что мой сын – ментал? – швырнул он в Йохансона, словно камень в лицо. Широкоплечий гигант, доктор своим присутствием давил на Гюнтера, терявшегося в присутствии мужчин атлетического телосложения, но сейчас давление исчезло. Точнее, Гюнтер вернул его сторицей. – Антис и ментал одновременно?! Знали и скрыли от меня?! Или вас заставили скрыть?»

Ничего я не знал, вернулось от доктора. Тоже мне, нашли козла отпущения! Я думал, что мне подсунули ментограмму мозга какого-то эмпата с аномальными отклонениями. Это уже потом, когда я начал исследовать тему…

На Гюнтера обрушился ворох спектрограмм. Антис за антисом: длина волн, частота, интенсивность излучения, подробность за подробностью. Эти данные лежали в общем доступе, Йохансон взял их из открытых источников. Пока Гюнтер налаживал контакт с блудным сыном, доктор изучал волновые слепки антисов, сравнивая их с ментограммами телепатов. Сходства, различия…

Сходства были общими. Различия – частностями, которыми следовало пренебречь.

«Удо! Вы гений! Вы сделали грандиозное открытие!»

Да, согласился доктор. Я гений. Я сделал открытие. Грубо говоря, существование антиса в космическом пространстве и существование ментала в космосе образов и мыслей – практически одна и та же форма жизнедеятельности. Антис, когда он находится в большом теле – это подвижный энергетически насыщенный разум, способный к перемещению между материальными объектами и активному воздействию на окружающую среду. Ментал в рабочем состоянии – подвижный энергетически насыщенный разум, способный к перемещению между психическими объектами и активному воздействию на окружающую среду. Мы с вами, дорогой Гюнтер, и ваш драгоценный сын с каким-нибудь Кешабом Чайтаньей – все четверо мы имеем между собой больше общего, чем кажется на первый взгляд. Вы удивились, почему я не подпрыгнул до потолка, узнав, что Натху совмещает антические и ментальные способности? А с чего бы мне прыгать, если я вижу, что чудо базируется на мощнейшем теоретическом фундаменте?!

– Еще сока?

– Нет, спасибо.

– Сбросьте мне десяток ваших коктейлей, – вслух произнес Йохансон, когда девушка отошла. – Тех трех, что вы сбросили перед этим, недостаточно. Я не готов сделать однозначный вывод. Позитивные модели превосходны, но для расчета воздействия нужен материал.

Это он молодец, отметил Гюнтер. «Сбросьте мне десяток ваших коктейлей. Тех трех, что вы сбросили перед этим, недостаточно…» Нас могут писать не только на уровне видео и звука. Вполне вероятно, что пишут и деятельность головного мозга. Если эксперты зафиксируют активность, характерную для общения менталов – а они ее зафиксируют! – легко будет сослаться на обмен позитивными эмо-коктейлями и данными обработки.

– Конечно, – ответил он. – Ловите.

Вместо положительных эмоций, которыми он пичкал Натху, Гюнтер отправил доктору цепочку совсем других образов. Вожаком этой стаи летела Ойкумена в виде двух монеток, слипшихся «решками». На «орле» первой Ойкумены громоздились плоды цивилизации в виде небоскребов, звездолетов и эмблемы Галактической Лиги. «Орел» второй Ойкумены населяли чудовища и драконы, а вместо звездолетов там красовались храмы всех мастей.

Знаю, пришло от доктора. Гипотеза о двойственности Ойкумены, как симбиозе исторической и мифологической реальности. Сторонники этой гипотезы предполагают, что мы существуем на разности их потенциалов. Термопара, плюс и минус; единство и борьба противоположностей. Ничего нового, не доказано, можно пренебречь…

Доктор замолчал, верней, прекратил транслировать скепсис, когда в его сознание ворвался следующий образ. Он тоже походил на слипшиеся монетки, только на этот раз слиплись не Ойкумены, а два близнеца. Первый был биологическим существом, второй – волновым сгустком, и оба были одним человеком в разных ипостасях. Гюнтер не хотел, чтобы так получилось, но подсознание сыграло коварную шутку – близнецы вышли точными копиями Натху: мальчишки с не по-детски серьезными лицами.

Антис, уточнил Гюнтер, хотя образ не нуждался в уточнениях.

Доктор покачал близнецов на волнах рассудка – так, взвешивая, качают на ладонях два камня. Вы хотите сказать, мысленно пробормотал Йохансон. А что вы, собственно, хотите сказать?

Аналогия, напирал Гюнтер. Если она верна, то Ойкумена – гигантский антис, созданный природой. Две реальности, историческая и мифологическая – аналоги двух тел, малого и большого. То, что мы называем физическим миром, и то, что мы зовём галлюцинаторным комплексом или вторичным эффектом Вейса – две равноправные формы существования. Когда мы сбрасываем шелуху и погружаемся в мифологическую реальность…

Начался ментальный пинг-понг. С немыслимой скоростью доктор Йохансон и кавалер Сандерсон перебрасывались мячиками образов. Энергеты во время энергосброса: вехдены, брамайны, гематры, вудуны. Рабы помпилианцев в аналогичный момент. Сами помпилианцы во время дуэлей или клеймения. Антисы в миг полёта. Наконец, менталы при высокой активности работы мозга. Все шли одной дорогой: под шелуху, в мир драконов и храмов. Две Ойкумены смыкались, проникали друг в друга, обменивались энергией, как при соитии космического масштаба. Фактически, ликующе выкрикнул доктор, мы все – антисы, все контактёры. Два тела, два сознания – с разными средами обитания, с разными возможностями…

И вдруг Йохансон замолчал.

Ладно, кивнул он после паузы, ничтожной для постороннего наблюдателя и воистину театральной для диалога менталов. Ладно, это мы. А флуктуации? Флуктуации континуума? Они ведь тоже – обитатели Ойкумены?! Тем паче что ваш сын…

Доктор не договорил, но все и так было ясно. «Тем паче что ваш сын половину своей жизни считал себя скорее флуктуацией, чем человеком,» – вот что хотел сказать Удо Йохансон.

Гюнтер ответил эмоциональным коктейлем, вернувшим улыбку на губы доктора. Я не обижаюсь, булькало в коктейле. Да, вы правы, пенилось в коктейле. Флуктуации, шипел коктейль. Я подозреваю (коктейль затих, давая слово кавалеру Сандерсону), что для них все обстоит строго наоборот. Ойкумена мифологическая для них – малое тело, где они живут в материальном виде. Кракены, криптиды, гули, дэвы, птица Шам-Марг – чудовища по нашим меркам. Ойкумена же историческая для них является телом большим, и здесь они существуют в волновой форме.

– Мне надо это переварить, – пробормотал Йохансон.

Реплика относилась сразу к двум планам диалога: реальному и ментальному. Для наблюдателя она завершала разговор о формах позитивного воздействия на Натху. Для Гюнтера – жонглирование рискованными аналогиями, грозящее вылиться в нечто большее, чем просто теоретический диспут. Две персональные Ойкумены – реплика объединяла их.

– Давайте сделаем перерыв. Я свяжусь с вами в ближайшее время. Или приеду сюда, если мне позволят.

– Вам позволят, – подтвердил Тиран. – В любое удобное для вас время.

Яна Бреслау не было в столовой, но его голос, прозвучавший в акуст-линзе, не оставлял сомнений в присутствии начальства.

Йохансон кивнул. Кивнул и Гюнтер. На лицах менталов не дрогнул и мускул, но смех, прозвучавший для них одних, был смехом битком набитого цирка, хохочущего над клоуном.

II

Звон молитвенных чаш – сигнал уникома – застаёт Горакша-натха за выполнением Титтибхасаны, последней в традиционном утреннем комплексе. Стойка на руках, таз подан вперёд, ягодицы оторваны от пола на высоту локтя. Ноги приподняты, с двух сторон обхватывают плечи. Спина натянута, дабы тонкие каналы очистились для «тайного дыхания». Тихий свет, невидимый чужому взгляду, струится из пупка: Титтибхасана значит «Светлячок». Йогин перебирает каналы, как настройщик – струны арфы: регулирует, подтягивает, ослабляет. Молитвенные чаши в пьесу, намеченную к исполнению, не входят. Обычно гуру не прерывает упражнений, чтобы ответить на вызов.

«Рудра Адинатх, Благой Владыка, знает восемьдесят четыре тысячи разнообразных асан. Восемьдесят четыре асаны даны Адинатхом людям. Я знаю триста десять…»

Обычно, но не сейчас.

– Доброе утро, Вьяса-джи, – в сфере возникает чуждый мистике генерал Бхимасена. – Как вы относитесь к гостям?

Не меняя позы, гуру ждёт продолжения.

– Я хочу нанести вам визит.

– Когда?

– Я стою у ваших дверей.

– Заходите.

Голограмма гаснет. В следующую секунду поёт трель дверного звонка.

– Заходите, – громче повторяет йогин. – Открыто!

Сегодня генерал облачён в штатское: графитового цвета сюртук, брюки зау̀жены к низу, тюрбан тёмно-синего шёлка. Одежда смотрится на Бхимасене, как военная форма. Чёрные туфли, начищенные до зеркального блеска, усиливают впечатление.

– Располагайтесь, – без малейших затруднений гуру выходит из асаны. Садится на ковёр, скрещивает ноги. Указывает генералу место напротив себя:

– Или вы предпочитаете кресло?

Сесть Бхимасена не спешит. Без всякого стеснения генерал изучает обстановку.

– Я так и думал, – с удовлетворением подводит он итог. – Вы не просто аскет, Вьяса-джи. Вы – чудо природы, аскет рациональный. Я бы взял у вас пару уроков.

Генерала окружает мерцание. Оно расползается по комнате, заключает хозяина и гостя в бесплотный кокон.

– Конфидент-поле?

– Оно самое.

– Благой Рудра учит: «Тем, кто придёт, нужно оказать гостеприимство во всех отношениях.» Но если необходимы такие меры безопасности… Не лучше ли было пригласить меня к вам, в антический центр?

– Нет, не лучше.

– Вы так считаете?

– Так считает моё, а теперь и ваше командование. Мы с вами переселяемся в центр специальной подготовки. Или вы передумали?

Какими именно соображениями руководствовалось командование, настояв на личном визите генерала к гуру, Бхимасена и сам плохо представляет. Ещё хуже он представляет способ, каким брамайнской разведке удалось внедрить вирусные программы-перехватчики в компьютерные «мозги» шести спутников на орбите Ларгитаса. Главное, в результате этой операции было определено точное местонахождение Натху. Списки кураторов и членов экспертных групп по работе с малолетним антисом; отслеживание перемещений фигурантов, анализ косвенных данных – вся проделанная титаническая работа для Бхимасены несущественна. Значение имеет только результат: координаты секретного бункера и его устройство.

– Я не меняю решений.

– Тогда предупредите всех, кого нужно, о своём отсутствии в ближайшие недели. Ученики, родственники, собратья по ордену. Нельзя, чтобы вас хватились и начали разыскивать. Легенду уже разработали, ознакомьтесь.

Гуру берёт текстовый планшет. В верхнем правом углу – служебная маркировка. Эмиттер голосферы отсутствует, текст надо читать, как в древности, на плоском матовом дисплее. Что здесь? Приглашение от общины натхов с Пурнимы, бо̀льшей из двух лун Карттики. Практикум по медитации на раскрытие третьего глаза. Из-за всплеска активности центрального светила возможны перебои со связью…